Я улыбнулась и потрогала фотографию, пробежав кончиками пальцев по ней, как это делают слепые, ища скрытые подсказки. Я провела пальцами по кончикам моих волос, по лицу. На фотографии мне было некомфортно, но в тоже время я светилась. Так, как будто я хранила какой-то секрет, что придавало мне очарование. Мой роман был опубликован, да, но было здесь что-то ещё, что-то большее. Я присмотрелась и увидела, что я была одета в свободное платье, моя грудь набухла, и то, как я держала руку на животе.
Воспоминания появились из ниоткуда: я позирую, передо мной фотограф у штатива, журналистка, с которой мы обсуждали мою работу, вертится на кухне. Она спрашивает, как всё идёт, и мы в голос отвечаем: "Хорошо!"
И смеёмся.
- Уже осталось недолго, - говорит он, меняя плёнку.
Журналистка подкуривает сигарету и спрашивает не разрешение, а есть ли пепельница. Я почувствовала раздражение, но лишь слегка. Дело в том, что я и сама хочу курить, но я бросила, когда узнала...
Я снова посмотрела на фотографию. И в этот момент я знала точно, на ней я беременная. Мысли на мгновение замерли в голове, а затем начали бешено скакать, обгоняя друг друга. Но споткнулись об остроту осознания фактов. Мало того, что я носила ребёнка в тот момент, когда фотографировалась в столовой, но, я точно знаю, я была счастлива.
Бессмыслица. Что случилось? Ребёнок должен быть. Сколько ему лет? Восемнадцать?
Девятнадцать? Двадцать?
"Но ребёнка же нет, - подумала я. - Где мой сын?"
Я почувствовала, что мой мир снова накренился. Это слово: сын. Я ведь сказала это с полной уверенностью. Каким-то образом, где-то глубоко внутри я знала, что ребёнок, которого я носила, мальчик.
Я схватилась за край кресла, пытаясь успокоиться, и вдруг ещё одно слово всплыло из глубин сознания и взорвалось.
|
|
Адам.
Мой мир перевернулся. У меня был ребёнок. Мы назвали его Адамом.
Я встала, и пакет с книгой соскользнул на пол. Мои мысли скакали, как сумасшедшие, энергия, переполнявшая меня, нуждалась в выходе. Его не было в альбоме в гостиной. Я знала это. Я бы запомнила, если бы видела фотографию своего ребёнка, когда листала его сегодня утром. Я бы спросила Бена, кто он такой. Я бы написала об этом в дневник. Я засунула вырезки обратно в конверт с книгой и побежала вниз.
Я стояла в ванной перед зеркалом. Я, даже не взглянув на своё отражение, смотрела на фотографии вокруг зеркала, фотографии из прошлого, фотографии, с помощью которых я могла понять, кто я. Я и Бен. Я одна, Бен один. Мы вдвоём с другой парой старше нас, думаю, что это его родители. Я, намного моложе, завернутая в шарф, глажу собаку и улыбаюсь счастливой улыбкой. Но нигде нет Адама. Нигде нет ребёнка. Нигде нет фотографий его первого дня в школе, соревнований и праздников. Нет его фотографии, где
он строит замки из песка. Ничего. Бессмыслица. Несомненно, такие фотографии хранит каждый родитель. Они должны быть здесь. Я приподняла фотографии, чтобы посмотреть, нет ли под ними ещё одного слоя истории. Там ничего не было. Ничего, кроме бледно- голубой плитки на стене и гладкого стекла зеркала. Пусто.
Адам. Его имя крутилось у меня в голове. Я закрыла глаза, и ко мне пришло ещё несколько воспоминаний. Они резко обрушивались на меня, мгновения сверкая всеми красками, а затем исчезали, вызывая следующие.
|
|
Я увидела Адама, его светлые волосы, которые, я знала, однажды превратятся в коричневые, футболка с человеком-пауком, которую он носил до тех пор, пока её не выбросили, когда она стала слишком мала ему. Я видела его, спящего в коляске, и вспомнила, что тогда подумала, что он самый идеальный ребёнок на свете, самое идеальное, что я когда-либо видела в своей жизни. Я видела его, катающего на голубом трёхколёсном велосипеде, и я откуда-то знала, что мы подарили его Адаму на день рождение, и что он будет ездить на нём везде. Я видела его в парке. Он наклонил голову над рулём и улыбался, скатываясь по склону, а мгновением позже, шлёпнулся на землю, потому что велосипед наткнулся на что-то и вывернулся из рук. Я видела, как я держала его плачущего на руках, стирая кровь с его лица, как нашла его зуб на земле рядом с всё ещё крутящимся колесом. Я видела, как он показывал мне картину, которую нарисовал, голубое небо, зелёная трава и между ними бесформенные фигуры и крошечный домик... ещё я увидела игрушечного кролика, которого он везде носил с собой.
Я вернулась в настоящее, в ванну, в которой стояла, но снова закрыла глаза. Я хотела вспомнить его в школе или когда он был подростком, или увидеть его со мной или его с отцом. Но как только я попыталась систематизировать воспоминания, они затрепетали и исчезли, как пёрышко, которое подхватил ветер, меняет направление каждый раз, когда вы пытаетесь схватить его. Вместо этого я увидела, как он держит подтаявшее мороженое, потом его измазанное лакрицей лицо, потом, как он спит на заднем сидении машины. Всё, что я могла сделать, это наблюдать за теми воспоминаниями, которые сами приходили ко мне и так же быстро уходили.
|
|
Я собрала всю свою силу, чтобы не сорвать фотографии передо мной. Мне хотелось содрать их со стены в поисках доказательств существования моего сына. Вместо этого, словно опасаясь, что мои конечности откажутся мне повиноваться, я стояла совершенно неподвижно перед зеркалом, и каждый мускул в моём теле был напряжён.
Нет фотографий на каминной полке. Нет спальни подростка с постерами поп-звёзд на стене. Нет футболок в прачечной и среди белья для глажки. Нет рваных кроссовок в шкафу под лестницей. Даже если он уехал из дома, всё равно должно были остаться какие-нибудь признаки его существования. Какой-то след. Но в доме нет никаких признаков его существования. И вдруг по моей коже пробежал холодок, потому что я поняла, что всё указывает на то, что он вообще не существовал.
Не знаю, сколько я так стояла в ванной, глядя на стену. Десять минут? Двадцать? Час? В какой-то момент я услышала, как поворачиваются ключи во входной двери, потом,
как Бен вытирает ноги о коврик. Я не двигалась. Он зашёл на кухню, потом в столовую, и потом громко спросил, всё ли в порядке. Его голос был обеспокоенным, в нём появились нервные нотки, которых не было сегодня утром, но как только я ответила, что всё в порядке, услышала, как он вошёл в гостиную и включил телевизор.
Время становилось. В голове была пустота. За исключением одной мысли: «Мне
необходимо узнать, что случилось с моим сыном». И эта необходимость смешивалась со страхом того, что я могу узнать.
Я спрятала роман в гардеробной и спустилась вниз. Я стояла перед дверью гостиной. Я попыталась успокоить дыхание, но не смогла. Вместо этого я начала задыхаться. Я не знала, что сказать Бену. Как мне сказать, откуда я знаю про Адама. Если он спросит меня об этом, и что мне тогда ответить? Хотя это не имеет значения. Ничего не имеет значения. Ничего, кроме моего сына. Я закрыла глаза, и, когда почувствовала, что успокоилась, аккуратно толкнула дверь. Я почувствовала, как она заскользила по жёсткому ковру.
Бен не слышал меня. Он сидел на диване и смотрел телевизор, держа на коленях тарелку с половинкой бисквита.
Я почувствовала, что волна злости поднимается во мне. Он выглядел таким расслабленным и счастливым, улыбка играла на его губах, а потом он начал смеяться. Мне хотелось подбежать, схватить его и кричать до тех пор, пока он не расскажет мне всё, не расскажет, почему скрыл от меня мой роман, почему он спрятал доказательства существования моего сына. Я хотела потребовать вернуть мне всё, что я потеряла.
Но я знала, что из этого не выйдет ничего хорошего. Вместо этого, я закашляла тихим деликатным кашлем. Кашлем, которым я как будто говорила, что не хочу отвлекать его, но...
Он увидел меня и улыбнулся.
- Дорогая! - сказал он. - Вот и ты! Я вошла в комнату.
- Бен? - сказала я. Мой голос был напряжённым, как будто чужой. - Бен, мне нужно с тобой поговорить.
Его лиц стало беспокойным. Он поднялся и подошёл ко мне, тарелка соскользнула на
пол.
- Что такое, любимая? Всё нормально?
- Нет, - ответила я. Он остановился в метре или около того от меня, и протянул руки,
чтобы заключить меня в объятия, но я не сдвинулась с места.
- Что-то не так?
Я посмотрела своему мужу в лицо. Казалось, что он всё контролирует, как будто он уже привык к таким вспышкам истерии. Я не могла не произнести имя сына.
- Где Адам? - спросила я. У меня сдавило горло, и слова перешли в шепот. - Где он? Выражение лица Бена изменилось. Удивлённое? Шокированное? Он сглотнул.
- Говори! - сказала я.
Он взял мои руки. Я хотела оттолкнуть его, но не сделала этого.
- Кристина, - сказал он. - Пожалуйста. Успокойся. Я могу всё объяснить. Хорошо?
Я хотела сказать ему, что нет, совсем не хорошо, но ничего не сказала. Я спрятала лицо в складках его рубашки. Меня начало трясти.
- Скажи мне, - сказала я. - Пожалуйста, сейчас же.
Мы сели на диван, он в одном конце, я в другом, на таком расстоянии друг от друга, на котором мне сейчас хотелось с ним находиться. Мы говорили. Несколько минут. Часов. Не знаю. Я не хотела, чтобы он говорил, чтобы он снова повторял это, но он повторил.
- Адам мёртв.
Я вся сжалась, как моллюск в раковине. Его слова были острыми, как колючая проволока. Я подумала о мухе, которая сидела на ветровом стекле по дороге домой от бабушки. Он заговорил снова.
- Кристина, любимая. Мне очень жаль. Я разозлилась. На него.
"Ублюдок, - подумала я. - Хотя и знала, что это не его вина." Я через силу заговорила:
- Как?
Он вздохнул:
- Адам был в армии.
Я оцепенела. Всё отступило, осталась только боль и ничего кроме. Боль, которая сводилась к одной мысли. У меня был сын, о существовании которого я даже не знала. Мысли закрутились в голове. Абсурд. Что об этом подумает моя мама?
Бен заговорил снова, коротко и отрывисто.
- Он был морским пехотинцем. Его отряд был размещён в Афганистане. Он был убит. В прошлом году.
Я сглотнула. Горло стало сухим.
- Почему? - спросила я, а затем, - как?
- Кристина...
- Я хочу знать, - сказала я. - Мне нужно знать.
Он протянул руку, чтобы взять мою, и я разрешила ему, хотя и освободилась, когда он пододвинулся ближе.
- Ты хочешь знать всё?
Я разозлилась ещё сильнее. Я не могла с этим справиться. Злость и паника.
- Он мой сын!
Он отвёл взгляд к окну.
- Он ехал на бронированном автомобиле, - сказал он. Он говорил медленно, почти шепотом. - Они сопровождали взвод. На обочине дороги была бомба. Один солдат выжил. Адам и остальные - нет.
Я закрыла глаза, мой голос тоже перешёл в шепот:
- Он умер сразу? Он страдал? Бен вздохнул.
- Нет, - сказал он мгновение спустя. - Он не страдал. Говорят, что всё произошло очень быстро.
Я взглянула на него, но он не смотрел на меня. "Ты врёшь", - подумала я.
Я увидела Адама на обочине дороги, истекающего кровью, и постаралась избавиться от этой мысли, сконцентрировавшись на чём-нибудь другом, на пустоте. У меня начала кружиться голова. Вопросы. Вопросы, которые я не осмелилась задавать, потому что ответы на них, могли убить меня. Каким он был ребёнком, подростком, мужчиной? Были ли мы близки? Ссорились ли мы? Был ли он счастлив? Была ли я хорошей матерью? И как тот маленький мальчик, который ездил на пластмассовом трёхколёсном велосипеде, закончил тем, что был убит на другом конце света?
- Что он делал в Афганистане? - спросила я. - Почему там? Бен рассказал мне, что мы учувствовали в войне.
- Войне против террора, - сказал он, но я не поняла, что он имеет в виду.
Он сказал, была террористическая атака, ужасная атака на Америку. Были убиты тысячи людей.
- И что поэтому мой мальчик умер в Афганистане? - спросила я. - Я не понимаю...
- Всё сложно, - сказал он. - Он всегда хотел служить в армии. Он думал, что исполняет свой долг.
- Свой долг? Ты думаешь, что это именно то, что он делал? Свой долг? Почему ты не убедил его заниматься чем-нибудь другим? Чем угодно другим?
- Кристина, он этого хотел.
В какой-то жуткий момент я чуть не рассмеялась:
- Быть убитым? Этого он хотел? Почему? Я ведь даже не знала его.
Бен не ответил. Он сжал мою руку, жгучая как кислота слезинка покатилась по лицу, следом ещё одна, а потом ещё. Я вытерла слёзы, испугавшись, что потом меня будет не остановить. Мой мозг перестал работать, опустошённый, ушёл в небытие.
- Я его даже не знала, - произнесла я.
Позже Бен принёс коробочку и поставил её на журнальный столик.
- Я храню её наверху. В целях безопасности.
"Чтобы сохранить от чего?" - подумала я. Коробка была серого цвета, изготовленная из металла. В таких обычно хранят деньги и важные документы. Что бы там ни было, она должно быть опасна. Я представила диких животных, скорпионов, змей, голодных крыс, ядовитых жаб, невидимый вирус или что-то радиоактивное.
- В целях безопасности? - спросила я. Он вздохнул:
- Здесь вещи, на которые тебе лучше не натыкаться, когда ты будешь одна, лучше, если я тебе объясню всё сам.
Он сел рядом и открыл коробку. Внутри я не увидела ничего, кроме бумаг.
- Это Адам в детстве, - сказал он, доставая фотографии и протягивая мне одну из них.
Там же была моя фотография на улице. Я шла на камеру, с ребёнком, Адамом, в конверте у меня на груди. Я прижимала его к себе, но он повернулся и через плечо смотрел на того, кто фотографирует, его улыбка была беззубой копией моей.
- Ты сделал этот снимок?
Бен кивнул головой. Я снова посмотрела на фотографию. Она была потрёпанная, её края запачканные, цвета поблёкли, постепенно выцветая. Я. Ребёнок. Всё казалось нереальным. Я говорила себе, что я была матерью.
- Когда? - спросила я.
Бен посмотрел через моё плечо.
- Тогда ему было шесть месяцев. Значит, это примерно 1987 год. Мне было 27. Так давно. Целая жизнь моего сына.
- Когда он родился?
Он погрузил свою руку в коробочку снова, и дал мне листок бумаги.
- В январе, - ответил он. Лист был выцветшим и хрупким. Свидетельство о рождении. Я, молча, прочитала. Его имя было там. Адам.
- Адам Уиллер, - прочитала я вслух. Для Бена и себя.
- Уиллер - моя фамилия, - сказал он. - Мы решили ему дать моё имя.
- Конечно, - ответила я и поднесла лист к лицу. Он был слишком лёгким, чтобы содержать информацию такого значения. Я бы хотела впитать его в себя, чтобы он стал моей частью.
- Вот, - сказал Бен. Он взял листок и сложил его. - Вот ещё фотографии. Хочешь посмотреть их?
Он дал мне ещё несколько фотографий.
- Их осталось совсем мало, - сказал он, когда я посмотрела на него. - Практически все потеряны.
Звучало так, будто их оставили в поезде или отдали незнакомцам на хранение.
- Да. Я помню. У нас был пожар, - сказала я, не подумав. Он изумленно посмотрел на меня, его глаза сузились.
- Ты помнишь? - спросил он.
Теперь я не была уверена. Сказал ли он мне о пожаре этим утром или в какой-то другой день? Или я прочитала об этом в дневнике после завтрака?
- Ты сказал мне об этом.
- Разве?
- Да.
- Когда?
Когда это было? Было ли это тем утром или несколько дней назад? Я подумала о своём дневнике, вспомнила, что прочитала, когда он отправился на работу. Он сказал мне о пожаре, когда мы сидели на Парламентском холме. Я могла бы и рассказать ему о своём дневнике, но что-то остановило меня. Он не показался мне таким уж счастливым от того, что я вспомнила что-то.
- Перед тем как ты пошёл на работу. Когда мы смотрели альбом. Должно быть так.
Он нахмурился. Я себя ужасно чувствовала, солгав ему, но не думаю, что я бы справилась с раскрытием ещё одного секрета.
- Как бы я ещё узнала?
Он в упор смотрел на меня.
- Ты права.
Я на мгновение замолчала, глядя на фотографии в руках. Их было чертовски мало, и я видела, что в коробочке больше нет. Неужели это всё, что может описать жить моего сына?
- Как начался пожар? - спросила я. Часы на каминной полке зазвонили.
- Это было два года назад. В нашем старом доме, в котором мы жили, до того как переехали сюда.
Интересно, он имел в виду тот дом, в котором я была.
- Мы тогда потеряли много вещей. Книги, бумаги. И всё в таком духе.
- Но как он начался? - спросила я.
На минуту он замолчал. Его губы начали шевелиться, и в конце он выдал:
- Это был несчастный случай. Просто несчастный случай.
Интересно, что он не договаривал мне. Неужели я оставила непотушенную сигарету, может быть, забыла вынуть из розетки утюг или поставила пустой чайник? Я представила себя кухне, на которой была позавчера, туже бетонную столешницу и белые шкафчики, но несколько лет назад. Я увидела, как стою над шипящей фритюрницей, встряхивая проволочную корзину, в которой лежит нарезанный картофель, и наблюдаю, как он всплывает на поверхность перед тем, как опуститься в масло. Я услышала телефонный звонок, вытерла руки о повязанный вокруг талии фартук и пошла в холл. И что потом? Загорелось масло, пока я отвечала на телефонный звонок, или я вернулась назад в гостиную или в ванну, забыв, что начала готовить обед?
Не знаю, и, возможно, никогда и не узнаю. Но это было мило со стороны Бена сказать
мне, что это несчастный случай. Домохозяйство таит в себе много опасностей, если у вас нет памяти, и другой муж мог указать на мои ошибки и недочёты, мог не устоять перед тем, чтобы не занять позицию морального превосходства.
Я дотронулась до его руки, и он улыбнулся.
Я пролистала фотографии. На одной - Адам, одетый в пластиковую ковбойскую шляпу и жёлтый шейный платок, прицелился пластиковым ружьём в человека за камерой. На другой
- он был несколькими годами старше, его лицо стал тоньше, а волосы начали темнеть. Он был одет в рубашку, застёгнутую до шеи и в детский галстук.
- Эта снята в школе, - сказал Бен. - Для личного дела. Он показал на фотографию и засмеялся:
- Смотри. Какая жалость. Фотография испорчена.
Резинка от галстука была видна из-под воротничка. Мои пальцы пробежали по фотографии. "Она не испорченная, - подумала я. - Она идеальная".
Я попыталась вспомнить своего сына, попыталась увидеть, как стою перед ним на коленях с галстуком на резинке в руках или расчёсываю волосы, или вытираю кровь с разбитой коленки. Но ничего не получилось. У мальчика на фотографии был похожий на мой рот, а глаза отдалённо напоминали глаза моей матери, но с другой стороны он мог быть и посторонним человеком.
Бен вытащил ещё одну фотографию и дал её мне. На ней Адам был немного старше, лет семи.
- Как ты думаешь, он похож на меня? - спросил он.
Он был одет в шорты и белую футболку, а в руках держал футбольный мяч. Его волосы были короткими, пропитанные потом.
- Возможно, немного, - ответила я.
Бен улыбнулся, и мы продолжили смотреть фотографии. В основном это были фотографии мои с Адамом и редкие фотографии, где он был один. Должно быть, Бен сделал большинство из них. На нескольких он был с друзьями. На одной - он на вечеринке с парой в костюме пирата с картонным мечом в руке. На другой - он держит маленькую чёрную собаку.
Среди фотографий лежало письмо. Оно было написано голубым карандашом и адресовано Санта Клаусу. Отрывистые буквы плясали на бумаге. Он хотел велосипед или щенка и обещал вести себя хорошо. Оно было подписано, и он добавил свой возраст. Четыре.
Не знаю, почему, но когда я читала, мой мир, казалось, рухнул. Горе гранатой разорвалось в груди. До этого я чувствовала себя покойной, не счастливой, не даже смирившейся, а спокойной, и сейчас это спокойствие исчезло, как будто испарилось. И оказалось, что под этим напускным спокойствием, я была очень уязвимой.
- Извини, - сказала я, возвращая Бену пачку фотографий. - Я не могу. Не сейчас.
Он обнял меня. Тошнота начала подступать к горлу, но я подавила её. Он говорил, чтобы я не волновалась, что всё будет в порядке, напоминал, что он здесь, со мной и всегда будет со мной. Я прижалась к нему, и так мы и сидели, покачиваясь. Я оцепенела, полностью удалившись из комнаты, в которой мы сидели.
Я видела, как он принёс мне стакан воды, как закрыл коробку с фотографиями. Я всхлипывала. Я видела, что он тоже расстроен, но всё же в выражении его лица было и что- то другое. Это могло быть смирение или принятие, но не шок.
С содроганием я поняла, что он уже всё это делал. Его горе не ново. У него было время,
чтобы переспать с ним, оно стало частью его сознания, оно не обрушилось на него внезапно, словно скала.
Лишь моё горе свежо каждый день.
Я извинилась, пошла наверх к гардеробной и записала всё. Все эти вырванные моменты. Стоя на коленях перед шкафом или опираясь на кровать, я писала, лихорадочно. Я почти не задумывалась, что пишу, слова лились из меня потоком. Страницы, страницы. Я снова здесь, в то время, как Бен думает, что я отдыхаю. Я не могу остановиться. Мне хочется записать абсолютно всё.
Интересно, я писала свой роман так же, слова так же лились потоком? Или это было медленнее, более обдумано? Хотелось бы мне вспомнить.
Я спустилась вниз и сделала нам по чашке чая. Когда я наливала молоко, я подумала о том, сколько, должно быть, раз я готовила еду для Адама, перетирала овощи, выжимала сок. Я отнесла чай Бену.
- Я была хорошей матерью? - спросила я, передавая ему чашку.
- Кристина...
- Мне нужно знать. Как я справлялась с ребёнком? Он должен был быть совсем маленьким, когда... со мной произошёл несчастный случай?
Он прервал меня:
- Ему было два. Ты была замечательной мамой. До несчастного случая. Потому, ну...
Он замолчал, оставшаяся часть предложения повисла в воздухе, и отвернулся. Я задумалась над тем, что он недосказал, что он думал, лучше не говорить мне.
Я уже знала достаточно, чтобы заполнить пробелы. Может быть, я и не могла вспомнить то время, но я могла представить его. Я вижу, как каждый день напоминаю себе, что я замужем и мать, говорю себе, что мой муж и сын приедут ко мне в гости. Я могла представить, как здороваюсь с ними каждый день, как будто никогда прежде с ними не встречалась, немного сдержано или просто смущённо. Я могла понять, какую мы испытывали боль. Мы все.
- Ничего, - сказала я. - Я понимаю.
- Ты не могла сама о себе заботиться. Ты была слишком больна. Ты не могла оставаться одна, даже на несколько минут. Ты могла забыть, что ты делала. Ты могла заблудиться. Я волновался, что ты можешь начать набирать ванну и оставить воду незакрытой или попытаться готовить еду и забыть об этом. Это было слишком для меня. Поэтому я оставался дома и присматривал за Адамом. Моя мама помогала. Но каждый вечер мы приходили к тебе, и...
Я взяла его руку.
- Извини, - сказал он. - Просто очень тяжело думать о том времени.
- Я знаю. Знаю. А что на счёт моей мамы? Она помогала? Ей нравилось быть бабушкой? Он кивнул и обвёл комнату глазами.
- Она умерла, да? - спросила я. Он сжал мою руку:
- Она умерла несколько лет назад. Сочувствую.
Я была права. Мой мозг начал закипать, как будто не мог обработать ещё больше горя, ещё больше моего закодированного прошлого, но я знала, что проснусь завтра и не вспомню ничего.
Что мне написать в дневнике, что поможет мне пережить завтрашний день,
послезавтрашний день и все остальные дни? Изображения плыли передо мной. Женщина с красными волосами. Адам в армии. Имя пришло непрошено. Что подумает Клэр? Вот оно. Имя моей подруги. Клэр.
- А Клэр? - спросила я. - Моя подруга Клэр? Она ещё жива?
- Клэр? - спросил Бен. Какое-то время он выглядел недоумённо, а потом его лицо изменилось. - Ты помнишь Клэр?
Он выглядел удивленным. Я напомнила сама себе, что согласно дневнику, прошло несколько дней с тех пор, как я вспомнила её на вечеринке на крыше.
- Да. Мы же были подругами. Что с ней произошло?
Бен грустно посмотрел на меня, и я на мгновение похолодела. Он говорил медленно, но то, что он сказал, оказалось не настолько плохо, как я боялась.
- Она уехала. Много лет назад. Думаю, около двадцати лет назад. Через несколько лет после того, как мы поженились.
- Куда?
- В Новую Зеландию.
- Мы поддерживаем связь?
- Какое-то время вы общались, но уже больше нет.
Это казалось невозможным. Моя лучшая подруга, о которой я написала, после того, как вспомнила её на Парламентском холме, и я чувствовала тоже ощущение близости, когда думала о ней сегодня. В противном случае, почему бы мне волноваться, что она думает?
- Мы поссорились?
Он колебался, и снова я почувствовала, что он раздумывает, что мне говорить, а что нет. Я понимала, что, конечно же, Бен знает, что меня расстроит. У него было много лет, чтобы выяснить, что я могу принять, а про что мне опасно говорить. В конце концов, это не первый наш разговор. У него была возможность попрактиковаться и научиться, как проложить маршрут, который не взорвёт картину моей жизни и не даст мне упасть.
- Нет, - сказал он. - Не думаю. Вы не поссорились. Либо ты мне об этом не говорила. Думаю, вы просто разошлись. И потом Клэр встретила мужчину, вышла замуж за него, и они переехали.
И тогда в моей голове всплыл образ. Клэр и я шутим, что никогда не выйдем замуж.
- Женитьба для неудачников! - она сказала, подняв бутылку красного вина к губам, и я согласилась, хотя и знала, что однажды я буду её подружкой невесты, а она моей, и мы будем сидеть в номере в отеле, одетые в органзу, потягивая шампанское, пока нам будут делать причёски.
Я почувствовала внезапный прилив любви. Хотя я едва что-либо помнила о времени, которое мы провели вместе, о нашей жизни, о наших моментах. Зная, что завтра это всё пройдёт, я почувствовала, что мы до сих пор связаны, что в какое-то время она была для меня всем.
- Мы были на их свадьбе? - я спросила.
- Да, - кивнул он, открывая коробку и копаясь в ней. - Здесь несколько снимков.
Это были свадебные фотографии, но не профессиональные снимки. Они были расплывчатые и тёмные, сделанные любителем. Беном, как я догадалась.
Я осторожно взяла первый снимок. Она была такой же, какой я её и представляла. Высокой, стройной. Пожалуй, даже красивее. Она стояла на вершине скалы, её платье просвечивалось, дул ветер, солнце садилось над морем позади неё. Я опустила фотографию
и посмотрела на остальные. На некоторых она была со своим мужем - мужчиной, которого я не узнала - а на других я была с ними, одетая в бледно-голубой шелк, и выглядела разве что чуть менее красивой. Это правда: я была подружкой невесты.
- А есть фотографии с нашей свадьбы? - я спросила. Он покачал головой.
- Они были в отдельном альбоме. Он сгорел. Ах, да, конечно. Пожар.
Я отдала ему фотографии. Было ощущение, будто я смотрю на чужую жизнь, а не на свою собственную. Я отчаянно хотела подняться наверх, чтобы написать обо всём, что я обнаружила.
- Я устала, - сказала я. - Мне нужно отдохнуть.
- Конечно, - он ответил и протянул руку. - Давай сюда.
Он забрал у меня пачку фотографий и положил их обратно в коробку.
- Я буду держать их в безопасности, - он сказал, закрывая крышку. И я пришла сюда к своему дневнику и написала всё это.
Полночь. Я в кровати. Одна. Стараюсь придать смысл всему, что сегодня произошло.
Всему, что я узнала. Не знаю, получится ли.
Я решила принять ванну перед ужином. Зайдя в ванную комнату, я закрыла за собой дверь и быстро взглянула на фотографии, расположенные вокруг зеркала, теперь рассматривая те, что пропустила. Я включила горячую воду.
Я поняла, что большинство дней вообще не помнила Адама, но сегодня он пришёл ко мне сразу, как я увидела всего лишь одну фотографию.
Эти фотографии выбраны так, чтобы я смогла понять, кто я такая, но не напоминали мне о том, что я потеряла?
Комната начала заполняться горячим паром. Я слышала мужа внизу. Он включил радио, и звуки джаза плыли ко мне, туманные и расплывчатые. Кроме этого, я слышала ритмичный стук ножа по доске. Он резал морковку, лук и перец. Готовил ужин, будто это был обычный день.
Для него это обычный день. Я наполнена горем, но не Бен. Я не виню его за то, что он не рассказывает мне каждый день про Адама, мою маму, Клэр. Я бы поступала так же. Эти вещи мучительны, и если я могу прожить день, не вспоминая их, тогда я буду избавлена от горя, а он от боли, которую это ему причиняет. Как соблазнительно, должно быть, для него молчать, и насколько же ему тяжело жить, сознавая, что я ношу эти зубчатые осколки памяти всегда, везде, будто крошечные бомбы, и в любой момент один из них может подняться на поверхность, и заставить меня пройти через всю эту боль, словно в первый раз, захватив его с собой.
Я медленно разделась, сложила одежду, положила её на стул рядом с ванной. Голая, я встала перед зеркалом и принялась рассматривать своё чужое тело. Я заставила себя взглянуть на морщины на коже, на обвисшую грудь. Я не знаю себя. Я не узнаю ни своё тело, ни своё прошлое.
Я подошла ближе к зеркалу. Они были везде, на животе, на ягодицах и груди. Тонкие, серебристые полоски. Зубчатые шрамы истории. Я не видела их раньше, потому что не искала. Я представила, как моё тело увеличивается в размере, как они становятся всё больше и больше, представила, желание, чтобы они исчезли. Теперь я рада, что они есть.