Дэвид Гилмор
Глава 1. Тайна возмужания [1]
Целостность вариаций в представлениях о
мужественности пересекает границы культур.
Томас Грегор. Беспокойные удовольствия
Действительно ли эта целостность пересекает культурные границы, как пишет Грегор? Всюду ли мужчины одинаковы в стремлении вести себя «по-мужски»? А если так, то почему? Откуда происходит требование, чтобы мужчины «были мужчинами» или «вели себя по-мужски», наблюдаемое в столь многих культурах? И почему мальчики и юноши столь часто подвергаются испытаниям и принудительной индоктринации, прежде чем их награждают статусом мужчин? В растущем потоке литературы по половому и гендерному ролевому поведению такие вопросы задаются не часто. И все же, учитывая современный интерес к исследованию сексуальных стереотипов, они должны быть рассмотрены, если мы хотим понять, что такое пол и каковы отношения между полами.
Вне зависимости от прочих нормативных разграничений все общества различают мужчин и женщин; все общества также вырабатывают и предписывают определенные роли полового поведения для взрослых мужчин и женщин. Довольно мало культур, в которых различается третий, промежуточный между мужским и женским пол; таковы бердаче среди шайенов, ханит среди омани и таитянские маху (всех их мы рассмотрим позже), но даже в этих редких случаях андрогинных гендеров индивид должен сделать выбор идентичности и подчиняться предписанным правилам полового разграничения. Вдобавок во многих культурах существуют эмоционально окрашенные идеалы, образы (которым нужно или не стоит подражать) традиционной мужественности и женственности, согласно им общество судит о ценности индивида как представителя конкретного пола, благодаря им же индивиды оцениваются в более общем моральном плане. Такие идеальные статусы и связанные с ними образы и модели поведения часто и для многих индивидов становятся как бы «якорями психики» или психологическими ориентирами, служащими основами самоуважения и представлений о самих себе.
Эти гендерные идеалы или образы-ориентиры различаются в разных культурах. И вместе с тем, как отмечали Грегор и другие (см., напр.: Brandes 1980; Lonner 1980; Raphael 1988), под поверхностью данных различий скрывается интригующее сходство культур совершенно отличных друг от друга в прочих отношениях. <…>
Но большинство антропологов и представителей других социальных наук, я думаю, согласится с тем, что поразительные совпадения в мужских и женских ролевых половых стандартах пересекают культурные границы вне зависимости от сходства или различия остальных социокультурных черт. Повторяющаяся особенность, интересующая меня больше всего, – это драматичность, с которой культуры создают одобряемые формы мужественности, то есть форма воплощения или «визуализации» мужских ролей. В частности, постоянно повторяется представление о том, что истинная мужественность отлична от простой анатомической принадлежности к полу, что она есть не естественное условие, наступающее автоматически по мере биологического созревания, а, скорее, неустойчивое или искусственно созданное состояние, которого юноши должны достичь, преодолевая могущественные силы противодействия. Эту повторяющуюся концепцию о том, что возмужание проблематично, что оно представляет собой критический рубеж, который юноши должны пройти путем суровых испытаний, мы обнаруживаем на всех уровнях социокультурного развития вне зависимости от остальных социально признаваемых ролевых позиций. Она встречается и у простейших охотников-собирателей и рыболовов, и среди крестьян, и в обществах со сложной городской организацией; ее мы находим на всех континентах и во всех природных условиях, среди воинственных племен и в таких обществах, членам которых не приходилось убивать себе подобных даже в припадке гнева.
<…>
Испытания мужественности: обзор
Прежде чем двигаться дальше, позвольте привести несколько примеров, иллюстрирующих проблематику возмужания. Первая наша остановка будет на острове Трак, небольшом атолле в южной части Тихого океана. Искусные рыбаки, жители атолла столетиями жили за счет даров моря, рыбача и ныряя в глубоких водах. По словам антропологов, живших среди них, тракцы-мужчины постоянно озабочены демонстрацией своей маскулинности, которую они рассматривают как качество, подверженное риску утраты. Для того чтобы постоянно поддерживать репутацию мужественности, мужчины должны быть готовы к рискованным предприятиям и иметь подобающие «сильные» или «мужские» (по выражению островитян) мысли. Соответственно они испытывают судьбу, отправляясь в утлых каноэ на рыбную ловлю в открытые океанские просторы или рыбача с острогой в водах, кишащих акулами. Если мужчины уклоняются от этих вызовов, их сородичи, мужчины и женщины, высмеивают их, сравнивая с женщинами и детьми. Находясь на суше, тракская молодежь в попытках приобрести репутацию настоящих мужчин принимает участие в субботних драках, напивается до бесчувствия и ищет любовных приключений. Если какой-либо тракский мужчина ведет себя не так, другой может бросить ему вызов: «Разве ты мужчина? Давай сразимся, и я возьму твою жизнь прямо сейчас».
Далеко от Трака обитатели греческого острова Калимнос в Эгейском море – также опытные мореходы, добывающие средства к существованию за счет коммерческого лова губок. Мужчины Калимноса ныряют на большую глубину без помощи специального снаряжения, использование которого они презирают. Ныряние, таким образом, превращается в опасную игру, и многие мужчины теряют здоровье и становятся калеками на всю жизнь. Но это не имеет значения: они доказали свою драгоценную мужественность, выказав презрение к смерти. Молодые ныряльщики, предпринимающие предосторожности, считаются женоподобными, высмеиваются и презираются своими «товарищами».
Это два морских народа. Но давайте переместимся во внутренние области «черной» Африки в поисках примера, где рыболовство заменяют пастушеские занятия. В Восточной Африке в целом ряде скотоводческих племен, таких как масаи, рендилле, джие и самбуру, мальчиков отнимают у матерей и подвергают накануне полового созревания кровавым обрядам обрезания, пройдя через которые они становятся настоящими мужчинами. Они должны подчиниться этим испытаниям, не дрогнув во время мучительной операции. Если мальчик не сдержит крика при обрезании его плоти, если позволит себе хотя бы просто закрыть глаза или отвратить взгляд от ножа, он будет обречен на жизнь, полную позора и недостойную мужчины, и весь его род будет заклеймен как воспитывающий слабаков. После этого испытания, имеющего весьма публичный характер, инициируемые юноши изолируются в специальных шалашах, построенных в дикой саванне. Там, предоставленные самим себе, они учатся задачам взрослой ответственности: уходу за скотом, набегам, искусству убивать и выживать в буше. Если долгое ученичество окажется успешным, они возвращаются в общину как мужчины и только тогда получают разрешение жениться.
Другой яркий пример можно найти в соседней Эфиопии: это амхара, семитоязычный народ сельских земледельцев. Они ревностно верят в образы маскулинности, называемые здесь ванд-нат (wand-nat). Эта концепция подразумевает агрессивность, выдержку и бесстрашные действия перед лицом смертельной опасности; она также требует никогда не отступать перед угрозой. Для того чтобы продемонстрировать свой ванд-нат, юноши амхара должны участвовать в состязаниях бичевания, именуемых бухе. Во время этих церемоний, в которых должны участвовать все здоровые юноши, во избежание утраты репутации, воздух наполнен свистом и звуками ударов бичей. Лица и уши участников окровавлены, тела покрываются красными кровоточащими рубцами. Любой признак слабости подвергается осмеянию. И как будто всего этого им мало, юноши амхара имеют обычай демонстрировать мужественность, покрывая свои руки шрамами от пылающих углей. Такими суровыми способами молодые люди актуализируют требовательные амхарские «идеалы маскулинности».
Важно отметить, что и таких тяжких испытаний все еще недостаточно для мужественных эфиопов. Кроме демонстрации выдержки и храбрости в состязаниях бухе, молодой человек должен еще публично доказать свою мужскую потенцию в ночь свадьбы, размахивая окровавленной простыней – свидетельством успешной брачной ночи перед собравшимися родичами. Помимо свидетельства о девственности невесты, эта церемониальная дефлорация служит для амхарского жениха своеобразным талисманом маскулинности. Доказательства мужественности амхарского и тракского мужчины в равной степени характеризует символика секса и насилия; мужская сила на поле сражения и в брачной постели должна быть продемонстрирована публично, запомнена и одобрена группой: в противном случае индивид – не мужчина.
В середине нашего кругосветного путешествия, в нагорьях Новой Гвинеи, прежде чем вступить в избранное общество «мужественных», мальчики подвергаются сходным испытаниям. Здесь их также отрывают от матери и подвергают серии жестоких маскулинизирующих ритуальных испытаний. Они включают бичевания, избиения и другие формы террора со стороны взрослых мужчин; мальчики должны выносить все это молча и стоически. Так же как в Эфиопии, ранится плоть и кровь течет ручьями. Жители нагорья верят, что без таких испытаний мальчики никогда не превратятся в мужчин и останутся слабыми, подобными детям. Настоящих мужчин делают, уверяют они, а не рождают.
Параллели
Конечно, есть ряд контекстуальных совпадений в нескольких последних примерах из приведенного до сих пор ряда. Амхара, масаев и горцев Новой Гвинеи, кроме культурного акцентирования мужественности, объединяет еще и то, что они – воинственные народы или были таковыми в недавнем прошлом. Кто-то может заметить, что кровавые ритуалы подготавливают юношей к высоко почитаемой роли воина, ожидающей их в будущем. На первый взгляд этот аргумент кажется справедливым: некоторые западные цивилизации также подвергают свою молодежь суровым испытаниям и инициациям, чтобы закалить их и подготовить к воинской карьере, такой, например, как в морской пехоте США. Но распространение испытательных ритуалов никоим образом не ограничивается воинственными культурами или кастами. Давайте обратимся к другому примеру.
Среди относительно мирных бушменов!кунг[2] юго-западной Африки статус мужчины – тоже награда, которую нужно завоевать, пройдя через испытания. <…> У них нет боевого оружия[3], и они не одобряют насилия (которое, тем не менее, изредка имеет место в их обществе). И, однако, в культуре, которая превыше всего ценит доброту нрава (gentleness) и сотрудничество, юноши должны заслужить право называться мужчинами, пройдя тест на мастерство и выносливость. Они должны в одиночку выследить и убить крупную антилопу, что требует смелости (courage) и упорства. Только после выполнения этой задачи их считают мужчинами и они могут жениться.
Другие примеры акцента на возмужании у неагрессивных народов можно найти в Новом Свете, в аборигенной Северной Америке. В невоинственном племени фокс из Айовы, например, «стать мужчиной» не так-то просто. Основанный на жестких стандартах достижения успеха в общественных и хозяйственных делах идеал настоящей мужественности, по словам Джиринга, это «Большое Невозможное» (the Big Impossible), чрезвычайный статус, которого могут достичь только немногие, обладающие необходимыми способностями. Другой индейский пример – тева из Нью-Мексико, известные также как индейцы пуэбло. Эти миролюбивые земледельцы, известные ныне неагрессивным характером своей культуры, прекратили воевать в прошлом столетии. И тем не менее они подвергают своих мальчиков суровым инициациям, прежде чем признать их мужчинами. В возрасте между 12 и 15 годами мальчиков тева забирают из семей, «очищают» в ходе соответствующих ритуалов, а затем их подвергают беспощадному бичеванию «духи качина» (их переодетые отцы). Каждого мальчика раздевают догола и бьют по спине четыре раза грубой плетью из юкки, что вызывает кровотечение и оставляет неустранимые шрамы. Подростки должны выносить это испытание бесстрастно, чтобы показать свою выдержку. Тева говорят, что этот ритуал превращает мальчиков в мужчин и что без него их мужественность оставалась бы под вопросом. После испытания «духи качина» говорят мальчикам: «Теперь вы мужчины... Из вас сделали мужчин». Хотя у девушек тева есть свои (не жестокие) инициации, параллельное представление о том, что девушки должны быть сделаны женщинами, отсутствует; для них нет «Большого Невозможного»; у тева, фокс и других рассмотренных ранее народов «женственность» приходит естественно и не требует вмешательства культуры, она предопределена наступлением менструального цикла и скорее отмечается ритуалом, чем индуцируется им. Нельзя также сказать, что столь суровые подтверждения маскулинной состоятельности ограничены исключительно примитивными или маргинальными по отношению к цивилизациям культурами. В городах Латинской Америки, например, по описаниям Оскара Льюиса, мужчина должен доказывать свою мужественность каждый день, отвечая на вызовы и оскорбления, и даже на смерть он должен идти «улыбаясь». В равной степени важно, наряду со стойкостью, храбростью и готовностью отстаивать честь своей семьи при малейшей провокации, вести себя адекватно требованиям к мужчине и в половой жизни и быть отцом многих детей. Такие требования к мачо характерны также для многих земледельческих и пастушеских народов, которые происходят из средиземноморской колыбели цивилизаций. На Балканах, например, категория «настоящего мужчины» очерчена четко. Настоящий мужчина это тот, кто много пьет, тратит деньги без счета, храбро дерется и кормит большую семью. Такими способами он демонстрирует свою «неукротимую мужественность», которая отличает его от более женственных «подделок» под настоящего мужчину. В восточном Марокко настоящих мужчин отличают от слабаков по критериям физической мощи и героических свершений в потасовках и сексуальном воспроизводстве; их мужественные деяния фиксируются в строках, распеваемых певцами на традиционных праздниках перед толпами народа, что делает из воспевания мужественности что-то вроде общественного праздника. Сходным образом бедуин египетской Западной пустыни противопоставляет «настоящих мужчин» слабакам, которые «не мужчины вовсе». «Настоящие бедуинские мужчины стойки, смелы и ничего не боятся. Такие мужчины утверждают свою волю любой ценой и отвечают на любой вызов, их главные атрибуты – жажда самоутверждения и мощная потенция». На другой стороне моря, на христианском Крите мужчины в деревенских кофейнях гордо распевают победные песни (пеаны) о своей мужественности, а их самовосхваление было охарактеризовано Майклом Херцфелдом как «поэтика мужественности». Критяне должны демонстрировать свое «мужское я» кражами овец, созданием больших семей, обыгрыванием других мужчин в азартные игры и превосходством над ними в разнообразных житейских навыках.
Примеры такой предписанной мужественности, превращенной почти в талисман, можно приводить почти бесконечно из самых разнообразных культурных контекстов. Почти у всех народов, знакомых антропологам, настоящая мужественность – это драгоценный статус, который можно утратить; он не сводится к простой констатации пола и возраста; это почетный образ, о котором мечтают мужчины и юноши и соответствия которому их культура требует как условия принадлежности к ней. Хотя элемент предписанности и необходимости постоянной защиты статуса мужественности варьирует в разных культурах, достигая максимума в южной Испании, Марокко, Египте и других средиземноморских традициях, в иных культурах «истинная мужественность» также часто обнаруживает внутреннюю уязвимость и необходимость постоянного публичного подтверждения. Ее основания ненадежны, они покоятся на жестких предписаниях активных действий во многих сферах: в ролях мужа, отца, любовника, добытчика, воина. Поскольку статус настоящего мужчины ограничен жесткими требованиями, всегда находятся мужчины, которые оказались не в состоянии ему соответствовать. Это негативные примеры: слабые мужчины; мужчины, которые «не мужчины», – в отношении к ним царит презрение, стимулирующее желание соответствовать блестящему идеалу.
Возможно, столь театрализованные способы достижения мужественности покажутся на первый взгляд странными. Но ни один из них не должен казаться совершенно незнакомым большинству англоязычных читателей, поскольку у нас тоже есть свои традиции мужественности, как в народной культуре, так и в литературе. Хотя мы, наверное, выбираем менее кричащие способы выражения по сравнению с амхарцами или тракцами, но тоже рассматриваем мужскую зрелость как искусственное состояние, как вызов, который должен быть принят и преодолен в жестокой борьбе с достаточно неопределенным исходом, даже если речь не идет о «Большом Невозможном».
В качестве примера давайте рассмотрим народ и социальную страту, далекие от тех, что были описаны выше: джентри современной Англии. В этой среде мальчики также подвергались сходным испытаниям на пути к своему возмужанию. Их так же, как в Восточной Африке и на Новой Гвинее, в нежном возрасте отрывали от дома и матерей и посылали на тяжкие испытания в довольно отдаленные места. Это были общественные школы-интернаты, где жестокая «проверка на прочность» включала физическое насилие и террор со стороны старших школьников и обеспечивала переход во «взрослое социальное состояние», которое, по мнению их родителей, не могло быть достигнуто иным путем. Предполагалось, что жесткое обучение прививало молодым оксбриджским аристократам самостоятельность и твердость духа, необходимые для управления Британской империей, и производило «готовую к служению элиту, сравнимую по жесткости стиля с японскими самураями». Даже здесь, в викторианской Англии, в культуре, не поощрявшей чрезмерную демонстративность, возмужание было искусственным продуктом, формируемым с помощью сурового обучения и испытаний.
Сходные идеи направляли деятельность учителей по обе стороны Атлантики, например в среде основателей движения бойскаутов. Провозглашаемой ими целью, как сформулировано в их памфлетах и руководствах, было «сделать из маленьких детей больших мужчин» путем поощрения «самостоятельного возмужания», из чего следует, что последнее не считалось приходящим само собой от природы. Навязчивая моральная маскулинизация в англоязычных странах выходила за пределы апелляции к фигурам простых смертных того времени и возводилась к самому Христу, который на рубеже столетий рассматривался как «человек высочайшего мужества», атлетичный и при необходимости агрессивный, а не «Принц-мира-любой-ценой». Английский публицист Томас Хыоз пространно писал в рапсодическом стиле о мужественности Христа (1879), в то время как его коллеги пытались изобразить христианство «сильной» или «мужественной» религией. Набожные и красноречивые английские протестанты громко провозглашали, что их сильная религия – антипод «изнеженной, рыхлой, увядающей женственности» англиканской церкви, как презрительно выразился Чарльз Кингсли. Мальчиков, веру, богов нужно было сделать мужественными – иначе они вызывали сомнение. Та же тема является сквозной для значительной части британской литературы того времени, особенно заметна она в творчестве Киплинга, как, например, в следующих строках стихотворения «Если»:
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, –
Земля – твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты – человек!
(Пер. С.Маршака)
Быть киплинговским Человеком (Мужчиной), предназначенным для великих свершений, – это больше, чем владеть Землей, – вот истинно имперская мужественность, созвучная задачам строительства империи. Та же тема героизма, похожая на формулу из стихотворения «Если», пронизывает многие аспекты культуры современного американского среднего класса. Возьмите, например, устойчивую разновидность литературы США: мужской Bildungsroman («роман воспитания»), описывающий обычно достижение высот возмужания под руководством умудренных опытом наставников на фоне постоянного страха перед угрозой неудачи. Эта тема сильнее всего выражена, конечно, у Эрнеста Хемингуэя, особенно в рассказах о Нике Адамсе, но ее можно найти и в творчестве таких писателей, как Уильям Фолкнер и Джон Дос Пассос, у таких эпигонов Хемингуэя, как Стадз Теркел, Норман Мейлер, Джеймс Дики, Фредерик Эксли, и у нового поколения – Роберта Стоуна, Джима Харрисона и Тома Макгвейна. Семена этой «школы мужества» в американской литературе были посеяны Папой Хемингуэем (если не считать Джека Лондона) и взращены далее его последователями; сейчас она представлена уже третьим или четвертым поколением и весьма сильна (ее феминистский обзор дается у Феттерли (1978)).
В современной американской литературе, кроме того, мужественность часто представлена в фабулах мифологического типа – наподобие Чаши Грааля, которой нужно завладеть после долгих и тяжелых испытаний. Вот, например, парадигматическое заявление Нормана Мейлера (1968): «Никто не рождается мужчиной; ты сам делаешь себя мужчиной, если достаточно хорош, если достаточно смел». Кроме повторения идей своих духовных предшественников, англичан и американцев, Мейлер артикулирует в этой формуле не отраженные на бумаге чувства и мысли бесчисленных тракцев, амхарцев, бушменов и многих других народов, которые имеют мало общего в культуре, кроме этого упорного «поиска подтверждения мужественности». Хотя многие из нас могут снисходительно улыбнуться, считая, что Мейлер выражается слишком театрально и патетично, он, тем не менее, затрагивает обнаженный нерв, пульсирующий во многих культурах, включая нашу. Озабоченность Мейлера – примета не одной только возрастной группы или страты американского общества. Поэт Леонард Кригель в своей книге размышлений об американской мужественности сформулировал эту мысль так: «В любом возрасте, не только в нашем собственном, мужественность было необходимо завоевывать» (1979: 14).
<…>