– Как бы тебе сказать, чтобы ты поняла? – прошептала бабушка.
– Да я все понимаю, просто хочу знать правду. Это папа?
Я продолжала смотреть на нее в упор, и она не отводила взгляда, но я видела, что этот разговор для нее мучителен.
– Я не знаю. Поверь мне, Берта. Я действительно не знаю.
– Чего ты не знаешь?
– Того, о чем ты спрашиваешь, разумеется. Кто отец Каролины.
– Значит, это не папа?
– Но, детка… Я же сказала: не знаю.
Она вздохнула и бессильно покачала головой. Но я хотела выяснить все до конца.
– Не понимаю я этого. Ты должна объяснить, бабушка!
– Я ведь уже сказала, Берта. Я не знаю, является ли твой папа отцом Каролины. Я подозревала это, но точно узнать так и не смогла.
Бабушка поняла, что папа и сестра Ида влюбились друг в друга, и, поскольку папа был помолвлен и собирался жениться, ее это очень беспокоило. Тем более что мама не могла все время быть с ним, когда он болел. Во‑первых, она простыла и боялась заразить папу, а во‑вторых, у нее было полным‑полно свадебных хлопот. Когда худшие опасения были уже позади, она уехала, и папа остался в больнице наедине со своим ангелом‑хранителем.
– Они были точно околдованные. Никого не замечали – только друг друга. Это была сумасшедшая любовь, – вздохнула бабушка.
– Но ведь Ида ждала ребенка! Неужели папа об этом не знал?
– Нет, Ида ничего такого ему не сказала.
Но бабушка, не любившая недомолвок, однажды спросила ее напрямик, не папин ли это ребенок. Ида ответила, что нет. Отцом ребенка был другой мужчина. Однако бабушка верила ей с трудом. Она подозревала, что Ида не призналась из‑за папы. Она знала, что он скоро женится, и была человеком, вполне способным на подобную жертву. К тому же она радовалась, что у нее будет ребенок, и вовсе не считала это каким‑то несчастьем.
Папа тем временем уже уехал из города. Он сделал это, как только ему разрешили покинуть больницу. Ида даже не попыталась задержать его.
Бабушку это очень удивило. Если они безумно друг друга любили, то почему вдруг так легко расстались?
Позже она узнала, что папа собирался разорвать помолвку и расстаться с мамой ради Иды. Но Ида этого не хотела.
Это совпадало с тем, что рассказывала мне Каролина. Она утверждала, что ее мама никогда не хотела выйти замуж за моего отца. Она не желала становиться рабой мужчины. Каролина этим гордилась. Я сказала об этом бабушке, и она воскликнула:
– А как же отчим, которого Каролина обожала? Разве Ида не была за ним замужем?
Я не знала. Каролина уходила от разговора, когда я спрашивала ее об отчиме. И все же я поняла, что этот человек значил для нее очень много. Только когда он исчез из ее жизни, она начала всерьез задумываться о своем отце. Она сама мне призналась. Бабушка тоже обратила на это внимание.
Я спросила бабушку, от чего умерла мама Каролины, но она не знала.
– Должно быть, у бедной Иды было слабое здоровье, – вздохнула она.
– А у тебя нет ее фотографии?
– Нет, она была слишком застенчивой. Даже твоему папе не давала себя снимать. Ты говоришь, на той фотографии со скамейкой она где‑то вдалеке? Очень на нее похоже.
– Но если Ида сама говорила, что папа – не отец ее ребенка, то почему же Каролина была убеждена в обратном?
– Потому что слишком хотела верить в это, – сказала бабушка.
– Но почему именно папа?
– Наверное, когда она была маленькой, он оказался первым мужчиной, который проявил о ней заботу.
– Они часто встречались?
– Я бы не сказала. Всего несколько раз, когда он приезжал навестить меня. Не более того. Но детям хватает и самой малости. У Иды была фотография, где твой папа протягивает Каролине пакет. Эту карточку Каролина везде носила с собой. Для нее это стало доказательством, что он – ее отец.
Я знала эту фотографию. Каролина мне ее показывала. Снимала ее Ида, папиной камерой. А в пакете лежал игрушечный кролик – у Каролины он был до сих пор.
Когда она выросла, для нее стало очень важно знать, есть ли у нее где‑нибудь отец. Особенно после смерти Иды. Тогда она начала всерьез расспрашивать бабушку о папе. Однажды, когда Каролина как раз была у нее в гостях, бабушке позвонила мама и попросила ее помочь найти нам новую горничную. Каролина тут же решила, что это знак судьбы, и не отставала от бабушки, пока та не согласилась устроить ее к нам.
Бабушка сильно сомневалась, но потом подумала: возможно, Каролине будет полезно увидеть своего сказочного героя в реальной жизни. Понять, что он обыкновенный смертный человек. Глядишь, это избавит ее от фантазий.
Однажды Каролина рассказала мне об одном воспоминании детства. Когда она была совсем маленькой, мама взяла ее в поездку. Они ехали поездом, и всю дорогу она проспала. Когда они вышли из вагона, было уже совсем темно. Они долго брели по городу и наконец остановились у какого‑то дома. В окнах горел свет. Они вошли в темный сад и встали под деревом. Мама подняла ее, чтобы она могла посмотреть в одно из окон, за которым ходили счастливые люди, а хрустальная люстра отбрасывала на потолок причудливый узор из света и тени.
– Здесь живет твой отец, Каролина, – прошептала ей мама.
Потом они вернулись на вокзал и поехали домой.
Видела ли она своего отца – этого Каролина не помнила. Тогда она разглядывала узор на потолке. Но почему‑то она была уверена, что это окно в нашем зале. Она сразу узнала его, когда пришла к нам. Каролину впервые я тоже увидела из окна. Запрокинув голову, она стояла под старым каштаном и смотрела на меня.
Я рассказала об этом бабушке. Но она с сомнением покачала головой. Это было совсем не похоже на Иду. Не настолько она была безрассудной, чтобы забивать голову ребенка пустыми мечтаниями. Если же она действительно это сделала, значит, что‑то у нее было на уме.
– Но что это было, мы уже никогда не узнаем…
Бабушка вздохнула и немного помолчала.
– Нет, это не похоже на Иду, – тихо повторила она. – Хотя у всех бывают минуты слабости, а я ведь не очень хорошо ее знала. Свою тайну она забрала в могилу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Вернувшись от бабушки домой, я собиралась сразу же отправиться в Замок Роз. Но не получилось: я заболела и несколько дней провалялась в постели с ангиной. Я написала Розильде несколько строчек, объяснив, почему задерживаюсь. Она немедленно ответила длинным письмом, в котором сообщала все последние новости, а их было немало.
София еще не вернулась из Лондона. Со страховой компанией возникли какие‑то проволочки, и она не знала, как долго ей придется там пробыть. Это означало, что свадьба Арильда и Леони откладывается. Но об этом никто не жалел. Напротив, все вздохнули с облегчением.
Розильда тем не менее была обеспокоена. По ее мнению, Арильд и Леони вели себя, как будто у них «не все дома». Нежданно‑негаданно они обнаружили друг в друге родственную душу. Случилось это, писала Розильда, после того, как они побывали в театре. И она рассказала такое, от чего у меня мгновенно подскочила температура.
В их город приехала театральная труппа Вилландера, и они получили письмо с билетами на одно из представлений. Билетов было три: для Розильды, Арильда и Леони. Кто их послал – было неясно.
Волнуясь от ожидания, они отправились в театр. Давали «Разбойников».
В отличие от меня, она перевидала немало спектаклей, так что угодить ей было непросто. И все же она назвала это представление «блестящим». Актеры играли потрясающе, зрители были в сумасшедшем восторге, и Арильд с Леони тоже.
Карла Моора, трагического героя пьесы, играл молодой актер. Он был восхитителен, считала Розильда. Но она видела разницу между персонажем и человеком, чего другие, похоже, не умели. Арильд и Леони были так очарованы молодым актером, что вели себя как сущие дети. Розильда писала:
«Когда мы ехали домой, они всю дорогу восторгались им, оба заявили, что он похож на твоего брата Карла! Большей нелепости и придумать нельзя! В какой‑то момент мне тоже показалось, что голос актера чем‑то напоминает голос Карлоса, но разве что чуть‑чуть. А в остальном ничего общего. Он гораздо примитивней, в нем нет такой утонченности, как в твоем брате. Он никогда бы не смог сыграть аристократа. Дона Карлоса, например.»
После этого спектакля Арильд и Леони сблизились. Теперь у них был большой общий интерес. Их объединила любовь к «моему брату Карлу». Розильда даже боялась, что и жениться они решили исключительно по этой причине. Хорошо все‑таки, что свадьба откладывалась!
Да, Каролина всегда любила рисковать. Разве могла она упустить случай в очередной раз испытать судьбу!
Из письма Розильды следовало, что они до сих пор не получили никаких известий относительно Максимилиама. Еще она сообщала, что Амалия заболела. Она вдруг стала говорить такие странные вещи, точно у нее помутился рассудок. Доктор опасался, что это могло быть кровоизлияние в мозг. Меня это очень расстроило. Только бы все обошлось!
Ужасно, что мне приходилось лежать в постели, когда в замке происходило столько событий. Но температура еще держалась. Я сгорала от нетерпения и не знала, что же мне делать. Могла ли я что‑нибудь предпринять?
Если рассуждать как Амалия – и как Каролина, кстати, тоже, – то ничего в жизни не происходит случайно. Значит, в том, что я заболела и осталась дома, был какой‑то смысл. Но какой?
Я хорошенько подумала и поняла: ведь здесь, в этом доме живет человек, который играет главную роль в пашей семейной драме. Мой собственный отец. У него и должен быть ключ к разгадке.
Все в доме уже спали. Было поздно – начало первого ночи. Но он наверняка сидел в своей комнате и работал, как обычно.
Я быстро поднялась с постели, натянула халат и осторожно пробралась к папиной комнате. По ночам он держал дверь открытой.
Как я и думала, он сидел за столом, склонившись над бумагами, освещенными лампой под зеленым абажуром. Прежде чем войти, я постояла у двери, разглядывая его.
Стало быть, вот этот мужчина страстно любил мать Каролины, и она отвечала ему такой же безумной любовью. Мой папа… Но, глядя на него, трудно было представить, что он способен на такие сильные чувства.
Может, потому, что он постарел? Ведь прошло много лет.
Из года в год сидел он за этим столом, корпя над своим трактатом. И что такого было в Сведенборге? Почему он так занимал папу?
Я чуть не заплакала, пока смотрела на него: Никто из нас ни в малейшей степени не интересовался тем, что было делом его жизни. Ему не с кем было даже поделиться. И не только это. Он чувствовал, что мы все устали оттого, что он никак не мог закончить свой труд. Знал, как мы смущаемся, когда об этом спрашивают другие.
Стоил ли Эмануэль Сведенборг такого самопожертвования? Когда‑нибудь в этом нужно было разобраться.
Папа поднял голову. Он почувствовал, что за ним наблюдают.
– Что случилось, детка? Позвать маму? Тебе стало хуже?
Он подошел ко мне и взял мою руку, чтобы потрогать пульс. А губами легонько прикоснулся к моему виску – проверить, есть ли у меня температура. Он был так заботлив! Я закрыла глаза…
И пока я стояла с закрытыми глазами, я думала о папе и медсестре Иде. Когда‑то эти два человека отказались друг от друга. А если бы они этого не сделали, я бы не стояла здесь, и папины губы не прикасались бы к моему виску. Меня бы вообще не было. Я бы просто не родилась. И, возможно, на моем месте стояла бы Каролина. И никто бы и не подумал, что могло быть иначе.
Папа отпустил мою руку и легонько поцеловал в щеку.
– Небольшая температура есть, но она скоро пройдет. Хочешь черносмородинового сока? Он снижает температуру.
– Да, спасибо.
– Сейчас принесу. Подожди пока, посиди в кресле.
Он усадил меня в свое кресло и укутал пледом, который обычно клал себе на колени, сидя за столом долгими холодными ночами, когда в печи уже давно погас огонь.
– Сейчас приду, моя хорошая.
Я откинулась на спинку кресла и млела от удовольствия. Это так чудесно, когда о тебе заботится папа! Я к этому не привыкла: обычно нами занималась мама.
Папа провозился на кухне дольше, чем я ожидала. Сок он налил в красивый графин, взял два стакана, положил на блюдце печенье и принес все это на серебряном подносе. Он постарался, и видно было, что сам доволен.
– Так приятно, что ты заглянула ко мне среди ночи! И спасибо за снимки, которые ты сделала у бабушки. Ты настоящий фотограф.
– Их уже проявили?
– Да, я сегодня получил.
Он выдвинул из стола ящик, достал пачку фотографий, пролистал их и протянул мне.
– Здесь много отличных снимков. Посмотри!
Да, фотографии получились лучше, чем я ожидала. Я просмотрела их одну за другой и, вытащив ту, на которой была бабушка на фоне деревьев и каменная скамейка с моей тенью, показала ее папе.
– Узнаёшь это место?
Он взял фотографию и долго смотрел на нее. Потом положил на стол и сказал:
– Хороший снимок. Но вообще‑то нужно стараться, чтобы твоя тень не попадала в кадр.
– Ты когда‑то сделал похожий снимок.
– Вполне возможно.
– Я имею в виду – на том же самом месте. С каменной скамейкой. И твоя тень падает на скамейку точно так же, как моя.
– Вот как?.. Тебе ее бабушка показала?
– Да нет. Эта фотография у нас дома, в альбоме. Но там не бабушка возле деревьев – другая женщина. А перед скамейкой стоит маленькая девочка.
Он вспомнил и кивнул. Я спросила:
– Кто на той фотографии, папа?
Он потер глаза и как‑то сразу погрустнел.
– Я даже не знал, что эти старые фотографии сохранились. Почему ты спрашиваешь?
– А что тут удивительного… Так все‑таки кто они такие?
– Мои знакомые… Это было давно. Зачем тебе знать?
Я рассказала, как мы с бабушкой гуляли по лесу и наткнулись на эту скамейку. И когда я собиралась сфотографировать бабушку, то вдруг вспомнила старую фотографию с тенью и захотела снять похожую.
– Ты не можешь принести сюда альбом, чтобы мы сравнили? – попросила я.
– Конечно.
Он поднялся и пошел за альбомом. Фотография нашлась сразу.
– Смотри, папа! Наши тени лежат одинаково: сначала наискосок по земле, а потом на скамейке.
Он смотрел с интересом, и, пока сравнивал наши фотографии, я рассказывала, что мне тогда почудилось: будто время обратилось вспять, и мы – папа и я – каким‑то волшебным образом вдруг оказались в одном и том же мгновении. Наши тени слились в одну, как будто мы вместе стояли у этой скамейки, несмотря на все годы, разделявшие прошлое и настоящее.
Я замолчала. Папа тоже сидел молча. Он смотрел на карточку в альбоме, но не проронил ни звука.
Мою фотографию он положил перед собой.
– На твоей фотографии тень имеет значение, – сказала я.
Он удивленно посмотрел на меня, но промолчал, и я продолжила:
– Если бы тени не было, то здесь были бы только женщина и девочка, и больше ничего. Но из‑за того что она как бы присутствует вместе с ними, возникает особый смысл… Мне это сказала Каролина.
– Каролина?
– Да, она много знает о том, как нужно фотографировать. А ты помнишь, кстати, когда ты сделал этот снимок?
Папа молча кивнул.
– Значит, знаешь, кто эта девочка?
– Конечно. Ее зовут Сага.
– Сага?.. А разве Каролиной она себя не называет?
Папа бросил на меня быстрый взгляд.
– Ее мать, во всяком случае, звала ее Сагой. Это бабушка тебе…
Он осекся, и в комнате стало совершенно тихо. Он порывисто вздохнул и пронзительно посмотрел на меня.
– Ты хочешь сказать, что Каролина…
– Да, именно это я и хочу сказать!
От изумления он развел руками.
– Значит, выходит, это… это наша Каролина? Но почему я ничего не знал? Что это за тайны, Берта? Почему бабушка мне ничего не сказала? Это же она прислала ее к нам.
– Каролина не хотела, чтобы тебе говорили.
– Не хотела? Почему?
На это я ответить не могла. Я знала: Каролина хотела, чтобы папа узнал ее сам, без подсказок. Но я чувствовала, что не могу сказать это папе. Каролина сама должна это сделать. Поэтому я лишь покачала головой.
– Детка моя, как же все это глупо.
Папа взял мою руку и погладил ее.
– Ты не узнал ее? Совсем?
Он на секунду задумался, но потом сказал, что нет, не узнал, хотя иногда ему чудилось в ней что‑то неуловимо знакомое. Ее присутствие в доме странным образом волновало его, чему он сам удивлялся. Иногда, глядя на нее, он чувствовал что‑то, похожее на грусть. Теперь он понял, почему.
– Но мне и в голову не могло прийти, что это дочь Иды.
– Каролина не похожа на свою мать?
– Насколько я помню Иду – нет. Может, и есть какие‑то общие черты, из‑за которых, наверное, у меня и было такое чувство. Но во всяком случае я не отдавал себе в этом отчета.
Я сказала, что Ида, должно быть, та самая медсестра, которая когда‑то спасла ему жизнь, и спросила:
– А мама знает об Иде все? И о ребенке тоже? Папа пристально смотрел мне в глаза. Он не отвел взгляда.
– Мама знает все, – сказал он серьезно. – Все, что вообще можно было знать. Но, разумеется, она не имеет ни малейшего понятия о том, что Каролина – дочь Иды. – Папа еще немного подумал и продолжал: Я не знаю, что тебе об этом известно… что тебе рассказывала бабушка, но я хочу, чтобы ты знала: мы с Идой были сильно и всерьез привязаны друг к другу. Я так и не смог понять, почему она так резко порвала со мной. Все кончилось, как только я вышел из больницы.
– Наверное, она сделала это из‑за мамы.
– Нет, вряд ли. В таком случае она подумала бы об этом раньше.
– Может быть, Ида тоже была помолвлена?..
Папа покачал головой.
– Нет, она бы сказала. Мы были откровенны друг с другом.
– Но бабушка говорит, что она была очень застенчивой и скрытной. Она никогда ничего о себе не рассказывала.
– С другими – да. Но не со мной. Я знаю, что она была неразговорчивой, побаивалась людей. Но со мной она была абсолютно открыта. Если бы в ее жизни был другой мужчина, я бы об этом знал.
– Но, папа…
– Что, детка?
– Если все так, как ты говоришь, и другого мужчины действительно не было, то ты – отец Каролины?
Он взял мою руку и вздохнул.
– Да, я мог бы им быть. Но Ида утверждала, что это не я!
Папа устало улыбнулся.
– Ида объяснила мне это. Она не хотела выходить замуж. Так она говорила с самого начала. Но ребенка она хотела иметь. Я, конечно, подумал, что от меня. Но оказалось – нет. Она любила меня и именно поэтому не хотела, чтобы это был мой ребенок. Все стало бы слишком мучительно, поскольку это связало бы ее со мной так, как она того не желала. Поэтому в качестве отца она выбрала друга юности, которому доверяла, но никогда не любила. Так она могла оставаться свободной от чувств и ничем не связанной.
– Странные рассуждения. Я этого не понимаю. Ты в самом деле веришь, что это правда?
– Увы, да. Ида была довольно своеобразной, но сомневаюсь, что она мне врала.
Папа взглянул на меня так, словно просил о помощи.
– Каролина что‑нибудь знает? Может, она считает, что я ее отец?
Я покачала головой и опустила глаза. Не хотела выдавать Каролину и рассказывать о ее переживаниях. Папа и не настаивал. Очевидно, он понял. Мы просто молча посидели, размышляя каждый о своем, а потом он сказал:
– Ты, наверное, думаешь, что я никогда не любил маму, если готов был расстаться с ней ради Иды? Верно?
– Не знаю. Может быть…
– Считаешь меня обманщиком?
– Нет, конечно, не считаю. Но мама, наверное, ужасно страдала. Ведь ты ее чуть не бросил.
Я заметила, что его задели мои слова. Он долго сидел молча. Но когда заговорил снова, в его голосе были такая теплота и убедительность, каких не было, когда он говорил об Иде. Тогда его голос звучал грустно.
– Возможно, тебе это покажется странным, но у нас с мамой всегда были, как бы это сказать… простые отношения, в хорошем смысле. Любовь бывает разной, понимаешь? У нас с мамой это нежность, а еще большая, крепкая дружба. Иду я тоже любил и не отрицаю этого, но сомневаюсь, что мы когда‑либо смогли бы стать настоящими друзьями. Мы с ней витали в облаках, а жить‑то приходится на земле…
– Значит, ты не жалеешь об Иде?
– Не знаю. После каждого человека, которого теряешь в жизни, остается пустота. Ее почти невозможно заполнить. Но я никогда не жалел о том, что остался с мамой, понимаешь?..
– После мамы пустота была бы еще больше?
Он молча кивнул.
– И чернее?
– Да, намного чернее.
Он ласково улыбнулся мне. Мы еще долго сидели, глядя друг другу в глаза, и то, что я прочла в папиных глазах, было искренностью и любовью.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Разрезав белое облако цветов, поезд остановился на маленькой станции посреди леса. Цвел купырь, и было так красиво, что дух захватывало. Я вышла из вагона в вечерние сумерки. В воздухе плясала мошкара. Где‑то куковала кукушка. С какой стороны? С севера, юга, запада или востока?
Это нужно было определить. Ведь когда слышишь кукушку первый раз, то очень важно, с какой стороны. С запада – это к добру. С юга – к смерти. С севера – к печали.
Моя кукушка была на востоке. Неплохо, но и не очень хорошо. Восточная кукушка – к утешению. Но для того чтобы утешиться, нужно сначала о чем‑то погоревать…
Я оглянулась по сторонам. Никто меня не встречал.
Неужели в замке не получили мою телеграмму?
Но я ошиблась. Чуть дальше, у обочины, стоял экипаж, который я не сразу заметила за деревьями. Однако кучера видно не было. Я подождала, надеясь, что он скоро появится. Поезд тем временем набрал скорость и исчез из виду. Вокруг воцарилась полнейшая тишина. Лишь ветер шумел в купыре да одиноко щебетала какая‑то птичка. Но кукушка уже умолкла.
Я взяла свои сумки и побрела вперед.
И тут за моей спиной раздался смех. Я обернулась.
Из зарослей купыря выглянуло чье‑то лицо. Каролина!
От неожиданности я выронила сумки и плюхнулась на одну из них. Она тут же схватила вторую и уселась напротив меня. Мы уставились друг на друга.
– Ты же давным‑давно должна была приехать! – воскликнула она.
– А ты? Ты же собиралась только после Иванова дня!
Каролина пожала плечами. Она приехала слишком рано, я – слишком поздно. Но какая теперь разница! Главное, что мы были здесь – в одно время и в одном месте.
– Правда, я завтра уезжаю, – сказала она. – Мы играем в здешних местах, и два дня у нас выдались свободные. Вот я и решила заглянуть в замок. Я же думала, что ты здесь, да и на Арильда с Леони хотелось посмотреть.
– Ну и как они?
Она грустно покачала головой.
– Сама увидишь. Леони вообще не узнать. Но мы потом об этом поговорим.
– А Амалия? Как она себя чувствует?
Каролина не знала. Она приехала вчера и еще не успела увидеться с Амалией. Но говорили, что она иногда бредит. Хотели отвезти ее в больницу, но Амалия не соглашалась. Она отказывалась покидать замок.
– Ей везде мерещатся несчастья. Поэтому она говорит, что должна оставаться в замке и быть настороже. Она стала такой нервной…
– На Амалию это не похоже.
– Но, Берта, мне кажется, в замке у всех время от времени возникает такое чувство, будто в любой момент может случиться что‑то ужасное. Разве не так?
Это было верно, хотя я никогда не думала, что Каролину тоже посещали подобные предчувствия.
– Почему нет? – удивилась она. – Ты считаешь, что я не… Так вот, если хочешь знать…
Она резко оборвала себя, а когда я спросила, что она хотела сказать, лишь покачала головой.
– Ужасно рада видеть тебя, Берта, – сказала она, взяв мою руку.
– А я – тебя. Здорово, что ты за мной приехала!
– Да. Вообще‑то Арильд тоже собирался со мной – вместо кучера, который повез на прогулку Сигрид. Но я подумала, что нам будет лучше наедине, и упросила его остаться дома.
Потом Каролина рассказала, что София все еще в Англии. Похоже, она никак не могла уладить дела со страховой компанией. Так что свадьба по‑прежнему откладывалась на неопределенный срок.
– Так все может просто сойти на нет, – сказала Каролина. – Без Софии ничего не состоится. Сами они палец о палец не ударят.
Что касается Максимилиама, то никаких известий по‑прежнему не было. Может, его так никогда и не найдут.
– А еще что‑нибудь произошло?
Каролина покачала головой и вдруг залилась смехом.
– Конечно! Спектакль! Никогда в жизни этого не забуду!
Она начала свой рассказ с того, как отправила билеты в Замок Роз, но я со смехом прервала ее. Розильда мне об этом уже писала.
– Любишь же ты приключения! Как ты не побоялась?
Тут Каролина больше не смогла усидеть на месте. Она подскочила и потребовала, чтобы я немедленно выложила, что написала мне Розильда. Она кружилась и приплясывала от удовольствия, пока я описывала, как эти трое из замка восторгались ее Карлом Моором. Как Арильд и Леони заявили, что молодой актер удивительно похож на «моего брата». И как Розильда, напротив, не нашла никакого сходства, разве что в голосе, да и то совсем чуть‑чуть.
– Она считает, что вы абсолютно разные типы. «Мой брат» гораздо утонченней. Тот актер, например, никогда не смог бы сыграть роль аристократа. Например, Дон Карлоса.
Каролина хохотала как сумасшедшая. Все это ей ужасно нравилось. Она схватила меня за руки, сдернула с сумки и закружила в вальсе по перрону.
Потом она успокоилась и, взяв багаж, мы направились к экипажу.
Но что это за карета? Опять с привидениями?
– Не знаю, – пожала плечами Каролина. – Она уже стояла у ворот. Арильд сказал, что это твоя любимая.
Наверное, он хотел подразнить меня. Странно, но меня это вдруг развеселило. Это могло означать, что, несмотря ни на что, он все‑таки немного обо мне думал.
– Он никогда не говорил тебе, что это карета с привидениями?
– Нет. И я ничего не заметила, пока ехала.
– Потому что сидела на козлах. А привидения внутри!
И я рассказала ей, как однажды, когда я ехала в этой карете, руки у меня стали ледяными, лишь только я прикоснулась к шелковым подушкам сидения.
– Кучер не должен выезжать на этом экипаже, не положив старую Библию под свое сиденье. Иначе тот, кто сидит в карете, скоро почувствует, что он не один, что здесь есть кто‑то еще – кто‑то невидимый, но от его присутствия холод пробирает до мозга костей.
Каролина с сомнением посмотрела на меня.
– Ты еще более суеверна, чем я! Но давай проверим: может, под сидением кучера действительно лежит Библия?
Она убрала с сиденья подушку и попыталась поднять крышку. Но ничего не вышло: та была словно приколочена. Как ни старались, открыть мы ее не смогли. Наверное, там был какой‑то секретный механизм, но нам не удалось его обнаружить. Каролина потеряла терпение.
– Ну все, пора ехать! Ты можешь сесть на козлы рядом со мной. Заодно и поболтаем.
Мы поставили сумки в карету и устроились на сиденье. Сначала ехали молча. Вечер был таким чудным, что не хотелось нарушать тишину. Лишь спустя какое‑то время Каролина, понизив голос, заговорила снова.
– Ты помнишь мой сон? – прошептала она.
– Да. Он тебе опять приснился?
– Нет, но я иногда о нем думаю. Он как будто предупреждает о чем‑то…
– Вот как? Тебе тоже кажется, что что‑то должно случиться?
Она быстро взглянула на меня и, вздохнув, сменила тему.
– Как здесь красиво! Но ты никогда не замечала, что в красоте есть что‑то печальное? Вдруг накатит такая тоска…
– Тоска?.. Отчего?
– От… Нет, не знаю, как сказать. От полноты чувств, может быть. От того, что человек никогда не дотягивается до этой красоты. Мне постоянно кажется, будто я что‑то упускаю.
У меня тоже часто бывало такое ощущение. Мы еще немного проехали молча, слушая, как стучат копыта и щебечут птицы. И вдруг она сказала:
– Помнишь, я тебе писала, что в замке со мной случилось такое, после чего я больше не могла там оставаться?
– Да, ты еще обещала, что когда‑нибудь расскажешь мне об этом.
– Нет, я ничего не обещала. Я написала – может быть. Это я помню.
Я подумала, что она собиралась открыть мне какую‑то тайну, но я сильно ошиблась. Она нахмурилась, подстегнула лошадей и, упрямо молча, уставилась на дорогу. Сперва я тоже молчала, но потом мне пришло в голову, что, возможно, она хочет, чтобы я ее уговорила, – глупейшая идея. Как будто я не знала Каролину! В общем, я сказала:
– Ты еще писала, что не вернешься в замок, пока кое‑что не выяснишь. Ну и как, выяснила?
Она угрюмо смотрела на дорогу.
– Этого я не могу сказать.
– Не хочешь или просто нечего?
– Не могу! И не хочу! И нечего!
Ну что тут можно было добавить?.. До замка мы доехали, не проронив ни слова. Каролина замкнулась.
Она улыбалась мне, но говорить больше не хотела, так что оставалось лишь слушать топот копыт да птичий щебет.
В замке меня приняли сердечно, как всегда, но радоваться я не могла, поскольку никакой радостью тут и не пахло. Розильда была грустной, Арильд – молчаливым и замкнутым. Но хуже всех была Леони. Я испугалась, когда ее увидела. Как можно было так измениться всего за несколько недель?