– Ну что мне с тобой делать?
– Я хочу, чтобы ты любила меня, – ответил он тихо, но до ужаса серьезно.
– Надеюсь, не сейчас? – попыталась я свести дело к шутке.
Он улыбнулся мне своей застенчивой улыбкой, и я поняла, что шуткой не отделаться.
– Нет, не сейчас, но вскоре.
Я от него отодвинулась, и почти испугалась – испугалась таким страхом, от которого не поможет пистолет.
– Почему ты стараешься, чтобы это было так трудно?
– Любовь должна быть трудной, Анита, иначе чего она стоит? Ты меня учила этому все эти месяцы в твоей постели, когда твое тело прижималось ко мне, а облегчения не было. Ты мне показала, как трудна может быть любовь.
– Прости меня, – сказала я. – Я до вчерашнего дня этого не понимала.
Он потянулся вверх, поднял голову почти к самым моим губам.
– Извиняться не надо, ты только люби меня.
Я ответила прерывистым голосом:
– Не сейчас.
– Не сейчас, – выдохнул он прямо мне в губы, – но скоро. – Он поцеловал меня целомудренным касанием губ, потом встал и отодвинулся, давая мне место. Я смотрела, как он идет к двери через всю комнату. – Я пойду скажу им, что у нас все в порядке.
Я кивнула – на свой голос не надеялась. Он дал мне место – физически, но эмоционально он продолжал давить на меня вплотную. Я ждала, что меня охватит паника, но вместо нее пришло воспоминание о нем в моем теле и мысль, каково это было бы – если б он в меня пролился.
Глава тридцать первая
Кричала я громко, и пробыли мы тут долго, так что где-то в глубине души я жалела, что нет в моем офисе запасного выхода. Но его нету, и даже если бы я хотела, мне через него не удрать. И еще: заподозри Берт, что я смущаюсь, он бы тут же это против меня обернул. Постарался бы использовать как козырь в игре «кто кого», в которую мы с ним уже много лет играем. Значит, единственный способ – делать наглую морду. (Вздыхаю).
|
|
Кое-как я причесала пальцами волосы – единственное, что можно делать с моими кудряшками. От щетки они превращаются в путаницу. Потом рассмотрела макияж в зеркальце, которое последнее время держу в ящике стола. Проблема с тем, чтобы выглядеть несколько более женственно, – в том, что приходится за этим следить. Если намазала губы, то надо периодически посматривать, не смазалась ли помада в клоунский грим. Мне нравится, как я выгляжу с накрашенными губами, но терпеть не могу об этом помнить.
Тени возле глаз отлично сохранились, но помада размазалась начисто. Опять же, спасибо, что ковер темный. Красная помада на светлом ковре выглядела бы неловко. А на темно-коричневом ее никто и не увидит.
Я взяла смывку для косметики – ее полагается применять для глаз, но оказалось, что помаду она тоже отлично смывает. Вот я и смыла ее всю, и пришлось губы красить заново. Видите, сколько возни? Слава богу, что почти никогда тон не кладу. Вот его оттирать с ковра замучаешься.
Когда рот у меня стал такой же красный, как и был, я сложила все в ящик стола, оправила юбку, вдохнула как следует и пошла к двери. После всего, что было со мной за последние двадцать четыре часа, встретиться с Бертом лицом к лицу требовало больше мужества, чем я хотела бы сейчас собрать. На работе не трахаются. Это как минимум не комильфо. Блин.
В вестибюле меня ждал сюрприз. Никто не предположил, что у нас там был секс. Крики звучали так, будто идет драка не на жизнь, а на смерть, или почти. И то, что мы с Натэниелом вышли оба слегка измазанные кровью, помогло. Мэри усадила его в свое собственное любимое кресло и стала бинтовать, пока Натэниел промывал раны на руке – глубокие, красные следы ногтей. Когда-то я бы сказала, что они похожи на следы когтей леопарда, но теперь, повидав, что может сделать настоящий леопард, я понимала, что это совсем не то. Но я даже слегка удивилась, что смогла оставить такие отметины.
|
|
Я подошла к нему:
– Прости, пожалуйста.
– Я не сержусь.
Вблизи я заметила, что костяшки пальцев у него тоже красные. Я нахмурилась:
– Пальцы я тебе не трогала.
– Об ковер ободрал, – пояснил он.
Глянув на кровавые царапины, я скривилась:
– Ой-ой!
– Ничего страшного, – успокоил он меня.
Мэри обратилась ко мне:
– Эти люди там, у Берта. Они не хотят уходить, не забрав вещи своего сына. – Вид у нее был разъяренный. – Я просто поверить не могу, что они на тебя так набросились.
Я облизала губу, куда попал кулак Стива Брауна, и обнаружила, что рана прошла. Я же ее мазала помадой, и больно не было. Черт побери и ура. Очень положительный побочный эффект. Приятно, что положительные тоже есть.
А щека, где поцарапала меня Барбара Браун, еще саднила. В зеркале я ее не видела, но думаю, час назад царапины выглядели хуже.
– Я помогу тебе промыть раны, когда закончу с твоим другом, – сказала Мэри без малейшей иронии. «Друг» – без какого бы то ни было подтекста.
Мэри у нас секретарем не только за умение быстро печатать. У нее любая работа в руках горит. Заставив Натэниела держать марлевый тампон, она прибинтовывала его к раненой руке. Пластиковых перчаток у нее не было. Я не помню, сказала ли я ей, кто он такой.
|
|
В человеческом облике оборотень не заразен, но все-таки у нее есть право знать. Будто прочтя мои мысли, Натэниел сказал ей:
– Я пытался ее уговорить, что лучше я сам себя перевяжу.
Мэри глянула на меня.
– Он мне сказал, – она поискала слово, – он мне сказал, а я ему сказала, что ликантропией нельзя заразиться от человека.
Натэниел поднял на меня большие глаза. В них читалось: «Я пытался».
– Ты права, Мэри, в человеческом облике ликантропы не заразны.
Она улыбнулась Натэниелу – очень по-матерински.
– Видишь?
– Многие люди не захотели бы рисковать, – сказал он негромко.
Мэри кончила перевязывать ему руку и потрепала по плечу.
– Многие люди просто глупы.
Он улыбнулся ей, но в глазах его не было радости. Многие люди просто глупы. Она понятия не имела. Я, наверное, тоже, если всерьез. Я только сейчас стала встречаться с реакцией людей, считающих меня ликантропом. Я не прожила много лет так, как прожил их Натэниел.
Мэри повернулась ко мне, осторожно тронула щеку.
– Я хотела вызвать полицию. Вполне достаточно фактов для обвинений в нанесении телесных повреждений.
Она стала промокать мои царапины. Наверное, в этой жидкости был спирт, потому что кожу щипало.
Я стиснула зубы, чтобы не вздрогнуть.
– Я не собираюсь выдвигать обвинения.
– Тебе их жалко? – спросила она.
– Да.
– Ты лучше меня, Анита.
Я улыбнулась, и щека чуть дернулась.
– Мне случалось переживать гораздо худшие раны, Мэри.
– От клиента – никогда, – возразила она.
Я не стала отвечать. Есть истории, которые Мэри неизвестны, и потому мы все не в тюрьме.
Она смотрела на меня с тревогой:
– Не знай я, что мне только кажется, я бы сказала, что раны уже заживают.
– Ты их уже хорошо промыла, Мэри, спасибо.
Я обошла ее, подходя к столу и бинтам. Мне нужен был тампон побольше того, что на руке у Натэниела. Конечно, мои царапины к утру пройдут, а рука у него еще не заживет, скорее всего. Кажется, причиненные мною раны заживают так, будто нанесены другим ликантропом. Мы это недавно заметили.
Мэри повернула меня к себе, положив мне руку на плечо.
– Ты держи тампон, а я тебя забинтую, как вот твоего друга.
Выражение ее глаз говорило мне прямо, что я тоже веду себя глупо.
Я позволила ей забинтовать мне почти всю щеку, оставив только глаз. Барбаре Браун уже приходилось такое делать, я готова была держать пари. Женщины в драке пытаются царапаться, но мало кто из них это умеет. Барбара Браун умела, что свидетельствовало о практике.
Мэри посмотрела на мои сорванные ногти:
– Это действительно так больно, как я думаю?
Никогда не умела отвечать на такие вопросы. Откуда мне, к черту, знать?
– Больно, – ответила я.
Она протянула мне флакончик спирта.
– Возьми и намочи руки в ванной, пока кровь не перестанет.
– Да ну его к черту!
Она посмотрела на меня по-родительски.
– У тебя содраны почти все ногти на обеих руках. Ты хочешь занести инфекцию?
Подумала я было ей сказать, что инфекции у меня быть не может, но мы сами еще этого не знали наверняка. Я же не настоящий ликантроп, и хотя я обрела их умение заживлять раны, никто не знает, обрела ли я их умение оставаться здоровой. Дурой надо быть, чтобы пренебречь советом Мэри, а потом потерять палец из-за гангрены или еще какой-нибудь дряни. Но, черт побери, это же больно будет – спиртом!
Дверь в кабинет Берта открылась раньше, чем я побежала в ванную. Лицо у него было весьма серьезным, хотя что-то мелькало в его глазах, что-то такое, что меня насторожило. Не подавляемый смех, но что-то похожее.
– Анита, ты хочешь выдвинуть обвинения против Браунов?
Сказал он это с честным лицом и серьезным голосом. Он всю жизнь вдалбливал мне, что от клиентов мы должны все стерпеть, и никогда до сих пор не предлагал подавать на них жалобу.
Я всматривалась в его лицо, пытаясь понять, к чему он клонит.
– Нет, мне это не кажется необходимым.
Первым в дверях появился Стив Браун, обнимая жену за талию.
– Мы приносим глубочайшие извинения, миз Блейк. Мы просто не знаем, что на нас нашло. Это... непростительно.
– Спасибо, что не будете выдвигать против нас обвинений, миз Блейк, – сказала его жена.
Она плакала, и последняя косметика с нее слезла. Сейчас она казалась старше, чем когда входила в мой кабинет, и дело было не только в отсутствии макияжа. Как будто случившееся высосало из нее еще чуть-чуть жизненных сил.
– Мы только заберем вещи нашего сына и уйдем, – сказал он.
У него тоже был ужасный вид. Не то чтобы такого вида у него быть не должно было, но тут еще что-то произошло. Я не знала, что, но явно что-то было не так. Тут не только горе, смущение и страх перед полицией.
– Мэри вас проводит в тот кабинет, чтобы вы забрали вещи, – объявил Берт.
Мэри не удалось полностью скрыть на своем лице мнение о Браунах, но она повела их в мой кабинет. Как только они уже не могли слышать, я подошла к Берту и спросила тихо.
– Что ты задумал?
Он посмотрел на меня честными глазами – вернейший признак, что врет.
– Берт, что ты сделал? Ты же знаешь, что я все равно докопаюсь, так что скажи сам.
Он продолжал смотреть невинными глазами с той же деланной искренностью, когда Брауны вернулись. У меня возникла догадка. Но это была такая мерзость, что даже Берт такого делать не станет... не станет?
– Ты притворился, что вызываешь копов? – спросила я.
Он глянул на меня изумленно – дескать «кто, я?» – и я поняла, что попала в точку.
– Ты взял их чек. На заложенный дом.
– Анита, даже я так не сделаю.
– Ты – сделаешь, если будешь знать, что тебе это сойдет с рук.
Глаза его приобрели обычную неискренность. Уже лучше.
– Они идут сюда, улыбайся и соглашайся со мной.
– Берт, или ты мне скажешь, что ты сделал, или я это сейчас поломаю к чертовой матери.
Он взял меня за руку, чего никогда себе не позволял, и улыбнулся поверх моей головы:
– Миз Блейк требуется несколько больше аргументов, чтобы она согласилась с нашей договоренностью.
– О, миз Блейк, пожалуйста, не подавайте на нас в суд! Не надо, чтобы в газетах было, будто я сумасшедшая. Наши дочери и так уже начитались многого.
Я повернулась и хотела ответить, но Берт меня затащил в свой кабинет и закрыл дверь. Кроме как начать с ним драться, у меня не было другого способа освободиться, так что я пока не стала сопротивляться.
Он остался у двери, закрывая ее спиной, будто боялся, что я выскочу.
– Анита, это справедливо.
– Что именно? – спросила я, чувствуя, как голос мой начинает разогреваться и готов сорваться на крик.
– Мы действительно можем подать на них в суд.
– Но мы этого делать не будем.
– Но могли бы.
– Берт, или скажи мне правду, или отойди от двери.
– Бонус, Анита. За то, что они на тебя набросились. Что в этом плохого?
– Сколько?
Он неловко замялся.
– Сколь-ко? – повторила я раздельно.
– Десять штук, – ответил он и быстро добавил: – у него своя строительная фирма. Он может себе это позволить, и они действительно зарвались.
– Берт, ты сволочь.
– Когда я заговорил о суде, его жена предложила мне чек в размере закладной на дом. Я его не взял. Как видишь, я не такая сволочь, как ты думаешь.
– Нельзя брать деньги за то, что не подашь в суд. Это противозаконно.
– Я не говорил прямо, за что эти деньги. Намекнул, возможно, но не такой я дурак, чтобы говорить что-нибудь конкретное. Хоть в этом отдай мне должное.
Я смерила его взглядом.
– Я тебе отдаю ровно столько должного, сколько ты заслуживаешь, Берт. Если они остынут и скажут копам, что ты сделал, как ты объяснишь, за что взял деньги?
– Как задаток.
– Я не могу поднять их сына, Берт, и его подружку тоже.
– Но ты можешь хотя бы поговорить с детективом, который вел дело?
– И тогда ты сможешь оставить деньги себе?
– Я больше думал о том, что ты можешь послужить для полиции экспертом.
– Я не специалист по убийствам, Берт, если в них не замешаны монстры.
– А серийный убийца монстром не считается? – спросил он.
– Почему – серийный?
– Их сын и его девушка были первыми, но не последними. Через год он убил другую пару.
– И есть уверенность, что это один и тот же преступник?
Берт пожал плечами:
– Тебе стоило бы поговорить об этом деле с полицией, а для того тебе нужно разрешение родителей, поскольку, как ты верно указала, это не тот вид преступлений, что подпадают под твою юрисдикцию.
Он почти улыбался.
– Вот что, босс, договоримся так: я поговорю с копом, который вел дело. Если они знают, кто это, но только доказательств у них нет, то я помочь не могу. Если же они в потемках, то одна идея у меня есть.
Берт расплылся в улыбке.
– Я же знал, что ты согласишься.
– Но если моя идея не сработает, и Браунам от нее пользы не будет, ты им лично выпишешь чек на десять штук.
– Анита, я просто верну деньги.
Я покачала головой.
– Нет, твой личный чек на десять штук.
– Ты не сможешь меня заставить.
– Нет, но я могу поставить на голосование вопрос насчет тебя отсюда вышибить. Ты ни хрена не понимаешь ни в зомби, ни в преступлениях, ни в вампирах. Ты – финансист. Но ведь не единственный финансист в мире?
– Анита... да ты всерьез, – сказал он с удивлением.
– Ты только что выдурил у этих людей десять тысяч долларов, Берт. И это заставляет задуматься, что еще ты успел сделать. Задуматься, не надо ли нам устроить аудиторскую проверку.
Он начинал злиться – видно было по глазам и по линии сжатых губ.
– Это ниже пояса. Я никогда никого не обманывал в этой компании.
– Может быть, но кто смошенничал раз, смошенничает и второй раз.
– Не могу себе представить, как ты можешь меня в таком обвинить.
– А я не могу себе представить, как мне раньше такое в голову не пришло.
Он потемнел от усилий не сорваться. Видно было, как растет у него давление.
– Зови аудиторов – и ко всем чертям.
– Предлагаю тебе сделку, Берт. Меня устроит, если ты отдашь им обратно чек вместо своего личного, но такое гадство не должно повториться. У нас хватает денег, Берт, без того чтобы людям дурить головы.
– Они сами предложили деньги, я не просил.
– Нет, но спорить могу, ты их навел на такую мысль. Ничего прямо не говорится, как ты уже и сказал, но как-то ты их заставил об этом подумать.
Он открыл рот, закрыл снова, прислонился к двери.
– Может, так и было, Анита. Но с ними это было так легко...
–...что ты просто не устоял?
Он сокрушенно выдохнул, плечи его опустились.
– Я слегка потерял голову.
Я покачала головой и чуть не засмеялась.
– Так вот, больше не теряй. Договорились?
– Постараюсь, но обещать не буду, а то ты мне не поверишь.
Тут я действительно рассмеялась:
– С этим не могу спорить.
– Хочешь, чтобы я прямо сейчас порвал этот чек?
Я высматривала в его лице признаки страдания, которое всегда причиняет Берту расставание с деньгами, но видела только решимость, будто он уже с этими деньгами распрощался навсегда.
– Пока нет.
Он поднял глаза, и в них мелькнула тень надежды.
– Не радуйся пока. Есть хиленький шанс, но если он как-нибудь поможет полиции, то сколько-то мы заработаем. Если нет, то мы деньги вернем.
– Мне стоит знать, что у тебя за план?
Он спрашивал, законно ли это, и если нет, то ему лучше не знать, чтобы потом отрицать было проще. Берт знал, что я переступаю такие черты, за которыми не тюремный срок, а смертный приговор. Я знала, что передо мной – маска жулика, мошенника, но он знал – или подозревал, – что перед ним маска хладнокровного убийцы. Бывали такие начальники, которые не смогли справиться с подобными сомнениями или почти уверенностью. А мы сейчас стояли друг напротив друга и отлично один другого понимали.
– Я спрошу, не дадут ли копы что-нибудь из одежды мальчика, чтобы Эванс на это глянул.
– Ясновидец-осязатель, который себе руки хотел отрезать? – Берт сморщился.
– Он уже вышел из больницы, – ответила я.
Берт нахмурился.
– Но ведь в газетах писали, что он хотел себе отрезать руки, чтобы не видеть убийств и насилий каждый раз, когда до чего-нибудь дотрагивается?
– Так и было, – кивнула я.
– Анита, никогда не думал, что мне придется такое говорить, но оставь беднягу в покое. Я отдам деньги.
Я прищурилась. Он хочет меня обдурить? Или говорит всерьез? Вслух же я сказала:
– Эванс чувствует себя так хорошо, как давно уже не было. Он снова берет активных клиентов.
Берт смотрел на меня, и не совсем дружелюбно.
– Этот человек пытался покончить с собой, чтобы не видеть таких вещей, а ты хочешь принести ему предметы из дела серийного убийцы, зарезавшего юную пару. Анита, это действительно бессердечно.
– Эванс сам вернул себя к работе, Берт, а не я. Он теперь женат, и куда спокойнее, чем был в этой жизни.
– Любовь – великая вещь, Анита, но она не все лечит.
– Да, – согласилась я, – не все.
И не стала объяснять Берту, что новая жена Эванса – проективный парапсихический поглотитель. Она практически все экстрасенсорные способности блокирует на несколько ярдов вокруг. И Эвансу рядом с ней куда спокойнее, она его в буквальном смысле спасает.
Глазки Берта прищурились.
– Тот парнишка, с тобой, это твой бойфренд?
Я кивнула.
– Только бойфренд?
– Кто же еще, Берт?
Моя очередь была делать невинные глаза.
Он покачал головой.
– Не знаю, но шум из твоего кабинета был очень красочным, и это даже без видеоряда.
Я не покраснела, потому что была занята тем, чтобы ничего на лице не выразить.
– Ты действительно хочешь знать, Берт, или лучше тебе потом иметь возможность все отрицать?
Он подумал секунду, потом покачал головой.
– Нет, мне этого знать не надо.
– И ты прав.
– Но если бы я хотел знать, ты бы мне сказала правду? – спросил Берт.
Я кивнула.
– А зачем, зачем бы ты ее сказала?
– На физиономию твою посмотреть, – сказала я тихо и очень, очень дружелюбно.
Он проглотил слюну и стал чуть бледнее, чем был секунду назад.
– Там... что-то нехорошее?
– Спроси – и узнаешь.
Он снова покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Нет.
– Не задавай неприятных вопросов, не получишь неприятных ответов.
– Не задавай вопросов, если не хочешь слышать ответов.
– Вот именно, – поддакнула я.
Он усмехнулся свой обычной улыбкой – «а я что-то знаю, а ты нет».
– Но десять штук мы себе оставляем.
– Пока что. Если Эванс согласится, они нам очень пригодятся.
– Он так дорого берет?
– Человек рискует рассудком и жизнью каждый раз, когда касается вещдока. Я бы заставила себе за такое платить. А ты?
У Берта глаза засветились:
– А бизнес-агент у него есть?
– Берт!
– Я только спросил.
Я не стала приставать, только головой покачала. У Берта истинный гений добывать деньги парапсихическими способностями, которые их владельцы считают проклятием. Плохо ли будет, если он поможет Эвансу малость заработать? Нет. Но вряд ли Берт понимает, что Эванс – один из мощнейших ясновидцев-осязателей во всем мире. Случайное прикосновение кончиками пальцев говорит ему о человеке больше, чем все остальные когда-нибудь узнают. Берт, вероятно, протянет руку для пожатия, и сделка не состоится. Я ведь только подозреваю, каков Берт на самом деле. Одно прикосновение – и Эванс это будет знать точно. Если он не убежит с воплем, это уже будет для меня приятным сюрпризом. Я бы лично никогда не стала пожимать руку Эвансу. Во-первых, к ясновидцу-осязателю с протянутой лапой не лезут – дурной тон. Во-вторых, Эванс меня как-то случайно коснулся, и не был в восторге от увиденного. Так кто я такая, чтобы кидать камнями в Берта? Он-то, может, даже не будет отмечен у Эванса на радаре, а я рухну в языках кровавого пламени.
Глава тридцать вторая
С остальными клиентами была скука смертная по сравнению с Браунами – слава те, Господи. Натэниел тихо сидел в уголочке во время всех встреч – на всякий случай. Берт уже не спорил. Среди клиентов было два адвоката – обсуждение завещаний и других конфиденциальных материалов. Они возразили было против присутствия Натэниела, но я напомнила им, что по закону я сама не связана никакой конфиденциальностью, так какое им дело? С точки зрения закона я была права, а юристы терпеть не могут, когда не юрист прав. Может быть, просто мне другие юристы не попадались. Поэтому они оба поинтересовались, кто он такой и зачем он должен присутствовать на их встрече со мной.
Первому я сказала: вы хотите, чтобы я с вами говорила, или нет? И он оставил тему. Второй оказался настойчивей. Сорванные ногти у меня ныли адски. Ныла ущемленная гордость после секса в офисе. Я была очень недовольна жизнью, и потому сказала правду:
– Он здесь на тот случай, если мне понадобится секс.
Я произнесла это с улыбкой, сама зная, что глаза у меня не улыбаются, но мне было плевать.
Натэниел заржал и изо всех сил постарался изобразить, что это кашель.
Адвокат мне, разумеется, не поверил.
– Миз Блейк, это был вполне законный вопрос. Я имею все права защищать интересы моего клиента. Вам нет необходимости нас оскорблять смехотворной ложью.
Так что я перестала оскорблять его ложью, и мы перешли к делу.
Каждый клиент – или группа клиентов – должен был спросить про Натэниела. Я попробовала все ответы от домашней прислуги до любовника, от рассыльного при офисе до личного помощника. Ни один ответ не понравился, и я перестала обращать на это внимание куда раньше, чем клиенты кончились. Наконец я стала снова говорить правду, и две новых группы, услышав ее, оскорбились. Оскорбительная ложь, как они сказали. Вот так; скажи только правду, и никто тебе не поверит.
Единственная же тема, на которую мне хотелось говорить, это был мой зверь. У меня прямо рядом сидел ликантроп, и не было даже пяти минут свободных, чтобы начать обсуждение. Море вопросов, и ни минуты, чтобы их задать. Может, потому я так неприветлива была с клиентами. Может быть, а может, я вообще неприветлива. Сама по временам не знаю.
В семь вечера, как раз вовремя, мы сели в мой джип. Берт даже без моей просьбы передал мою встречу на кладбище в 19:30 Мэнни, да еще извинился, что перегрузил меня заказами. Перегружает он меня всегда, и до сих пор никогда не извинялся. Наверное, когда он понял, что я действительно могу поставить на голосование вопрос и дать ему под зад, то решил быть хорошим мальчиком. А может, до него дошло, что такое голосование может потребовать каждый из нас. Уж если у Берта есть какие-то слабые места в бизнесе, то только одно: он уверен, что те из нас, у кого нет диплома по бизнесу, в этом ничего не понимают. Немножко страха – это не всегда плохо. На некоторых оказывает даже терапевтическое действие. Вряд ли положительная модификация Берта продержится долго, но будем радоваться, пока она есть.
Я уже вывернула на Олив в сторону города. Времени как раз хватало забросить Натэниела в «Запретный плод» и только на пятнадцать минут опоздать на первую свою работу на кладбище.
– Куда ты едешь? – спросил Натэниел.
– В «Запретный плод».
– Тебе сперва поесть надо.
Я покосилась на него, тормозя у светофора.
– Времени нет.
– Ты знаешь, что если не утолить один голод, все другие обостряются?
Он сказал это очень мягко, но я уже не доверяла этой мягкости тона. Обычно это значило, что он хочет на что-то обратить мое внимание, и при этом прав, и если я только не буду злиться, то сама пойму, что он прав. Обычно это значило, что спор проигран еще до его начала. Но я никогда не считала неминуемое поражение причиной отказа от битвы.
– Да, знаю. Если я не утолю ardeur, то зверь хочет больше мяса или вампир хочет больше крови. Все это я знаю.
– Так что будет, если ты не накормишь свой человеческий желудок? Ты же будешь голодной?
Светофор мигнул, и я поехала. Вечернее субботнее движение на Олив – не заскучаешь.
– Ага.
Я искала подвоха, и пока его не видела.
– Если твое тело проголодается по обычной еде, это разве не значит, что всякий другой голод тоже обострится?
Я чуть не врезалась в машину перед нами, потому что уставилась на него. Пришлось врезать по тормозам и выдержать какофонию сигналов, а если бы не было так темно, то и много жестов руками.
– Как ты сказал?
– Ты слышала, Анита.
Я вздохнула и попыталась больше внимания обращать на дорогу. Но про себя я давала себе хороших пинков, потому что все было так просто, так до ужаса просто.
– Когда я работаю, регулярно питаться не получается, и выходит, что каждый раз, когда я приезжаю домой, мною овладевает ardeur.
– Иногда два раза за ночь, – сказал он. – Сколько ты ела в те ночи, Анита? Я про обычную еду.
Я попыталась вспомнить и должна была честно признать:
– Иногда ничего.
– Интересно было бы, если бы ты вела дневник приема пищи. Можно было бы посмотреть, есть ли корреляция между голодом твоего человеческого тела и другими видами голода.
– Ты так говоришь, будто знаешь ответ.
– Ты разве не заметила, что ликантропы любят готовить и есть?
Я пожала плечами:
– Не задумывалась как-то.
И задумалась. Ричард готовил, и всегда либо звал меня куда-нибудь поужинать, либо готовил для меня. Мика готовит, хотя в основном этим занят Натэниел. Обычно у нас в доме собирается полно леопардов-оборотней хотя бы на завтрак, либо на обед, либо на ужин.
– Ты хочешь сказать, что не без причины мужчины-ликантропы, с которыми я встречалась, имели склонность к домашнему хозяйству?
Он кивнул.
– Нам нужна отлично сбалансированная диета, с хорошим содержанием белков. Помогает держать зверя в узде.
Я посмотрела на него – в свете улицы он был почти в тени. Лавандовая рубашка была самым светлым пятном на нем.
– А почему мне никто до сих пор такого не говорил?
– Мы считали тебя в основном человеком, Анита. Но после того, что я сегодня видел... – Он помолчал, подбирая слова. – Если бы я не знал, что ты – человек, и не умеешь на самом деле выскользнуть из кожи и стать леопардом, я бы решил, что ты из наших. Твои ощущения, как ты отбивалась, как ты пахла – все было от оборотня. Ты совсем не как человек себя вела. Сверни сюда на стоянку.
– Зачем? – спросила я.
– Надо поговорить.
Мне не понравилось, как это прозвучало, но я свернула на стоянку в торговый квартал и припарковалась на первом же свободном месте, что было довольно далеко от всех забегаловок. Магазины почти все были закрыты. Я выключила двигатель, и мир внезапно затих. Где-то рокотала Олив, и доносилась музыка из ресторанов, но в машине было тихо, как бывает тихо только в машине после наступления темноты. Один поворот ключа – и тишина, уединение, интимность.
Я повернулась к Натэниелу, натягивая ремень, но сидеть в машине без ремня – мне не по себе от этого.
– Ладно, говори, – сказала я, и голос у меня прозвучал почти обыденно.
Он повернулся на сиденье, насколько позволял ремень – он знал мой пунктик на этот счет. Сидел он лицом ко мне, коленом упираясь в панель.
– Мы с тобой обращались так, будто ты человек, и теперь я думаю, правы ли мы были.
– Ты хочешь сказать, я теперь перекинусь, потому что мы стали триумвиратом?
Он покачал головой, длинная коса шелохнулась на коленях, как тяжелая кошка.
– Может быть, это как-то усугубит ситуацию, но я думаю, одна из причин, почему ты никак не можешь подчинить себе ardeur, – в том, что почти все советы тебе дает вампир. А ему еда не нужна, Анита. Для Жан-Клода есть только жажда крови и ardeur. А ликантроп не может перестать быть человеком. Все равно приходится есть по-человечески – просто добавляется голод зверя, но именно добавляется, а не заменяет.
Я подумала.
– То есть, когда я подавляю приступы нормального голода, мне становится тяжелее подавлять ardeur?