Здесь, в Замке Роз, у всех были чудесные волосы. Особенно у Розильды. Ничего подобного я никогда не видела; они спадали до самого пола. Леони тоже могла гордиться своими черными волосами, густыми и блестящими. И Каролине грех было жаловаться. Сейчас, правда, она ходила со стрижкой, а до этого у нее были толстые косы. Как только у нее рука поднялась их отрезать? Пожертвовать косами лишь для того, чтобы выглядеть как мальчик! Я бы никогда в жизни такого не сделала.
А у меня волосы были так себе. Не слишком густые, да и отрастить их толком не удавалось, что иногда меня расстраивало.
Но вот огонь почти догорел, и я собралась ложиться. Но только я начала раздеваться, как в дверь постучали – так осторожно и тихо, что сначала я подумала, что ослышалась. Но тот же тихий стук раздался снова. Сердце у меня замерло.
– Кто там?
– Арильд.
Я тотчас открыла дверь. Он стоял в темноте коридора.
– Можно к тебе на секундочку?
– Конечно.
Я впустила его и закрыла дверь. Потом подошла к камину и разворошила тлеющие угольки, чтобы выиграть время и успокоиться. Надо же, Арильд! Но как он решился ко мне прийти! Я была и рада, и смущена, так что даже не могла на него смотреть. Мы не говорили с ним после того странного письма, которое он написал в Париже.
– Я не хочу тебя беспокоить, Берта, – сказал он. – Я ненадолго.
– Ничего‑ничего. Ты мне не помешаешь. Наоборот, хорошо, что можно с кем‑то поговорить.
Я взяла подушку и устроилась на полу перед камином. Арильд сел рядом. Погрев руки над углями, он повернулся ко мне.
– Знаешь, Берта, я немного волнуюсь за Карла. Как он?
Сначала я не знала, что отвечать, но потом решила сказать ему правду: что я в полном неведении, поскольку Карл домой не приехал и знать о себе не давал. Но, как ни странно, Арильд не удивился, только кивнул.
– Я так и предполагал…
– В самом деле? Почему?
Он помолчал, уставившись на огоньки в камине, потом глубоко вздохнул, и тут его точно прорвало.
– Может, это прозвучит несправедливо, и тебе это слышать будет тяжело, но, честно говоря, у меня такое впечатление, будто у Карла нет настоящего дома. Во всяком случае такого, как у тебя. Он никогда не говорит о родителях, не вспоминает о брате и сестре, как ты. Иногда я даже думаю, что…
Он запнулся и задумчиво покачал головой. Я попросила его продолжать. Ведь то, что он говорил, было правдой… Сердце у меня колотилось. О чем еще он догадался?
– Так о чем ты думаешь, Арильд?
Но он не ответил, а заставлять его я не хотела. Он должен был сказать это сам.
– Этот замок, – продолжил он, – для меня тоже никогда не был настоящим домом, хотя с ним связана вся моя жизнь. Я его и люблю, и ненавижу.
– Одновременно?
– Да, одновременно. Но мы говорим о Карле. Он человек искренний, открытый. Поэтому так странно, что он никогда не вспоминает о своих родных. Однажды я спросил: почему? И у него вдруг стало такое лицо… Он вспоминает только о тебе. Моя любимая сестра, говорит он. Но ведь у него есть еще одна сестра и брат тоже?
– Конечно.
Он вдруг серьезно, почти сурово посмотрел на меня.
– А ты знаешь, Берта, что Карл говорит о тебе гораздо больше и гораздо теплее, чем ты о нем? Почему так?
Это было похоже на упрек. Я растерялась и отвела взгляд, не в силах смотреть ему в глаза.
– Не обижайся, Берта. Возможно, я не прав. Я сказал это только потому, что в Карле чувствуется какое‑то одиночество, бесприютность, чего совсем нет в тебе, и я просто не понимаю, в чем причина.
Он замолчал, очевидно, ожидая от меня каких‑то объяснений, но я не проронила ни звука. Я знала, что сейчас любое слово может разоблачить Каролину. Или меня. Хотя мне на самом деле от этого стало бы легче. Наконец‑то сказать правду! Но это было невозможно…
В Арильде были такое благородство, такая нежность ко мне и Карлу, что тот, кто столько времени врал, должен был молчать.
Он заметил мое замешательство и ободряюще притронулся к моей руке. Потом поднялся и поворошил угли.
– У тебя дрова еще есть? Если нет, я могу принести…
Но в шкафу была целая вязанка дров. Я взяла несколько поленьев, и Арильд принялся разжигать огонь. Он не торопился и, пока укладывал поленья, продолжал говорить. Он рассказал, что собирался поехать на станцию, чтобы встретить меня, но в последнюю минуту его задержали.
– Зато я выслал за тобой карету с привидениями! – сказал он, загадочно улыбнувшись. – Я вспомнил, что она тебе нравится.
– Нравится? Ну уж нет!
Я опустилась на колени рядом с ним и помогла раздуть огонь. Теперь мне стало легче говорить.
– И все‑таки, Арильд, что случилось с Карлом? Почему он исчез? Это связано с Леони?
– Нет, на этот раз с Розильдой.
– С Розильдой?
– Да, то есть… на самом деле из‑за Софии, конечно. Но причина была в Розильде. Не знаю, что на нее нашло. В последнее время она очень неуравновешенна. Это, конечно, из‑за нашего отца. Она так страдает…
– Я это понимаю. Но с Карлом‑то что?
Арильд вздохнул. Он начал говорить с большой неохотой, но в итоге рассказал, что София застала Карла и Розильду в зеркальной зале. Среди ночи. И она слышала, как Карл сказал, что хочет «соблазнить» Розильду. А потом видела, как он обнял ее.
Так это происшествие описывала София.
Я припомнила, что в одном из писем, в маленьком постскриптуме, Розильда писала, что подумывала «соблазнить» моего брата, но не сделала этого, а решила отложить на потом. Но это была шутка. Я не восприняла ее слова всерьез. Когда Розильда бывала расстроена, она могла так странно шутить.
Значит, именно Розильда, а не Каролина устроила сцену соблазнения. Каким‑то образом она заставила Каролину произнести те самые слова, которые слышала София. И что же дальше? Понятно, что Каролине было непросто оправдаться. В таком случае она выдала бы Розильду. Мне казалось, теперь я отчетливо понимаю, что произошло, и я постаралась объяснить это Арильду.
Он слушал с выражением муки на лице. Однако то, что я говорила, полностью совпадало с версией Розильды. Она настаивала на том, что это была ее вина. Но София лишь презрительно отмахивалась:
– Глупости! Она придумала это, чтобы оправдать Карла.
Арильд робко взглянул на меня.
– Они поступили ужасно легкомысленно, – сказал он. – Розильда, конечно, сейчас сама не своя. Но Карл… он ведь никогда не…
– Ты, может, не очень хорошо его знаешь… Это была игра, Арильд. Театр. Карлу и Розильде просто необходимо во что‑то играть, так они устроены. Разве ты этого не замечал?
– Да, но сказать, что хочешь кого‑то соблазнить? Ведь такие слова не говорятся в шутку?
Я видела, что Арильд уязвлен до глубины души. Он сильно разочаровался в Карле. Мне было жаль его, но все же я не могла сдержать улыбки. Он был так простосердечен… Что же сказать, чтобы он понял?
– Послушай, Арильд. В этом не было ничего серьезного. Они просто развлекались, вот и все.
– Но… Как ты можешь говорить такое? Не понимаю.
– Это наверняка была какая‑то пьеса. Они разыгрывали любовную сцену. У них обоих есть свои развлечения, разве ты не знаешь?
– Нет.
– В любом случае это так. Но они не относятся к ним всерьез, Карл сам мне говорил. Они просто играют. Он считает, что иногда это можно себе позволить. И ничего плохого тут нет.
Огонь в камине разгорелся. Арильд сидел ко мне в профиль, не отрываясь глядя на пламя, и молчал.
– Розильда и Карл во многом похожи. Ты никогда об этом не думал?
Он покачал головой, и я продолжила:
– Даже очень похожи. Они всегда понимают друг друга. Но им стоило бы помнить, что другие могут их не понять.
Арильд повернулся лицом ко мне. Он был очень серьезен.
– Все равно это не укладывается у меня в голове, Берта. А ты сама что об этом думаешь?
Я не знала, что ответить. Его глаза смотрели строго и грустно. Я уставилась в огонь и молчала.
– Помнишь письмо, которое я написал тебе зимой? О том, как я поцеловал руку Карла? Это была игра, которую я больше никогда не повторю. Это смертельно опасно. Игры Карла и Розильды никогда не будут настолько опасны. Но ведь они играют своими чувствами. Зачем?! Ведь они могут быть так счастливы, если захотят! Для них нет препятствий. Нет запретов. Таких, как для меня.
Он смотрел на меня своими печальными глазами.
– Понимаешь, Берта, о чем я говорю?
Я кивнула и отвела взгляд. Не могла смотреть в эти глаза. Я‑то знала, что все как раз наоборот. Если есть какие‑то препятствия и запреты, то для Розильды, а не для Арильда. Но я не могла этого сказать. Мне было нечем его утешить, а врать я не хотела.
Сколько раз я пыталась внушить Каролине, что Арильд и Розильда могут пострадать из‑за ее постоянной игры с чувствами! Но она всегда говорила, что это лишь сближает их, делает их дружбу крепче и мне незачем вмешиваться в то, чего я не понимаю.
– Что с тобой, Берта? Я тебя расстроил?
– Нет‑нет…
Я поспешила сменить тему и спросила, как отнеслась к этой истории Леони. Он устало пожал плечами.
– Не знаю… Она ведь тоже влюблена в Карла. – И, криво усмехнувшись, добавил: Твой брат, похоже, настоящий сердцеед. До чего же вы с ним разные… – Он вздохнул и, помолчав, спросил: – Значит, ты вообще не представляешь, куда мог уехать Карл?
– Нет. Сначала я подумала, что он у нашей бабушки, но…
– А разве в таком случае она не сообщила бы вам?
– Не обязательно. Если ее попросить, она никому не скажет. Но я разговаривала с бабушкой перед тем, как приехать сюда. Я сказала, что буду в замке и увижусь с Карлом. Если бы он был у бабушки, она наверняка бы уговорила его дать о себе знать, чтобы я не ездила зря.
Снова зависло молчание. Я прервала его вопросом:
– А что было потом? Зачем Карл приходил к Вещей Сигрид? Амалия сказала, что он исчез после разговора с ней.
Арильд кивнул. Да, Карл собирался перебраться к Сигрид. Это было решено. Они встретились и обо всем договорились. Но на следующее утро Карл пропал. Сначала все решили, что он уже у Сигрид. Прошло больше суток, когда стало ясно, что он покинул замок. И ни у кого не было сомнений, что он уехал домой.
– А кто‑нибудь видел Карла после его встречи с Сигрид?
– Да, конечно. Вечером мы, как обычно, пили чай. Разошлись около одиннадцати. Карл выглядел вполне довольным. Он ничего не имел против переезда.
– Значит, что‑то случилось ночью?
Арильд задумался.
– Возможно… Но что это могло быть?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Арильд ушел, а я так и не смогла уснуть. В голове крутились всякие мысли. Я не могла дождаться, когда пройдет эта ночь, и, как только начало светать, поднялась с постели, чтобы пройтись по замку, пока все еще спали. Когда я одна, мне обычно лучше думается, а в такой ранний час мне вряд ли могли помешать.
Как только часы пробили четыре, я вышла из своей комнаты. В замке было тихо и пусто. В это время спали даже слуги. Но, проходя мимо окна в большой зале, я взглянула вниз и увидела, как входная дверь открылась и во двор осторожно выскользнула девушка. Это была Леони. С ней был Помпе. Она выглядела встревоженной, постоянно оглядывалась на окна замка – боясь, вероятно, что ее может увидеть София. Не желая ее пугать, я отпрянула от окна. Леони слишком впечатлительна. И вчера она была такой несчастной, так страдала из‑за Софии… Мне было жаль ее.
Но, может, я неправильно сделала, что спряталась? Вдруг ей совсем не хотелось быть сейчас одной? Вчера за ужином она смотрела на меня по‑дружески. А ведь раньше для нее существовал только Карл. Хотя ее неожиданный интерес к моей персоне мог объясняться тем, что я была «сестрой» Карла. Это тоже было не исключено.
Я снова осторожно выглянула в окно, чтобы увидеть, в какую сторону направилась Леони. Она была уже далеко – входила в лиственничную рощу. Но я знала тропинку и, выбежав из замка, поспешила следом за ней.
Через несколько минут я услышала ее голос. Она пела какую‑то французскую песенку, похожую на колыбельную. Голос был мягким, не таким натянутым, как вчера. Но звучал грустно.
Может, все‑таки не стоило ее беспокоить? Я не видела ее – она тоже не могла меня видеть, хотя и была где‑то совсем рядом. Я подумала, что лучше оставить ее в покое, и начала осторожно отходить, как вдруг из‑за большого камня показался Помпе. Он залаял, и на шум прибежала Леони. Увидела меня – и испуганно попятилась. Потом схватила Помпе за ошейник, повернулась ко мне спиной и пошла в противоположную сторону. Я осталась на месте. Сделав несколько шагов, она робко огляделась вокруг, будто проверяя, не иду ли я следом. Но, увидев, что я стою, вернулась.
Утро было чудесным. Легкие облачка плыли над верхушками деревьев. Звонко щебетали птицы, и на прогалине, как звезды на темном небе, белели подснежники.
Леони была метрах в двадцати от меня. Она даже не поздоровалась со мной. Лишь неподвижно стояла, не сводя с меня глаз. Помпе тоже не шевелился, разве что поводил ушами. Одну руку Леони неуклюже прижимала к сердцу, точно пытаясь не дать ему вырваться из груди.
– Доброе утро, Леони, – сказала я.
Прошло еще несколько секунд. Наконец она кивнула и ответила на своем ломаном шведском:
– Добрый утро, Берта.
– Похоже, сегодня будет чудный день, – сказала я.
Вдруг она подбежала ко мне и быстро прошептала:
– Очень мало время… Здесь не долго. Там ждут… – Она показала рукой в сторону замка и добавила: Скоро проснуться… моя тетя…
– София?
– Да, София…
Она дышала возбужденно, как в лихорадке. Я попыталась успокоить ее, сказав, что за несколько минут ничего не случится, но она замотала головой.
– Нет, не долго… никогда нельзя долго…
И вдруг робкая улыбка тронула ее губы. Я улыбнулась в ответ. Мы посмотрели на Помпе, который вилял хвостом и радостно тявкал.
– Помпе очень нравится гулять меня, – сказала Леони.
– Да, он тебя любит, это видно.
Она ласково улыбнулась Помпе. Я предложила немного посидеть на солнышке, но Леони никак не могла успокоиться.
– Не знаешь, который время?
– Половина пятого. А когда обычно встает София?
– В разный час. Никогда не знать… Всегда в разный час…
Но когда я села на камень, покрытый мягким мхом, она подошла и села рядом. Я спросила, как долго она собирается пробыть в Замке Роз, и она нервно ответила:
– Долго. Может, всегда.
– Значит, тебе нравится в Швеции?
– В Швеции?
Она посмотрела на меня удивленно. Вопрос и в самом деле был глупым: что Леони видела в Швеции, кроме Замка Роз?
– То есть в замке, я хотела сказать.
– Да, хорошо. Очень хорошо. Спасибо.
И вдруг она начала говорить. Слова полились сплошным потоком, но на таком корявом шведском, что разобрать смысл было почти невозможно. Я попросила ее говорить на родном языке. Сама я по‑французски объяснялась неважно, но то, что сказала Леони, поняла довольно хорошо.
Она тотчас перешла на родной язык и торопливо рассказала все, что было на сердце. Почему она так испугалась, увидев меня. Дело в том, что в замке водилось привидение. Она спросила, знаю ли я об этом. Я покачала головой.
Она задумчиво кивнула. Сама она тоже ничего не замечала, хотя способна видеть то, чего не видят другие. О привидении ей рассказала София, которая сталкивалась с ним дважды. Леони казалось, что это, мягко говоря, странно: София совсем не походила на человека со способностями к мистике. И суеверной она тоже не была. Она не верила в Бога, хотя могла притвориться религиозной, когда считала нужным. Католичку Леони это возмущало до глубины души.
Я сказала, что не верю в привидения. Может, Софии оно просто приснилось? Нет, не приснилось! – возразила Леони. Софии никогда не снились сны, она была неспособна их видеть. Но за последнее время она дважды приходила ночью к Леони, мертвецки бледная, дрожащая и вне себя от ужаса. Она была в таком потрясенном состоянии, что проходило немало времени, пока к ней не возвращался дар речи, и она могла рассказать, что случилось. А именно, что в замке она видела призрак.
От волнения меня бросило в жар. Неужели София все‑таки проникла в комнаты Лидии и, столкнувшись с ней, решила, что это привидение?
– А где она его видела? – спросила я.
Выяснилось, что это было в башне – в той комнате, где Розильда хранила свои блокноты. София пошла туда, чтобы узнать, о чем Розильда говорила с Акселем Торсоном. Это касалось похорон Максимилиама. София хотела, чтобы они были достойными. Но, поскольку Аксель ни во что ее не посвящал, ей приходилось обо всем узнавать самой, – так объяснила Леони. Ей, по‑видимому, и в голову не приходило, насколько непорядочно было со стороны Софии рыться в блокнотах Розильды.
Я спросила, узнала ли София этого призрака.
Да, она его узнала. Это была ее покойная невестка, мать Арильда и Розильды. Софию было не так просто испугать. Окажись это привидение кем‑то незнакомым, ее бы это не так взволновало. Вообще‑то она не верила в призраков, да и не слышала никогда, чтобы они водились в замке. Так что все это было как гром с ясного неба. Неудивительно, что она пришла в такой ужас.
– А когда это случилось? – спросила я и получила ответ, что совсем недавно. А последний раз – сегодня ночью.
– Сегодня ночью?
Да, около полуночи София вбежала в комнату Леони абсолютно вне себя. Раньше она видела призрак на расстоянии, а в этот раз столкнулась с ним лицом к лицу. Прямо на пороге комнаты, где хранились блокноты. Это была Лидия Стеншерна! София и раньше это подозревала, а теперь знала наверняка! Лидия посмотрела ей прямо в глаза. Поэтому больше не оставалось никаких сомнений, что это действительно ее невестка. София всегда не любила эти глаза, их выражение, а взгляд у привидения был такой же, как у Лидии при жизни.
Теперь София хотела знать, видел ли привидение кто‑нибудь еще. Она попросила Леони выяснить это. Но очень осторожно. Она взяла с Леони слово, что та не проговорится об этой истории.
Леони испуганно прижала ладонь ко рту. Боже мой!.. Она же только что нарушила свое обещание! А ведь она всегда умела молчать!
Я успокоила ее. Мне можно доверять. Я никому не скажу.
Она благодарно сжала мою руку. София так напугала ее, что, увидев меня в роще, она подумала, что это и есть то самое привидение. Но потом, конечно, узнала меня.
Мне пришлось несколько раз обещать Леони, что я никому ничего не скажу. Я и не собиралась этого делать. Но с Акселем Торсоном я должна была поговорить. В прошлый раз, когда я была здесь на Пасху, он утверждал, что Лидия в замке появляется редко и в любом случае из своих комнат не выходит. Теперь, стало быть, все изменилось. За короткое время София встретила ее дважды. И Розильда тоже ее видела.
Зачем Софии понадобилось знать, не видел ли призрака кто‑нибудь еще? Впрочем, это понятно. Человек она недоверчивый и, даже если сейчас перепугана, все равно попытается досконально во всем разобраться. И тогда может произойти все что угодно. Поэтому Лидию необходимо было предупредить.
Леони погладила Помпе и вздохнула. Сказала, что ей пора, и все же не уходила. Я подумала, она хочет еще что‑то добавить, и не ошиблась. Покраснев и глядя в сторону, она спросила на шведском:
– Карл?.. Вернуться назад?.. Нет?..
– Не знаю, Леони, не могу сказать.
Тогда она поинтересовалась, не передавал ли он ей привет и, услышав, что приветов не было ни для кого, прижалась щекой к шее Помпе и спросила – как я считаю, должна ли она передать привет ему.
– Это тебе решать, – ответила я.
Она неуверенно посмотрела на меня, взяла Помпе за поводок и зашагала прочь.
– Пока, Берта.
Но через несколько метров, не оглядываясь, крикнула:
– Тогда я не передавать ему привет? Нет?..
Я не поняла, вопрос это или утверждение, и не ответила. Помпе во всю прыть помчался к замку, таща ее за собой. А я тем временем отправилась к Акселю Торсону, но его, увы, не оказалось ни дома, ни поблизости. Тогда я пошла к Розильде – побеседовать с ней перед завтраком.
Как только я вошла, она нетерпеливо протянула мне блокнот, где была изложена ее версия «сцены соблазнения». Это было длинное, подробное описание и – конечно, как я и подозревала, – просто игра. Оно начиналось с небольшого вступления:
«Со мной всегда так бывает: когда у меня горе, я чувствую сильную потребность в чем‑то романтическом. Только Карлос по‑настоящему понял это и мог меня поддержать. При этом мы ни в малейшей степени не обижали и не ранили друг друга».
Дальше следовал детальный рассказ о том, как все произошло. Они условились встретиться около полуночи в зеркальной зале. Время от времени они встречались там, чтобы разыгрывать перед зеркалами маленькие сценки. Иногда их придумывал Карл, иногда – она сама. Поскольку она говорить не могла, ее реплики произносил Карл. Это было не так просто, но с каждым разом получалось все лучше и лучше. В этот раз сценку написала Розильда. Она хотела опробовать свою идею с соблазнением. Смысл был в том, что она, немая, будет играть так обольстительно, что Карл не выдержит и произнесет те самые злосчастные слова.
Розильда во всем винила только себя. Ведь она подозревала, что София шпионит за ними. Она даже слышала крадущиеся шаги в коридоре перед залой, но продолжала играть, просто чтобы подразнить Софию. Она вдруг почувствовала, как внутри поднимается жуткий протест, «кураж вдохновения», как она это назвала. Он придал ей смелости, но одновременно привел к таким серьезным последствиям, каких она не ожидала.
Теперь Розильда жалела, что поступила так опрометчиво. «К сожалению, иногда я веду себя безрассудно», – закончила она.
К моему удивлению, она ничего не спросила о Карлосе; Кажется, она была уверена, что он уехал ненадолго и скоро вернется.
Когда я прочла ее «признание», она забрала блокнот и начала писать. Но теперь уже о своем отце. В отличие от Карлоса, он никогда не вернется. Именно об этом, а не о моем «брате» горевала Розильда.
Она показала мне маленькую открытку от Максимилиама. Открытка была отправлена накануне, а может, и в тот самый день, когда он погиб. Он писал, что скучает. Как только осада закончится, он приедет домой, навсегда. Это была последняя весточка от него.
За столько лет военной службы с ним никогда ничего не случалось. Но вот он решил выйти в отставку – и погиб. В самом последнем сражении.
Я отмстила, что Арильд и Розильда были заодно в том, что касалось останков их отца. Арильд считал, что отец пожелал бы остаться на поле битвы вместе со своими павшими солдатами. Его могила должна быть там, где он погиб.
Розильда была с ним согласна. На месте отца они оба пожелали бы того же и поэтому решили сделать все, чтобы отца не похоронили в «мерзком семейном склепе». Тем более что гроб их матери был пуст.
Я поняла, что их постоянно мучили эти мысли.
В довершение всего София начала приготовления к панихиде – спектаклю, в котором она, несомненно, отводила себе главную роль.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Аксель Торсон уже знал, что Лидия в замке. Но о том, что София видела ее, слышал впервые. Последние несколько недель Лидия появлялась в замке довольно часто. Узнав о гибели Максимилиама, она сразу же поняла, что это может означать для ее детей. Конечно, София постарается все прибрать к рукам. Поэтому Лидия хотела быть рядом, когда тело Максимилиама привезут домой.
– Только тогда можно будет говорить о каких‑либо переменах, – сказал Аксель. – Но они действительно могут оказаться серьезными.
Я разыскала его, и мы пошли немного прогуляться.
Он прекрасно понимал: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Лидию кто‑нибудь разоблачил. Особенно если это будет София. Такого унижения Лидия не перенесет. Она сама, по доброй воле, должна выйти и открыться детям. Но чем дольше она тянула со своим решением, тем опасней это становилось.
С Софией шутки плохи. Хотя, пока судьба Максимилиама оставалась неясной, возможностей у нее было немного. Она отдавала себе в этом отчет и злилась из‑за того, что все так долго тянется.
– Скорей всего, барон погиб, – сказал Аксель. – Но до сих пор мы не знаем этого наверняка. Не нужно забывать, что пока он числится пропавшим. Так что официально барон Стеншерна жив.
– Но Розильда говорит, что со дня на день могут привезти его останки.
Аксель остановился, покачал головой.
– Точно этого никто не знает. И вот что я тебе скажу, Берта. Я ничего не собираюсь делать для того, чтобы это случилось скорей. Палец о палец не ударю. При нынешних обстоятельствах чем дольше это тянется, тем лучше. Лидия должна успеть объявиться до того, как его привезут.
– Но как вы думаете, почему Лидия до сих пор колеблется? Она ведь не отказалась от своего намерения?
Он не знал. Разумеется, больше всего Лидия боялась встречи с Розильдой. Перед немой дочерью она чувствовала самую большую вину. Иногда ему казалось, что она вот‑вот решится, но страх все же пересиливал. Акселя очень беспокоило, что она не сказала ему о том, что столкнулась с Софией. О столь серьезном происшествии она должна была тотчас ему сообщить.
Если у Софии появится хоть малейшее подозрение – все пойдет прахом. Она не успокоится, пока не выведает все до конца. А потом начнет действовать. Она наверняка попытается объявить Лидию умалишенной и упрятать ее в сумасшедший дом. Тут было о чем тревожиться. Аксель должен был немедленно поговорить с Лидией. Сейчас ей лучше держаться подальше от Замка Роз. А когда наконец настанет решающий день, он вызовет ее телеграммой.
Он не понимал, что интересного для Софии могло быть в блокнотах Розильды. Я рассказала о том, что узнала от Леони. Что София хочет прочитать ее разговоры с Акселем о похоронах Максимилиама. Но Аксель уверил меня, что ничего подобного с Розильдой не обсуждал.
– Чего ради я стал бы об этом говорить? Обсуждать‑то пока нечего. Никто ведь точно не знает, что будет.
Аксель догадывался, чего хотела София, но сказал, что она будет разочарована. То, за чем она охотилась, было давно и надежно спрятано. Он не объяснил, что это было, а я, естественно, не стала спрашивать.
– А дверь в эту комнату нужно держать на замке! – сказал он. – Предупрежу Розильду, пусть запирает.
Но Розильда не желала держать свои слова взаперти, как она выражалась. Она считала, что это мелко и недостойно. Когда я сказала об этом Акселю, он покачал головой и вздохнул.
– Да, у каждого свои идеи. Тут уж ничего не поделаешь.
Я поняла, что Аксель хочет вернуться к своей работе, но он пока ни словом не обмолвился о моем «брате». А мне нужно было знать, что ему известно об исчезновении Каролины, и я без обиняков спросила его об этом. Однако он ничего не знал и не имел к этому никакого отношения. Все произошло слишком быстро и неожиданно.
– Карл мне ничего не говорил. Он вообще к нам не заглядывал перед тем, как уйти из замка. Так что Вера тоже ничего не знает.
– А Сигрид? Я могу с ней встретиться, как вы думаете?
– Конечно. Я спрошу ее, если хочешь.
– Спасибо. Послезавтра я уезжаю, и хотела бы успеть с ней поговорить.
Аксель обещал устроить встречу как можно скорее, и на следующее утро, на второй день Троицы, я получила от Вещей Сигрид приглашение на чай. Меня ждали к трем часам.
Она приняла меня в своей мастерской, находившейся в одной из башен. Сигрид всегда вставала в восемь, и к тому времени, когда я пришла, она проработала уже полдня, но совсем не выглядела уставшей. Скульптура, которую она сейчас лепила, стояла на вращающейся подставке посредине комнаты. Она была накрыта простыней.
Последний раз я видела Вещую Сигрид в прошлом году, на большом приеме в честь ее дня рождения.
Тогда же я увидела ее картины, которые она написала раньше – до того, как ослепла. Они произвели на меня неизгладимое впечатление. Так же как и она сама.
Сигрид встретила меня в просторном балахоне до пят, какие носят художники. На голове у нее был берет со сверкающей пряжкой и ярко‑голубым пером. Выглядела она фантастически! Хорошо, что она не видела меня, такую невзрачную.
Взяв мои руки, она сказала, что помнит меня очень хорошо. Потом подвела к чайному столику, показала на стул и предложила сесть. Никогда бы не поверила, что она слепая. Двигалась она быстро и уверенно. И даже чай разлила сама, отослав служанку.
Пока она занималась чаем, я рассматривала ее руки. Она их явно не щадила. Несмотря на кажущуюся хрупкость, это были руки труженицы, от них веяло энергией и силой. И надежностью.
Она села за стол напротив меня и посмотрела мне прямо в глаза. Трудно было представить, что она ничего не видит. Скорее было такое чувство, будто она видит меня насквозь.
Однажды Арильд сказал, что Вещая Сигрид умеет «рисовать тишину». Вообще‑то раньше она была глухой, и, что удивительно, слух вернулся к ней тогда, когда она ослепла. Арильд объяснял это так: человек с такой невероятной силой воли, как у нее, не должен пользоваться всеми чувствами одновременно. Если бы она могла и слышать, и видеть, она бы попросту сожгла себя.
– Ну, что ты скажешь, удалось мне уловить тишину? – спросила она с улыбкой.