Тогда мама обратилась к служанкам Ловисе и Эстер. Ловису я давно перетянула на свою сторону. Она сочувствовала неимущим. Поэтому лишь угрюмо покачала головой и твердо заявила, что белый никак не подойдет.
Эстер, наша маленькая горничная, напротив, поддержала маму.
– Я считаю как госпожа. Это правильно, – сказала она, кивнув своей понятливой головкой.
У самой Эстер в шкафу висело черное платье, которое ей перед конфирмацией дали в общине. Она надевала его только на похороны. Это платье оказалось почти что дурным знаком: после того как оно появилось, в ее родне раз за разом кто‑нибудь умирал. А вообще‑то Эстер не понимала, почему бы общине не выдавать белую ткань, раз уж она настолько практичнее. Тем более если заботиться о неимущих: ведь у девочек в этих семьях иногда бывает одно‑единственное платье.
Но я не сдавалась. Стояла на своем. Если мама не даст мне черной ткани, что ж, ладно, я попрошу у общины. Или откажусь от конфирмации.
Мама снова попыталась привлечь к нашему спору Ульсен, но та благоразумно отмалчивалась.
И что‑то в ее поведении подсказывало, что она в любом случае вряд ли согласится с мамой.
Тем временем пришло письмо от Каролины, и на этот раз оно было адресовано мне. Но пришло оно не из Парижа, а из Замка Роз.
Каролина сообщала, что Максимилиаму Фальк аф Стеншерна, который был приписан к полку, сражавшемуся против турок в Балканской войне, пришлось срочно отправиться в Адрианополь. Его отсутствие могло быть долгим, поэтому они собрали свои чемоданы и уехали домой. Без Максимилиама все уже было не то.
Так что они снова были в Замке Роз. И Леони вместе с ними. Каролина писала, что в замке ужасно холодно. Леони, не привыкшая к нашему суровому климату, постоянно мерзла. Письмо заканчивалось просьбой:
|
|
«Дорогая сестра! Пока мы здесь не замерзли до смерти, не могла бы ты пригласить меня и Леони в ваш замечательный теплый дом – хотя бы на пару дней после Пасхи? Это было бы так здорово!»
Дальше следовал небольшой постскриптум, полностью в духе Каролины:
«Ты ведь понимаешь, сестричка, здесь могут удивиться, почему твой брат никогда не ездит домой повидать родственников».
Хитрая Каролина! Она знала, с какой стороны подойти! Но тут ей не повезло: днем раньше я получила письмо от Веры Торсон, в котором меня приглашали отпраздновать Пасху в Замке Роз. Этого хотели Арильд и Розильда, они «соскучились» по мне, писала Вера. Это радовало. Значит, они меня не забыли.
Но как могла Каролина собираться к нам вместе с Леони, если в это же время меня ждали в Замке Роз? Разве она об этом не знала? Судя по дате, она написала свое письмо за день до Веры. Неужели они не говорили об этом? И вообще, что она себе думала? В замке она для всех была юношей. Но не могла же она ходить переодетой у нас! Как она собиралась решить эту проблему?
Я была совсем не прочь съездить в Замок Роз. Может, это был выход из моего затруднительного положения. Не лучше ли в самом деле отказаться от конфирмации? Будь со мной Ингеборг, все было бы иначе. Мы могли бы подготовиться вместе. Но теперь я была одна и, честно говоря, не испытывала ни малейшей потребности в конфирмации и причастии. Все это могло превратиться в плохой спектакль. У меня не было настоящей веры.
Я подошла к маме и сказала, что я хорошо подумала и решила: конфирмироваться мне не стоит.
|
|
Мама недоуменно уставилась на меня.
– Но, детка, кто же так поступает?.. Осталось‑то всего несколько недель… Ты, кажется, не понимаешь, что делаешь. Нужно было решать гораздо раньше! А теперь уже слишком поздно!
– Это серьезно, мама! Я не собираюсь конфирмироваться.
Она с ужасом смотрела на меня.
– Но что случилось? Должна же быть какая‑то причина.
– А что, обязательно нужно все объяснять?
Она подошла, положила руки мне на плечи и, пытаясь поймать мой взгляд, спросила умоляющим голосом:
– Берта, скажи, пожалуйста, что с тобой происходит?
Я отвела взгляд в сторону.
– Ты можешь посмотреть мне в глаза?
– Нет, сейчас не могу.
Сбитая с толку, она помолчала. Затем продолжила, стараясь говорить мягко и с пониманием:
– Ну послушай, дружочек! Конечно, я знаю, это из‑за Ингеборг. Вы были лучшими подругами и договорились о черных платьях…
Дальше слушать я уже не могла. Я просто взорвалась.
– Перестань, мама! Ингеборг тут совершенно ни при чем. Я сама не хочу, вот и все!
– Даже если будешь в черном платье?
– Да.
– Но подумай хорошенько… Это ведь касается не только тебя…
– Меня пригласили на Пасху в Замок Роз…
Я прикусила язык. Вот уж чего не собиралась говорить!
Мама обхватила голову руками. Но ей как будто стало легче, она даже слегка улыбнулась.
– Но Берта, дорогая… ты же не хочешь сказать, что…
– Для меня это важно, мама!
Она принялась ходить по комнате. Вид у нее был такой усталый и измученный, что мне стало стыдно.
– Мамочка, прости меня… Но разве мы не можем отложить конфирмацию? В следующем году я не откажусь, обещаю!
|
|
Она остановилась и задумчиво посмотрела на меня.
– Ты кого угодно сведешь с ума, честное слово!
И все‑таки она не сказала «нет», так что у меня появилась надежда. Но тут в дверь постучали – это была Ульсен. Она хотела поговорить с мамой. И мама, которая явно желала выиграть время, тут же вышла к ней. Я попыталась задержать ее, по ничего не получилось.
– Мамочка, ну пожалуйста, давай договорим! Я должна написать в замок. Они ждут ответа.
Но мама лишь отмахнулась:
– Мне нужно поговорить с папой.
И с чего это вдруг ей понадобилось? В любом случае решала она. Папа, как обычно, был с головой погружен в работу. В этот свой философский трактат, который никак не мог закончить: все время находилось что‑то новое, в чем следовало разобраться.
Не знаю, что там происходило между мамой и Ульсен, но, очевидно, терпение Ульсен наконец лопнуло. Часа через два она заглянула в гостиную и сказала, что хочет поговорить с нами обеими. Вид у нее был мрачнее тучи. В конце концов, должна она знать, какую ткань мы выбрали! Она строго посмотрела на меня, потом на маму и снова на меня.
Мама обескуражено пролепетала:
– Ну, вы же знаете, что я думаю. Но может, пусть лучше Берта сама решает?..
А я мысленно была уже в Замке Роз, и этот вопрос застал меня врасплох. Ульсен смотрела нетерпеливо. Не дождавшись ответа, она выпалила на своем звонком норвежском:
– Тогда будем шить черное! Кому это платье надевать, тот и решает. Все!
– Хорошо, – устало согласилась мама, – пусть будет так.
– Отлично! – сказала Ульсен и торопливо покинула комнату, не дожидаясь, пока – не дай бог! – мы снова передумаем. Выходя, она понимающе переглянулась со мной, и я, наверное, должна была в душе поблагодарить ее за поддержку, но, как уже говорила, мысли мои были заняты другим.
На следующий день пришло еще одно письмо от Каролины, совсем в другом тоне. Похоже, она была несчастна.
«Ты знаешь, Берта, что время от времени мне снится один и тот же сон. Кошмарный сон о какой‑то тайной комнате без окон. Стены увешаны портретами людей с испуганными лицами, и эти люди смотрят на меня. Но я никого не знаю… Теперь этот сон начал преследовать меня каждую ночь.
Я тебе его рассказывала. Помнишь, две рамы там были пустые, без портретов. Они были похожи на черные дыры, и из них тянуло ледяным холодом. А теперь осталась только одна пустая рама, и она предназначена для меня. Я это знаю. Скоро меня туда засосет. В эту черную бездну. Да, скоро я тоже буду там, застывшая и безжизненная.
Я попыталась разглядеть, кто оказался во второй свободной раме, но мне это не удалось. Я одновременно и хочу, и не хочу знать это.
Помнишь, однажды твой – или наш – отец показал нам портрет дамы с камелиями? Он считал, что портрет был написан сразу после ее смерти, или в те дни, когда она умирала. Мы этого сразу не заметили: она выглядела цветущей, со здоровым румянцем, на лоб ниспадали блестящие локоны. Маленький рот был свежим, как только что сорванная вишня, и казалось, что она – совсем юная девушка. Но была одна странность – лоб ее скрывала глубокая тень, которая, как сказал наш отец, «постепенно погасила свет ее глаз». Я думала, что тень похожа на траурную вуаль, но смысл был в другом.
Тень намекала на то, что эта женщина уже покинула мир живых и перешла в мир мертвых.
Так вот, мне пока не удалось рассмотреть во сне, кто там во второй раме. Возможно, я знаю эту женщину, но забыла, кто она такая. Может быть, она ждет меня?.. Я ее боюсь».
Я помню, Каролине иногда снились кошмары. Об этом сне я слышала несколько раз. Бледная и дрожащая, Каролина приходила ко мне утром, садилась на край кровати и начинала говорить. Описав сон от начала до конца, она обычно успокаивалась. И всегда повторяла, что я – единственный человек, которому она может это рассказать.
Письмо заканчивалось следующим постскриптумом:
«Не беспокойся, что я себя разоблачу. Можешь на меня полностью положиться. Я все предусмотрела. К вам я приеду, разумеется, не как твой «брат», а как сестра. Это для Леони. А для всех вас я буду, как обычно, бывшей горничной. Леони совершенно очаровательна, но, прямо скажем, не семи пядей во лбу. При этом она достаточно умна для того, чтобы не задавать лишних вопросов. И умеет молчать. Два ценнейших качества! Без них я бы не решилась взять ее с собой. Так что не волнуйся. Леони верит мне слепо и не упадет в обморок от изумления, увидев меня в юбке. Такие вещи кажутся ей просто забавными».
Я должна была срочно поговорить с мамой! Она вместе с Ловисой пересаживала комнатные растения на застекленной веранде.
– Мама, мне нужно поговорить с тобой. Наедине.
– Ты разве не видишь, что я занята?
Тут вмешалась Ловиса, добрая душа.
– Я сама все доделаю, госпожа. Здесь немного осталось. Пусть девочка расскажет, что хочет!
Я поблагодарила Ловису и потащила маму в дом. У меня ум заходил за разум, сама я разобраться не могла. Я просто не знала, чего хочу. Конечно, я бы с удовольствием съездила в Замок Роз. Но точно так же мне хотелось, чтобы Каролина приехала к нам – одна или с Леони.
Мы вошли в мамину комнату. Она закрыла дверь и теперь стояла, молча глядя па меня. Ждала, когда я сама заговорю. И я начала без обиняков:
– Каролина спрашивает, не могла бы она приехать к нам на Пасху.
– Но тебя же пригласили в замок!
– Да, поэтому я и хотела поговорить с тобой. Дело не только в этом…
Я рассказала о Леони и о том, что Каролина хочет взять ее с собой. Мама решительно покачала головой.
– Было бы неплохо, если бы она приехала. Но, насколько я понимаю, ее пригласили в замок составить компанию Арильду и Розильде. Так что не стоит Каролине отнимать ее у них. Нет, это не годится.
Хорошо. С этим, по крайней мере, было ясно. Оставались конфирмация и приглашение в Замок Роз. Мама взяла календарь и начала перелистывать.
– Так, давай посмотрим. У вас длинные пасхальные каникулы. 22 и 23 марта, в Страстную субботу и на Пасху ты должна быть дома: как тебе известно, у тебя конфирмация. Но потом ты будешь свободна почти целую неделю. Так что, если хочешь, можешь отправляться в замок хоть на следующий день. Я не возражаю.
Я не верила собственным ушам.
– Значит, я могу ехать?
– Ну да. И скажи спасибо папе. Он считает, что тебе нужно иногда выбираться из дома.
А я‑то всегда думала, что папу не волнует, как я живу. Что он даже вряд ли замечает, дома я или нет. Как же я была несправедлива!
Мама захлопнула календарь.
– Ну что, мы все правильно рассчитали?
– Да, все отлично. Но что нам делать с Каролиной?
– Одно не исключает другого!
Она снова заглянула в календарь и подсчитала, что, если Каролина приедет к нам за неделю до Пасхи, то сможет поприсутствовать на моей конфирмации, а потом мы вместе поедем в замок. Лучше и придумать было нельзя. Я пошла к себе и сразу же написала Каролине. Объяснила, почему мы не можем пригласить Леони, и попросила Каролину не обижаться на наше решение. Пусть Леони подольше поживет в Швеции, а потом – пожалуйста, мы ее пригласим.
Ответ пришел с обратной почтой. Каролина была «благодарна и счастлива», что может приехать. Леони она даже не упомянула, Зато говорила о папе.
«В Париже я часто завидовала Арильду и Розильде – тому, что у них есть отец. Моя тоска вспыхнула с новой силой и до сих пор не прошла. Мне ужасно хочется видеть своего отца, думаю об этом постоянно. Иногда я злюсь и мысленно ругаюсь с ним из‑за того, что он такой обманщик, не достойный ни любви, ни ненависти. И все равно скучаю по нему. Увы!.. Пожалуйста, не передавай ему привет от меня. Если ты это сделаешь, я на тебя страшно рассержусь. Передаю привет твоей маме, обнимаю Надю и Роланда. Скажи им, что мне не терпится их увидеть».
От этих слов мне стало как‑то не по себе. Вдруг ей стукнуло в голову, что сейчас, в Пасху, она должна поговорить с папой начистоту?! Это было бы ужасно. На всякий случай я написала ей несколько строчек, сказав, что встречу ее с поезда. То есть в пятницу, 15 марта, в пять часов я буду стоять на перроне. И добавила:
«Ты приедешь к нам па Страстной неделе. Я как раз об этом думала. Когда мы вместе, то всегда что‑нибудь устраиваем, но, поскольку я конфирмируюсь, нам стоит вести себя потише. Дома у нас спокойно, мы все друг с другом ладим, и, наверное, нам с тобой не нужно делать ничего такого, о чем мы потом пожалеем, правда?»
Я долго колебалась перед тем, как отправить это письмо. Каролина могла обидеться. Мне не хотелось ее поучать, и все‑таки необходимо было, чтобы она поняла: неприятности нам не нужны. К сожалению, я так и не узнала, как она восприняла мое письмо. Ответа я не получила.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В пятницу, 15 марта, мы – Надя, Роланд и я – стояли на перроне в ожидании поезда, который вот‑вот должен был подойти. Вообще‑то я хотела прийти одна, но от них невозможно было отвязаться.
День был холодным и довольно ветреным, но в воздухе уже пахло весной. Мы стояли, глядя в ту сторону, откуда должен был появиться поезд. Солнце проглядывало из‑за рваных туч, рельсы блестели в его лучах.
Роланд заметил старушку, продававшую крокусы около станции. Подбежал к ней и вернулся с тремя крокусами, зажатыми в кулаке. Раньше я никогда не видела, чтобы он покупал цветы. Они были, конечно же, для Каролины. Надя тоже не хотела встречать Каролину с пустыми руками. Она взяла у Роланда несколько монет, помчалась к киоску и купила шоколадное пирожное.
Поезда не было. Он опаздывал, и Надя подпрыгивала от нетерпения. Ветер пронизывал насквозь. Мы здорово замерзли, несмотря на солнце.
И вот наконец поезд пришел!
Состав остановился, пассажиры начали выходить. У дверей собралась толпа. Не увидев Каролины, мы принялись бегать вдоль вагонов, заглядывая в окна. Может, она пряталась от нас? Шутила?
Стоянка поезда была десять минут, времени хватало, но Роланду не терпелось. Он запрыгнул в последний вагон и прошелся по всем вагонам, на случай, если она вдруг уснула или так увлеклась разговором с попутчиком, что забыла выйти. Вернулся он совершенно сникший.
– Похоже, ее в поезде нет, – сказал Роланд.
– Но она должна быть! – возмутилась Надя.
К этому времени все уже вышли. Минуты пролетали, а мы все смотрели и смотрели. Больше никто не появлялся. Поезд медленно тронулся. Мы продолжали стоять, пока он совсем не исчез из виду. Каролины не было… Перрон опустел и стало тихо.
А Роланд все держал свои крокусы. Надя была бледна и смотрела ошарашено. Мы все растерялись… Это было так странно! Домой идти никому не хотелось.
– Может, она перепутала день? – предположил Роланд.
– Вряд ли. В письме я специально подчеркнула дату и время.
– Она могла заболеть.
– Но тогда она послала бы телеграмму.
Нет, все дело в ее обычной своенравности: Каролина всегда поступала как хотела, и в этот раз тоже. Я почувствовала, что начинаю злиться. Надя стояла рядом; продрогшая и несчастная, она едва сдерживала слезы. В руках она неуклюже держала свое шоколадное пирожное. Я выхватила его и сорвала обертку. Надя попыталась остановить меня:
– Что ты делаешь? Это же для Каролины!
– Нет уж! Это для нас. А Каролина обойдется, не заслужила.
Я разделила пирожное на три части, каждому по кусочку.
– Вот так! Сами съедим!
– Мы же не знаем, что с ней случилось, – сказал Роланд. Мрачно глядя на свой кусок, он повертел его, а потом все‑таки съел.
– Может, она опоздала на этот поезд и приедет следующим, – пробормотала Надя. – Давайте купим еще одно пирожное, на всякий случай.
Но в ближайшее время никаких поездов не ожидалось. На станции мы узнали, что следующий будет только глубокой ночью. Не исключено, что она могла приехать завтра, в это же время, если вообще не забыла, что мы ее ждем.
Обескураженные и грустные, мы продолжали стоять. Во мне все просто клокотало от злости. Как нам заявиться домой без Каролины? Что скажет мама?
Мама, впрочем, отнеслась к этому довольно спокойно.
– Наверное, произошло какое‑то недоразумение. Она обязательно даст о себе знать.
Но она ошиблась. Было уже почти десять вечера, а Каролина так и не позвонила.
– Я, пожалуй, попробую связаться с замком, выяснить, что там произошло, – сказала мама.
Вот уж этого никак нельзя было допустить!
– Может, лучше оставить это на крайний случай? – спросила я, пытаясь не выдать волнения.
– Да, я тоже так думаю. Не стоит зря их беспокоить, – согласился папа. – Она наверняка приедет завтра.
Ну вот, хоть какая‑то передышка. Мне оставалось только встать завтра как можно раньше, пойти на телеграфную станцию и позвонить в Замок Роз. Если Каролина не собиралась приезжать, она должна была немедленно телеграфировать маме. Иначе ее разоблачат, она должна это понимать!
Вечер был испорчен. Настроение у всех было хуже некуда. Надя сидела надув губы, как обиженный ребенок. Роланд тоже ходил угрюмый. Чувство было такое, будто из нас выкачали воздух. Я ушла к себе пораньше.
В комнате было холодно. Я разожгла печь, уселась перед огнем и смотрела на него, пока дрова не догорели, превратившись в мерцающие угольки. Потом забралась в кровать, взяла книгу, почитала немного, но скоро буквы стали расплываться, и я уснула.
Проснулась я среди ночи от какого‑то звука. Мне показалось, он доносится из печи, но там ничего не было: огонь окончательно угас и за решеткой было темно. Я могла спать дальше.
Спустя какое‑то время я снова проснулась, и опять мне почудился странный звук. Я прислушалась, но, ничего больше не услышав, решила, что разыгралось воображение. Я все‑таки сильно нервничала. Завтрашние заботы уже давали о себе знать.
В третий раз я просто подскочила на кровати и теперь на самом деле испугалась. Что‑то потрескивало, и вся комната была залита светом. Когда я открыла глаза, то подумала, что в доме пожар. Может, угли выпали из печи и загорелся ковер?
Но нет. Огонь горел только в печке. Кто‑то его разжег. Наверное, заходила Эстер, а я не заметила. Значит, уже утро?
И тут раздался приглушенный смех.
Перед печкой кто‑то сидел на корточках, протянув руки к огню. Надя, подумала я. Неужели она растопила печь? Но ведь ей запрещали это – как она могла! Темная фигура сидела абсолютно неподвижно. Только ее тень медленно качалась на стене, взад‑вперед. Надя наверняка думала, что я сплю. Я осторожно выбралась из‑под одеяла, опустила ноги на пол.
Фигура поднялась с корточек и медленно повернулась ко мне. Это была не Надя. Это была Каролина!
Мы так и застыли друг напротив друга. В ее глазах, отражавших огонь, плясали озорные искры. И снова раздался тихий смех.
– Надеюсь, ты не испугалась?
Я стояла как столб и не могла выдавить из себя ни слова.
– Тебе нечего бояться, сестричка. – Она протянула ко мне руки. – Ты не рада меня видеть?
Я попыталась выйти из оцепенения, но одна нога у меня затекла и подвернулась. Меня качнуло в сторону, я рухнула на пол. Каролина ринулась ко мне.
– Что с тобой?!
Она опустилась рядом, встревожено заглянула мне в глаза, но я не проронила ни слова. Она обхватила меня руками.
– Ну скажи хоть что‑нибудь! Ты же раньше никогда не падала в обморок!
Она так смешно перепугалась, что мне пришлось сдерживать себя, чтобы не расхохотаться.
– Ты чудовище, Каролина. Ты это знаешь?
– Еще бы! Конечно, знаю. Но именно поэтому я тебе и нравлюсь.
– Ты это серьезно? Кому может нравиться такая, как ты?
Она улыбнулась, но рук не разжала. Обняла меня еще крепче и заботливо спросила:
– Ты не ушиблась?
Я покачала головой и начала шутливо бороться с ней, вырываясь из объятий. Это ее развеселило, и мы продолжали возиться, пока, обессилев от смеха, не свалились на пол.
– Я голодна как волк! – заявила Каролина, сделав театральный жест.
Мы прокрались на кухню, быстренько согрели чай, сделали бутерброды, взяли еду с собой наверх и подкрепились, сидя у печки.
Каролина ни словом не обмолвилась о том, почему она оказалась здесь среди ночи вместо того, чтобы приехать днем, как мы договаривались. А я вопросов не задавала. Но она могла бы попросить прощения по крайней мере! Мне, наверное, следовало бы рассердиться, но я совершенно растерялась.
В ее самоуверенности было что‑то обезоруживающее. Вот она сидела здесь, как будто мы виделись только вчера, а на самом деле прошел почти целый год.
Как, кстати, она попала в дом? Кто открыл ей двери?
Этого я тоже не спросила, и вообще решила не задавать никаких вопросов. Не хотела выглядеть любопытной. Расскажет сама, если захочет.
– Твоя комната готова, – только и сказала я. – Там постелено.
– Спасибо…
– Утром я должна быть на мессе в церкви, а завтрак у нас, как обычно, в половине десятого, но ты можешь спать, сколько захочешь. Я скажу всем, что ты приехала, чтобы они не слишком удивлялись.
Я поднялась, но Каролина продолжала сидеть на полу.
– Мне нужно выспаться. Спокойной ночи, Каролина!
Я забралась в кровать, повернулась к ней спиной и натянула на голову одеяло. Какое‑то время было тихо, и вдруг снова раздался ее голос:
– Ты думаешь, я поверю, что ты спишь?
– Извини… ты что‑то сказала? Я уже почти уснула.
– Да брось ты, Берта! Кого ты хочешь обмануть!
Я чуть было снова не расхохоталась, но вместо этого громко зевнула и притворилась, что сплю. А на самом деле навострила уши и слушала, что происходит. Дрова почти догорели, слегка потрескивали угольки. Других звуков не было. Что делала Каролина? Может, уже ушла?
Прошло несколько минут. Ни гу‑гу. Ни малейшего движения. Наверное, действительно ушла.
Не тут‑то было! Раз – и с меня стаскивают одеяло! Я вскакиваю и пытаюсь схватить его. Но она швыряет одеяло на пол и плюхается сверху. Сидит прямо, точно кочергу проглотила, и глаз с меня не сводит.
– Какой же ты бываешь противной, Берта!
– В каком смысле? Я противная, потому что спать хочу?
– Да не хочешь ты ни капельки. Если бы я сейчас ушла, ты бы и глаз не сомкнула!
– Почему ты так думаешь?
– Потому что очень хорошо тебя знаю.
– На твоем месте я не была бы так уверена.
– Да ладно! Если я кого‑то знаю, так это тебя. А ты всегда на себя похожа, сестренка. И слава богу! За это я тебя и люблю. Никогда не меняйся.
Ее голос вдруг смягчился, она посмотрела на меня почти умоляюще.
– Я тоже не изменилась, Берта.
Я промолчала, и в ее взгляде мелькнуло любопытство.
– А почему ты ничего не спрашиваешь?
Я пожала плечами, напустив на себя безразличный вид.
– Интересно, о чем я должна спрашивать?
– Обо мне, конечно!
– О тебе? Нет, вы только посмотрите на нее! Да я уже забыла, когда последний раз о тебе думала. И быстро отдай мне одеяло! Я хочу спать.
Она поднялась, подошла к печке и встала ко мне спиной. Одеяло осталось на полу. Я было наклонилась, чтобы подобрать его, но тут же передумала. Не я его туда бросила. Пусть Каролина и поднимает!
– Сейчас же подними мое одеяло! – потребовала я воинственно.
Она неторопливо повернулась.
– Даже и не подумаю.
Я рассвирепела. Схватила ее за руку и, указывая на дверь, прошипела прямо в ухо:
– Вон отсюда!
Ее глаза сверкнули. Мне показалось, я сейчас задохнусь от злобы. И вдруг она присвистнула – и как дунет мне прямо в лицо! Стоит передо мной, сверкая глазами, губы трубочкой, и в лицо дует. Это окончательно меня взбесило. Но тут до меня дошло, как смешно все это выглядит. Бросившись на одеяло, я одновременно плакала и хохотала, до колик в животе. А потом лежала, икая и всхлипывая.
Такая встряска была для меня чересчур… Каролина села рядом и ласково погладила меня по голове. Сейчас она была серьезной.
– Берта, дорогая, давай поговорим! Хоть минуточку. Вы, наверное, удивились, что я не приехала вчера, как мы договаривались?
Я поднялась, взяла спички, зажгла лампу на столе перед кроватью, села на постель и успокоилась. Каролина подошла с одеялом и укутала меня.
– Не хочу, чтобы ты простудилась.
Потом она рассказала, что действительно выехала тем самым поездом, которого мы ждали. Но поезд был переполнен, а ей нужно было успеть переодеться до нашей станции. Но оказалось, что это совершенно невозможно. У туалета все время стояла очередь. Не могла же она войти туда юношей, а выйти девушкой. Вот это был бы номер! Поэтому единственное, что можно было сделать, это сойти на какой‑нибудь промежуточной остановке, переодеться на станции и доехать к нам следующим поездом. Беда только, что в ближайшее время, вопреки ее ожиданиям, поездов не было, и пришлось ждать несколько часов. Одной, на холодном полустанке посреди глухомани.
– Почему ты не дала телеграмму?
Да уж, телеграмму! До ближайшего телеграфа было несколько миль…
Она смотрела на меня так, что я сразу поверила. Такой взгляд не обманывает. В Каролине не было сейчас ни самоуверенности, ни бравады – только смирение и кротость.
Я, конечно, устала, но как давно я мечтала об этом! Сидеть с ней рядом при свете лампы, разговаривать по душам, спрашивать и слушать. Каролина рассказала о Париже, о Максимилиаме, который ей очень нравился, и о Софии, которая не нравилась совсем.
Она очень хорошо говорила о Леони, девушке своеобразной и, наверное, непростой, но очаровательной. Как я и предполагала, Леони была к ней неравнодушна. А проще говоря, по уши влюблена – и это беспокоило Каролину.
Она замолчала, глядя куда‑то сквозь меня.
– Тебе не кажется, что я очень странная?
– Ну да, а ты как думала?
Она кивнула и улыбнулась.
– Да я и сама так считаю. Иногда. Но чаще я кажусь себе абсолютно обыкновенной. Как бы то ни было, измениться я не могу.
– А ты когда‑нибудь пыталась?
Она пожала плечами.
Время шло, уже начинало светать. Каролина описала свою жизнь в Париже, но ничего не сказала о Замке Роз, как поживают там Арильд и Розильда. В Париже Розильду показали врачу‑специалисту. Она прошла курс лечения, но это не помогло. Врач сказал, что ничего не может для нее сделать. Во всяком случае, до тех пор, пока она сама не захочет выздороветь.
– А разве она не хочет?
– Не уверена. И в каком‑то смысле я могу ее понять. Розильде кажется, что она получает от жизни больше, оставаясь немой. Ей не хочется растрачиваться на пустую, поверхностную «болтовню». Поэтому и не слишком огорчилась, что ее не смогли вылечить.
– Но ведь она калечит собственную жизнь! – воскликнула я.
– Нет, она так не думает. Она пытается чего‑то добиться благодаря своей немоте. Ей кажется, это делает ее жизнь богаче. Когда ей нужно сказать что‑нибудь другому человеку, приходится писать каждое слово, а значит, она обдумывает все намного серьезней, чем все мы. И потом, Розильда не хочет, чтобы ее жалели. Если ей потребуется сочувствие, она сама об этом скажет. Я, кстати, такая же…
– То есть ты вообще не хочешь, чтобы тебя жалели?
– Попробуй – увидишь!
Она засмеялась, довольная своим ответом, а я покачала головой.
– Нет уж, спасибо… Пожалуй, не буду.
Она встала, подошла к окну, раздвинула шторы.
– Скоро утро.
– Да, наговоримся завтра. А сейчас нам надо поспать.
Она кивнула. И точно как в моем сне – подошла и протянула руку, чтобы погасить лампу на столе передо мной. Я остановила ее.
– Нет, Каролина, пусть останется!
– Разве ты не ложишься?
– Ложусь. Но я хочу погасить свою лампу сама.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
За завтраком я рассказала о ночном явлении Каролины. Она и мама еще спали, а папа сидел с нами за столом, пролистывая утреннюю газету.
– А как она оказалась в доме?
Это спросил Роланд. И все тут же посмотрели на меня.
Действительно, как она вошла внутрь? Этот вопрос я ей так и не задала, поэтому понятия не имела. Не знаю, что меня дернуло за язык, но вместо того чтобы признаться, я сплела историю, будто Каролина разбудила меня, бросив в окно камешек. Я не хотела, чтобы они заподозрили, что Каролина попросту открыла дверь отмычкой, хотя, вероятно, так она и сделала. Каролина и не на такое способна.