– Не о крови, – подтвердил он и другой рукой коснулся моей заклеенной щеки. – Ты ранена?
– Не сильно, – ответила я уже почти своим голосом. Я поняла, что он отодвинулся, давая мне подумать. Не то чтобы он должен был это сделать, но он хорошо меня знал. Если бы он сейчас не дал мне думать, я бы разозлилась. Потом.
– Ты не про то, что мы делали, когда в городе были члены совета? Ты чего-то другого просишь.
Голос у меня в голове:
– Что-то случилось из-за твоей связи с Натэниелом и Дамианом. Во всем стало больше силы, но и нужно ее тоже больше. Я слишком долго себе отказывал, ma petite.
Его ладони скользнули вдоль линии моего подбородка, взяли мое лицо лодочкой, и пальцы ушли в теплоту волос. Я услышала его мысль, что он греет руки в моих волосах. Так ему было пусто, холодно, голодно. Никогда я его таким не видела. Никогда.
Это был не его голод. Я повернулась посмотреть на Натэниела, который отошел прислониться к стене. Он был не настолько близко, чтобы так излучать голод. И посмотрел на меня чистым взглядом лавандовых глаз. В голове я его не ощущала, были только Жан-Клод и я, но даже при этом голод его ощущался как голод Натэниела или Дамиана по прикосновению.
Поглядев в эти невероятно темные синие глаза, я шепнула:
– Тебе достался их голод.
А он сказал вслух:
– Боюсь, что да.
– Что можно сделать? – спросила я.
– Впусти меня, ma petite, впусти за свои прекрасные щиты.
Голос его прошелестел по коже, будто атласом по голому телу.
Я поежилась, и только холодное прикосновение его рук помогло мне справиться с подкосившимися коленями. Глядя в эти глаза, в это лицо, я шепнула:
– Да.
Его лицо заполнило мои глаза, и губы его коснулись моих. Я ждала, что он схватит меня в объятия и поцелует со всем неистовством своего голода, но этого не случилось. Он лишь касался меня ртом, и едва-едва. Я сама прижалась к нему, подняла руку его коснуться, но он положил руку мне на плечо, удерживая. Через секунду я поняла, почему он так поступил: потому что вся душа моя выплеснулась в губы, вся моя суть превратилась во вкус на губах. Сила, магия, мое сердце и душа – все было в этом легком касании губ. Я раньше думала, что мы утоляли ardeur друг другом, но ошибалась. Он едва-едва пил с моих губ, осторожно, и хотел куда большего. Я ощущала это, чувствовала его голод. Но он сдерживал меня руками, лежавшими на моих плечах, хоть я и стремилась сократить расстояние. И я знала его знанием, что голая кожа – это голая кожа, и полное прикосновение может меня просто осушить.
|
|
Такого осторожного поцелуя я в жизни своей не знала, и такого неутоленного желания поцелуя – тоже. Я слегка постанывала, потому что хотела куда большего. Намного большего.
Когда он отодвинулся, пятнышко помады алело у него на губах. И на щеках появилась едва заметная краска. Он был как холод зимы, едва тронутый легчайшим прикосновением марта, когда тепло еще только обещается, не всерьез, не сейчас, а лишь далекая надежда. Но надежда лучше ее отсутствия.
Он судорожно сглотнул слюну, веки его затрепетали, на миг закрывшись, и тогда он выпрямился, твердо удерживая меня за плечи.
– Это лишь легкая проба того, что мне нужно, ma petite.
– Не останавливайся, – попросила я.
Он улыбнулся, но печально.
– Пусть ослабеют все эффекты, а потом ты мне скажешь, получу ли я больше.
|
|
Я покачала головой. О чем это он? Конечно, конечно получит!
– Это моя вина, ma petite. Я попросил тебя впустить меня за твои щиты. Я не думал, что ты снимешь всю защиту своего достаточно существенного арсенала. И это ошеломило нас обоих. – Он смотрел на меня, будто увидел во мне что-то новое – или кого-то нового. – Я должен заняться нашей почтеннейшей публикой.
Он чуть не прикоснулся ко мне снова прощальным поцелуем, но отодвинулся и велел кому-то:
– Кто-нибудь, побудьте с ней, пока она не придет в себя совсем. Нет, не ты, она еще не совсем в себе. Я думать боюсь, что она может сделать, если ты сейчас ее коснешься.
Голос его, когда зазвучал снова, заполнил весь клуб, отдался в самых темных уголках – и при этом казался интимным, будто что-то шептал тебе, и только тебе.
– Примо прошел сквозь кровь и огонь, чтобы возродиться сегодня для вас. На ваших глазах он превратился из воина кошмаров в любовника грез.
– Слишком они напуганы, никто не поверит.
Это был голос Натэниела. Я повернулась на голос, но лицо было другое. Натэниел стоял чуть поодаль, а Байрон – настолько близко, что меня это испугало. Ему еще и трехсот лет не было, и обычно он передвигался как человек. Силы у него большой не было и никогда не будет, но сегодня я даже не знала, что он так близко от меня. И это меня отрезвило больше, чем что-либо другое. Я не услышала слабейшего из новых вампиров, которых пригласил в город Жан-Клод. Плохой некромант. Двойка.
– Ты никогда его не видел, когда он вот так напитается, – сказал Байрон. – Смотри.
Я подавила в себе желание посмотреть на Жан-Клода и стала смотреть на публику. Глаза расширенные, лица бледные или раскрасневшиеся. Кто-то из посетительниц еще прятался под столами. Если бы драка не отрезала их от выхода, они бы удрали. Не хватало только таблички над ними «Напуганные до смерти». Наверное, дело в таком количестве пролитой крови, какой им в жизни видеть не приходилось. Действительно, страшновато выглядит.
|
|
Глядя на публику, я соглашалась с Натэниелом, но когда я глянула в спину Жан-Клода, обращающегося к ним, то... ну, в общем, я отвернулась. Мне пришлось отвернуться, потому что тяга к нему никуда не делась. Мне говорили, что эта тяга касаться его – обычная тяга слуги к мастеру, но я в это до конца не верила. А вот сейчас – да.
Я стала смотреть на Примо. Он еще стоял на коленях, с глуповатым видом, окруженный полукругом охранников в черных рубахах. Он глядел на меня, и в глазах его было страдание. Когда он заговорил, его не услышали за столами – только я и охранники, да еще вампир и леопард у меня за спиной.
– Ты меня поймала.
Я открыла рот, чтобы сказать, что я не нарочно, но кто-то тронул меня за левое запястье, и я дернулась от острой мгновенной боли. Повернувшись, я увидела, что это Байрон.
– Отпусти.
Он разжал пальцы, выпуская мою руку, и шепнул:
– У тебя идет кровь. Жан-Клод велел мне быть при тебе. Позволь перевязать твою рану.
Лицо у него было еще моложе и невиннее, чем у Натэниела. Ему, видно, еще и двадцати не было, когда его обратил его прежний мастер. Волосы у него были светло-каштановые, и спадали свободными локонами, открывая шею и клин белой кожи на груди. Я вспомнила, что кто-то говорил, будто студенты колледжа хотят устроить Байрону обструкцию. Значит, это он был тогда на сцене.
Он был ниже меня ростом и худ – как юноша, еще не возмужавший, и теперь ему уже не возмужать никогда. Стали бы у него шире плечи, вырос бы он еще – теперь никто не узнает. Он мог бы поднимать тяжести и прибавить, он даже это делал, по настоянию Жан-Клода, но никогда ему не иметь такого тела, какое было бы, если бы убивший его вампир подождал еще годик-другой.
Глаза у него были серые и занимали почти все лицо – огромные глаза цвета самого густого тумана, непроницаемой туманной стены.
Мне пришлось встряхнуть головой и податься назад – вот черт! Байрон почти подчинил меня глазами. А это должно было быть невозможным. Жан-Клод сказал, что я убрала все свои защиты. Я этого не собиралась делать. Скорее, это Жан-Клод убрал все мои защиты. Но Байрон все же не Жан-Клод. Его я могу держать на расстоянии.
Я закрыла глаза и стала делать недавно усвоенные дыхательные упражнения. Сосредоточься в середине собственного тела. Соберись в одну точку и спустись по линии, уходящей в самую землю. Марианна называла это «заземлиться», и слово это точное. Заземлиться, приземлиться, надежно стоять на земле.
Но трудно было сохранять сосредоточенность, когда звучал голос Жан-Клода, и, закрывая глаза, я от него не избавлялась.
– Кто из вас не желал бы укротить дикарское сердце? Взять мужчину и преобразить его до неузнаваемости? Превратить его в того, кого вы желаете видеть? Примо склоняет колени перед вашей красотой, и он – тот, кого вы из него сделаете. Он вознесется и падет по вашему желанию.
Я почувствовала, как Жан-Клод подошел и встал между мной и Примо. Даже с закрытыми глазами, ища нематериальной опоры, я ощущала его присутствие, и он развеивал мою сосредоточенность, как развеивает дым машущая рука. Открыв глаза, я увидела, как он легчайшими прикосновениями трогает лицо Примо.
– Покажи им это великолепное тело.
Примо покачал головой. Он не хотел играть в эту игру.
Я ощутила, как изогнулась воля Жан-Клода, охватывая Примо как питон. Вспышка тепла пронизала Примо, выпущенная Жан-Клодом. Я даже шагнула к ним ближе, и Байрон оттянул меня обратно.
– Я бы не советовал, – сказал он, и снова я ощутила тягу этих серых глаз, будто меня завернули в теплейшее одеяло.
Примо встал, и я не смогла не обернуться к ним снова. Великан вцепился ручищами в черную рубаху, пропитанную кровью, и разорвал ее как бумагу. Обнаженный до пояса, он был великолепен – если вам нравятся гиганты. Это не была массивность, которую дает поднятие тяжестей – это такой он был.
– Кому же достанется первый его поцелуй? – спросил Жан-Клод.
Я ощутила движение еще раньше, чем повернулась к публике. Страха уже не было – его унес голос Жан-Клода. Я видела лишь воодушевление и разве что неуверенность, но потом взметнулось несколько рук, держащих деньги, и тут же следующие, следующие. Первым быть никто не рвался, но никто и не хотел оставаться в стороне.
Байрон вежливо потянул меня за плечо:
– Анита, эту рану надо перевязать. Пойдем за сцену.
– Он прав, – сказал Натэниел, оказавшийся уже ближе. Настолько близко, что я увидела брызги крови на лавандовой рубашке. Очевидно, он был ближе к Примо, чем мне помнилось. Но у меня мысли путались, будто я несколько сама не своя с самого прихода сюда. Что же это со мной?
– Ладно, – кивнула я.
Байрон с Натэниелом отвели меня за кулисы, но глаза мои смотрели в зал. Шатенка из переулка гладила кожу Примо ладонью, и эта кожа была гладкой и чистой, без крови, без следов борьбы. Она его лапала, но смотрел он на меня. Глаза его молча молили о помощи, но я не понимала, почему.
Жан-Клод коснулся его голой спины, и лицо Примо обратилось опять к этой женщине. Теперь на нем не было смущения. Была одна только похоть, и в этот момент я поняла: им управлял Жан-Клод. Он манипулировал вампиром не меньше, чем публикой. Женщины пришли за толикой сладострастного развлечения, Примо явился, чтобы стать Мастером Города, а вместо этого превратился в актера «Запретного плода». Он поцеловал шатенку, будто хотел выпить ее до дна, будто в этом поцелуе была вся его жизнь. Когда он отпустил ее, и ближайший охранник помог трепещущей даме сесть на стул, руки с деньгами взметнулись по всему залу. «Милости просим в шоу-бизнес, Примо», – подумала я.
Глава тридцать шестая
Закрылась дверь, и стало тихо, как по волшебству. Закулисное пространство звукоизолированно, но сегодня дело было не только в этом. Как будто после этого я смогла думать – думать нормально. Я знала, что иногда мне мешает мыслить близкое присутствие Жан-Клода, обычно – прикосновение. Сегодня достаточно было быть в одном помещении.
– Что творится? – спросила я.
– У нас тут есть аптечка в гримуборной, – сказал Байрон и попытался вывести меня в дверь направо.
Я отобрала у него руку и посмотрела на Натэниела:
– Я правильно слышала, что Жан-Клод сказал тебе меня не трогать?
Он кивнул.
– Он не знает, чем это может обернуться.
Лицо его было очень мрачно, серьезно. Он снова стал осторожен в моем присутствии, и я не знала, почему.
– Я что-то пропустила? – спросила я.
– У тебя капает кровь, – сказал Байрон, показывая на мою руку.
Струйка крови – кап-кап-кап – стекала на белый пол. Так здесь было все бело и пусто, что алое пятнышко казалось громким, будто цвет был звуком.
– Что-то здесь не так.
– Ты потеряла больше крови, чем думаешь, – объяснил Байрон.
– Анита! – позвал Натэниел, и я почему-то слишком медленно повернулась к нему. – Анита, пойдем в гримуборную. Там мы тобой займемся.
Я кивнула и подняла руку на уровень плеч, чтобы унять кровь. Рукав жакета превратился в кровавую тряпку, а я только сейчас заметила. Что-то было жуть до чего неправильно, и я никак не могла понять, что. Я знала, что причиной могло быть создание нового триумвирата с Дамианом и Натэниелом, но это отвечало на вопрос «почему», а не «что». А «почему» для меня в этот момент не много значило; вот «что» – это действительно серьезно.
Байрон взял меня за руку, чтобы провести в дверь, которую открыл для нас Натэниел. Когда я прошла мимо Натэниела, что-то открылось между нами, как дверь, и эта дверь хотела закрыться вокруг нас, прижать нас друг к другу.
Байрон в буквальном смысле встал между мной и Натэниелом, не давая мне его коснуться. Я зарычала на него, и Натэниел эхом отозвался у него из-за спины.
– Полегче, котята! Я только выполняю приказ Мастера Города. – У него чуть расширились глаза, и от него пахнуло... если не страхом, то чем-то очень похожим. – Ты помнишь, как ты ощутила там поцелуй Жан-Клода?
Он схватил меня за раненое запястье и ткнул в рану пальцами.
– Больно!
Я повернулась к нему, рассердившись – нет, готовая рассердиться.
– Зато теперь ты можешь думать. Верно?
Эти слова заставили меня шагнуть в глубь раздевалки. Байрон шел за мной, держа за запястье, но теперь не сжимая – чтобы не сделать больно, скорее просто вел за руку.
– Что с нами творится? – спросила я.
– Похоже, что вы все вышли на новый уровень силы, – сказал Байрон, ведя меня между столами, усыпанными гримом и деталями сценических костюмов.
– И что это значит? – спросила я.
Он остановился перед большим металлическим шкафом в дальнем конце комнаты.
– Это значит – ответь на мой вопрос. Ты помнишь, как ощутился тот поцелуй в зале?
Он открыл шкаф, набитый всякими приспособлениями для уборки и мелочами, которые всегда могут понадобиться. На верхней полке – ему пришлось встать на цыпочки – нашлась аптечка первой помощи, довольно увесистая.
– Он будто выпил мою душу... – При попытке высказаться столь поэтично я покраснела, осеклась и начала сначала. – Я раньше думала, что он утоляет ardeur во время секса со мной, но если этот поцелуй кормил ту же тварь, то Жан-Клод сдерживал себя.
Байрон, отчаявшись найти на столе свободное место, дал ящик Натэниелу, попросив подержать, а сам стал в нем рыться.
– Сдерживался, лапонька, уж можешь мне поверить.
– Откуда ты знаешь?
Он посмотрел на меня честными глазами.
– Жан-Клоду когда-то нравился Лондон, очень нравился, а мне нравилось, что ему нравится Лондон.
Что-то почти неприятное было в его интонации к концу фразы.
– Мне извиниться? – спросила я.
– Ты лучше руку выше держи, – сказал он. В руках у него была целая куча предметов, но он еще что-то искал. – Извиняться не за что, зайка. Если не считать Ашера, Жан-Клод всегда предпочитает уговаривать. А, вот, нашел.
Он поднял нераспечатанную пачку марлевых салфеток, улыбнулся мне совершенно безобидно, как-то даже не по ситуации.
– А теперь покажем дяде Байрону, какое у нас на ручке бо-бо.
Я тоже посмотрела на него не слишком дружелюбно:
– У меня потеря крови, а не повреждение мозга. Так что можешь не сюсюкать.
Он пожал плечами:
– Как скажешь, цыпочка.
Я было стала его поправлять, но передумала. Байрон свои ласкательные прозвища, почти всегда одни и те же, адресовал всем. Если принимать это близко к сердцу, разговора с ним не получится. А я уже устала сегодня, и потому промолчала.
– Почему он не хотел, чтобы я трогала Натэниела?
Байрон посмотрел на меня как на тупицу:
– Потому, рыбонька, что если поцелуй Жан-Клода оказался вдруг так силен, твой тоже мог бы оказаться. Слуга растет в силе вместе с мастером. – Он оглядел все, что было у него в руках, помотал головой нетерпеливо и вывалил все это обратно в ящик. – Подавай мне, что попрошу, – сказал он Натэниелу.
Тот кивнул, но смотрел он на меня. И я таращилась в эти лавандовые глаза.
Байрон щелкнул пальцами между нашими лицами. Мы оба вздрогнули.
– Так, вы двое, друг друга не трогайте, пожалуйста. Опасно потому что. А ты сними жакет, зайка.
Я послушалась, но рукав стянуть было больно. Однако ахнула я только тогда, когда посмотрела на рану. А Натэниел тихо сказал:
– Вот блин!
Обычно укус вампира – аккуратные дырочки, почти деликатные. Здесь было не так. Похоже было, что Примо, всадив в меня клыки, еще и другие зубы вонзил в кожу, и это выглядело как звериный укус. Большой и злобный звериный укус. Кровь сочилась из самых глубоких ранок, оставленных клыками, текла приятной такой ровной струйкой. Как я ее увидела, так сразу закружилась голова, и рана заболела адски. Почему всегда, когда видишь кровь, боль усиливается?
– Тебе повезло, что ты еще стоишь, – сказал Байрон. Он босой ногой подцепил стул, пододвинул ко мне и велел: – Сядь.
Я села, потому что, честно говоря, что-то было со мной не так. Рана достаточно серьезная, чтобы я ее заметила раньше – заметила по-настоящему. На долю дюйма глубже или в сторону, и я бы истекла кровью почти до смерти, не успев понять причины.
– Почему я ее раньше не заметила?
– Я видал, как зачарованные до смерти истекали кровью из крошечных ран, улыбаясь до самого конца, кисанька. – Он разорвал обертку пачки, достал салфетки. – Приложи вот это и прижми как следует. Ты на эту ночь достаточно потеряла крови, давай попробуем сберечь, что осталось.
Когда доходило до серьезных вещей, ласкательные прозвища пропадали. Он всего две недели в городе, а я уже знаю, что когда заиньки, птички и рыбоньки не слышны, ситуация оставляет желать лучшего.
– Чем я могу помочь? – спросил Натэниел.
– Найди еще салфеток. Тут только одна пачка, а надо будет больше.
Натэниел поставил аптечку на стул, придвинул его к Байрону и пошел к дверям. Очевидно, он знал, где искать другую аптечку.
– А у вас тут бывают серьезные травмы? – спросила я.
– Обычно царапины, – ответил он, – хотя тебя бы удивило, сколько женщин пытаются кусаться.
Я подняла удивленные глаза. Он осклабился:
– Ну, рыбонька, стал бы я врать?
Я смотрела на Байрона, ни о чем таком не думая. Запястье болело, и я гадала, почему же я не заметила раньше, как вдруг поймала себя на мысли, голый ли он под халатом, и хотелось, чтобы да.
Я закрыла глаза и попыталась поставить щит. Отгородиться от всего, что было у меня общего с Жан-Клодом, но его голос пробился сквозь защиту.
– Прости, ma petite, пожалуйста, прости меня, но Примо все еще сопротивляется мне, а я недостаточно напитался. Я не могу одновременно питаться и держать его, но ты можешь напитаться за меня. Ты можешь дать мне то, что мне надо, ma petite. Прошу тебя, умоляю, не отказывай мне. Если я выпущу его из-под контроля, он растерзает этих женщин. Он считает, что они его унизили. Прошу тебя, ma petite, услышь меня и пойми, что я говорю только правду. Помоги!
Он резко оборвал контакт, и я мельком увидела ярость Примо, пронзающую похоть, которую внушал ему Жан-Клод. Примо был как пьяный, продолжающий драться, вырываться из держащих рук.
– Чтоб тебя, Жан-Клод! – шепнула я.
Байрон тронул меня за руку:
– Эй, не падай в обморок.
Я открыла глаза, и эти его серые были рядом со мной. Близко-близко. Не знаю, что было у меня в глазах, но он отскочил как обожженный. Его глаза чуть расширились, и голос прозвучал с придыханием:
– Мне не нравится выражение твоих глаз. Оно тебе не свойственно.
Я потянулась к нему, и он отступил. Я двигалась вперед, а он отступал, и потому я соскользнула со стула, а он на миг сел на пол, не сразу поднявшись. Я осталась на полу, но подол его халата удержала в руках. Ткань натянулась, отходя от его тела, и я увидела, что под халатом что-то надето, но не много. Это была похоть, но не просто, а голод похоти, будто секс – еда. Я-то думала, что в этом смысле ardeur самое худшее, но сейчас было... еще хуже. С той только разницей, что ardeur с самого начала был мне слегка подвластен в том смысле, что кто-то мог мне не нравиться или даже помочь мне одолевать ardeur. А сейчас было не так. Все неважно. Голод такой первобытный, что все неважно.
– Анита, помоги! – вскрикнул Жан-Клод у меня в голове. Он назвал меня настоящим именем, и отчаяние его резануло как нож.
И отчасти это отчаяние проникло в мой голос.
– Прости, Байрон, но Жан-Клод вот-вот выпустит Примо из-под контроля. Ему нужна еда.
– И кому придется быть этой едой? – спросил он с ноткой страха в голосе.
Мне пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох:
– Времени нет.
– Я не дам тебе вырвать мне горло только потому, что мастер ухватил кусок не по зубам.
Я покачала головой, не открывая глаз.
– Не бойся, Байрон, пожалуйста, это разжигает зверя. Я предлагаю тебе ardeur. – Я открыла глаза и посмотрела на него. Он отступил от меня, насколько позволял натянувшийся халат. В голосе у меня начинали проскальзывать рычащие нотки, когда я сказала: – Но предложение ограничено по времени. Или иди сюда, или слово «еда» перестанет быть эвфемизмом.
Очень забавное у него сделалось лицо.
– Ты имеешь в виду секс? Настоящий? Без всяких эвфемизмов?
Будь у меня время, я бы позабавилась.
– Да.
– Рыбонька, что ж ты сразу не сказала?
Он направился ко мне, развязывая на ходу пояс и сбрасывая халат. На нем были только тончайшие стринги, а все остальное – очень бледное тело. Мускулы, которые он нарастил меньше чем за месяц, играли под кожей, когда он упал на колени передо мной.
– Кто сверху? – спросил он с улыбкой.
Я положила руки на обнаженные бледные плечи, и от этого прикосновения улыбка растаяла.
– Я сверху.
И я толкнула его на пол.
Глава тридцать седьмая
Байрон повалился на спину, я оказалась на нем верхом, руки прижимали его запястья к полу. С себя я сорвала только белье. Прелюдии не было – не было ни времени, ни необходимости. Всюду, где я его касалась, я чуть подпитывалась. Голая кожа – все, что мне было сейчас нужно, но это было питание далеко не полное. Недостаточное. Я прижалась ртом к его губам, сунула язык ему в рот, и снова кормилась, и снова мало. Я прижалась к нему телом, но на нем все еще были эти плавки. Тогда я отпустила его руку, и она тут же нашла край плавок.
– Сорви, – сказал он, и голос у него был более глубокий, более настоящий, чем обычно.
Я рванула материю прочь, и вдруг он голый уперся в меня, не вошел внутрь, а прижался, и он был теплый. Теплый от чужой выпитой раньше крови. Ощутив, как он упирается в меня, я вскрикнула.
– Анита? – спросил Натэниел. Он вошел и встал как можно дальше от нас, где я могла его видеть. – Это как ardeur, только еще хуже, сильнее.
Вид у него был почти перепуганный, а в руках он держал охапку салфеток в пакетах.
Я хотела бы извиниться, или сказать что-то цивилизованное, но Байрон подо мной шевельнул бедрами, и это слабое движение вернуло мое внимание к лежащему подо мной мужчине. Глаза его потемнели, как небо перед бурей. Глядя в них, я удивлялась, как я могла вообще счесть их нежными. Он столько времени проводил, изображая обаятельного юношу, которым был когда-то, но сейчас по этим глазам я видела, насколько он взрослый.
– Делай меня, – сказал он, и потом тише: – Делай, делай.
Он повторял снова и снова, тише и тише, пока дыхание его не стало шептать:
– Делай меня.
Я нагнулась к нему, прижалась ртом к губам, и было так, будто я ощущала душу его в длинном туннеле тела, и знала, как просунуться туда и выдернуть ее оттуда. Я в эту секунду знала, что могу питаться от него всего, от самой его сути. От той божественной или же инфернальной искры, что делала его вампиром. Могла съесть его целиком, оставив только красивый труп.
Я с криком оторвалась от поцелуя, потому что побуждение съесть его было почти неодолимым. Голод требовал. Требовал его целиком. А я не могла съесть его целиком. Не могла. Я так с ним не поступлю. Ни с кем не поступлю. Впервые в жизни я поняла, что имеют в виду, когда говорят о судьбе хуже, чем смерть, и что секс – не эта судьба.
Я могла бы утолить ardeur, и тогда это темное побуждение уйдет, но даже при желании пока не получалось. Я не знала тела Байрона. Попыталась просто сесть на него, но дважды мы скользили друг по другу, не входя. Я заорала от досады, и он сказал:
– Отпусти мою руку, лапонька, и я помогу.
Между нами возникла рука, и я не сразу поняла, что это рука Натэниела. Она держала презерватив.
– Мы же не знаем, где он бывал.
Я зарычала, но он зарычал в ответ:
– Единственный способ подцепить что-нибудь от вампира или ликантропа – это когда он трахнет кого-нибудь, у кого что-то есть, а потом тебя. Хочешь рискнуть?
– Отпусти мне руки, любимая, и я надену все, что ты хочешь.
Я выпустила его руки, и он чуть пошевелился – ровно сколько надо было, чтобы разорвать пакет и надеть эту штуку. Потом он вернулся к тому, с чего мы начали – он прижимается ко мне, но не внутри у меня. Взяв меня руками за бедра, он приподнял меня, одновременно шевельнув тазом. И скользнул в меня одним плавным движением, от которого у меня запрокинулась голова, а он заорал:
– Да!!
Когда я снова взглянула на него, серые глаза обессмыслились, губы полуоткрылись. Я хотела накрыть их своими, снова на краткий миг ощутить вкус его души. И тут я поняла, что с нами борется не ardeur, не только он. Что-то еще, более темное, более злое. Я-то считала, что нет ничего хуже секса с чужими, но ошиблась. Байрон не был моим другом, я не умею так быстро заводить друзей, но он не был плохим человеком. Мне он нравился со всеми его «рыбоньками» и «зайчиками». Мне понравилось, как он при первом знакомстве сказал, что нет, он не тот Байрон, и что вообще лорд Байрон не был из наших, это просто слух, распущенный людьми, которым нужен был повод сжечь его у столба в одной из стран Старого Света. Хотя, если бы он знал, что великий поэт утонет, не дожив до тридцати, он бы ему такое предложил.
Байрон мне нравился. Смерти он не заслуживал. У меня в голове гудело злобное эхо; я подумала, что это Примо, потом поняла, что не он. У него не было такой силы, чтобы влезть из другой комнаты, тем более через мои и Жан-Клода щиты. Я спросила себя: куда пойдет сила, если я высосу ее из Байрона? И бросила этот вопрос Жан-Клоду, открыв ему самые темные желания у себя в голове.
– Это не наш голод, – сказал он.
– А кто это?
– Она – Дракон, – сказал он у меня в голове напряженным голосом.
– Она сотворила Примо, – сказала я, и только тут поняла, что говорю не вслух.
– Она использует его как проводник собственной силы.
– Как нам это прекратить?
Байрон вдруг выдвинулся из меня и вбил себя снова, шевельнув тазом и ногами. Моя концентрация разлетелась к чертовой матери, и я только могла смотреть на него.
– Мужчине хочется знать, что девушке с ним не скучно, – сказал он, но улыбка не сопровождала это шутливое замечание.
Жан-Клод эхом прозвучал у меня в голове:
– Так же, как и с Моровен. Пошлем ей что-то, чего ей не понять.
– Мне угадать? – спросила я, и снова не вслух.
– Секс или любовь, ma petite. Что еще у нас есть?
Не знаю, что бы я на это ответила, потому что Байрон меня повалил, повалил удивительно быстрым движением, и из меня не вышел – что труднее, чем может показаться. Вдруг я оказалась на полу, таращась на него, держа руки у него на плечах, потому что за них как за ближайший предмет я ухватилась, падая. Он осклабился на мой удивленный вид и сказал:
– Ты слишком мало шевелишься, любимая. Дай я тебе покажу, как это делается.
От двух быстрых ударов внутрь у меня перехватило дыхание, потом он приподнялся, будто хотел заняться неправильными отжиманиями, не отрывая паха от земли. Улыбка у него исчезла, он нахмурился.
– У тебя кровь идет, рыбонька.
Я и забыла про запястье. Проследив за его взглядом, я увидела, что оно кровоточит. И пятна крови на моей синей кофточке.
– Салфетку, пожалуйста.
Наверное, мы оба с Натэниелом не сразу поняли, к кому он обращается и зачем. Натэниел разодрал пакет и дал его Байрону. Очень неловко мне было лежать под чужим мужчиной, когда рядом с нами склонился Натэниел. Еще более неловко, чем когда Ричард видел меня и Дамиана. Почему-то хуже, будто мне следует попросить прощения.
Наверное, я бы так и сделала, но Байрон прижал марлю к моей раненой руке, прижав руку к полу. Сразу возникла резкая боль, я ахнула, глядя ему в лицо. Он прижал вторую мою руку, сам навалился сверху, и мне было ни охнуть, ни вздохнуть.
Я бы, наверное, пожаловалась, но Жан-Клод у меня в голове ревел:
– Ma petite, мне срочно нужно есть. Ты слишком медлишь с Байроном.
– Ты уже большой вампир, кушай сам, – сказала я, и это было вслух.
– Ты понимаешь, на что ты даешь разрешение, ma petite?
– Сегодня – да. Помоги мне, Жан-Клод. Ешь, ради Бога, ешь!
Байрон остановился, наклоняясь надо мной:
– Что-то не так?
– Мы для него, очевидно, недостаточно быстро шевелимся.