Он взял газету и показал мне фотографию, где Максимилиам был снят вместе с двумя солдатами. Под снимком было написано:
«Максимилиам Фальк аф Стеншерна, пропавший без вести после того, как во главе группы болгарских солдат прорвался за оцепление, окружавшее крепость, пробив, таким образом, брешь для прохода своего полка».
Папа пролистал насколько страниц.
– Но в другом месте сказано иначе, так что не знаешь, чему верить.
Он прочел:
«Максимилиам Фальк аф Стеншерна, который, как предполагают, погиб при взятии Адрианополя, родился в 1855 году и принадлежит к старинному военному роду. Военному делу он обучался в Германии, где, благодаря своим выдающимся способностям, удостоился внимания кайзера Вильгельма. К сожалению, некоторые личные обстоятельства прервали его карьеру на родине. Он был бригадным генералом…»
– Хватит, папа, пожалуйста…
Он остановился и поднял на меня испуганный взгляд. Я больше не могла сдерживаться и зарыдала. Все это было так жестоко. Так бессмысленно. Именно сейчас, когда Арильд и Розильда наконец встретились со своим отцом! Лучше бы они вообще никогда его не видели! Тогда утрата не была бы такой ужасной. Почему Господь допускает такое?
Арильд и Розильда, лишившиеся матери, видели так мало радости в своей жизни. Им очень был нужен кто‑то, кто бы с любовью заботился о них. И Максимилиам оказался именно таким человеком. Розильда говорила, что ради них он собирался оставить военную службу.
Заливаясь слезами, я смотрела на папу.
– Почему есть люди, которые никогда не бывают счастливы? Какие силы им мешают? Если бы я знала, что Богу нет до нас никакого дела, я бы ни за что не стала конфирмироваться!
– Ну все, все, успокойся!
|
|
Папа взял носовой платок и вытер мне лицо. Он обнял меня, пытаясь успокоить, но во мне бушевала злость. Жизнь не должна быть такой несправедливой! Наверное, нашими судьбами управляют злые силы. Или слепой случай. Одно не лучше другого. Я не знала, куда мне деваться в своем отчаянье и бессильном гневе. Папа старался меня утешить, но тщетно. Мне хотелось крушить все, что попадется под руку.
В комнату вошла мама. На ее лице читалось недоумение. Она считала, что вместо того чтобы устраивать истерику, мне следует сделать что‑нибудь для Арильда и Розильды.
– Я понимаю, что ты за них переживаешь, – сказала она. – Когда такое случается, людям очень важно знать, что у них есть друзья. Я считаю, ты должна немедленно им написать. И, если хочешь, мы отправим им цветы!
– Нет, не надо никаких цветов!
Но мама, конечно, была права. Я тотчас достала из стола бумагу и конверт. Она предложила мне помочь найти правильные слова.
– Ты сейчас слишком расстроена, девочка моя. А выражать соболезнования – это самое трудное. Нужно быть очень осторожным и сдержанным, понимаешь? Иначе можно только разбередить рану. Давай я тебе помогу.
Но мне не нужна была ничья помощь. Соболезнования? К чему они? Нет, я сама знала, что именно должна написать.
Я написала два письма – Розильде и Арильду. Писать обоим вместе было бы неправильно. Они были слишком разными. То, что могло успокоить Розильду, задело бы Арильда, и наоборот. Каролине я тоже написала, попросив ее сообщать о всем, что происходило в замке. Прежде всего я хотела знать, могу ли я чем‑нибудь помочь.
|
|
Ответ пришел дня через два, но не от Каролины, как я ожидала, а от Розильды.
«Дорогая Берта!
Помнишь, однажды вечером мы шли по коридору: ты, я, Карл и Арильд – и встретили Леони, которая была с Помпе? Мы сразу заметили, что с Помпе что‑то неладно. Он вел себя странно, был возбужден и как будто испуган. Вдруг он рухнул на пол и какое‑то время пролежал без движения, с отсутствующим взглядом. Словно видел – не здесь, а где‑то далеко – нечто ужасное, что мог видеть только он и никто другой. Мы решили, что Помпе заболел, но у Леони было другое мнение. Она сказала, что лошади и собаки, а возможно, и другие животные, имеют «шестое чувство». Леони была уверена, что Помпе находится в мистическом контакте со своим хозяином, моим папой. Расстояние не играет никакой роли.
Я помню, в какую‑то секунду я почувствовала, что с папой что‑то случилось. Я не хотела в это верить. Но если честно, после этого случая я постоянно ждала подтверждения.
Я была готова к тому, что может произойти, мои мысли были заняты этим каждую минуту, но когда то, о чем ты думал, происходит на самом деле, это не слишком помогает. Тебе все равно невыносимо больно. Мысли – это одно. А действительность – совсем другое. К тому же всегда оставалась надежда, которая сильней всего остального.
Но теперь мне больше не на что надеяться.
Мы получили три телеграммы. В первой сообщалось, что папа погиб. Во второй – что пропал без вести. И, наконец, еще через два дня пришла третья, с соболезнованиями по поводу его гибели.
Мы вспомнили день, когда Помпе так странно себя вел, – 26 февраля. Адрианополь штурмовали именно тогда, 26 февраля. Значит, это и есть день смерти нашего отца. Верная душа Помпе была рядом с папой, когда он погиб под Адрианополем и когда мы, ничего не подозревающие, стояли вокруг пса и не знали, что делать.
|
|
Вторая телеграмма, в которой сообщалось, что папа пропал без вести, снова заставила нас надеяться. Особенно Арильда. Леони тоже говорила, что папа жив. Она и сейчас продолжает это утверждать. У нее добрая душа, и я думаю, она говорит это просто для того, чтобы нас утешить. Она объясняет поведение Помпе тем, что папа был серьезно ранен и, возможно, находился между жизнью и смертью, но все‑таки выжил.
Но когда мы получили третью телеграмму, всем надеждам пришел конец. Только Леони все еще не желает осознать правду. Пора бы ей понять, что от ее выдумок нам легче не становится.
Карл, в отличие от нее, знает, как можно утешить, ничего не выдумывая. Да, Берта, без твоего брата мы бы все это не вынесли. Мы очень признательны за то, что ему позволили быть с нами. Передай это, пожалуйста, вашим родителям.
Мы с Арильдом постоянно говорим о папе. Он был таким прекрасным человеком! Когда мы увидели его после стольких лет разлуки, мы были горды и счастливы оттого, что это наш отец. Он был добрей, благородней, отважней и жизнерадостней всех, кого мы когда‑либо встречали. Мы часто смотрим на его лучший портрет – тот, что висит в большой зале наверху. На нем он совсем как в жизни – веселый и полный сил. Он любил жизнь и умел наслаждаться каждой минутой. Я знаю, папа хотел еще очень многое сделать. Он думал о будущем и строил планы для нас.
Но его больше нет. Надо с этим смириться.
Бедный, бедный папа и все погибшие, которые любили жизнь! Хотя у папы был такой на редкость счастливый склад характера, что к смерти он, наверное, относился так же легко, как и к жизни. Он и на том свете найдет что‑нибудь хорошее. Гораздо хуже нам, оставшимся здесь.
Я бы хотела умереть сию же секунду, если бы точно знала, что снова стану маленькой девочкой. Что папа посадит меня на плечи, и будет носить по всем комнатам. А потом мы будем смотреть в окно, и он скажет: гляди, какая птичка! Или звезда. Или красивая снежинка, или…
Но никто не спрашивает, чего я хочу, и никакие желания не сбываются.
Боже наш, детей надежда, успокой малютку нежно…
Я бы могла писать тебе всю ночь, Берта, но не буду. Спасибо тебе за письмо!
Искренне твоя, Розильда»
Письмо было сдержанным. На Розильду это было не очень похоже, хотя многое читалось между строк. А через насколько дней от нее пришло новое письмо, совсем не такое спокойное.
«Берта!
Со мной произошло что‑то необъяснимое. Я сомневаюсь, нужно ли об этом рассказывать, и в то же время чувствую, что не могу молчать. Прошу тебя, обещай, что никому и никогда не проговоришься о том, что я тебе расскажу. Я полагаюсь на тебя. Даже Карл ничего не должен знать.
Сейчас я пишу тебе и вся дрожу. Может, я просто схожу с ума, и мне не следует доверять своим чувствам?
Но лучше сразу перейти к делу.
Я видела призрак своей матери, Берта.
Это было вчера вечером. Я была в той комнате в башне, где лежат мои блокноты. Было поздно, далеко за полночь. Вдруг я увидела, что в кабинете напротив горит свет, и пошла туда узнать, кому не спится в такое время. Я думала, что это Карл. Но это оказалась женщина. Она стояла перед зеркалом, рассматривая свое отражение. На ней было светлое платье. Сначала я ее не узнала, но сразу поняла, что это не Леони. Но что делала здесь незнакомая женщина в такой поздний час? Она появилась слишком неожиданно, и у меня даже мысли не возникло о чем‑то сверхъестественном. И тут в зеркале я увидела ее лицо. Я сразу же узнала – или, точней говоря, почувствовала, – кто это. Никаких сомнений. Это была она – моя мать.
Лицо у нее было бледным, глаза широко открытыми, и выглядела она испуганной. Кажется, она смотрела прямо на меня, хотя я не уверена, что она меня видела или хотя бы ощущала мое присутствие. Ведь я жива и принадлежу к другому миру. А живые и мертвые встречаться не должны. Я не знаю, как это бывает. Да никогда по‑настоящему и не верила в истории с привидениями.
В следующее мгновение погасла свеча, стоявшая на комоде. Я подбежала и зажгла ее снова. Но в комнате уже никого не было.
Только тогда я поняла, с чем столкнулась. Меня охватил панический ужас. Вероятно, я потеряла сознание, потому что, когда очнулась, свеча уже почти догорела. Испуганная, в полном замешательстве, я вернулась в свою комнату.
Я пойму тебя, если ты решишь, что я просто не в себе. Что так на меня подействовала смерть отца. Но это действительно было. Я видела свою покойную мать. Я могу в этом поклясться. Почему это произошло и связано ли с папиной смертью, не знаю. Может, мои родители встретились на том свете, и папа рассказал маме, что я не так безутешна, как она думает, и поэтому она решила мне явиться?
Бедные мама и папа…
Ну вот, мне стало гораздо легче, когда я с тобой поделилась. Но отвечать мне не надо! Думаю, будет лучше для всех, если эта история забудется. Я от всей души надеюсь, что мама снова вернулась в свой мир и папа ее больше не отпустит.
Забудь об этом письме, если сможешь. А если нет, разорви на мелкие кусочки. Или хорошенько спрячь.
Искренне твоя, Розильда
P. S.
Привет тебе от Карлоса. Он знает, что сейчас я пишу тебе, но не знает, о чем. Он просил передать привет «сестричке», а не просто Берте. Он к тебе очень привязан, это видно.
У меня красные пятна на щеках – кажется, лихорадка. Но мне это идет. Во всяком случае так утверждает Карлос. И если ему верить, то сейчас я выгляжу весьма романтически: огненно‑рыжие волосы на фоне мраморной белизны лба. Горе делает людей красивыми, высказался он в своей театральной манере.
Однажды я раздумывала о том, не соблазнить ли мне его, как‑нибудь в будущем. Знаешь, я по полдня провожу у зеркала. Я стала ужасно тщеславной. Посреди всего горя и печали. Господи, спаси и помилуй!..
Твоя Р.»
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
От Каролины тоже стали приходить письма. Точней, записки, второпях нацарапанные карандашом. Они приходили почти каждый день, но потом неожиданно прекратились.
Она рассказывала обо всем беспорядочно, перескакивая с одного на другое. Обстановку в замке она описывала как мрачную и тяжелую, иногда почти враждебную. Как обычно, виновата в этом была София, которая, к несчастью, еще не успела уехать в Лондон, когда пришло известие из Адрианополя. Поездка была немедленно отложена. София решила воспользоваться шансом и «выжать» из него все, что возможно. Дело стоило свеч. Если действовать быстро, то можно взять управление замком в свои руки!
Разумеется, она снова ссылалась на свою дружбу с Максом. Теперь не было никакого риска, ведь она могла не бояться, что он вернется и разоблачит ее ложь.
Дорогой Макс предчувствовал, что погибнет, – так вдруг стала утверждать София. Поэтому, перед тем как отправиться на войну, он беседовал с ней, и она поклялась всем, что есть святого, позаботиться о его детях и о замке, если он не вернется живым.
Она не хотела рассказывать об этом раньше – с одной стороны, чтобы никого напрасно не волновать, поскольку сама ни секунды не верила, что он погибнет, а с другой – из опасения быть неправильно понятой.
– Ведь так иногда бывает, – многозначительно заявила она дрожащим голосом.
Но как бы то ни было, она не нарушит своего обещания!
Все знали, что она врет. Однако доказать это было невозможно. Сами по себе ее утверждения не были бессмысленны. Максимилиам действительно мог беспокоиться и принять подобное обещание – если бы только его дала не София! Такому человеку он никогда бы не поверил. Иными словами, София сама была лучшим свидетельством своей лжи.
Но ужасней всего было то, что она везде сеяла раздор. Чтобы хозяйничать в замке, она решила всех перессорить. Пусть все злятся и никто никому не доверяет. Кроме нее, Софии, конечно. Вот чего она добивалась. И действовала так искусно, что, пока это не случалось, никто ничего не замечал.
С каждым днем обстановка в замке становилась все хуже и хуже. Арильд и Розильда, которые раньше почти не ссорились, вдруг стали обвинять друг друга в невнимании к отцу, пока он был с ними. Делая намеки при каждом удобном случае, София смогла основательно натравить их друг на друга, а они даже не заподозрили, чья это работа. Они были просто сбиты с толку и ничего не понимали.
Амалия пыталась вмешаться, но это не помогло. За короткое время в замке установилась невыносимая атмосфера недоброжелательства и бесконечных дрязг. Все злобно косились друг на друга и чувствовали себя так или иначе виноватыми. Кроме Софии, разумеется, которая была непогрешима. Да и с чего ей себя укорять, если она всегда выполняла волю дорогого Макса!
Положение Каролины стало еще более уязвимым, хотя София не решалась выступать против нее открыто. Она боялась, что Арильд и Розильда объединятся, и не хотела рисковать. Но в то же время втихомолку она старалась вовсю, чтобы выжить Каролину из замка. Каролина видела, что София постоянно следит за ней. Поэтому старалась вести себя так безукоризненно и дипломатично, как никогда раньше.
Было ясно, что София все больше привыкает видеть себя хозяйкой Замка Роз. Аксель Торсон с ней не спорил, но все же вел свою тайную политику, когда приезжал в замок. Бедная Вера, напротив, здесь больше не появлялась.
Все это длилось до тех пор, пока София не завела речь о комнатах Лидии. Раз уж она должна заменить близнецам мать, то будет совершенно естественно, если она будет в них жить. Ведь они все равно пустуют, говорила София. Но тут она зашла слишком далеко. Все возмутились, особенно Амалия.
В этот раз София решила не настаивать. Она поняла, что следует действовать осторожнее. Сперва нужно избавиться от тех, кто мешает. От Амалии, например. В замке Амалия свое уже отработала. Она была лишней.
И вообще, долой всех стариков! Здесь нужны молодые люди. Новые, свежие силы. Как только закончится траур, София сменит прислугу и наполнит замок юностью и весельем. Дорогой Макс, который сам был таким энергичным и общительным, наверняка бы это одобрил.
Так что какое‑то время Амалии приходилось несладко. Но потом от Вещей Сигрид явился слуга с маленькой запиской для Софии. Сигрид поступала так и раньше, когда в замке творилось что‑нибудь неладное. И теперь, как обычно, записка немедленно возымела действие. София больше не заикалась о том, что Амалия должна покинуть замок.
София просчиталась, забыв о Вещей Сигрид, и теперь ей пришлось умерить свой пыл. Сигрид ей не подчинялась, а избавиться от нее было невозможно. Это сильно осложняло планы Софии.
Вторым камнем преткновения был сам Макс. Домой его тело до сих пор не доставили, и эта история грозила затянуться. Поскольку он погиб на службе у другого государства, требовалась масса официальных бумаг. Приходилось ждать, пока будут улажены все формальности. Переписку вел Аксель Торсон, и пока он этим занимался, София от него зависела. Избавиться от Акселя она сейчас тоже не могла.
В довершение всего Аксель заявил, что по‑прежнему будет управляющим, пока гибель Максимилиама не подтвердят окончательно. Ведь у него была письменная доверенность на управление замком в отсутствие Максимилиама. Стало быть, все полномочия остаются за ним.
София настаивала, что говорила с Максом гораздо позже Акселя и знает, что он изменил свое решение. Конечно, когда‑то Аксель получил доверенность, но ведь это было давно. Последним человеком, которому Макс полностью доверял и поручил исполнить свою последнюю волю, была она, София.
Однако эти доводы не помогли. Факт оставался фактом. У Акселя был документ, написанный черным по белому, а у Софии – нет. Это ужасно ее злило, поскольку, помимо прочего, означало, что доступ в комнаты Лидии имел только Аксель и больше никто. Это было сказано в бумаге. Если София попытается проникнуть в комнаты против его воли, ее могут привлечь к суду за незаконное вторжение в жилище. Вот насколько это было серьезно.
Так что Софии пришлось довольствоваться комнатой для гостей.
Сейчас преимущество было на стороне Акселя. Но для Софии, с ее мстительностью, коварством и фантастической наглостью, это было лишь временное отступление. Она никогда не подчинится Акселю – это было ясно всем…
Между тем от Вещей Сигрид вернулась Леони. Странно, что об этом распорядилась София! Ведь теперь Леони могла свободно встречаться с Карлом. Но, возможно, это входило в планы Софии? Если так, то это было не к добру.
Иногда София уезжала к себе в имение захватить что‑нибудь из утвари. Посуда в замке, по ее мнению, была слишком старой и никуда не годилась. Она отлучалась из замка на несколько часов, и, естественно, в это время Леони встречалась с Карлом. Вероятно, София об этом догадывалась. В один прекрасный день она вернулась всего через полчаса – и застала Леони и Карла, танцующих в зеркальной зале. Это было неслыханно.
Мало того, что тайком встречаются, так еще додумались танцевать во время траура!
Обвинения, разумеется, посыпались на Каролину. И не потому, что Леони пыталась себя выгородить. Напротив, она признавала свою вину, но София ничего не желала слышать. Ведь это Карл ее уговорил! София подняла шум на весь замок, но никто ее не поддержал. Все понимали, что танец вовсе не означал пренебрежения к Максимилиаму. Даже Амалия высказалась в защиту Карла и Леони. Она назвала их поступок легкомысленным, но не «позорным», каким его пыталась представить София.
Это была очередная неудача. София надеялась, что наконец‑то сможет выдворить ненавистного Карла. После такого скандального происшествия! Но ничего не вышло. У Карла было слишком много защитников. Это доводило Софию до бешенства.
Но сама Каролина понимала, что долго так продолжаться не может. Рано или поздно ей придется покинуть Замок Роз. И куда же тогда податься?
Я ответила, что ей всегда будут рады у нас. Но в глубине души я сомневалась. Мне было бы тяжело видеть ее дома, ведь я до сих пор не знала наверняка, сестры мы или нет.
Узнаю ли я когда‑нибудь правду? И хочу ли я этого?
Если бы кто‑нибудь подошел ко мне и сказал: «Я знаю, кто такая Каролина. Я знаю, кто ее отец. Хочешь, скажу тебе?»
Я бы ответила: нет.
А если бы тот же самый вопрос задал мне папа?.. Тогда бы я не сказала «нет». Тогда я бы захотела узнать правду. Но только от папы – и больше ни от кого.
Приближалась Троица. Еще в замке мы договорились, что я приеду к ним на праздник. Но приглашение почему‑то не приходило. Каролина тоже перестала писать, хотя это меня не особенно тревожило. У нее наверняка не было времени.
Конечно, в замке я всегда была желанным гостем. Арильд и Розильда говорили мне это тысячу раз, но сейчас, когда все было так запутанно, я не была уверена, что окажусь кстати, и без приглашения отправиться не решалась.
Когда до Троицы оставалась неделя, я написала Акселю, спросив напрямик, могу ли я приехать, будет ли это уместно.
Он немедленно ответил телеграммой: Добро пожаловать, Берта!
Как только было решено, когда и каким поездом я поеду, я сообщила об этом Каролине, чтобы она встретила меня на станции, как мы и договаривались. Но ответа я не получила.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Замок Роз – так называлась крохотная станция. Это было такое же место, как и любое другое на земле. Но для меня оно было совершенно особенным, и с поезда на эту станцию, затерянную среди лесов, я сошла, дрожа от волнения. Постояла, пока поезд не пропал из виду, взяла сумку и зашагала в сторону замка.
Вокруг было удивительно тихо.
Но где же Каролина?
Ведь мы договаривались в мой прошлый приезд, что она в следующий раз встретит меня на станции! Неужто забыла?
Но экипаж тем не менее за мной прислали. Увидев меня, кучер подошел и взял мою сумку. Может, Каролина сидела в карете, прячась от моросящего дождя? Я подбежала к экипажу, но Каролины в нем не было. Кучер открыл для меня дверь и, когда я забралась внутрь, захлопнул ее снова.
Я откинулась на подушки, закрыла глаза и рассеянно провела ладонями по шелковой обивке сиденья. Внезапно меня сковал дикий холод. Шелк всегда прохладен на ощупь, но от этой ткани веяло стужей, пробиравшей до мозга костей. Ладони у меня стали ледяными, пальцы – белыми и бесчувственными, а ногти – синими. Руки были словно чужие – я не могла ими пошевелить.
Неужели это та самая карета с привидениями о которой рассказывал Арильд? Не может быть!
Я хотела крикнуть, постучать в окошко, чтобы кучер немедленно меня выпустил, но сидела, будто окаменев, и ничего не могла сделать.
Между тем начался настоящий ливень; струи хлестали в окно кареты. Погода была хуже некуда. Конечно, я замерзла просто потому, что холодно, – думала я про себя, растирая руки и пытаясь хоть как‑то согреться. Я хотела привести свои мысли в порядок. Собраться, успокоиться…
Ощущения мои были невероятными – точно я перемещалась не столько в пространстве, сколько во времени. Впрочем, само по себе это было не так уж и страшно.
Однажды я уже ехала в этой карете с голубой шелковой обивкой внутри. Тогда тоже шел дождь. Напротив меня сидел Арильд, держа на коленях скрипку. Мы болтали обо всем на свете, и под конец он заговорил о своей матери. Это было еще до того, как я узнала, что Лидия Стеншерна жива. Она рассказал об одном из тех редких пикников, которые они устраивали всей семьей. Они веселились и были счастливы. «И мама тоже, – сказал он. – Да, мама тоже».
А что он говорил тогда о карете с привидениями?
Ах да! Перед тем как куда‑либо на ней отправиться, кучер должен принять особые меры, то есть положить под свое сиденье старую Библию. А если он об этом забудет, то в карете сразу станет очень холодно и тот, кто в ней едет, скоро почувствует, что он здесь не один. Вспомнив слова Арильда, я поглубже забилась в угол, сжавшись в комочек, – на случай, если призраку захочется сесть рядом. Но это было маловероятно. Арильд утверждал, что кучер – человек надежный и никогда не забывает об «особых мерах».
Нo как же тогда холод? Откуда он взялся? Нет, полной уверенности у меня все‑таки не было…
Наконец, мы добрались до замка. Не припомню, чтобы раньше меня так встречали. Все вышли на лестницу и стояли под дождем. Аксель и Вера Торсон, Арильд, Розильда, Амалия и Леони. Но Софии не было.
И Каролины тоже! А ведь я приехала сюда в первую очередь ради нее. Она так меня звала… Зачем, спрашивается?
Розильда вместе с Арильдом бегом спустились по лестнице, обняли меня и повели в замок. Я сразу же оказалась в центре внимания. От смущения я просто не знала, куда деваться.
Но через минуту до меня вдруг дошло, что дело не только в моей персоне. Все смотрели на меня так, словно ждали чего‑то особенного. Но почему‑то молчали. А я чувствовала, что не должна ничего спрашивать…
Но вот ко мне подошла Вера, отвела в сторону и сказала:
– Нам очень жаль, Берта, что так получилось с Карлом. Но мы ничего не могли сделать. Это было так неожиданно, что…
Не договорив, она вздохнула и посмотрела на меня в упор. Это выглядело так, будто она думала, что мне известно, о чем речь. Значит, произошло нечто такое, о чем я должна была знать. Ведь я же сестра Карла!..
Я кивнула с серьезным видом, но промолчала. Нужно было как можно скорей выяснить, что случилось, не задавая при этом вопросов. Но каким образом это сделать? Как это часто бывало, ко мне на помощь пришла Амалия. Когда мы собрались поужинать и направились в зал, она сделала мне знак, чтобы я задержалась. Оставшись со мной наедине, она возбужденно прошептала:
– Так в чем все‑таки дело, Берта? Ты знаешь, почему Карл уехал? Ни с того ни с сего, когда все наконец утихло! Сигрид просто хотела поговорить с ним перед тем, как он к ней переберется. И, если не ошибаюсь, они с Сигрид поладили…
Амалия замолчала. Я видела, что она ждет ответа. Ведь я приехала из дому и должна была знать.
Она, конечно, думала, что Карл сейчас дома. И что я могла на это ответить?
Я покачала головой с озадаченным видом. Это было несложно: я действительно была в недоумении. Амалия поняла мое молчание по‑своему.
– Неужто Карл и тебе ничего не рассказал?
– Нет, не сказал. Так что мне, в общем, ничего не известно.
– Вот оно как, значит…
Больше добавить было нечего, и мы пошли на ужин. Мое место было напротив Амалии, между Арильдом и Акселем Торсоном. А во главе стола восседала София с Леони по правую руку. Когда я вошла, Леони мне дружески улыбнулась, а София лишь коротко кивнула и потом на меня больше не смотрела.
Из слов Амалии выходило, что Каролина внезапно исчезла после разговора с Вещей Сигрид. Это было странно. Наверняка здесь не обошлось без Софии. Да… Но как же все‑таки узнать, что произошло? Так, чтобы не выдать Каролину? В замке, естественно, считали, что «мой брат» дома, вместе с нами. Мне следовало приготовиться к тому, что будет много вопросов.
Что же мне отвечать? Что Карл дома? Или что мы вообще его не видели? Где же он, в таком случае?
Если я этого не знаю, они испугаются, бросятся на поиски, пойдут в полицию… Этого нельзя было допустить.
Что бы я ни решила, ясно было одно: придется лгать напропалую. Это было невыносимо. К тому же я сама начала не на шутку волноваться. Каролина ушла из замка, никому ничего не сказав. И никто не знал, где она. Иными словами, она бесследно исчезла. Вот почему от нее перестали приходить письма.
Мои размышления прервал Арильд, прошептавший мне на ухо:
– Ну, как поживает Карл?
– Не знаю, честно говоря…
Он посмотрел на меня с беспокойством.
– Тебе не показалось, что он очень…
Но тут что‑то громко сказал Аксель Торсон. Арильд умолк и больше со мной не заговаривал. Да у него, в общем, и возможности не было – беседой за столом заправляла София. Она обходила острые темы, стараясь быть любезной. А после ужина пригласила всех на домашний концерт. София и Леони собирались продемонстрировать нам свои таланты. Это были новые порядки, которые София ввела в Замке Роз.
Леони села за рояль. Было заметно, что она волнуется и играет через силу. Аккомпанируя себе, она спела две французские песенки. Голос у нее был слабый, но чистый, как колокольчик. И наверное, у нее получилось бы гораздо лучше, если бы она не так нервничала. Спину ей жег неотступный, взгляд Софии, и она знала, что должна выглядеть очаровательной и веселой. Мучаясь, Леони все же смогла сыграть и спеть так, будто это доставляло ей удовольствие.
Теперь настала очередь Софии. В ее программе были стихи о весне, попеременно французские и шведские. Одно стихотворение София прочла дважды – его она сочинила сама. Она читала с таким воодушевлением, что голос иногда срывался на визг, а иногда переходил в шепот. Она нелепо жестикулировала и делала резкие движения, от чего стихи разбивались вдребезги. Они не выдерживали такого рода декламации. Уловить их смысл было невозможно.
София всех поразила. Никто не ожидал, что она умеет так кривляться. Смотреть на нее было одновременно и смешно, и неловко. А потом стало просто скучно. Оставалось лишь разглядывать узор на ковре и ждать, когда же это кончится. Но София была неутомима. Только когда Леони вдруг вся побледнела и едва не упала, до нее дошло, что пора заканчивать.
Когда мы наконец освободились, я надеялась, что у меня будет время поговорить с Арильдом и Розильдой, но не тут‑то было. Игриво хлопая в ладоши, София стала нас разгонять. «Марш в постель! Пора спать! Завтра навеселитесь!» Она обращалась с нами как с малышами, но возразить ей никто не посмел. Мы послушно разошлись по своим комнатам.
В моей комнате было уютно. Весело потрескивая, в камине горел огонь. На постеленной кровати лежала грелка, и край одеяла был отвернут, приглашая ко сну. Служанка, как видно, постаралась, чтобы мне здесь было хорошо.
Но часы показывали всего лишь начало одиннадцатого. Мне предстояла долгая ночь с тревожными мыслями о том, что же случилось с Каролиной. Вздыхая, я распустила волосы, которые после конфирмации носила собранными на затылке, долго их расчесывала, а потом, с зеркалом в руке, уселась перед камином.