– Мы с тобой отлично прокатимся. Как в прошлый раз, помнишь?
Еще бы! Конечно, я помнила… Но где она пропадала все утро?
Так ведь пожар же! Нужно было помочь! К горящему дому она прибежала одной из первых и потом все время что‑то делала. На пожаре все должны помогать. Она думала, мы догадаемся.
– А где была твоя сумка?
Ах да! Сумку она упаковала еще вчера. Спать не ложилась, так всю ночь и просидела. Как будто предчувствовала: скоро что‑то произойдет. И когда увидела огонь, сразу лес помчалась туда. А сумку оставила на кухне. Забрала потом, когда заскочила со всеми попрощаться.
– А ты как раз только что ушла, – сказала она и недовольно добавила: – Надя говорит, ты решила, что я сбежала! Ты действительно так подумала?
– Да. А что мне оставалось думать? Твоей сумки не было. Я решила, что ты уехала без меня.
Она покачала головой и так ласково улыбнулась, что я взбеленилась.
– Прекрати, Каролина! Ты вовсе не ангел!
Она захохотала, как ненормальная.
– Что тут смешного? – прошипела я, разозлившись еще сильнее.
– Сама подумай! Пожар. Город в опасности. А ты шастаешь по дому, ищешь везде мою старую сумку.
Я почувствовала себя идиоткой. И, поймав ее улыбающийся взгляд, вдруг увидела себя ее глазами: вокруг полыхает огонь, а я хожу по дому, шарю по всем углам…
– Конечно, это было глупо! Тебе, наверное, не нужна такая сестра? – выпалила я с досадой и злостью.
Она сразу же посерьезнела.
– Сестра? Да нет, ты знаешь, я на это больше не претендую. Я была вашей гостьей, вот и все.
Это прозвучало без обиды, всего лишь печально, и я тут же раскаялась:
– Прости, пожалуйста. Я не хотела грубить. Мне просто стало стыдно из‑за своей глупости.
Каролина кивнула и занялась бутербродами. Шурша оберточной бумагой, она выжидательно улыбалась.
|
|
– Ну что, начнем с печеночного паштета?
Она протянула мне большой аппетитный бутерброд. Ее лицо сияло. Сейчас она была такой, как в моих мыслях, когда я по ней скучала. Заботливой и великодушной. Совершенно неотразимой. О ее неприглядных чертах в такой момент было легко забыть.
Но до чего же мне хотелось наконец решиться и поговорить с Каролиной о всех недоразумениях, заставлявших меня сомневаться в ней! Я никому так не верила, как Каролине, и в то же время никто не вызывал у меня такого недоверия. Но как объяснить ей это, чтобы она поняла? Если я сама никак не могла разобраться…
Она часто заставляла меня раскаиваться и чувствовать себя несправедливой. Вот и сейчас мне казалось: она такая открытая и честная, а у меня одно коварство на уме. Она прямо говорит, что думает, а я хитрю, скрывая свои мысли.
Я окинула взглядом ее элегантный мужской костюм и промычала с набитым ртом:
– А где ты переоделась?
– Здесь, в поезде. На самом деле хотела сделать это раньше, на товарном складе, но не успела. Надо было сначала вымыться.
Каролина рассказала, что вернулась с пожара вся в копоти и пропахшая дымом, ополоснулась у нас дома и одолжила у Роланда велосипед, чтобы успеть к поезду. Все старались ей чем‑нибудь помочь.
Она задумчиво посмотрела в окно.
– Надя так привязана ко мне… Мы понимаем друг друга. Она бы наверняка обрадовалась, если бы узнала, что мы сестры.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
– Но ты ведь не хочешь, чтобы так было на самом деле?
Она сказала это без горечи, словно о чем‑то давно известном.
|
|
– Зачем ты так говоришь, Каролина?
– Мы ведь должны когда‑нибудь разобраться, что нас связывает.
– А разве мы не знаем?
Она задумалась на минуту, потом ответила:
– Ну, я‑то знаю, как я к тебе отношусь. Но понятия не имею, что значу для тебя. Такое впечатление, что ты вообще не представляешь, кто мы друг для друга.
Я промолчала. Мне нечего было возразить. В следующее мгновение улыбка вновь засияла на ее лице и она сказала:
– Все, хватит о грустном! Не сидеть же всю дорогу такими серьезными. Мы‑то с тобой умеем повеселиться!
И мы набросились на кофейные пирожные. А потом изо всех сил старались устроить такое же бурное веселье, что и в нашу первую поездку в Замок Роз. Но в общем, просто вспоминали, что мы делали и говорили в тот раз. Это было смешно. Мы хохотали до упаду.
И вдруг замолчали. Каролина посмотрела на меня так, будто просила прощения.
– Не стоит пытаться вернуть счастливые минуты, – сказала она тихо.
– Конечно. Нам и без того будет хорошо, – ответила я.
Она уставилась в окно, и мы долго сидели молча. Не глядя друг на друга. Но наше молчание не было тягостным – напротив, оно успокаивало. Быть близкими – это не значит все время шутить и смеяться. Мы обе чувствовали, что для доверия нам не нужны слова. От этого мне стало легче, и я прервала молчание первой:
– Не хочешь рассказать, как там сейчас в замке?
Она помедлила и сказала, подбирая слова:
– Есть вещи, которых я не понимаю. Там все как будто замерло и чего‑то ждет. А чего – никто знает. Ничего не происходит. Но при этом такое чувство, что может произойти что угодно. Когда угодно. Нет, не могу объяснить… Сама увидишь, когда приедем.
|
|
– А как Париж?
Ну, тут было море впечатлений. У Арильда и Розильды тоже, ведь они практически никогда не покидали замка. В Париже они были на верху блаженства.
– К тому же они встретились со своим отцом…
Каролина осеклась и тяжело вздохнула.
– Я понимаю, что они чувствовали… В каком‑то смысле я тоже была на их месте… Когда приехала к вам и увидела папу через столько лет. Только я не могла открыться… Папа ведь ничего не должен знать, правда?
Я не ответила, и Каролина погрузилась в свои мысли. А я почему‑то вспомнила тот страшный сон, о котором она мне писала. Я не проронила ни слова, но Каролина вдруг побледнела и, глядя на меня широко раскрытыми глазами, сказала, словно прочла мои мысли:
– Молчи! Я не хочу об этом говорить.
– О своем сне?
– Да. Сны бывают слишком ужасными…
– Может, этот кошмар больше не повторится, – попыталась я успокоить ее.
Она посмотрела на меня невидящим взглядом.
– Повторится. Я точно знаю. Он будет преследовать меня всю жизнь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Первое, что мы услышали, подъезжая по липовой аллее к Замку Роз, был бой часов, доносившийся с башен‑близнецов, – заунывный звон, который всегда напоминал мне о поминальной службе.
Мы вышли из экипажа, и когда я увидела замок, темный и мрачный, громадой вырастающий передо мной, меня вновь охватило знакомое чувство нереальности.
ASTRA REGUNT ORBEM
DIRIGIT ASTRA DEUS
Звезды правят миром,
Но над звездами – Бог.
Это был фамильный девиз рода Фальк аф Стеншерна, выбитый в камне над воротами. Как обычно, я остановилась на минуту поразмышлять об этих словах. Мне было ужасно тоскливо, а тут еще я вдруг обнаружила, что Каролина исчезла. Убежала, оставив меня в одиночестве. Был вечер, все в замке уже поужинали, и молчаливая служанка принесла чашку чая мне в комнату. Каролина, очевидно, предпочла пить свой чай без меня. Во всяком случае я ее в тот вечер больше не видела.
В большом камине горел огонь, но комната все равно оставалась холодной. Я замерзла. Жуткий холод стоял и в коридорах, хотя был уже конец марта и весна давно вступила в свои права. Но здесь, в стенах замка, зимняя стужа не собиралась сдаваться еще несколько месяцев.
Первый вечер в замке я почти не помню. Я устала. Слишком долгим оказался этот день, который начался с пожара в моем городе и закончился холодной комнатой в Замке Роз.
Помню как сквозь туман, что в дверях промелькнула Амалия, поздоровалась со мной. Но Арильда и Розильды дома не было. Они были в гостях у Софии Фальк аф Стеншерна, и в замке их ждали только к утру.
Понятия не имею, почему исчезла Каролина, но смутно помню, что она приходила ко мне ночью, сидела на краешке кровати. Ее снова напугал какой‑то сон, она взяла мою руку и крепко сжала.
Даже не знаю, как описать ту неделю в Замке Роз. Произошло так много всего, что сложно рассказать все по порядку. Картинки мелькают перед глазами, одна вытесняет другую, и не так‑то просто разложить их по полочкам. Например, я вижу Арильда, он идет навстречу мне по коридору. Он простужен, нос покрасневший, волосы темнее, чем я их помню, глаза тусклые – не такие ярко‑голубые, как всегда. На нем черная рубашка, шея укутана шарфом. Рядом с ним – большая черная собака, я ее не видела раньше.
Арильд, кажется, смущен. Он неуверенно улыбается, приветствует меня и говорит, что мы давно не виделись. В полумраке коридора глаза собаки поблескивают, влажный красный язык свешивается из открытой пасти. Я пытаюсь погладить ее, она не дается, и мы с Арильдом расходимся по своим комнатам.
На следующей картинке – Розильда. Она стала еще красивей, но при этом бледней обычного. Рыжие волосы, спадающие до самого пола, окутывают ее, словно мантия. Мы в ее комнате, она стоит перед камином, похожая на статую, в своем тонком белом платье. Она не желает мириться с зимой и тоскует по Парижу. В своем блокноте для разговоров она пишет:
Nur wer die Sehnsucht kennt weiss was ich leide…
Что означает: «Лишь тот, кто знал тоску, поймет, как я страдаю…»
Это написал Гёте.
Потом я вдруг вижу Амалию. Она идет рядом со мной, бессловесная, как тень. Не произнося ни слова, лишь излучая благожелательность, своим поведением она как бы говорит: я здесь и всегда к вашим услугам, когда понадоблюсь. Амалия никогда не выясняет, что происходит вокруг, но у нее потрясающая способность чувствовать, когда она нужна.
Акселя Торсона я увидела рано утром из окна и сразу же помчалась к нему. Он чистил свою трубку.
– Надо же, Берта приехала! Добро пожаловать!
Я спросила, не сердится ли он на меня за то, что я приехала. Обещала ведь, что не появлюсь, пока он не позовет. Но он не ответил.
– Я всего на несколько дней…
Он молча кивнул. Глаза были серьезными. По его сосредоточенному взгляду я поняла: он думает о том же, что и я, – о трагической тайне, о которой никто из нас не решался сейчас заговорить.
Веру Торсон, жену Акселя, помню совсем смутно. Она занималась хозяйством и маячила где‑то на заднем плане. Со своим практическим складом ума она постоянно заботилась о том, чтобы всё и все были в порядке, включая собственного мужа.
Каролина, разумеется, тоже мелькает в этих картинках. Почти всегда на расстоянии, с кем‑нибудь из обитателей замка. Это была уже не та Каролина, что у нас дома, но ничего другого я и не ожидала. Я знала, что она изменится, как только мы сюда приедем. И что сама я буду смотреть на нее другими глазами.
Каролина говорила, что в замке ничего не происходит, что все как будто замерло, но с этим я вряд ли могла согласиться. Я чувствовала: что‑то изменилось, стало другим. Не могу сказать, что именно, и, возможно, это было связано с тем, что я не была здесь слишком давно и многое успела забыть.
Но в любом случае кое‑какие внешние изменения все же произошли.
Появился умнейший пес но кличке Помпе – так звали одну из собак Карла XII. На самом деле хозяином Помпе был Максимилиам. Он разрешил Арильду взять пса под свою опеку, пока сам был на военной службе.
Леони тоже оказалась весьма своеобразной, и ее не так‑то легко описать.
Впервые я увидела ее утром, на следующий день по приезде в замок. Сначала я не поняла, что это Леони: я не сомневалась, что она вместе с Арильдом и Розильдой в гостях у Софии Стеншерна. Ведь они были родственницами, и именно София пригласила ее в замок. Но, как выяснилось, у Леони разболелась голова, и она осталась дома.
Может быть, вчера Каролина ушла к ней?..
Короче говоря, я шла по коридору и вдруг услышала, как кто‑то тихо говорит мягким мелодичным голосом. По интонации я поняла, что это не шведка. И через секунду увидела Каролину вместе с незнакомой девушкой. Они меня не заметили. Девушка в голубом платье порхала по комнате, как бабочка. Остановилась у секретера, подняла крышку. Потом скользнула в другую комнату, и Каролина последовала за ней.
Я решила им показаться и вошла следом.
Леони стояла у шифоньера и, кажется, что‑то в нем искала. Каролина положила одну руку ей на плечо, а другой показала на меня.
– Это моя сестра Берта. А это Леони, – сказала она.
Леони повернулась ко мне и, томно улыбнувшись, протянула свою маленькую белую ручку. Рука была такой холодной, что я едва не вздрогнула.
Потом Каролина рассказала, что Леони обшаривала мебель в поисках потайного ящика. В Замке Роз была масса подходящих мест. Это было ее мечтой.
Когда я спросила, что именно Леони хочет найти в этом ящике, Каролина ответила – ничего. Единственное, что нужно Леони, это сам тайник, о котором давным‑давно забыли.
– Но что может быть интересного в пустом тайнике?
Каролина загадочно улыбнулась. Леони считала, что стоит ей обнаружить тайник, как найдется и то, что в него можно положить. Самое интересное – это искать.
– Правда, пока у нее лучше получается искать, чем находить, а там посмотрим.
Каролина снова улыбнулась, а я покачала головой.
«Что за детство»! – подумала я про себя. Но я поняла, чем Леони очаровала Каролину. Такая маленькая лесная фея, романтическая и чистая. Однако в ее прелести было и что‑то мрачное. Волосы цвета воронова крыла – черные и блестящие. Глаза тоже черные; один глаз чуть больше другого, что производило неуютное впечатление. Не знаю, как другим, а мне от этого делалось как‑то не по себе.
Волосы она собирала на затылке в большой узел, у нее были кудрявая челка и вьющиеся локоны на висках. На стройной шее голова из‑за прически выглядела чуть тяжеловатой, и лицо казалось маленьким и худощавым.
Красавицей ее нельзя было назвать. Черты лица были далеко не идеальны. Нос, сам по себе красивой формы, выглядел слишком длинным, и над маленьким аккуратным ротиком смотрелся словно острый клюв.
Но при всем этом в ней все дышало изяществом и утонченностью. Она была миниатюрной, тонкой и легкой, как птичка. Я никогда не видела у взрослого человека таких маленьких ладоней и ступней. Руки у нее были фарфорово‑белыми и постоянно холодными, как лед. Она была похожа на хрупкую статуэтку и казалась не совсем здоровой.
Сначала я никак не могла разобрать, что она за человек. Я думала, она слишком замкнута. И дело было не в языковых проблемах. Она изо всех сил старалась научиться понимать и говорить по‑шведски, и это у нее получалось. Но нам просто нечего было сказать друг другу. И особенно мне не нравилась ее манера смотреть на всех с преданностью и восторгом. Может быть, это было искренне, но иногда я начинала подозревать, что таким способом она пыталась заставить других полюбить себя. А если ты ее не полюбишь, то тебя замучит совесть.
Короче говоря, Леони не вызывала у меня симпатии… Печально, когда испытываешь к человеку неприязнь абсолютно без всякой причины. Ведь в ней не было ничего плохого, никакой хитрости или коварства. Просто мы были слишком разными.
Я бы не смогла смотреть с таким обожанием на всех вокруг.
Я сравнивала ее с Ингеборг, которая тоже была хорошим человеком. Но Ингеборг обладала чувством собственного достоинства, которого не хватало Леони. Ингеборг могла быть резкой и говорить прямо, что думала. Ее не волновало, нравится это кому‑то или нет. И при этом она умела мечтать и любить по‑настоящему.
Розильда тоже не сошлась с Леони. Она не говорила об этом, но я сама догадалась. Мы с Розильдой так же прекрасно понимали друг друга, как и раньше. Было видно, что она по мне соскучилась.
«Как хорошо, что снова есть с кем поговорить!» – написала она в блокноте.
Ей многое хотелось мне рассказать, и она строчила карандашом так быстро, что бумага чуть не дымилась. Естественно, речь шла и о моем «брате» – Карлосе, как она его называла.
«Мне кажется, он от меня что‑то скрывает!» – написала она, пристально посмотрев на меня, как будто чувствовала, что мне известны секреты Каролины. На это я промолчала, словно в рот воды набрала. Единственное, что я могла, это еще раз напомнить, что мой «брат» – человек не самый простой. Хотя, когда Розильда говорила о том, что Карлос что‑то от нее скрывает, она имела в виду совсем не то, что я подумала. Она намекала на Леони, которую считала своей соперницей. Ей казалось, что Карлос в нее влюбился.
«Леони ведь такая очаровательная, правда?» – спросила она.
Я лишь пожала плечами, и Розильда тут же написала, что я не должна думать будто она ревнует. Ничего подобного!
«Но тебе не кажется, что она немножко неестественная, эта маленькая Леони?»
Я снова промолчала, а Розильда продолжила, что ей приятно видеть Леони и общаться с ней. Она очень милая. И, конечно, замечательно, что с ней можно упражняться во французском. Правда, интересной беседы у них не получалось. Хотя у Леони выразительная речь, и она умеет говорить красиво.
«Но это совсем не то что говорить с тобой, Берта», – добавила Розильда.
Что чувствовал Арильд, я не знаю. В присутствии Леони он начинал тушеваться. Да и со мной поначалу держался немного скованно, хотя это быстро прошло. А с Каролиной он никогда не смущался, каждый день они подолгу гуляли вместе и, похоже, им всегда было о чем поболтать. Иногда я думала, что Арильду я интересна только как «сестра Карла». Меня это огорчало. Если Арильд и беседовал со мной, то это всегда касалось моего «замечательного брата» и их великой дружбы. В конце концов я стала уходить от таких разговоров. Мне казалось, в их дружбе стало слишком много фантазий.
Каролину в первые дни я видела нечасто. В Замке Роз редко собирались все вместе, разве что за обеденным столом. Мы разделились на пары. Когда я была с Арильдом, Каролина была с Розильдой, и наоборот. Леони предпочитала общество Каролины и Арильда. Не то чтобы она нарочно избегала меня и Розильду, но, наверное, с ними ей было приятней. К тому же она была влюблена в «Карла» и даже не пыталась этого скрыть.
До сих пор в замке никто не заподозрил Каролину в том, что она выдает себя не за того, кем является. На мой взгляд, эта авантюра была очень опасной. Особенно для Леони, которая, без всякого сомнения, принадлежала к породе «рабынь любви»…
Из‑за Розильды я не волновалась. Ее ревность была несерьезной. Любовный треугольник был для нее просто развлечением.
Единственным, о ком она действительно тосковала и тревожилась, был ее отец. Раньше Максимилиам был всего лишь мифом, смутным воспоминанием, портретом на стене. А теперь вдруг стал настоящим. У Арильда и Розильды появился отец. Сильный и надежный. Опора в жизни.
Это была самая большая перемена, произошедшая в замке. Максимилиам находился далеко, но его присутствие все равно ощущалось. В мой прошлый приезд не было ничего подобного. А теперь Розильда без конца говорила о нем и показывала фотографии, снятые в Париже. На них она была вместе с отцом и смотрела на него с обожанием.
На снимках Максимилиам был в гражданской одежде. А на портрете – в парадном мундире. В нем, возможно, он выглядел солидней и сильнее, зато на фотографиях – гораздо мягче. Но в любом случае это был один и тот же добрый, искренний человек.
«Война – это совсем не для него, – писала Розильда. – Он вообще собирался выйти в отставку. Поэтому я за него так волнуюсь».
Максимилиам оказался сейчас в самом разгаре сражений. Он воевал и раньше, и до сих пор с ним ничего не случалось. Но Розильду это не утешало. Ему просто везло, но удача могла изменить. Да разве только это! Раньше у ее отца не было никого, кто бы о нем беспокоился. Лидия не любила своего мужа, а Арильд и Розильда были слишком маленькими. Своего отца они даже не успели толком узнать. Лидия этого не хотела.
Я попыталась как‑то оправдать Лидию, но Розильда не слушала. Она грустно покачала головой и объяснила, почему считает, что именно сейчас ее отец рискует жизнью больше, чем когда‑либо. Дело не только в том, что о нем раньше никто не заботился.
Ему самому не приходилось заботиться ни о ком. Раз его выставили из дома и не давали видеться с детьми, он постарался забыть о своей семье. И то, что он избавился от чувств, сделало его в какой‑то степени неуязвимым. Он мог не щадить себя, быть сколько угодно отважным и дерзким, а удача любит храбрецов! Это ведь не просто поговорка.
Но теперь Максимилиам должен был беречь себя. Ради своих детей. Он больше не мог позволить себе рисковать. И от этого опасность увеличивалась. А он становился слабее. Любовь делает людей уязвимыми. На войне она угроза для жизни. К тому же любовь – злейший враг самой войны, поскольку тот, кто любит, не может убивать.
Поэтому война должна стараться победить любовь. Уничтожить ее. Любящие не выживают. До тех пор пока никто не беспокоился о Максимилиаме и его самого ничто не связывало, опасность была не такой серьезной. Война была его работой. Но теперь, когда его связала любовь, он стал беззащитным.
Я спросила, откуда у Розильды взялись эти мысли: может, из каких‑то книг? Но она ответила, что дошла до них сама.
– А разве когда думаешь о человеке с любовью, это его не защищает? – попыталась я возразить. Но Розильда в это не верила.
«Я люблю его! И это может его убить!» – написала она.
Арильд, который раньше протестовал против любой войны, после встречи с Максимилиамом отчасти изменил свое мнение. Теперь он считал, что в некоторых случаях война оправдана. И он гордился своим отцом, готовым пожертвовать своей жизнью за правое дело.
Максимилиам участвовал в осаде Адрианополя на стороне сербов и болгар. Осада продолжалась несколько месяцев, и теперь, после долгого перемирия, военные действия вступили в решающую фазу. Поэтому Максимилиама снова призвали туда. И даже если с их стороны силы были превосходящими, потерь все равно было не избежать. Турки оборонялись до последнего.
Об этом Максимилиам сообщил в письме, пришедшем на Пасху. Розильда истолковала его как предзнаменование и напрочь лишилась покоя. Она боялась, что в любой момент может прийти телеграмма с известием о гибели отца.
И возможно, для того, чтобы как‑то развеять свою тревогу, она время от времени вспыхивала ревностью из‑за Леони, но проявляла ее только передо мной. Остальные – Леони, Каролина и Арильд – ничего не должны были знать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Леони с ледяными руками – ее я часто видела из своего окна, когда она кормила во дворе птиц. Или гуляла с Помпе за стенами замка. Иногда я сталкивалась с ней в холодных коридорах замка. Помпе тоже был рядом. Леони любила животных, и пес к ней привязался.
По своей природе это был типичный «пес одного хозяина», не признающий никого другого, и Максимилиам очень сомневался, оставляя его. Будь Помпе постарше, вряд ли с ним удалось справиться и, наверное, пришлось бы пристрелить, но, к счастью, ему было всего два года, и хоть он и продолжал скучать по хозяину, но постепенно привыкал к жизни в новом месте. Впрочем, неизвестно, что вышло бы, если бы не Леони.
У Помпе было еще одно утешение. Как он это сделал, никто не видел, но ему удалось стащить из парижской квартиры туфлю Максимилиама.
Вернувшись в замок, Арильд обнаружил туфлю в своем багаже. Он был абсолютно уверен, что в чемодан ее не клал.
И вот еще что. Оказавшись в Замке Роз, Помпе немедленно нашел спальню Максимилиама. Запах давно должен был выветриться: Максимилиам не был дома много лет, – но у Помпе, видимо, был необыкновенный нюх. И драгоценная туфля потом всегда находилась на кровати Максимилиама или под ней.
Да, это было удивительное животное.
Однажды, идя по коридору, мы с Розильдой столкнулись с Леони и Помпе. Пес выглядел несчастным. Он тявкал и громко взвизгивал, поджав хвост. И вдруг сорвался с места и стал бегать вокруг нас, издавая отчаянный вой. Потом внезапно остановился, с ужасом посмотрел перед собой и рухнул на пол с остекленевшими глазами. Все тело его дрожало, он задыхался.
Мы поскорей перенесли его из холодного коридора в натопленную комнату. Но и там он лежал без движения, с отсутствующим взглядом, и не хотел ни есть, ни пить. Мы думали, он скоро умрет, чуть с ума не сошли! Не волновалась только Леони. Она сказала, что Помпе не болен, что дело в чем‑то другом, и предложила перенести его в спальню Максимилиама. Так мы и сделали. Положили его на кровать, огонь в камине горел все время, но ничего не помогало. Трое суток он пролежал неподвижно, будто мертвый.
Леони не отходила от него. И вот на четвертый вечер он вдруг поднял голову, посмотрел на Леони, встал на дрожащих лапах, спрыгнул на пол, вильнул хвостом. Заполз под кровать, но потом снова запрыгнул наверх, улегся и дал за собой поухаживать. Кажется, с ним все уже было в порядке.
Мы так и не поняли, что же произошло с Помпе, но Леони утверждала, что даже на расстоянии он не потерял контакта со своим хозяином. Вероятно, что‑то случилось с Максимилиамом, и Помпе почувствовал это.
Розильда побледнела, как мел, а Арильд спросил:
– Ты хочешь сказать, что наш отец погиб?
Леони покачала головой. Нет. В таком случае пес бы не поправился. Он бы просто угас. Но ведь все наоборот: жизнь к нему вернулась, он снова становился таким, как обычно.
Но Арильду теперь не давала покоя одна мысль. Он обещал отцу заботиться о Помпе, а вместо него это делала Леони. Она не переставала верить в то, что Помпе выживет, а Арильд думал, что собаку уже не вернуть. Но все обошлось – и он был очень благодарен Леони.
Эта история их сблизила. Я заметила, что Арильд стал иначе относиться к Леони. Но у нее был только один свет в окошке – мой «брат»!
Каролина не раз говорила, что должна покончить с чрезмерным обожанием со стороны Арильда и Леони. Но только так, чтобы их не обидеть. Особенно болезненно к этому могла отнестись Леони.
Мне казалось, что как раз сейчас была такая возможность, и я сказала об этом Каролине. Она посмотрела на меня недоверчиво.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… Сейчас удачный момент. Арильд уже почти влюблен в Леони, так что, может, ты просто отойдешь в сторону?
– А разве я стою у них на дороге?
– Нет, но ты же понимаешь, что пока Леони надеется на твою взаимность, на Арильда она даже смотреть не будет.
– А я‑то что могу сделать?
– Покажи, что она тебе неинтересна, вот и все.
Каролина категорически покачала головой.
– Ну нет уж… Я не могу причинить Леони такую боль.
Я уставилась на нее во все глаза. А мне она сколько раз причиняла боль? И хоть бы на секундочку задумалась! Но когда я сказала ей об этом, она не поняла.
– Но это же совсем другое дело! Ты ведь моя сестра!
– Ага, значит, с сестрой можно не церемониться? Ее можно обижать, сколько твоей душеньке угодно?!
Нет! Конечно нет! Она подскочила и крепко обняла меня. Естественно, она не это имела в виду! Просто сестринская любовь сама собой разумеется, она есть и всегда будет.
– Сейчас речь не о нас с тобой, Каролина. А об Арильде и Леони. Они могут потерять друг друга, пока ходят и вздыхают по тебе.
Каролина обещала подумать. Даже если от нее потребуются определенные жертвы. Она и дальше хотела заниматься французским, но теперь, выходит, от уроков придется отказаться.
Да и вообще, ей следовало быть начеку. София Фальк аф Стеншерна своей неприязни не скрывала. И на слабость Леони к моему «брату» смотрела, мягко говоря, неодобрительно.
София теперь зачастила в Замок Роз. Раньше ее принимали здесь неохотно, но после Парижа отношения изменились. Она утверждала, что в Париже они с Максимилиамом стали близкими друзьями, и когда «Макс» – так по‑свойски она его называла, – отправлялся на войну, то передал детей под ее опеку. Она обещала, что станет «матерью» для Арильда и Розильды.
Об этом она сообщила Вере Торсон, а Вера поговорила с Амалией. Амалия считала, что все это ложь – от начала до конца. Максимилиам не мог быть таким наивным. Даже Амалия никогда не мечтала заменить Арильду и Розильде мать, хотя заботилась о них с самого рождения.
Амалия уважала Максимилиама. Она очень обрадовалась, когда он снова появился и захотел встретиться со своими детьми. Но ее совсем не обрадовало, когда вмешалась София и навязала себя в качестве сопровождающей. Амалия была уверена, что София принадлежит к такому сорту людей, которые ничего не делают для других, не рассчитывая на собственную выгоду.
Теперь, когда они вернулись, Амалия надеялась, что они избавятся от Софии. Но получилось все наоборот. Она практически поселилась в Замке Роз. Могла заявиться когда угодно, неся вместе с собой, как знамя, «дружбу с Максом» и свою «большую ответственность».
В итоге ей удалось основательно запудрить мозги Вере Торсон. Но не ее мужу, Акселю, который втайне сопротивлялся. Аксель был «серым кардиналом». Без необходимости он не заводил врагов, но если нужно, мог показать свою власть.
София и мать Леони были дальними родственницами и лучшими подругами. Из разговоров Вера Торсон поняла, что Леони всегда была сложным ребенком и мать хотела поскорей выдать ее замуж. София обещала помочь. Потому‑то и взяла Леони в Швецию. У нее были свои планы: она задумала свести Арильда и Леони.