– За нашу дружбу! – подняла я тост, и Ленка с ликованием отсалютовала мне бокалом.
– За нашу дружбу на века! – подхватила она.
– Лен, – спросила я, отпив глоток, – тебе здесь нравится?
– Да уж всяко лучше, чем среди папуасов! – фыркнула она, подливая себе шампанского. – Тебе добавить?
– Пока не надо. Лен, а чем твой отец‑то занимается? Чем он вампиров привлек?
– Если б я сама знала! Он мне не рассказывает, да и ладно. Знаю только, что предложение от вампиров поступило вскоре после того, как отца перевели в другой отдел и он получил доступ к каким‑то важным документам. Потом мама умерла, а потом…
– Ой, – я поперхнулась шампанским и уставилась на Ленку во все глаза, – тетя Зоя… она…
– Да. – Ленка залпом, как рюмку водки, опрокинула в себя бокал шипучки, закашлялась и хрипло сказала: – Машина сбила. За рулем был пьяный водитель. – Она немного помолчала и добавила: – Отец сам не свой был, надо мной трясся – все боялся, что со мной тоже что‑нибудь случится. А потом, в общем, предложили ему…
Лена уставилась невидящим взглядом куда‑то в стену с нарисованной пальмой. А я задумчиво повертела в руках фужер. Странное совпадение. Отец Лены, конечно, амбициозный и хваткий мужчина, иначе бы он таких вершин в дипломатической карьере, когда допускают к важным документам, не достиг. Но при этом он любящий семьянин. Тетю Зою он любил, относился к супруге с нежностью, и я никогда не видела, чтобы родители Лены ругались. В доме всегда были полные вазы свежих цветов, а как‑то раз, будучи у Лены в гостях, я случайно застала ее родителей страстно целующимися в темном коридоре. Даже удивилась тогда: муж и жена, а такими глупостями занимаются! Если бы вампиры предложили Громову карьеру, власть и бессмертие, соблазн, конечно, был бы велик. Но не до такой степени, чтобы добровольно отказаться от любимой жены и дочери, в которых он души не чаял. А посвятить и обеих близких в вампиры ему наверняка никто не предлагал – слишком большой конкурс в ряды «избранных» и жена‑домохозяйка да дочка без особых заслуг его бы никогда не прошли. А тут жена погибает, Громов, понимая, что жизнь может трагически оборваться в любой момент, начинает трястись над дочкой. И тут‑то как раз и появляются вампиры со своим предложением и даже соглашаются сделать исключение для дочери…
Фужер в моей руке дрогнул. Могла ли информация, к которой Громов получил доступ по дипломатической службе, быть столь ценной для вампиров, чтобы они, не смирившись с отказом, стерли ему память об одной встрече, подстроили гибель жены и закинули удочку во второй раз? Мне вспомнилась Виктория Виноградова, талантливый ученый, которую завербовали для работы над вакциной от вампиризма и которая, так и не доведя исследований до конца, погибла от рук Инессы. Вацлав упоминал, что Виктория ненавидела свое новое состояние и всей душой мечтала найти вакцину и исцелиться самой. «Как же она вообще согласилась стать вампиром?» – удивилась тогда я. Вацлав как‑то странно взглянул на меня и ответил: «Ей срочно понадобились деньги. Ее парень задолжал крупную сумму в казино, и ее вступление в Клуб решало все вопросы». Да, согласно правилам вступление в Клуб должно было быть добровольным. Но нигде в правилах не упоминалось, что оно не может быть вынужденным – под давлением обстоятельств, сфабрикованных самими вампирами. Что для них чужое человеческое счастье, если знания человека необходимы для достижения их секретных целей?
– А виновного, – спросила я у притихшей Лены, – нашли?
– Что? – встрепенулась она и потянулась за бутылкой шампанского, чтобы наполнить пустой бокал. – Да, конечно. Отец выпил из него всю кровь.
Я приглушенно ахнула.
– Это было одним из условий его вступления в Клуб, – отрешенно добавила она.
Вот и еще один крючок, на который поймали дипломата. Первый – благополучие и долгая жизнь дочери, второй – месть за гибель жены.
– Ладно, – Лена тряхнула головой и принужденно улыбнулась, – не будем о грустном. Расскажи‑ка лучше о себе! Как ты жила все это время? И, само собой, жду подробностей из первых рук о твоей фееричной встрече с Жаном.
К концу моего рассказа шампанское как‑то само собой закончилось, у меня закружилась голова, а Ленка раскраснелась от удовольствия и то и дело принималась хохотать. Блюда с ужином тоже опустели, а разговор перешел на ту стадию откровенности, которая наступает только после совместно распитой бутылки алкоголя. Ленка ловко выудила из меня все подробности моих любовных романов, включая связь с кладоискателем Федором, которой я сейчас страшно стеснялась, и с упоением принялась расписывать свои.
– Все‑все, хватит, – со смехом перебила ее я, – вижу, тебе есть чем похвастаться. Скажи мне лучше, хоть кого‑то из своих мужиков ты любила по‑настоящему?
Лена ненадолго задумалась.
– Было, один раз.
– Расскажи! – подначила я.
– Каждая встреча с ним была неповторима, – интригующим тоном начала она. – То праздничный фейерверк, то стихийное бедствие. Если уж он был нежен, то я таяла в его руках, как шоколад. Если уж он злился, то это было подобно цунами, а я как будто оказывалась в его эпицентре. – Глаза Лены затуманили призраки прошлого счастья. – С ним я была то принцессой, то гейшей, то богиней, то служанкой. За время, пока мы были вместе, я пережила десятки жизней и десятки любовных историй – все с ним, но все разные. А еще он очень красиво ухаживал, когда хотел этого. Читал стихи Бодлера на французском и Блока на русском. Катал на карете, запряженной тройкой белых лошадей по Елисейским полям. Возил на маскарад в Венецию…
– Да, завидую, – призналась я. – Хотела бы я встретить такого романтика!
Лена пригвоздила меня к креслу очередным взглядом‑дротиком:
– Да ты его прекрасно знаешь!
– Неужели? Кто же это? Аристарх? Только не говори, что ты с моим дедом… – простонала я.
– Холодно, – успокоила Лена.
– Вацлав? – напрягшись, спросила я.
– Чуть теплее.
– Андрей? – насторожилась я.
– Опять холодно.
– Неужели Глеб? – нахохлилась я. – Меня он на карете не возил.
– Успокойся, с твоим Глебом я даже не была знакома.
– Тогда кто же это? Сдаюсь!
– А ты не поняла? Это был Жан.
– Жан? – Я даже закашлялась. – Ты меня просто поражаешь!
– Это не я поражаю, – грустно усмехнулась Лена. – Это он поражает своими поступками. Даже после смерти.
– А уж при жизни‑то он как поражал, – саркастически отозвалась я, вспомнив, как Жан взял в заложники бабушку и Сашу, чтобы заманить меня на заброшенную фабрику и заполучить недостающие Серебряные Слезы.
– Ты совсем не знаешь Жана! – запальчиво бросила она.
– Конечно, не знаю! – вспыхнула я. – Во мне всего лишь течет его кровь. Она то делает меня зверем, то наполняет внезапной яростью. Ты хоть знаешь, каково это?
Видимо, что‑то такое отразилось в моем взгляде, потому что Лена в оцепенении замерла и глаза ее округлились от ужаса.
– Жан, – сдавленно спросила она, – так это ты убила всех этих людей?
– Нет, – я пьяно мотнула головой, – но я убила… – У меня хватило ума преуменьшить свои заслуги. – Однажды.
Ленка, ахнув, закрыла рот ладошкой.
– Это был вампир из охраны Жана. Он напал на нас с Вацлавом, и… – Я подняла на Лену растерянный взгляд. – Я сама не понимаю, как это произошло.
Она по‑прежнему с ужасом таращилась на меня.
– Никто об этом не знает, – добавила я. И взглянула на нее с кривой усмешкой: – А теперь, Громова, ты должна меня понять. Я не могу оставить в живых такого опасного свидетеля.
Лена на миг напряглась, но через секунду зашлась хриплым смехом. К счастью, у нее хватило соображения оценить мою шутку.
– Ну, Жанка, я ведь чуть не поверила. Ты так натурально на меня вызверилась.
Я грустно усмехнулась.
– Бессонова, – помолчав, продолжила она, – ты ведь понимаешь, что тебе никак нельзя проходить ментальный допрос? Если всплывет, что ты уже пристукнула кого‑то раньше и скрыла это, – все, тебе секир‑башка. Никакое высокое заступничество не поможет. – Она кинула взгляд на телефон на столике и заметила: – Что‑то отца долго нет. Сколько же можно там ковыряться? У нас тут вопрос жизни и смерти решается!
Лена потянулась к кувшину с «Гранатовым браслетом» и, пресекая мои возражения, категорично заявила:
– За успешное завершение твоего дела!
Фужеры наполнились красным до самых краев. Лена поднесла свой к губам и принялась пить маленькими глоточками.
Я с отвращением пригубила фирменный напиток и вынуждена была признать: вкусно!
– Я же говорила – тебе понравится, – довольно прокомментировала Лена, подливая еще напитка в мой опустевший бокал. – Пей, пей. Тебе понадобятся силы.
Я зачарованно посмотрела на капельку крови в уголке ее рта и позволила себя уговорить.
– Ох, Жанка! – разрумянилась Лена. – Как же я рада, что ты сейчас здесь! Ты не дрейфь, все обвинения с тебя снимут, и вот тогда мы с тобой такое веселье закатим! Всем снобам нос утрем!
Я видела, как блестят предвкушением торжества ее глаза, и вдруг меня осенило. Я поняла то, что не давало мне покоя все это время. Вся суть крылась вовсе не в нашей старинной дружбе, а в желании Лены выделиться, засветиться, отличиться в каком‑то громком деле, о котором будут судачить все. Мое имя было у всех на устах, и, помогая мне, она сама попадала в центр внимания. Ее помощь мне – на самом деле попытка самоутвердиться, доказать всем, что она способна на смелые и благородные поступки, переломить то тяготившее ее положение вещей, при котором остальные вампиры смотрели на нее как на пустое место. Интересно, отец знает об истинных мотивах дочки? Или у него есть свои причины помочь мне?
Это была последняя связная мысль в моей стремительно пьянеющей голове.
– Ну и развезло же тебя, подруга, – иронически заметила Лена, наклоняясь ко мне. – Пойдем, я отведу тебя на…
Глава 9
Особо опасная вампирша
В тебе заключено не одно, а сразу несколько существ. Ты одновременно и обычный человек, и убийца.
Энн Райс. Вампир Лестат
Быть честной с самой собой – тоже мужество.
Арина Ларина. Дюймовочка крупного калибра
Утро было красным.
Красное солнце заливало красным рассветным сиянием комнату. Красными были бабочки на занавесках, пропускающих солнечный свет. Красными были пальмы и море на нарисованных стенах. Красной была вода в аквариуме, отделяющем гостиную от кухни. Красным и отчего‑то влажным был ковер, на котором я проснулась. Красным был залитый солнцем замшевый диван, на котором затылком ко мне спала Ленка. Ее голова лежала на высоком валике, а блестящие светлые волосы доставали до пола, и в них запутались красные нити. Словно перед тем, как уснуть, Лена запачкала волосы вином.
– Лен, – хрипло позвала я и, не почувствовав никакой реакции, повысила голос: – Лена!
Горло саднило так, будто я проглотила морского ежа из аквариума в фойе. На мгновение мне даже захотелось выйти в коридор и проверить свою догадку. Но вместо этого я охнула, когда раскаленный солнечный луч коснулся моего плеча, откатилась в тень, поднялась на ноги и, пошатываясь, добрела до окна, чтобы задернуть штору. У окна я замерла, глядя на ясное небо, на котором сбоку от Эйфелевой башни наливался жаром огненный шар. Потом опустила глаза – улица была полна людей. Дворники весело раскидывали искрящийся на солнце снег, автолюбители откапывали из сугробов драгоценные машины, а черно‑белый мим, приплясывая в тени дома на другой стороне улицы, передразнивал и тех и других. Двое ребятишек затеяли игру в снежки, а черный пудель их задорно облаивал. Снегопад прекратился. Значит, аэропорты вот‑вот заработают, значит, скоро прилетят Аристарх с Вацлавом, спасут меня от этого кошмара и докажут мою невиновность. В груди словно надули воздушный шарик, и стало так легко и радостно, что мне захотелось обнять весь мир.
– Ленка, – воскликнула я, поворачиваясь к спящей подруге, и невольно зажмурилась.
Странно, свет от окна падает прямо на диван, у меня даже слезы на глазах выступили, а Ленке хоть бы хны. Вот счастливая! Получается, она одна из тех редких вампиров, чья кожа не реагирует на солнце ожогами.
– Ленка, – позвала я, – снег кончился!
Подруга даже не пошевелилась. Надо же, как меняет людей вампиризм! Дрыхнет мертвым сном, и нипочем ей ни свет, ни мой ор. А ведь в школьные годы Лена отличалась очень чутким сном. Тогда, насмотревшись по видику фильмов и узнав про пижамные вечеринки, популярные у американских девчонок, мы как‑то ходили друг к другу с ночевкой – один раз она ко мне, потом я к ней. Но обе ночевки получились до того беспокойными, что мы были вынуждены оставить эту затею. Я долго ворочалась, засыпая. А Ленка отрубалась моментально, но спала очень чутко, реагировала на каждое мое движение. Мы даже поругались, когда среди ночи я снова заворочалась, а разбуженная Ленка зло бросила, что у меня, наверное, глисты. А теперь, поглядите‑ка, дрыхнет и хоть чечетку вокруг нее пляши!
Солнечный луч обжег плечо и, повернувшись к окну, я быстро задернула плотные шторы. Так‑то лучше. Красный цвет перестал резать глаза, и нарисованные пальмы на стенах вновь стали зелеными.
Внезапно затрезвонил Ленкин мобильный, выдавая мелодию из «Секса в большом городе». Я выжидающе уставилась на подругу: уж такой трезвон и мертвого поднимет. Однако Лена даже не шелохнулась. Интересно, я теперь тоже так крепко сплю? Так и бабулю напугать недолго, когда она у меня на ночь останется. Вздумает старушка разбудить внучку среди ночи – а та в полной отключке!
Мобильный все звонил и звонил, вибрируя и танцуя на стеклянном столике, на котором его вчера оставила Лена. Он уже почти добрался до края. Я невольно шагнула к столу и поймала золотистый корпус прежде, чем он коснулся пола. Ронять легендарный «Верту» на пол – преступление, и я не могла остаться равнодушной. На экране светилась надпись «Папа». Я с любопытством взглянула на фотографию, сделанную мобильным. Ленин отец стал еще интереснее и импозантнее с тех пор, как я видела его в последний раз. Только взгляд, пронизывающий, колкий, остался прежним. Помню, в детстве я старалась не встречаться с высоким элегантным мужчиной глазами. А сейчас и Лена переняла этот взор и научилась вскидывать глаза так, словно метала в тебя дротики. Я вздрогнула и чуть не выронила голосящий телефон из рук. Пришлось схватить его покрепче. Звонок внезапно пропал, а в комнате зазвучал взволнованный голос:
– Лена, ты что, спишь? Почему не берешь трубку? Я уже начал беспокоиться!
Я растерянно покосилась на Лену – та по‑прежнему спала.
– Елена! – настойчиво повторил Громов, повышая голос. – Почему ты молчишь? Ты что, опять напилась до невменяемости?
Так вот почему Ленка дрыхнет без задних ног! Видимо, алкогольный сон для нее не редкость. Раз уж даже отец про то знает. Не зря мне показалось, что Лена весьма уверенно открыла бутылку шампанского, – видно, опыт у нее в этом имеется существенный. Решившись, я поднесла трубку к уху. Как же его зовут‑то? То ли Василий Владимирович, то ли Владимир Васильевич. Столько лет прошло, я уже и не помню точно. Зато помню, он жутко бесится, когда его отчество путают.
– Владимир Васильевич, – сказала я, – это Жанна.
– Вообще‑то Василий Владимирович, – холодно поправил он. – Здравствуй, Жанна.
– Ой, простите, – запнулась я.
– Что там с Еленой?
– Спит, – доложила я.
– Понятно, – хмыкнул он. – Я к вам сейчас приеду. Ты уж постарайся ее привести в чувство к моему появлению.
Громов отключился, я вернула телефон на столик и заметила на ладонях бурые пятна, будто перед тем, как провалиться в сон, я испачкалась в гранатовом коктейле.
– Лена, – громко окликнула я, шагнув к дивану, – вставай. Твой отец сюда едет.
Еще шаг, и нога ступила во что‑то мокрое, носок насквозь пропитался влагой. Я поскользнулась и рухнула на пол. Руки, выставленные от падения, проехали по влажному полу, и в нос ударил запах крови. Я развернула дрожащие ладони – они были красными. Как и мои джинсы, как водолазка, как промокшие насквозь носки.
Я закричала, но голоса не было. В горле снова заворочался морской еж, и, казалось, его иглы мгновенно увеличились до такой длины, что пронзили и виски, и живот, и самое сердце. Стоя на коленях на полу, я нащупала рукой чистое место и попыталась встать на ноги.
Мне надо было увидеть своими глазами. Убедиться в том, что…
Лена была мертва.
Я не видела ее запрокинутого лица, но не могла отвести взгляда от страшной, во всю шею, раны на горле. Кожа разошлась в стороны, но крови не было. Потому что вся кровь была вокруг – на алом шелковом Ленином халате, покрытом багровыми пятнами, на когда‑то кремовой обивке дивана, на мокром от крови ковре, на котором я спала, на полу, на стенах, даже в аквариуме. А еще на мне. На моих руках, на моей одежде, на моих спутанных волосах. И отвратительнее всего было то, что кровь на одежде уже высохла. Все выглядело так, словно я сама, своими руками, прирезала Ленку, а потом спокойно завалилась спать на влажный от крови ковер.
Словно невидимый боксер ударил меня в живот, я согнулась пополам, и меня вывернуло наизнанку. Кровью.
Не может быть… Я же выпила вчера только бокал этого злополучного «Гранатового браслета»! А кровищи столько, как будто я опорожнила весь кувшин.
Но не могла же я сама…
Трясущимися пальцами я задрала водолазку и нащупала замочек пирсинга со Слезой Милосердия. Вот же она, на месте. И я ее не снимала. Я точно знаю!
Тогда что же здесь произошло, пока я спала? И кто сюда приходил? Кто взломал дверь, пока мы спали? Или кого Лена могла сама впустить без опасений?
Никого. Я вздрогнула. Если бы кто‑то увидел меня здесь, то Ленка стала бы моей сообщницей. Она и так многим рисковала, решившись мне помочь. Единственный, кого она ждала, это отец. А он задержался с делами и приедет только сейчас…
Я схватилась за голову, забыв, что руки в крови. Громов же скоро будет здесь. Что он со мной сделает, обнаружив рядом с телом единственной дочери?! Особенно учитывая, как жестоко он обошелся с убийцей жены?
Я невольно кинулась к двери, подталкиваемая мыслью: бежать! И остановилась на пороге, чувствуя, как пол уходит из‑под ног и прямо подо мной разверзается бездна ада, где я буду вечно гореть в огне. Потому что не было никакого взлома. Лена твердо дала понять, что электронный ключ к ее квартире взломать невозможно. И не было никакого гостя, Лена не стала бы себя так глупо выдавать. В квартире не было никого, кроме нас двоих. И никто ее не покидал. Потому что карта‑ключ по‑прежнему была вставлена в электронный замок изнутри, что исключало вариант с приходящим убийцей.
Все было предельно ясно.
Все было абсолютно очевидно.
Все было чудовищно нереально.
Я достала свой мобильный. Минуту невидящим взглядом смотрела на потухший экран, потом включила сеть, отыскала в журнале входящих вызовов звонок, который застал меня в лесу у Замка Сов, и нажала повтор.
– Андрей, – безжизненно сказала я в трубку, – я в квартире Лены Громовой. Она мертва.
И, чтобы не слышать ругательств, которые донеслись из динамика, нажала отбой.
Все. Теперь мне не страшен ментальный допрос. Он – моя единственная надежда на спасение. На то, что найдутся доказательства, что я не убивала Лену. Если же подтвердится обратное, я больше не хочу жить на свете. Я уже умерла сегодня ночью. Вместе с подругой, которую я убила.
Дверь пришлось взламывать. Второго электронного ключа не было ни у кого – ни у портье, ни у отца Лены. А микросхема карты, вставленной в ячейку, оказалась залитой кровью – будто бы ночью в беспамятстве, поняв, что я натворила, я пыталась сбежать из квартиры, но безнадежно испортила ключ вымазанными в крови руками. Не сомневаюсь, что четкий отпечаток пальца, который остался на голубой пластиковой поверхности, принадлежит мне. А кому же еще?
Когда бронированная сталь обрушилась на пол, первым в квартиру ворвался Громов. Следом за ним по металлу загрохотали ботинки Андрея и других Гончих. А потом раздался страшный крик – такой нечеловеческий, такой горестный, как только может кричать бессмертный отец над телом своей единственной дочери. От этого крика я оглохла. Тишина окутала меня плотным ватным саваном, и я больше не слышала ни звука, хотя люди вокруг то и дело раскрывали рты и заходились в безмолвном крике. Гончие взяли меня в кольцо и оттеснили к стене. Это меня и спасло от озверевшего от горя Громова, который легко смел в стороны двух Гончих, чтобы подобраться ко мне.
Он кричал мне в лицо «убийца!» – я не слышала, но прочитала это по его губам – и расстреливал колкими взглядами. Но это уже были даже не дротики, а арбалетные болты, от которых скручивалось судорогой сердце, тяжелели руки и ноги, а голова наполнялась невыносимой болью.
На то, как меня выводили из здания, казалось, сбежались смотреть все живущие здесь вампиры. Столько полыхающей во взглядах ненависти и столько животного страха прежде я не вызывала никогда. Показалось, что я не выйду из здания живой – обезумевшая толпа раздерет меня в клочья. Но с Гончими никто связываться не рисковал, и я получила отсрочку на несколько дней. До оглашения результатов ментального допроса.
Пока меня везли, несколько раз меняли машины. Видимо, чтобы сбить со следа народных мстителей, если таковые бы вздумали за нами отправиться. Наконец микроавтобус остановился на окраине Парижа у мрачного серого особняка, который располагался на отдалении от других домов. Меня провели по пустым необжитым комнатам к двери в самом конце коридора, и Андрей, не произнесший за все это время ни слова, тряхнул меня за плечо так, что оторвал рукав водолазки и с силой толкнул меня в спину, отправляя в стылое нутро подвала. Я пересчитала ребрами ступеньки, но не почувствовала боли. Ведь я уже была мертва.
Не знаю, сколько я просидела там в полной темноте, в зябкой, пробирающей до костей сырости, в оглушительном безмолвии тишины. Может, час, может, ночь, может, неделю. А потом вдруг тишину разбил родной голос Аристарха, который срывался от волнения. Затрещали половицы под быстрыми шагами, заскрежетали ржавые засовы на дверях моей темницы.
– Вы держите ее здесь? Как последнюю преступницу? – яростно прогремел голос Аристарха, и он вихрем скатился по ступеням и бросился ко мне.
– Жанна, – прижимая меня к себе, успокаивающе бормотал он, – девочка моя, сколько ты всего натерпелась. Это все страшное недоразумение. Мы тебя обязательно вытащим. Ведь уму непостижимо, в чем тебя обвиняют. Ах, скоты!
А я смотрела поверх его плеча в черные, как лунное затмение, немигающие глаза Вацлава, спустившегося следом, и не могла вымолвить ни слова.
– Ну что же ты молчишь? Жанна, скажи хоть что‑нибудь! – затряс меня обеспокоенный Аристарх.
– Возможно, – выговорила я, переводя взгляд с Вацлава на деда, – что все это правда.
– Нет, нет и нет! – Аристарх ожесточенно замотал головой. – Этого не может быть…
– Потому что не может быть никогда, – эхом отозвалась я. – И тем не менее это так.
– Аристарх, – тихо, но твердо окликнул его Вацлав, – оставь нас. Пожалуйста, – с нажимом добавил он, когда тот собрался возразить.
Дед с сомнением посмотрел на меня, и я кивнула.
Мы остались наедине.
Вацлав молча смотрел на меня, не трогаясь с места. От его взгляда, одновременно строгого, гневного и горестного, хотелось провалиться сквозь пол, но я была не в силах отвести глаза.
Я ждала от него десятка вопросов: зачем я сбежала от Вероник, зачем пошла к Лене, убила ли я ее, как тех других, в смерти которых меня обвиняют. Но он просто стоял и смотрел, и от его взгляда сердце так бешено колотилось в груди, что казалось, оно не выдержит этого сумасшедшего ритма и разорвется бомбой, превратив в руины весь старый дом.
– Тебя били? – хриплым голосом спросил он.
– Что? – Я растерялась.
– У тебя все лицо в крови.
Я невольно дотронулась до щеки и потерла кожу:
– Это кровь Лены.
– И синяки на плече. – Он кивнул на оторванный рукав водолазки.
– До похорон заживет, – нашла сил мрачно пошутить я.
Вацлав дернул щекой, порывисто шагнул ко мне и оказался так близко, что я почувствовала его дыхание – обжигающее, как ветер в пустыне.
– Ты снимала Слезу?
Его глаза были такими темными, как выжженное дотла пепелище. Мне показалось, что у меня даже губы потрескались от этого жара.
– Ты ее снимала?
Его руки обхватили меня чуть выше локтей и нетерпеливо тряхнули, выжимая из меня ответ.
– Нет, – тихо выговорила я.
– Да или нет?! – Он яростно навис надо мной. – Отвечай!
– Нет! – вскрикнула я. – Я ее не снимала.
– Может, снимала в ванной? – допытывался он. – Или чтобы кому‑то показать поближе? Вспомни, это очень важно!
– Да не снимала я ее!! – закричала я так, что мой голос эхом отразился от сырых каменных стен и завибрировал в воздухе, слепо ударяясь в стены и не в силах выбраться наружу.
– Хорошо. – Вацлав с облегчением прикрыл глаза и рывком привлек меня к себе, прижавшись губами к виску. – Тогда я тебя вытащу.
На мгновение я оцепенела от этой внезапной близости, от этой затопившей голос нежности. Мое тело прижалось к Вацлаву, желая слиться с ним в единое целое. Мои ноздри жадно глотали его запах, как умирающий от жажды – воду, и никак не могли напиться досыта. Мои губы заполыхали пожаром, который может погасить только поцелуй.
И Вацлав как будто понял это. Шумно вдохнул, словно собираясь погрузиться под воду, и накрыл меня влажным теплом губ. Но пожар разгорелся еще сильнее. С губ он хлынул на щеки, перекинулся на шею – и вот уже заполыхала я вся целиком. Сгорая дотла, понимая, что погибаю, но не в силах оторваться от этих сжигающих губ и спастись.
Вацлав сделал это за меня. Отстранился и неловко отвел глаза, словно стыдясь своего порыва. Не хватало еще, чтобы он извиняться принялся!
– Нет, – он дернул щекой и вскинул глаза‑угли, – извиняться я не стану.
– Ты не можешь читать мои мысли, – вспыхнула я.
– Не надо читать твои мысли, чтобы узнать, о чем ты думаешь.
В его голосе не было и тени насмешки, но это разозлило меня еще больше.
– Я думаю, что ты прилетел за столько километров не для того, чтобы целоваться с узницей в подземелье, – сердито бросила я.
– Я прилетел потому, что не мог не прилететь, – просто сказал Вацлав.
И почему‑то мне страстно захотелось, чтобы он добавил тем же спокойным тоном: «Потому что люблю тебя». Но он, конечно, ничего не добавил, и теперь настала моя очередь в растерянности отводить глаза.
К счастью, неловкий момент прервал Аристарх, спустившийся в подвал.
– Я договорился, чтобы тебя перевели в более человечные условия, – сообщил он.
– Ты думаешь, что я их заслужила? – криво усмехнулась я.
– Жанна, – твердо сказал он, – скоро все это закончится. И мы вернемся домой.
Я опустила глаза, не в силах вынести этой лжи. Аристарх убеждал в этом меня. Но еще больше он убеждал в этом себя. И видеть это было невыносимо.
Комната на втором этаже, в которую меня привели, была с бронированной дверью. Первое, что я увидела, войдя внутрь, это решетки на окнах.
Аристарх виновато взглянул на меня:
– Прости. Пока только так.
– Ну что ты. После подвала это просто королевский дворец.
Двое французских Гончих, приставленных охранять меня, остановились за порогом. Один из них, угрюмый чернявый крепыш, тот самый, который следил за мной в Париже и которого я провела, скрывшись через служебный вход магазина, кольнул меня враждебным взглядом и процедил:
– Вынужден донести до вашего сведения, что если только…
– Не утруждайся, – перебила я его, – я не стану убегать.
– Хорошо бы вам сдержать слово, мамзель, – пробурчал он. – У нас приказ стрелять на поражение.
Аристарх побелел лицом и шагнул к Гончему, стиснув кулаки.
– Не надо. – Я удержала его за рукав. – Они просто делают свою работу.
Аристарх кивнул и захлопнул дверь так, что у меня в ушах зазвенело.
– А теперь поговорим, – сказал Вацлав.
Спустя несколько часов Вацлав с Аристархом были вынуждены признать: дело плохо. Алиби у меня нет. Зато улик против моей персоны предостаточно – меня арестовали рядом с трупом, мои отпечатки пальцев были повсюду, моя одежда была в крови. Хуже того, та кровь, которой меня вырвало рядом с телом Лены, оказалась кровью Лены. Эта новость меня подкосила окончательно. Я и прежде‑то не была уверена в своей невиновности, а теперь и подавно.
Аристарх склонялся к версии, что меня хотят подставить. Вацлав с выводами не спешил, но когда распалившийся Аристарх назвал в качестве возможных подозреваемых Ипполита, которого я раздраконила как раз накануне гибели Лены, веско заметил, что на момент убийства Изабель Ипполит еще не получил от меня отказа и был настроен лояльно. Аристарх, сгорбившись, вынужден был признать его правоту.
Я припомнила, что Лена говорила о своем ревнивом девяностолетнем любовнике, но это мне не помогло. Вацлав сказал, что тот месье ездил по делам в Ниццу и из‑за снегопада не мог вернуться в Париж. А его нахождение в Ницце подтверждают десяток местных вампиров, так что алиби у потенциального Отелло железное.