— В это же время наши разведчики устроили бы какую-нибудь диверсию у них в тылу, за рекой. Тогда могут случиться две веши. Либо враг будет стоять на месте и драться — в этом случае нам нечего опасаться, мы разобьем их наголову Или, как я надеюсь, они могут попытаться перейти через реку назад по мосту. В этом случае они понесут значительные потери. Я прошу только, чтобы атака началась только по моему приказу и ни мгновением раньше.
Мэлдаф кивнул и задумчиво добавил.
— Мне подумалось сейчас, что тот, кто будет играть в такую игру против тебя, должен быть отважным человеком.
— Ну, что до этого, то я на своем веку достаточно повидал проигранных сражений, — невозмутимо ответил трибун, — но, думаю, сегодня удача будет в наших руках.
— Значит, ты уверен, что вскоре будет нападение? — загоревшись, спросил Эльфин. Его боевой конь бил копытом, горя нетерпением, как и его хозяин. Руфин мрачно усмехнулся.
— Если враг будет стоять и биться, то тебе, юный принцепс, драки за глаза хватит.
Эльфин неотрывно смотрел на движение в передних рядах противника. Разговор продолжил Мэлдаф.
— Ты очень быстро принял решение, о трибун, — с оттенком восхищения промолвил он. — А что, если, несмотря на все твои предосторожности, дело пойдет худо? Богиня войны непостоянна, и, если ты ошибешься, гнев королей падет на твою голову. Если бы решал военный совет, то обвинили бы всех, кто одобрил этот план. Кажется мне, что сейчас ты в очень невыгодном положении — ты одинок, как дерево на продуваемой ветрами равнине.
Трибун невозмутимо фыркнул.
— Я привык решать сам, — проворчал он, — и прекрасно знаю, чего можно ждать от военного совета. Шуму много, толку мало. Я рад, что ваш король думает, как я. Когда дела в сражении идут плохо, то ругать будут того, кого побежденный сочтет нужным ругать, и уж пусть настоящая ответственность будет там, где она есть. В любом случае я не вижу здесь особой опасности. Нынешняя ситуация, насколько я выяснил в Испании у побывавших в сражении офицеров, нимало не похожа на ту, с которой столкнулся Нарсес три года назад, когда гнал франков и алеманнов по Виа Аппиа при Капуе. На самом деле русло реки тут расположено очень выгодно для нас, в то время как Вультурн, насколько я понимаю, тек лишь с одной стороны лагеря Буццелина…
Воспоминания трибуна неожиданно прервал возбужденный крик Эльфина. Глянув туда, куда он указывал копьем, мы увидели одинокого всадника, выехавшего из рядов противника. Он спокойной рысью ехал к нам по широкой дороге, подняв копье, и металл его доспехов поблескивал на солнце.
— Отвага пса на навозной куче! — весело воскликнул Эльфин и, ликуя, посмотрел на нас сверху вниз. — Я еду переведаться с этим бледноликим безродным ивисом! — С этими словами он взял копье наперевес и с цокотом помчался вниз по дороге с громким криком. Приближающийся всадник ответил таким же криком, размахивая над головой копьем с широким наконечником.
— Горячий мальчик, — проворчал Руфин, — и все-таки неплохо начинать битву с поединка между сильными бойцами. Это воодушевило наших солдат накануне Буста Галлорум, когда поборник Империи Анзал уложил предателя Кокку перед рядами готов. Кокка по силе был сущий Геркулес, но армянская хитрость Анзала его одолела. У него в запасе был приемчик — одновременно поворачивал коня и бил копьем. Очень эффективно. Меня там не было, хотя я видел, как он вытворял такое на плацу.
— Ты ценишь хитрость куда выше силы, о трибун, — задумчиво отметил Мэлдаф. — Наверное, ты считаешь, что и стычка бойцов на дороге перед нами заставит врагов смотреть скорее сюда, чем куда-нибудь еще?
Руфин мрачно усмехнулся и молча кивнул. Я, с моей стороны, смотрел на приближающееся столкновение с каким-то нехорошим чувством. Образ супруги Эльфина снова встал перед моим внутренним взором — как она смотрела на удаляющуюся кавалькаду со стены Врат Гвиддно, когда мы покидали север! Ее мокрые глаза и бледные щеки говорили о скорби и тоске, и я не хотел бы снова встретить такой взгляд, принеся ей недобрые вести.
Два всадника встретились примерно в двух сотнях копейных бросков от нас, так что западный ветерок донес до нас слова дерзкого вызова принца Эльфина и звонкий ответ его соперника. Воины, стоявшие среди деревьев, одобрительно зашептались, увидев бойца Кимри, не замедлившего поддержать славу своего короля и своего племени. Однако в один миг восхищенный шепот сменился изумленными возгласами и даже испугом.
Когда между ними оставалось лишь несколько ярдов. Эльфин осадил коня на полном скаку и заговорил с противником. До нас, укрытых за деревьями, долетали лишь отдельные слова. Затем он подъехал чуть поближе, и мы подумали, что сейчас начнется бой. Но вдруг мы увидели, как он, громко вскрикнув, вцепился б поводья и развернул коня. Общий вздох стыда и разочарования пронесся по рядам воинов. Через мгновение он уже несся к нам во весь опор, а за ним, преследуя его, — его противник.
Я даже и представить себе не мог, что все кончится этим. Мой удалой Эльфин — трус! Рассказать принцессе об исходе этого боя будет куда тяжелее, чем о том, чего я опасался раньше. Разве не говорят среди бриттов: «если воин труслив, то он одержим злом» Более того — и уж вернее некуда — «храбрый избегает многих бед».
Через мгновение принц был среди нас. Он соскочил с седла и в радостном возбуждении стал звать Мэлгона Гвинедда.
— Позовите короля! Позовите короля! — закричал он, в то время как его преследователь спокойно сидел на коне где-то в одном копейном броске перед нами. Солнце вставало у него за спиной, потому лицо его было в тени, но нетрудно было заметить, что это воин благородного происхождения и высокой отваги.
Когда Мэлгон Высокий вернулся с гневно нахмуренным лицом, принц Эльфин уже отдышался и открыл нам свою нежданную новость. Несколько минут люди недоверчиво спорили, затем в воздух взвился пронзительный радостный клич — как крики чаек, летящих вслед за волами на весенней пашне. Всадник, встретивший Эльфина перед лицом двух воинств, оказался не врагом, а бриттским князем, и три отряда, стоявшие перед нами, были войсками союзников, неожиданно присоединившихся к летнему походу в Ллоэгр против бледноликих ивисов!
Громким был смех и веселым было застолье в пиршественном зале Каэр Лойв той ночью. Короли обменивались дарами и вволю пили золотой пьяный мед. Щедрым хозяином, который привел нас к яркому огню и ложам с подушками, набитыми белой овечьей шерстью, оказался высокородный король Дифрин Хаврен. Звался он Кинвэл Хэл, и правил он своими богатыми владениями из Блистающего Города, построенного во дни былые Глойвом Длинноволосым и тремя его благородными сыновьями.
Хотя и приходился он по происхождению родней Гуртейрну Немощному, впервые навлекшему Напасть Ивисов на Острова Могущества, когда даровал он Хенгисту и Хорее остров Руохим в Кайнте, король Кинвэл был доблестным Быком-Защитником и Опорой Острова Придайн. Узнав о сборах Мэлгона Гвинедда при Каэр Гуригон, он приказал трубить в рога по всему своему королевству и назначил встречу своих отрядов в зеленых лугах у берегов Хаврен перед стенами Каэр Лойв.
Затем он еще послал гонцов, что скакали день и ночь по мощеным дорогам, к королям, с которыми был он связан узами приемного родства. И вскорости явились перед его вратами могучие боевые отряды короля Фернваэля из Каэр Вадон, стены которого окружают одно из Величайших Чудес Острова Придайн. Там, внутри сооружения из кирпича и камня, находится горячий источник, к которому приезжают люди, чтобы омыться. И для тех, кто хочет, чтобы вода была горячей, она горяча, а для тех, кто хочет холодной воды, она холодна. Люди приезжают сюда издалека, чтобы излечиться здесь от болезней, и богаты дары, которые приносят они богине, живущей в этих водах.
По призыву короля Кинвэла прибыл также Кинддиан из Каэр Кери. Щеки его воинов пылали как угли от скачки на длинногривых конях. После его воинов зеленые луга становились как свежевспаханное поле, поскольку кони их мчались, как волны морские, бросающиеся на утесы; как шум ветра, гнущего дубы, было хлопанье их знамен.
Воистину, ивисы были обречены! Короли и князья Кимри, вылавливая из котла крюками мясо, каждый в свою очередь согласно старшинству, смеялись и говорили о горящих усадьбах, угонах стад, захвате рабов. И когда пошел по кругу рог с медом и затих смех, радость все равно жила во всех сердцах, поскольку Талиесин запел о карканье воронов над кровью, о мертвых ивисах, пялящихся открытыми глазами в небеса, о протяжном плаче вдов и воплях сирот.
У походных костров, рассыпанных по всей равнине за стенами, собрались воины королей Острова Могущества, во ткнув копья тупыми концами в податливый торф. В одно и то же время здесь собрались отряды Кимри из всех шестидесяти кантрефов Придайна, с ясеневыми копьями и белыми щитами, буйными, неистово ржущими конями и рычащими белозубыми боевыми псами. Из шестидесяти кантрефов Острова Могущества — от Кантрер Гвэлод на севере до Дивнайнта на юге — слетелись отважные воины, объединенные боевым порывом, стойкие копейщики, быстрые в нападении и упорные в обороне, люди, перед которыми враги побегут, как лисы, в приморские топи и к устьям рек, побегут на свои корабли, чтобы с девятым валом уплыть далеко в море. 
Князья горели жаждой боя, но никто не жаждал его так, как побратимы-принцы Рин маб Мэлгон и Эльфин маб Гвиддно. Именно по их горячему желанию король Мэлгон Гвинедд на совете королей в Каэр Лойв решил, что на этот раз пир продлится всего лишь неделю, а потом увеличившееся войско снова пойдет на юг.
Итак, свежим весенним утром король Мэлгон поднят руку в перчатке и указал в сторону нечестивых. Запели рога у восточных врат Каэр Лойв, и сто тысяч Кимри двинулись на юг, через край каменистых холмов, к Каэр Кери Мы останавливались у многочисленных кайрнов у дороги, чтобы положить еще один камень к памятникам воинов былого, защищавшим Остров Могущества от Вторжений и Напастей. Я называл их всех по именам, как и холмы, и леса, и реки, мимо которых мы проходили, рассказывал о старине мест, лесов и вод.
В Каэр Кери мы остановились только на один день и одну ночь, прежде чем снова двинуться в путь. Теперь все сердца бились желанием достичь места битвы без промедления. Но именно в этом городе произошло несчастье. После того как Мэлгон Высокий отправился отдохнуть, Мэлдаф открыл королю Брохваэлю и князьям Острова Могущества, что какой-то придворный шут — по небрежению ли или по злому умыслу — положил нынешним вечером на королевское блюдо кусок вареной собачатины. По великому несчастью, король отведал этого мяса, что было вещью запретной. Для человека есть мясо своего тезки — кинеддив, а поскольку имя «Мэлгон» означает «большой пес», король нарушил свой кинеддив.
Когда Мэлгон узнал об этом, он убил шута на месте окованным железом древком своего знамени и приказал, чтобы его тело бросили в яму, куда мясники Каэр Кери сваливают потроха. Но деяние уже было совершено, и теперь следовало решить, как избежать его дурных последствий. У королей и князей Кимри, когда они об этом узнали, появились недобрые предчувствия, и Мэлдаф долго советовался с Идно Хеном, главным друидом Гвинедда, и прочими друидами, сопровождавшими войско, что можно сделать, чтобы свести на нет нарушение.
На нашем пути стали попадаться приметы того, что мы приближаемся к месту битвы. На голом холме пронзительно свистел ветер среди кайрнов мертвых, шепча, может быть, о гибели от брошенного копья или удара меча. В укромных ложбинах грелись среди камней на солнце змеи, ускользая при нашем приближении в Преисподнюю Аннона, унося тайны мертвых в край ушедших.
На краю холмов, где мы в последний раз перед спуском в долину Темис разбили лагерь, королю Диногаду из Дунодинга, двоюродному брату короля Мэлгона Гвинедда, в полночный час явилось зловещее видение. К нему в шатер вошла ведьма и приветствовала его. Круглые ягодицы ее воняли, как сыры, подгнившие в сыром хранилище, а груди ее были таковы, что, забрось она их на ветку высокого дерева, все равно ее пупырчатые щетинистые соски свисали бы до самой земли.
Диногад в страхе сел на ложе и попытался было заговорить с ведьмой, но язык его присох к небу. Затем увидел он, что у плосколицей ведьмы на каждой груди распухшие губы и что произнесли они следующие слова:
— Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
С этими словами ведьма удалилась, и Диногад не осмелился преследовать ее, чтобы спросить, что значат эти слова, поскольку на спине у нее было четыре глаза и она ими смотрела на него. Тогда он понял, что это Адерин-и-Кирв, Птица Смерти, которая подменивает детей.
Поутру князь Диногад, бледный и измученный, предстал перед королевским советом и поведал свою историю. Никто не понял смысла слов ведьмы. Растолковать их было поручено друидам, сопровождавшим нас в походе. Они рассуждали долго, но ни к чему не пришли. Слова ведьмы, вне всякого сомнения, были пророческими, но туманными и трудными для истолкования:
— Guern gwngwgh uiwch Mordwydd Tyllyon!
Были те, кто считал, что Гверн — это ольховая роща, гуэрн, место битвы, где будет «прободение бедер», мордвит тиллон. Другие вспоминали Гверна, сына сестры Брана, который уплыл вместе с принцессой Бранвен в Иверддон в былые времена. Разве король Мэлгон Высокий, потомок Бранвен, также не покинул Гвинедд, страну Брана? Но кто тогда есть или был этот Мордвидд Тиллион?
Я послушал споры друидов и с дурными предчувствиями в сердце вернулся на совет королей в шатер Мэлгона Гвинедда. Он внимательно слушал Руфина, который объяснял необходимость в ежедневных учениях теперь, когда мы находимся в дневном переходе или около того от вражеских границ.
— Я уже говорил, как важна правильная и быстрая маневренность для первой линии кавалерии, — настаивал он. — Более того, под прикрытием эквитес аларес
вторая линия эквитес когорталес должна приготовиться к основному удару, который, как ты знаешь, осуществляется кантабрийским галопом в хорошем порядке. Это не всегда делается так, как надо, как ни грустно мне это говорить.
При этих словах один-два короля немного потупили головы, поскольку трибун высоко почитался в войсках и его упрека боялись почти так же, как вызывающих нарывы стихов обиженных поэтов.
— Никаких имен, никаких наказаний маршем с полной выкладкой, — тактично продолжил Руфин. — На нашем последнем смотре когорта короля Геронтия хорошо показала себя и заслужила конгиариум за старательность. Пусть каждый командир сегодня постарается заслужить его для своего отряда. Мы начнем с метания копий поотрядно в точке атаки, а затем вернемся к кантабрийскому галопу.
Короли удалились каждый к своему отряду, а мы с Талиесином остались поговорить о смысле сна Диногада.
— Где эта осиновая роща и кто, по-твоему, этот Мордвидд Тиллион, о князь поэтов? — спросил я.
Талиесин с сомнением покачал головой, немного поразмыслил и затем извлек из своей сокровищницы слов следующее двустишие:
С Браном ходил я на Иверддон
Видел резню Мордвидд Тиллион
— Это пророчество издавна ведомо гадателям, а что оно значит — в этом мы должны посоветоваться со своим ауэном, когда настанет нужное время. Сейчас будущее для меня окутано дымкой, как эти поля и леса, что встают из майских туманов Темис. Боюсь, приближаемся мы к мрачному месту и должны как можно лучше искать свой путь.
Большую часть этого дня наш путь проходил в полумраке, и только мощеная дорога под копытами коней, что шла прямо, как копье, через равнину, позволяла нам продвигаться вперед без замешательства. Сырой туман серыми волнами наползал с запада, с топких заливных лугов. Он лежал огромной опухолью на склоне холма, висел холодным паром в каждой впадине, косматым саваном окутывал землю. Люди ехали молча, натянув на голову капюшоны. Лишь глухой топот конских копыт и приглушенное позвякиванье кольчуг под промокшими плащами нарушали тишину.
За туманом наползала полоса дождя, и к полудню тьма преградила нам путь — густая и безобразная, почти как ночью. Всадники промокли от дождя, как та желтая телячья шкура на которой Мэлгон Гвинедд видел сны перед сбором войск в Динллеу Гуригон. Раз или два мы слышали во тьме какие-то отдаленные звуки, похожие на собачий лай.
— Псы Аннона, — пробормотал рядом со мной Талиесин. — Этот туман — хватка Гвина маб Нудда. Им хочет он связать весь мир. Смотри, как тяжело он висит на паутине, и заметь, как смотрит паук из ее середины. Иди по любой ниточке — и придешь туда, где он ждет. Сейчас он не утруждает себя, не гонит свою жертву с собаками и с ревом рогов, поскольку знает, что мы все равно придем к нему, что бы ни случилось.
— Давай-ка сейчас не будем об этом говорить! — вмешался ехавший сзади трибун. — Сейчас надо ободрить людей, а не зудеть о туманах да паутине. Там, куда сходятся все пути, не паук, а бессмертный Рим! А этот туман как раз то, что нам нужно, чтобы скрыть наше приближение от глаз вражеских аванпостов. Я считаю это знаком удачи.
Мы с Талиесином замолчали, хотя пару раз я перехватил на себе его мрачный взгляд. Однако к середине дня яркое солнце разогнало туманы, что быстро подняло дух войска Кимри. Золотые калужницы были словно отражение сияния Колесницы Бели, а его пылающее око блестело в зеркале каждой лужицы на нашей дороге. На каждой ветке распевали птицы, снова наступило лето. Принц Эльфин и воины из Кантpep Гвэлод мощным хором пели песенку «Плащ Диногада», которая стала строевой песней его госгордда. Смех и разговоры об угонах скота и осадах то и дело прокатывались по сверкающей колонне нашего войска — так ласточки проносятся над самой поверхностью пруда.
Примчался гонец, требуя Талиесина к королю Мэлгону, чтобы пропеть ему «Монархию Придайна». От колдовского очарования этой песни горячо бились сердца, и каждый воин жаждал битвы, где людей косит словно тростник, где лежат изрубленные тела и воронье жадно глотает кровь и клюет трупы. Мэлгон Высокий, ехавший во главе своего могучею воинства, рассмеялся и указал вперед, туда, где появились три всадника, скачущие прямо по дороге, по которой шло войско.
— Сын мой Рин, — приказал он, — ты поедешь вперед и спросишь, кто эти три алых сокрушителя, что едут вместе с воинством Кимри!
Рин пустил коня галопом, но, сколько бы ни шпорил он коня, он не мог догнать всадников, хотя они и не прибавили шагу. Тогда Рин понял, что это призраки Аннона, поскольку красными были их плащи, красными были их щиты, красными были их копья и скакали они на алых жеребцах. Красными были их волосы, но, когда они обернулись, вместо лиц у них были черепа, а тела их были скелетами без плоти.
Принц Рин не мог приблизиться к жутким всадникам более чем на длину копья, как бы ни нахлестывал коня. После третьей тщетной его попытки первый из всадников обернулся к нему своим лицом черепа и ледяным голосом промолвил Рину:
— Устали наши кони. Под нами скакуны Хавгана из стойл Аннона. Хотя и живы мы — мы мертвы. Великие знамения покажем мы вам ныне: жадный пир воронья, бешенство острых мечей, разбросанные по полю разбитые щиты после захода солнца.
Второй всадник воскликнул таким же жутким голосом:
— Красное чую! Алое вижу!
А третий взвыл, словно ветер в Пещере Хвит Гвинт:
— Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
Рин вернулся. Ему было страшно рассказывать о том, что он услышал, но по этому предзнаменованию все поняли, что поле битвы не может быть далеко. Все радостно продолжали путь. Теперь мы ехали на опорах по гати, тянущейся по полузатопленным заливным лугам, лежавшим по обе стороны Темис, бьющей из королевства Аннон в нескольких милях к западу от того места, где мы сейчас находились.
Перед нами, отражаясь в разлившейся от проливных дождей реке, на берегу лежало покинутое поселение. Окрестная долина была опустошена во времена войн Артура с Кередигом и ивисами, и мало кто из бриттов возвращался в эти места после заключения мира, поскольку города и усадьбы здесь населяли духи убитых. До прихода Артура долина принадлежала ивисам. Здесь и до сих пор жили их потомки, давая заложников и клятвы верности королю Кинддиддану из Каэр Кери. Они были крещены. Эти ивисы возделывали низинные луга, которыми пренебрегали бритты, предпочитавшие вольный воздух холмов. Но все равно мало кто доверял поселенцам, поскольку бледноликие ивисы могли снова начать завоевания и вторжения. К тому же они продолжали придерживаться дикарского языка и обычаев своих праотцов, да и не зря говорят: «У труса много замыслов».
Печально, как печально было видеть благородную Темис, одну из Трех Великих Рек Придайна, превращенную в мутный, извилистый поток с берегами, покрытыми грязной пеной. Воистину, в прежние времена бритты были великанами, когда короли их правили Придайном с его Тремя Островами и Тринадцатью Сокровищами и охраняли их. Мрачные мысли закрадывались в мою душу, пока одиноко сидел я на упавшей каменной притолоке в разрушенном городе. Теперь там, где некогда в каждой хижине и в каждом зале звучала звонкая бриттская речь, жили змеи и лисы.
Пока я сидел в раздумьях, на меня вдруг упала длинная тень. Я поднял взгляд и увидел перед собой короля, который был истинным великаном да к тому же еще и поклялся восстановить Остров Могущества. Мэлгон Высокий обратился ко мне с громким смехом:
— Ах, Мирддин маб Морврин, неужели дошло до того, что ты ютишься в доме без крыши? Идем со мной, и, может быть, ты еще будешь носить пурпурную мантию и купаться в золоте язычников!
Я улыбнулся и встал, чтобы идти с королем. Пока мы шли по заросшей вереском улице, он объяснил мне, что хочет первым ступить ногой в Темис, поскольку он первый Пендрагон Острова со времен Артура, который пошел походом против нечестивых ивисов на юг. Вместе мы подошли к краю воды, где обнаружили причал и набережную маленькой гавани, затянутые илом и частично обрушившиеся из-за того, что деревянные опоры подгнили. Из ила под нами торчал скользкий бок затопленного судна, и речные водоросли бились над ним в потоке, как потрепанные знамена разбитого войска.
— Отсюда в прежние времена люди Каэр Кери обычно отправляли вниз по реке товары из своих кантрефов в Каэр Ллуннайн и за море, — вспоминал король. — Теперь гавань эта заброшена, да и сам Каэр Ллуннайн в руинах. Стыд и бесчестье королям и племенам Кимри, что такое произошло, сын Морврин.
— Воистину, стыд, о Мэлгон Высокий, могучий сын Кадваллона Длинная Рука! — неожиданно раздался позади нас голос. Посмотрев с края пристани вниз, мы увидели женщину, присевшую у воды. Она стирала одежду там, где дорога спускалась к броду. Она не поднимала лица, занятая своим делом, и с головы ее спускались девять расплетенных кос.
— Кто ты? Откуда ты меня знаешь? — спросил Мэлгон Гвинедд.
Женщина не ответила и не подняла головы, продолжая делать свое дело.
— Хочется мне возлечь с этой женщиной, — сказал мне Мэлгон.
— Вернись прежде из Ллоэгра к началу сбора урожая, о король, — хрипло ответила женщина и медленно подняла лицо, — тогда и поговорим о том, чтобы тебе возлечь со мной, — если вернешься.
Взгляд у нее был не из тех, с которым приятно встретиться, а голос был похож на карканье ворона.
— Удастся ли мой поход, о Прачка у Брода? — спросил Мэлгон.
— Не могу сказать, — ответила женщина. — Темис осквернена от истока до устья, но близится время, когда по южным землям Придайна потечет такая кровавая река, по сравнению с которой Темис покажется лишь ручьем.
— Я действительно слышал, что ивисские вилланы построили поселение у ее начала и отравили чистые истоки Темис. Верно, что кровь потечет от королевского похода, — согласился Мэлгон Гвинеддский. — Но скажи мне, женщина, будет ли то кровь Красного Драконаили Белого?
Женщина у воды коротко рассмеялась, колотя о камни рубаху с широкой пурпурной каймой по подолу. Рубаха запеклась в крови, и поток под нашими ногами окрасился алым.
— Не так давно, — сказала женщина, — сидела я на каменном столбе в Деганнви и говорила там с Брех, коровой Мэлгона Гвинедда. И ей сказала я слова, которые ныне говорю тебе, о король: «Смотри, злосчастная Брех из Гвинедда, будь начеку, чтобы люди Ллоэгра не застали тебя врасплох и не угнали в свой лагерь Так может случиться, если ты не будешь постоянно бдительной». Мы живем во времена разрушений, и ничто не является таковым, каким кажется, о Дракон Мона.
— Чью рубаху ты стираешь? — спросил я. — И чья кровь струится с нее?
— Это рубаха и кровь того, кто должен пасть, когда встретятся войска на поле битвы, сын Морврин. Велико будет побоище, сытен будет пир воронов, и я призову мертвых к сбору!
— Я знаю не хуже тебя, о Прачка у Брода, что где битва, там и кровь, — гневно воскликнул король. — Но не скажешь ли ты нам о том, чем все кончится, чтобы мы могли избежать нашего тингеда?
Женщина второй раз рассмеялась.
— Что предупреждать о предопределенном? — хрипло спросила она. — Если бы ты знал все, что тебе предстоит, то, думаю, это высосало бы кровь из твоего сердца и лишило бы тебя отваги. Оружие твое безжизненно лежало бы возле тебя, земля под ногами твоего скакуна была бы скользкой, как сырое мясо угря, ты претерпевал бы родовые муки женщины, и стены твердыни Деганнви стали бы для тебя призрачнее туманов, что клубятся по берегам реки!
Действительно, над рекой, заливными лугами и лесом сгущался вечерний туман, и стены разрушенного города вокруг нас вставали из его дымки, как острова из океана. Поднялся холодный ветер. Нас с Мэлгоном пробрала дрожь, и мы поплотнее закутались в плащи. Пора было возвращаться к лагерным кострам. На рассвете войско Кимри пересечет этот брод.
Женщина у воды рассмеялась в третий раз — и в последний, подняв к нам сложенные горстями руки. Сквозь клубящийся туман мы увидели кровь, густую и алую, как осадок в вине, капавшую сквозь ее пальцы на рубахи в воде у ее ног.
— Эти рубахи носить тебе, Мэлгон Хир, и тебе, Мирддин Виллт! Они защитят вас обоих — сами увидите! А те, кого покрывают они, будут уютно спать на тесном ложе под одеялом из дерна! А теперь должна я вернуться к своим делам, а вы — к своим. Я следила за вами и ныне предупреждаю вас: Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
Когда вокруг нас сгустился туман, показалось мне, что под водой стоит кайрн из изуродованных голов, тел, рук и ног, из рассеченных жил и гортаней сгустками шла кровь, окрашивая воду алым. Это было лишь мгновенное видение, и все же показалось мне, что как раз эту кровь смывала женщина с рубах, которые показала нам.
С этими словами Прачка у Брода удалилась — на крыльях летучей мыши, с когтями рыси, угольно-черная, как ворон. Мы поняли, что она явилась нам из эльфийского кургана в образе прекрасной женщины.
В сгущающихся сумерках мы покинули верфь и вернулись к королевскому лагерному костру. Мне не хотелось участвовать в пиру, потому я встал в стороне, закутавшись в плащ и прислонившись спиной к холодному камню стены разрушенного города, за стенами которого был разбит лагерь войска Кимри. В красном отсвете костра я видел, как они подходили и уходили, опуская в котел свои спицы для мяса, — Мэлгон Гвинедд, его сын Рин, его двоюродные братья из дома Кунедды, Эльфин маб Гвиддно и трибун Руфин. Их лица возникали из мрачной тени — отстраненные и бледные, лишенные дневной доброты и теплоты. Они были очень похожи на отсеченные головы на кольях, которые довелось мне некогда видеть вокруг святилища мертвых.
Я думал над словами Прачки у Брода. Я понимал, что настало время покинуть моих соотечественников. Я пошел через тьму назад, к броду. Я весь был здесь, у тускло поблескивающей в бледном свете туманной луны воды, когда вдруг услыхал шаги у себя за спиной. Резко повернувшись, я узнал по силуэту трибуна и рассмеялся:
— Ты внимательно следишь за мной, Руфин! Помню, помню тот случай на склоне Динллеу Гуригон. Что на этот раз?
— Я хотел бы об этом спросить тебя, Мердинус. Ты приходишь и уходишь, как кот-мышелов, охраняющий комнату. Неразумно для короля покидать армию, и потому я решил, что лучше бы присмотреть за ним — и за тобой. Всего лишь четыре года назад при Иллирикуме гоары и илдигисалы убили четырех римских военачальников, которым хватило глупости покинуть лагерь и пойти ночью прогуляться вдоль реки, прямо как вы. Но в твоем случае что-то говорит мне, что ты намерен увильнуть от своих обязанностей и покинуть армию. Я прав?