Больше всего в Афганистане мне не хватало березок. Прохладного осеннего ветра. Запаха жухлой травы. И золота опавших листьев. В общем, всего того, что мы не замечаем и не ценим, пока жизнь хорошенько нас не встряхнет.
Случайно проходил мимо знакомого двора. Из дома выбежала девочка – копия Наташи.
– Здрасте, – на бегу крикнула она.
– Здравствуй…
Маленькая и солнечная девочка, смеясь, бросилась по дорожке к стоявшему у поворота мальчику.
Вот и все. Больше о Наташе я ничего не слышал…
Нет, на моих глазах не слезы: отболело уже давно.
Личная жизнь у меня как‑то не сложилась».
Он не стал рассказывать, что женщины у него изредка появлялись. Но как‑то быстро исчезали. Или он сам шарахался от них? Его отбивал их запах. Он был всегда разным. Одна подружка пахла свежесоленой красной икрой, другая – чем‑то вязким и тяжелым, словно смесь расплавленного битума с гуталином. От третьей несло перемоченным грязным бельем.
Все запахи объединяло одно: они были низкими, приземленными. И грузными.
После Афганистана Константин служил на Дальнем Востоке, потом ему предложили Таджикистан…
И вот теперь появилась Леночка…
Филин выговорился, и ему полегчало.
Ветров выслушал, залпом выпил свой стакан и даже не поморщился.
– М‑да, судьба‑а‑а… – произнес он.
«Надо как‑то его утешить, – мелькнула добрая мысль. – Только как? Здесь уже запущенный случай. Как говорится, легче пристрелить».
– Брось, ерунда все это, – вымолвил журналист заплетающимся языком. – Забудь.
– Да забыл уже. Разливай. – Филин театрально махнул рукой и покачнулся, едва не улетев под стол.
– То была не любовь, ик, – Андрей попытался нацелиться горлышком бутылки на его рюмку.
– А что же по‑твоему?
– Щас объясню, только наведу орудие. – Бутылочное «дуло» дрожало, как автомат в руках новичка, но Ветров все же попал в цель, расплескав лишь несколько капель. – Это детская привязанность. Вы ведь познакомились детьми, внушили себе, что это любовь. Такое часто случается у маленьких. Так что корью‑любовью (о, хорошая рифма) ты по‑настоящему еще не переболел.
Ветров зажигался от своих слов, его уже несло, как Остапа:
– Любовь отрывает от земли! Может унести ввысь, а может грохнуть о землю. Как правило – грохает. Но даже Икар, случись что, полетел бы второй раз, как ошпаренный. Так что… что ты хочешь? Ты любишь классную женщину. Она любит тебя. В чем проблемы, ребятки? Плодитесь и размножайтесь. Ик, забыл, кто это сказал…
– У этого романа нет перспектив.
– А что ты считаешь перспективой? – Андрею захотелось ударить по столу, но он сдержался. – Жить под одной крышей, спорить: кому мыть посуду или как поджарить яичницу? Нарожать спиногрызов, которые будут лазить по тебе и тормошить, когда ты, смертельно усталый, захочешь отдохнуть после работы?
Ветров приподнялся на стуле и подался вперед. Весь жар, который производило его раскочегаренное алкоголем сердце, он вкладывал в эти слова:
– Нет уж, хрен с ней, с такой перспективой! Наслаждайся сейчас, пока ваши отношения воздушные и оттого прекрасные.
– Но я хочу быть с ней постоянно!
– Остынь! – Журналист не удержался и все‑таки стукнул кулаком по столу. Посуда испуганно звякнула.
– Не стучи, стол сломаешь, – хмуро заметил Филин.
– Человечество меня поймет: я спасаю душу товарища. – Голос Ветрова стал тише и спокойней. – Живи, как живется. А разойдетесь, что ж… Я лично любил пять раз, нз них три безответно. Стрелы амура оставили такие дыры, что мое сердце – это одна большая заплатка. Так вот, поверь инвалиду любовных битв, время – лучший лекарь. Бе‑а… Прости, браток…
Ветрова вырвало прямо на линолеум.
* * *
Врач взял в библиотеке подшивку «Советского труда». Ему хотелось узнать, что еще писал Ветров о «потеряшках». Но публикаций об этом больше не было. Более того, он не смог найти ни одной статьи Ветрова за последнее время.
«Странно, – подумал врач, – почему Неизвестный спрашивал про Ветрова? Он что‑то вспомнил? Он встречался с Ветровым? Или он и есть журналист Ветров?»
* * *
Филин уснул. Впервые за последние дни он провалился в сон, как в глухую темную бездну.
И дело было не в водке.
Он спал почти без снов, пока его не растолкал посыльный.
А Ветров пошел домой. Ему жутко захотелось записать разговор. Это могло пригодиться. К тому же он был поражен умными мыслями, которые сам же и высказал. «О как я могу!»
Дома Ветров сел за кухонный стол и раскрыл тетрадку. Его нос уже клевал. Но он искренне считал: благодарные потомки не простят, если он уснет, так и не записав все разумное, доброе, вечное, что пришло на ум по пьяной лавочке…
– Мы все в этой жизни гонимся за призрачными бригами, – вывел Ветров дрожащей рукой, борясь с подступающим сном. – Причем у каждого – свой бриг. Главное, чтобы он был. Потому что мы живем, пока гребем в этой, казалось бы, бесполезной погоне. Как только цель исчезает, мы останавливаемся и тонем…
«Хрень полная!» Он разорвал лист бумаги и побрел спать…
«Вся наша жизнь – это сизифов труд, бессмысленная гребля», – мелькнула последняя пьяненькая мысль. Но встать и записать ее не было ни сил, ни желания: он проваливался в сон.
Филин же проснулся от того, что посыльный тряс его за плечи.
– Вставай, сколько можно спать? – кричал он.
– А? Что? – Константин тер глаза, ничего не понимая. – Как ты пошел?
– Просыпайся, твою мать. На границе – война!
Глава 7
Колонна остановилась в ущелье Пшихарв. Из грузовиков высыпали солдатики. Зажав автоматы под мышками, они обступили колеса ЗИЛов, бронетранспортеров и гусеницы боевых машин. Тугие струи мочи стали сбивать дорожную пыль с шин и траков.
– Глухо, как в танке, – умиротворенно сказал начальник штаба погранотряда, глядя на бурлящий Пяндж, – опять разведка обосралась. Я же говорил, что все будет спокойно.
– Подожди еще, – ответил подполковник, командированный из Душанбе.
У разведки были данные, что колонну ждала засада. Но накануне разведка обещала нападение на заставу, а позавчера – обстрел пограничного отряда.
Хрен‑то там!
Все праздники просидели на стреме. И ни фига. Так что командиры решили не принимать близко к сердцу очередное предупреждение доморощенных штирлицев.
– Ты где предлагаешь позиции оборудовать? – спросил офицер из Душанбе.
– Там. – Начальник штаба махнул рукой в сторону выступа, врезавшегося в асфальтовую дорогу. – Наверху. Очень удобно. Будет простреливаться ущелье на той стороне. И с тыла никто не подберется.
– Пошли посмотрим.
– Пошли. Эй, гоблины, не разбредаться! – прикрикнул начальник штаба на солдат, стайками потянувшихся в разные стороны. – Командиры, вашу мать, следите за своими людьми!
– А боевое охранение где? – спросил штабной из Душанбе.
– Володченко, твою мать, ты что, уснул?! – заорал подполковник. – Выставляй своих гоблинов.
– Есть, – откликнулся грузный капитан, инструктировавший шеренгу высоких контрактников, увешанных оружием. Он скороговоркой закончил отдавать боевой приказ.
Контрактники – зрелые мужики и молодые парни с харями дембелей‑пофигистов, – разбившись по два‑три человека, неспешно побрели на указанные позиции. Капитан густым искусственным басом прикрикнул на солдат:
– Бегом.
Бойцы несколько раз подпрыгнули, изображая бег. Их лифчики – специально сшитые жилеты с подсумками для магазинов от автомата, в которых, по желанию, могут быть еще кармашки для ножей, гранат, прочих нужных в бою вещей, – забухали, ударяясь о тело.
– Бегом я сказал, – еще раз пробасил капитан. Контрактники с недовольными мордами изобразили вялое ускорение.
В ущелье Пшихарв выставляли постоянный пост. Все было буднично и спокойно. Лишь старлей‑разведчик, приехавший с колонной, изредка с тревогой посматривал в сторону Афганистана. Но и там все было тихо. Лишь по узкой тропике ехал на ишаке дехканин.
«Странно, – подумал разведчик. – Что‑то абреки мутят». Он решил сходить в ближайший кишлак, что был километрах в трех. Но только повернулся спиной к границе, как один из бронетранспортеров подпрыгнул и загорелся. Из открытого люка вывалился пулеметчик. Из его носа текла кровь.
«Летать‑копать! – Разведчик бросился за камень и передернул затвор автомата. – Шиздец, приплыли».
С той стороны полетели ракеты и гранаты. Несколько адских посылок разорвалось в центре солдатской толпы. Куски мяса полетели в разные стороны.
«Ешкин кот, надо же было рассредоточиться», – подумал вжавшийся в землю начальник штаба.
Вдруг оказалось, что пятачок, на котором остановилась колонна, был открыт и гол – как на ладони, прятаться негде. Солдатики с гусиными шеями бросились под броню боевых машин. Но бронетранспортеры и бээмпэ вспыхивали, как спичечные коробки. Восемнадцатилетние пареньки горели в тесных пузах машин, обняв друг друга.
Кто успевал выпрыгнуть из подбитых бэтээров, бегал по пятачку и, пытаясь сбить пламя, срывал одежду. Но его или срезала пуля, или он падал сам. Огонь с радостным шипением бежал по оголенной человеческой коже.
Бойцы поопытней прятались за камнями и бетонными надолбами у обочины дороги. Там был хоть какой‑то шанс спастись.
Контрактники из охранения попытались огрызаться пулеметным огнем. Но снаряды СПГ (станкового противотанкового гранатомета) разнесли пулеметчиков в клочья.
«Ромашка, Ромашка, я Синица! Ромашка, Ромашка, я Синица. Ответь, твою мать! – слезливым голосом кричал в микрофон молодой радист. – Ромашка, Ромашка, где ты там? Нас убивают!»
«Синица, я Ромашка, – зашипели наушники. – Что у тебя? Ты где?»
«Я на точке. Здесь полный шиздец».
«Откуда подарочки? Откуда подарочки?»
«Да хрен его знает. Здесь полный шиздец!!!»
«Сколько у тебя двухсотых, сколько двухсотых?»
«Твою мать, здесь все двухсотые!!!»
В командирский бэтээр, внутри которого сидел радист, с грохотом ворвалась кумулятивная струя. Парню в последнюю секунду жизни показалось, что его голова разорвалась. Но то была лишь тяжелая контузия. Барабанные перепонки лопнули. Из ушей рванула струя крови. В следующий миг что‑то острое разорвало грудь парня. Пламя объяло агонизирующее тело и начало лизать его своими жаждущими язычками.
Радист служил уже почти два года и знал, что в бою нельзя доверять броне бэтээра. Но ему и в голову не приходило, что можно убежать и спрятаться за камни до того, как он передаст сообщение о нападении.
Пограничный отряд подняли по тревоге. Стали быстро собирать колонну на выручку. А застава мотоманевренной группы (ММГ), дежурившая на границе, сорвалась с места и бросилась на двух бээмпэ к месту боя.
Оперативный дежурный управления принял сообщение о нападении на колонну и сразу же доложил командующему. Тот связался с командиром авиаполка и спросил, почему колонну не сопровождала авиация.
– Не было заказа, – ответил командир.
Но оказалось, что заказ был. Просто девушка, готовившая в штабе приказ, забыла включить в план вылетов борт на Калай‑Хумб для сопровождения колонны.
Командир авиаполка и начальник авиаотдела тут же получили по НСС (неполному служебному соответствию) и бросились искать свободные вертолеты. Но все Ми‑8 уже улетели на границу с мирными грузами. Их можно было вернуть, но это было долго.
«Крокодилы» – Ми‑24 – ремонтировались. Все машины выслужили свои сроки еще в Афгане и теперь летали только на честном слове.
– Что, все разобрали? – спросил командира начальник авиаотдела, боевой генерал.
– Нет, один только начали.
– Так собирай его на хрен и гони в темпе на границу!
– Есть.
– И вообще, какого хрена ты во время усиления поставил все «двадцать четвертые» на ремонт? Я с тобой еще разберусь…
– Так, товарищ генерал, э‑э‑э…
– Что «э»? Чтобы к вечеру все были собраны и работали. Головой отвечаешь!
А бээмпэшки мотоманевренной группы тем временем спешили на выручку, подлетая на буграх. Солдаты россыпью сидели сверху на броне. Начальник заставы – светловолосый лейтенант с фигурой Шварценеггера, свесив ноги в люк командира, изредка бил рукой в голову водителя, показывая, как надо ехать.
Возле кишлака Моймай дорога огибала пустое поле. Лейтенант приказал срезать путь. Вдруг машина, что шла первой, вздрогнула, подорвавшись на мине. Бойцы, сидевшие впереди, свалились с брони прямо под гусеницы. Двигающаяся по инерции бээмпэ подмяла под себя солдат. Человеческие кости захрустели под лязгающими траками.
– Стой, – приказал лейтенант механику‑водителю. – К машине. К бою!
Бойцы спрыгнули с брони, рассредоточились и залегли. Это спасло им жизнь, так как в следующее мгновение пернатая граната от РПГ (ручного противотанкового гранатомета) стукнулась с борт второй машины. Красное жало кумулятивной струи вошло в броню, как нож в масло. БМП вздрогнула и громыхнула. Механик‑водитель вылетел из люка и, обхватив голову руками, стал кататься по земле.
Казалось, что пространство вокруг заполнилось свистящими пулями. Свинцовые мушки летали над головами бойцов. Со звоном рикошетили от брони горевших машин. Поднимали маленькие фонтанчики, зарываясь в землю.
В ответ автоматы пограничников стали отплевываться короткими очередями. Солдаты были разбиты на двойки и тройки. В каждой группе стреляли по очереди: сначала один, потом другой. Так научил командир: иначе все могли разом разрядить магазины и дать врагу несколько ценных секунд передышки, пока тридцать дрожащих рук шарят по лифчикам, вытаскивая полные рожки.
Единственным, кто вообще не стрелял, был лейтенант. Он наблюдал. Принимал решения. Командовал. Все, как в учебнике написано.
Офицер заметил, что огонь шел с нескольких точек, и не только со стороны Афганистана. Связаться с отрядом он не мог: рация была разбита. Возле машин на земле лежало шесть трупов. Вытащить их было нельзя: только еще больше людей положишь.
«Ловить здесь нечего, – подумал лейтенант. – Надо сматываться».
– Отход, – скомандовал он усатому сержанту‑контрактнику. Тот передал по цепочке.
Застава отошла по всем законам тактики. Одни прикрывали, другие отползали. И так по очереди. Больше убитых не было, только раненые, которых тащили на себе.
Лейтенант спас своих людей. И на данном этапе это уже было маленькой победой.
А настоящая война между тем еще только начиналась…
Вечером еще одна банда перешла вброд речку Ванч и напала на одноименную заставу. Смеющиеся бородачи были увешаны пулеметными лентами, как революционные матросы. Они стреляли от бедра и кричали «Аллах акбар». А с гор по пограничникам били гранатометы.
Первую атаку застава Ванч отбила. Боевики ушли назад, таща на горбу убитых и раненых. Но никто не сомневался – они обязательно вернутся…
В ущелье Пшихарв, когда стрельба прекратилась, несколько минут стояла звенящая тишина.
Потом ее стали постепенно заполнять потрескивания огоньков, шуршание человеческих движений, стоны раненых бойцов. Где‑то вдали послышался рокот вертолета.
Подполковник – начальник штаба погранотряда – медленно встал. Офицер из Душанбе подняться уже не смог: он лежал на спине, глядя в небо стеклянными глазами. Изо рта вытекала струйка крови.
Небольшой пятачок внизу был усеян трупами. Среди них бродили, как потерянные, редкие счастливчики, уцелевшие в этой бойне. Над ущельем пронесся «крокодил». Он перелетел Пяндж и звезданул ракетами куда‑то за гору в Афганистане.
К горлу подполковника вдруг подкатил ком. Офицер упал на колени, уткнулся носом в землю и зарыдал…
* * *
– Поздравляю вас, господа разведчики. Наши с вами прогнозы подтвердились, – холодно произнес Мазуров, собрав всех начальников групп.
Повисла тягостная тишина. А затем генерал устроил всем хорошую взбучку. Филин считал, что несправедливо. Сколько раз такое было: разведка выдает информацию, а ее похеривают. Так и сейчас…
Но с начальством не поспоришь.
После раздачи слонов прошло короткое совещание.
Оперативников отдела разбили на несколько групп. Каждой дали свое задание. Филин попал в команду, которую отправили на Памир. Вылетать надо было рано утром. На оформление командировок дали всего пару часов.
* * *
После совещания к Филину подошел подполковник Захарчонок, начальник направления, из «свояков».
– Есть дело, – таинственным тоном сказал он.
Оперативники разведки пограничных войск делятся на тех, кто работает в приграничной зоне на своей территории, и на тех, кого засылают на сопредельную сторону, то есть за границу. Между собой первых называют «свояками», а вторых «чужаками».
– Говори, – сказал Филин, когда они зашли в тесный кабинет с картой на всю стену и портретом Дзержинского, чуточку похожего на узбека (так как рисовал солдат‑узбек).
– Толочко из КМС летал позавчера на Ванч и встречался с генералом Усмоном, – сообщил «свояк».
Генерал‑лейтенант Толочко был заместителем командующего КМС – Коллективных миротворческих сил. Генерал Усмон (точнее, бандит, объявивший себя генералом) был полевым командиром оппозиции, но формально возглавлял отряд самообороны в Ванче (кишлак‑райцентр в нескольких километрах от одноименной заставы и речки с таким же названием).
– Ну и что? – Филин пожал плечами. – Они часто встречаются.
– Эти люди прилетели на самолете Толочко. И улетели на нем. У Толочко есть какая‑то договоренность с Усмоном, им нужна война на границе.
– Я слышал эту байку: чтобы наркотики перебрасывать.
– Может быть, может быть, – задумчиво произнес Захарчонок.
– Так что ты от меня хочешь? Зачем позвал?
– Будешь в Хороге, наведи справки про то, что я тебе рассказал. Это личная просьба, сам понимаешь. Но я не могу доложить боссу, используя только свои данные.
– Заметано, Григорьич, буду иметь в виду. Но если Усмон вдруг окажется честным человеком, ты мне будешь должен…
Офицеры рассмеялись…
В коридоре управления Филин столкнулся с Опариным, который был в камуфляже. Хотя обычно носил повседневную форму.
– Ты чего это так вырядился? – спросил у него Константин.
– На границу улетаю с десантно‑штурмовой группой.
– Так это же не твой участок. – В глубине души Филин удивился.
– Не мой, но там человек заболел. А группу завтра утром отправляют на границу.
– Удачи!
…Десантно‑штурмовая группа ночью высадилась в горах над заставой Ванч.
Ящики с боеприпасами и сухим пайком, спальные мешки сбрасывались с зависших вертолетов абы куда. И потому они оказались разбросаны на нескольких склонах.
Подразделения стали спускаться вниз по крутому косогору. Бойцы в берцах (ботинки с высокой шнуровкой) сначала несколько раз щупали носком камни перед собой. Потом осторожно ступали. Землю придерживали рукой. А предательские камни так и норовили выскочить из‑под ног и увлечь за собой…
«Так и навернуться недолго, – думал Опарин, с опаской глядя вниз. – Хорошо, что темно». Он боялся высоты. Это было единственное, чего он боялся по‑настоящему.
– Блин! О, йоп твою мать! – Нога бойца, шедшего впереди, соскользнула, солдат оступился и кубарем покатился вниз. – А‑а‑а!
Первые секунды казалось, что еще есть шанс. Но скорость нарастала. Пытаясь остановиться, боец выставлял вперед руку или ногу. Кости ломались. Конечности, как тряпки, бессильно болтались и хлопали по катящемуся телу.
Крик затихал.
На одном из уступов боец подпрыгнул, как валик, и стукнулся головой о выступ скальной породы.
Все!
Конец.
Спуск в горах – дело рискованное для людей, не имеющих альпинистской подготовки. Погибших десантников могло быть больше. Но больше их не было. А потому один сорвавшийся человек был отнесен к допустимым потерям. И его без проблем списали с довольствия.
На заставе обрадовались подкреплению. Но то, что десантники пришли как‑то налегке, малость насторожило встречавших.
– Жрать взяли с собой? – спросил начальник заставы. – А то у нас продсклад разбомбили. Из жрачки только дохлые мыши остались.
– Да сухпай, блин, по горам разбросан, – ответил начальник десантно‑штурмовой группы (ДШМГ).
– Тогда беда. Надо доставать.
Назад – в горы – полезли самые опытные. Опарин вызвался с ними. Не только из желания помочь (хотя и это, конечно). В горах была возможность перекинуться парой слов с тайными осведомителями из десантной группы.
Достали далеко не все.
Но хоть что‑то.
– Сегодня вечером боевики опять пойдут, – сообщил разведчик.
Стали готовиться.
Самые важные точки обороны заняли офицеры. Рядовые бойцы, что поопытней и пообстрелянней, залегли вдоль опорного пункта. Остальных солдатиков пинками загнали в подвалы: пусть не мешаются.
В бою ведь главное – дух. Если ты готов драться как мужчина и умирать как мужчина, тогда вперед. Если нет – до свидания.
Тебя может учить драться куча тренеров, но ты так и останешься тряпкой. А можешь два года мести плац в армии, а потом взять в первый раз в жизни в руки автомат и ка‑ак дать всем! Только для этого ты должен переступить некую грань внутри. Сам переступить! Иначе тебя всю жизнь будут пинками загонять в подвал.
* * *
Опарину выпало держать оборону в разрушенном подвале.
Его, в принципе, никто не заставлял. Особист все‑таки. Мало ли какие планы у него. Вот и спросили: ты как, пойдешь в подвал?
– Мужики, в чем проблемы? Я такой же офицер, как и вы! – Сергей Опарин аж покраснел от возмущения. – Закончил, между прочим, нормальное пограничное училище. Ты, Васька, сопляком был…
Он резко взял начальника ДШМГ за отворот камуфляжа, словно собирался сделать бросок…
– Помнишь, как я тебя в карауле драл за бардак на кухне? Как был ты разгильдяем, так и остался. Так что мозги не компостируй. Показывай, где мне занять позицию.
– Хорошо, – майор‑десантник спокойно пожал плечами. – Нам же лучше: лишний штык не помеха.
И вот контрразведчик лежал, расчистив от горелого мусора место на каменном полу. Сквозь пролом в стене открывался хороший сектор обстрела: вниз на изгиб реки. Там, где брод.
Опарин взял на заставе три «мухи» – одноразовых ручных гранатомета. Хотел больше – не дали. Зато обычных гранат было завались. Он положил их в цинк перед собой. На пояс повесил кинжал.
«Сейчас начнется». Сергей почувствовал волнение, как перед экзаменом.
Нет, это было что‑то посильней, чем простой экзамен.
Ему предстоял государственный экзамен жизни: первый бой!
Выдержит ли он?
Не отступит ли?
Не наложит ли позорно в штаны при свисте первых пуль?
Бух‑бух‑бух…
Это еще не выстрелы, это так колотилось его сердце.
Опарин боялся: сможет ли он сам оправдать свои же собственные надежды? Он давно мечтал испытать себя в настоящем деле. Да как‑то не получалось. Зато теперь, впервые в жизни, Сергей мог сказать, что наконец очутился на самом острие событий! И это было важнее всего. Ведь ему всегда казалось, что что‑то главное и интересное проходит мимо. Оно было рядом, но чуть левее. Рукой подать, однако не здесь.
После пограничного училища он томился на заставе на тихой советско‑финской границе. Пачками писал рапорты с просьбой направить в Афганистан. Но им отчего‑то не давали ход.
Когда к нему мягко подкатили особисты, Опарин даже обрадовался. «Вот оно, настоящее дело!» – подумал он. Конечно, военных контрразведчиков не любили. «Кому понравится, когда раскапывают твои грязные делишки? – рассуждал лейтенант. – Но честным людям бояться нечего. А военная контрразведка делает важное государственное дело!» И молодой замначальника пограничной заставы стал работать на военную контрразведку. Сначала – как секретный сотрудник (сокращенно – сексот).
К оперативным поручениям он относился с пониманием. Какая же спецслужба обойдется без тайных агентов? Опарин по‑прежнему служил на заставе, но теперь вел еще и тайную жизнь осведомителя.
Первым заданием было – сходить в город, навести справки про подозрительного типа, который крутился возле погранотряда. Была наводка – двухэтажный барак на окраине.
Опарин, переодетый в гражданку, поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж, постучался в обшарпанную дверь. Из‑за нее послышались пьяные голоса:
– Заходи.
За столом на кухне сидел беззубый дед с баяном на коленях и еще какой‑то мужик в драной майке.
– Мне бы Гошу, – сказал Сергей.
– Я отец Гоши, – ответил гармонист. – Проходи. Садись. Наливай.
Стол был заставлен бутылками с мутной жидкостью, открытыми консервами и заляпанными гранеными стаканами. Толстым слоем его покрывали хлебные крошки. На полу же лежали пустые пузырьки из‑под одеколона.
– А где сам Гоша? – поинтересовался Сергей, садясь на табуретку, а сам подумал: «Вот оно!» Охотничий азарт захватил его.
– Хрен его знает, – ответил папаша. – Ты сам‑то давно его видел?
– Вчера.
– А разве позавчера его менты не загребли?
Сергей растерялся. «Черт, облажался», – подумал он. Но виду не подал. «В любой ситуации главное – вести себя уверенно, никогда не выдавать своих чувств или того, что ты что‑то не понял или не знаешь», – учили его на кафедре оперативной подготовки.
– Так потом и отпустили… – сказал лейтенант.
– Тады хрен его знает, я сам его дней пять не видел. Ты если встретишь его, скажи: батька ждет. – Старик мазанул пальцем по глазу, смахивая импровизированную слезу.
Так они болтали минут сорок. Старик сначала говорил одно, потом другое. Опарин вконец запутался. Он узнал массу подробностей о Гоше. Но уже не был уверен, о Гоше ли шла речь, был ли старик действительно отцом Гоши, и вообще – темное дело…
А когда он разочарованно уходил, то, закрывая за собой дверь, услышал:
– Хрен его знает, кто такой, – говорил старик своему собеседнику. – Мент, наверное.
Опарину захотелось провалиться от стыда.
Затем контрразведчики стали давать задания попроще: узнать, что думают офицеры о борьбе с пьянством, довольны ли зарплатой, не критикует ли кто решения партии и правительства?
Сергей несколько смущался, когда узнавал, а потом докладывал. Но в глубине души понимал: это не просто так. Это очень важно! Силовые структуры – стержень государства. Они обязаны быть лояльны снизу доверху. А если сегодня, допустим, какой‑нибудь офицер бездумно критикует борьбу с пьянством (не видя со своей колокольни, как снизилась преступность в стране, как заработали заводы, выдавая качественную продукцию), то завтра он, чего доброго, может не выполнить приказ. Или вообще повернуть оружие не в ту сторону.
Нет уж! Партия и правительство должны были держать руку на пульсе!
Тайно работая на военную контрразведку, Сергей волновался: вдруг его в итоге не переведут в особый отдел по‑настоящему. И будет он вечно ходить в сексотах.
Лишь когда сам стал опером, понял систему. Оперативник, который работает с тобой, составляет на тебя же огромное досье. Пишет кипу документов, изучая тебя. Потом отдает документы в кадры. И тому, кто вздумает задробить кандидатуру протеже, он просто глотку вырвет. «Ты что, старик? – наедет опер на сомневающегося кадровика. – Я столько пахал. Писал эти гребаные, никому не нужные бумаги, которые в гробу видал! И все зря? Ты что, за салагу меня держишь?! Давай, не дури. Оформляй паренька».
Так что через год Опарина отправили в школу военной контрразведки КГБ под Новосибирском. После нее он стал уже настоящим оперуполномоченным, а не каким‑нибудь там сексотом.
Но главное и важное по‑прежнему проплывало мимо. В первый же день, когда он вышел на работу по возвращении из Новосибирской школы, его послали на железную дорогу, где прорвало канализацию и говно залило рельсы.
Надо было узнать: нет ли тут какой диверсии?
«Какая, на хрен, диверсия? Трубы надо было вовремя менять!» – ругались пожилые обходчики.
Примерно так (только без мата) Сергей и написал в справке.
Остальные задания были очень похожи на первое. И так целую жизнь: говно и рельсы. Даже в воюющем Таджикистане он не внедрялся в ряды оппозиции, не ловил шпионов, а разбирался с проворовавшимися прапорщиками‑кладовщиками. Направлял материалы в военную прокуратуру, а та благополучно хоронила их. Прапора посмеивались и воровали дальше.
От полного разочарования в жизни его спасла новая мечта: стать генералом. И приехать служить в родной город, чтобы доживать свой тихий век на высокой должности в знакомых местах. По крайней мере, можно было бы по‑доброму раздувать щеки перед одноклассниками. А также строить дачку, ездить на шашлычки туда, куда простым смертным доступ запрещен… Красота! Что же еще делать, раз с настоящими делами не повезло?
В отпуске он даже наводил справки, нельзя ли перевестись в только‑только создававшуюся налоговую полицию. Может, там будет легче сделать карьеру? Генеральские звезды они ведь везде – генеральские.