Но сейчас он благодарил судьбу за то, что тогда что‑то не срослось с переводом. Ведь теперь самое главное и важное должно было вот‑вот появиться в прицеле автомата.
«Только бы боевики не струсили, – подумал Опарин. – А то будет, как всегда, сплошной облом…»
Бу‑буххх!
Это уже не сердце, это прилетела мина. За ней еще и еще. Земля затряслась.
«Вот оно!» – Сердце приятно дрогнуло, а потом стало работать медленно и отчетливо. Как метроном.
Волнение исчезло.
Теперь Опарин предвкушал.
Он вновь почувствовал себя молодым курсантом, выходящим на борцовский ковер.
Только на этот раз борьба шла по настоящим правилам: до первой смерти…
В прицеле появились фигурки бегущих врагов. Опарин задержал дыхание. «Выстрел должен быть неожиданным», – вспомнил он слова инструктора по стрельбе. Из памяти вынырнули картинки с курсантского полевого учебного центра: высокая трава, куски дерна на позициях для стрельбы, мишени с человеческими фигурами вдали. Надо брать под обрез…
Опарин представил себя юным курсантом, выполняющим на стрельбище упражнение № 8 для АК‑74. Сколько там надо сбить на пятерку?
«Тук‑тук‑тук», – застрочил его автомат.
Фигурки бегущих мишеней‑головастиков падают.
В прицеле появляется квадрат. Опарин вспомнил рисунки из наставления по огневой подготовке: «Гранатометчик». И срезал очередью гранатометчика, стоявшего на одном колене и стрелявшего по заставе.
Вдруг картинки‑мишени разом исчезли: на особиста бежал моджахед с перекошенным от злобы лицом. Он был уже метрах в двух от позиции Сергея. «Как он добежал? Как я его просмотрел?» – подумал майор‑контрразведчик и нажал на спусковой крючок.
Автомат заклинило.
Опарин попытался схватить гранату, но неловким движением опрокинул цинк от себя. «Черт!» Тянуться за гранатами было поздно. Моджахед уже возвышался над ним. В лице врага пылала ненависть.
«Ни за что не приму смерть на коленях» – эта мысль словно ударила в голову Опарину. Он встал и выпрямился.
«Я – мужик, – сказал его горящий взгляд врагу. – Убей меня, если сможешь, глаза в глаза. Как настоящий воин. Но торопись. У тебя всего секунда. Потому что потом я убью тебя!»
Взор на взор.
Целый миг они стояли и смотрели друг на друга, словно пытались взглядами сломать тот стержень, что торчал внутри противника.
Наконец моджахед нажал на спусковой крючок.
Осечка!
В следующее мгновение Опарин выхватил кинжал и всадил бандиту в живот. Затем медленно пропорол снизу вверх, провернул клинок и вытащил. Кишки боевика полезли из живота.
Враг бросил автомат и схватил уползающие кишки, пытаясь их удержать. Начал судорожно запихивать обратно. Но кровь сочилась сквозь пальцы, а вместе с ней по рукам расползался непереваренный тутовник, жижа из лепешек и другие остатки еды.
Моджахед поднял глаза. В них появился детский страх. Только сейчас стало видно, что глаза эти – чистые и голубые, как небо.
«Это же пацан!» – мысленно воскликнул Опарин. Действительно, злобные морщины разгладились, а выражение лица стало жалким. Теперь было видно, что боевику лет пятнадцать от силы. У него навернулись слезы. И вдруг – будто белая голубка из глаз полетела вверх. А тело осело на землю.
У Опарина в душе все перевернулось…
Впрочем, пуля, просвистевшая над ухом, тут же вернула его в реальность. Особист упал на землю и стрелял по нападавшим, прикрываясь телом убитого, как мешком с песком.
Он уже ни о чем не думал и ничего не представлял. Просто стрелял и убивал.
…Белая голубка нагнала его позже. Когда бой закончился и Опарин спустился в подвал. Голубые глаза убитого юноши вдруг полоснули его по сердцу. Белая прозрачная голубка витала над головой, и от этого становилось гадко и противно. Стальной стержень внутри майора согнулся в бараний рог. Сергей упал и схватился за живот…
– Что с вами, товарищ майор, вам плохо? – Кто‑то из солдат осторожно тряс его за плечо. – Вы не ранены?
Сергей не имел права показать слабость перед рядовыми. Но выпрямиться, как в бою, не получалось: чистые голубые глаза рвали его душу на части.
Но это было еще не все.
Его, конечно, отпустило. Голубка, сделав прощальный круг, упорхнула. Опарин перевел дыхание. Но это была лишь пауза.
Как обухом по голове его оглушил запоздалый страх: «Меня же могло убить!» Особиста затрясло в конвульсиях.
Опять, как наяву, пред ним предстал боевик с наведенным автоматом. Теперь он не был похож на небесного юношу, это был враг со злобным лицом. Дуло автомата уперлось в живот Опарина. Не будь осечки – и все. Кирдык!
Мышцы свела судорога. Холодный ужас поднялся из глубин сознания. Повеяло могильной тоской…
Дуло автомата! Оно же могло оборвать все, что он знал и видел. А что, если б не было осечки? Сергей уже не мог сдержать дрожь, он трясся, будто у него действительно была агония…
Голубые глаза и дуло автомата, конечно, вызывали взаимоисключающие чувства. И, слава богу, что они нахлынули по очереди. А то бы душу Опарина просто разорвало, как разрывает на мине теленка.
Но вот какая деталь. Страх‑то вскоре улетучился. И следов не осталось.
А голубые глаза отныне преследовали Опарина всю жизнь. Особенно – в его снах…
* * *
Врач позвонил в корпункт «Советского труда» в Екатеринбурге.
– У меня есть случай, который мог бы заинтересовать журналиста Ветрова, – сказал он, – могу я с ним связаться?
На другом конце провода подробно расспросили что да как. Потом пообещали перезвонить. Но не перезвонили. Психиатру пришлось напоминать о себе через пару дней.
– Мы поговорили с Москвой, – ответили в корпункте, – Ветрова этот случай не интересует. Извините.
– А могу я поговорить с самим Ветровым?
– Нет.
– Почему? Разве вы не можете дать его служебный телефон?
– Нет.
– Вы разве не даете служебные телефоны сотрудников? Неужели это тайна?
– Не тайна. Но просто Ветрова нет на месте.
– А где он?
– А вот это закрытая информация.
«Дурдом какой‑то», – подумал врач после разговора с собкором «Совтруда».
Глава 8
– Вы как‑то спрашивали про писателя Ветрова, по я так и не нашел ни одной его книги, – сказал врач Неизвестному.
– Значит, он малоизвестный писатель.
– А журналист Андрей Ветров, случайно, не имеет к нему никакого отношения? Он, кстати, писал о потерявших память. Вот, почитайте статью…
Человек пробежал глазами текст. В его глазах мелькнул страх.
– Тут написано, что я в опасности, – произнес он.
– Журналисты часто преувеличивают, – небрежно произнес врач. – А почему вы спросили про Ветрова?
– Мне показалось, что я читал его, – неуверенно ответил человек, – может, это действительно были статьи… О чем еще он писал?..
– Свежих статей давно не было. Вот есть старый очерк, кстати, про Таджикистан.
– «Солдаты называют ее мамой», – прочитал заголовок Неизвестный.
Подзаголовок гласил: «Ее сына Родиона Ильина записали в предатели, хотя он был героем».
«Я про это знаю», – подумал Неизвестный. Это было в мае 1995 года.
* * *
Кишлак Баравии недалеко от Ванча. Под ним пограничники выставили пост боевого охранения. Несли службу на нем пареньки из ММГ, прибывшей в Таджикистан из Воркуты несколько месяцев назад на усиление.
В двухстах метрах – у дороги – поставили КРП, контрольный пункт, вид пограничного наряда. Четыре солдата должны были проверять все проезжающие машины.
На асфальт они выкатили валуны, расположив их в шахматном порядке. Ставить шлагбаум не стали: не из чего было. А вырыть окопы или поставить какую‑то будку (а лучше дот) не успели.
В то время когда боевики переходили вброд речку Ванч, чтобы напасть на заставу, в ущелье Пшихарв добивали колонну, а в Москве, в песочно‑желтом здании на Лубянке, начальник главного штаба ФПС стоял, склонившись над картой, через Баравни проезжали три старенькие «шестерки».
Рядовой Родион Ильин, который был самым молодым в составе наряда и потому выполнял всю работу, махнул рукой, давая сигнал остановиться.
Машины затормозили. Из них вылезли генерал Усмон, иорданец Хаттаб, еще несколько боевиков.
– Чего тебе надо? – угрожающим тоном спросил один из боевиков.
– Ваши документы. – Родиону было очень страшно, но парень не выдал своего волнения.
– Я маму твою трахал. – Боевик махнул рукой. – Какие тебе документы‑макументы? Ты знаешь, кого остановил? Сейчас хрен у меня сосать будешь!
Бандиты окружили солдатиков.
– Ваши документы, – твердым голосом повторил Родион.
– Твою мать, да пошел ты, – бросил генерал Усмон, садясь в машину и тут же что‑то добавил на таджикском.
Четыре девятнадцатилетних паренька‑пограничника даже опомниться не успели, как у них отобрали автоматы. Солдат избили, затолкали в машину и увезли на Ванч.
На посту спохватились лишь через несколько часов. Но шум решили не поднимать, понимая: сами виноваты.
Через три дня Любовь Ильина – мама Родиона – получила телеграмму: «Местонахождение вашего сына неизвестно…» А вскоре пришла еще одна весточка от пограничников: «Ваш сын самовольно оставил часть с оружием в руках. Если вам что‑то станет о нем известно, сообщите». В это же время военная прокуратура возбудила против пропавших солдат уголовное дело по трем статьям. Все было просто и логично: пропали – значит, дезертиры.
Милиция заявилась к Любови Владимировне и провела демонстративный обыск, показывая, что ищут дезертира. Уходя, стражи порядка предупредили: «Как появится, сразу веди к нам, нечего беглецов укрывать». Любовь Владимировна проплакала всю ночь.
А Родиона и его товарищей в это время пытали боевики. Били. Посыпали раны солью. Закапывали по горло в землю. В перерывах между пытками предлагали девятнадцатилетним солдатикам перейти на свою сторону. Но поразительно – вчерашние «салаги» проявляли в плену невиданную стойкость. Ведь прекратить мучения было легко: стоило согласиться принять «истинную веру» и встать в ряды воинов ислама. Это только в кино просто делать выбор между предательством и смертью…
– Сними крестик с груди, стань нашим братом, – предлагали Родиону бородатые боевики.
Этот крестик Родик вылил сам и не расставался с ним никогда. За что парню нередко попадало от мамы – члена КПСС со стажем в четверть века.
Даже в плену Родик не снимал литой крестик с груди…
– Родик, Родичка, – плакала женщина над фотографией сына.
На следующий день она пошла обивать военные и государственные пороги.
– Поезжай в Таджикистан. Найди себе боевика, стань его любовницей, и он быстро поможет найти сына. – Вальяжный полковник из комиссии по розыску военнопленных, самодовольно улыбаясь, посмотрел на Любовь Ильину. – А за так кто будет искать, я, что ли? У меня по Чечне дел во скока!
Он провел ладонью по шее.
– Надо еще разобраться, как ваш сын попал в плен, – строго посмотрел на невысокую хрупкую женщину следователь военной прокуратуры. – Если в бессознательном состоянии – это одно дело, а если пошел своими ногами – это другое…
Она так ничего и не добилась от государственных мужей. А потому заложила свою квартиру и сама поехала разыскивать своего единственного ребенка в далекий Таджикистан.
Но опоздала. Совсем немного.
Когда «борцы за истинную веру» убедились, что нельзя сломить дух российского паренька, они решили отрезать ему голову. Родиона скрутили и повалили на землю, опустив лицом вниз в специально выкопанную ямку…
Есть такое поверье – у врага надо отрезать голову, иначе он будет преследовать тебя всю жизнь…
Парень даже не мог шевельнуться – пальцы бандитов сжимали руки‑ноги, словно тиски. Нож вошел в шею. Кожа зашуршала, словно разрываемая бумага. Клинок плавными распиливающими движениями пошел по живому человеческому мясу. Разрезал аорту, горло, уткнулся в шейные кости позвоночника.
Родион захрипел и задергался. Кровь волнами стала выливаться из шеи вниз – в ямку. Боевики старались держаться чуть сверху и в стороне. Чтобы не запачкаться.
«Как барана резать», – подумал один из бандитов, державших пленника.
Тот, у кого был нож, с силой надавил на лезвие, чтобы разломать кости. Сталь клинка нащупала самое слабое место – хрящи, соединяющие позвонки, – и прошла последние сантиметры своего кровавого пути.
Довольный бандит схватил голову за волосы и поднял над собой.
– Аллах акбар! – неистово заорал он.
Его крик подхватили сотоварищи. В припадке радости они стали пинать обезглавленное тело.
Родиона вместе с товарищами похоронили в воронке от авиационной бомбы, едва присыпав землей.
Любовь Владимировна ничего этого не знала до поры до времени. Командование Коллективных миротворческих сил в Душанбе выдало Ильиной справку, что «такая‑то ищет на территории Таджикистана своего сына. Просьба оказывать содействие». Дата, подпись. Все, на этом помощь российских властей закончилась. А таджикские здесь были, в общем‑то, ни при чем.
Десять месяцев Любовь Владимировна скиталась по Таджикистану. За это время хорошо узнала многих командиров как с той, так и с другой стороны. Несколько недель она работала уборщицей в генеральской столовой на базе. Потом жила в лагере боевиков. Затем снова у наших. Потом опять у боевиков, пока не нашла «добрую душу», согласную за четыре тысячи долларов показать матери могилу сына. Учитывая, что кроме Родика там лежали еще трое солдат, получилось по тысяче долларов за каждого. Недорого, по меркам боевиков. Посредник указал место – квадрат сто на сто метров. «Ищите здесь, но забрать тело можно только ночью», – предупредил он. Пограничники выделили Ильиной грузовик и двух солдат. «На дело» они поехали ночью, как и обещали. Что было дальше, Любовь Владимировна помнит отрывками. Ночь, грязь, она стоит на краю воронки. На дне ямы лежат тела российских солдат. Голову Родички надо было искать отдельно. Любови Владимировне пришлось вновь обращаться к посреднику: «Ты же взял деньги, верни голову». Посредник ушел и вернулся с черепом. Женщина повезла голову сына в Москву в обычном плацкартном вагоне Душанбе – Москва, забитом сверх меры людьми, мешками с урюком и ящиками с товаром на продажу. Четверо суток она просидела с краешка: места прилечь не было.
Отец Родиона умер через четыре дня после похорон сына. У мужчины не выдержало сердце.
То, что пришлось пережить ей, – не дай Бог никому. После подобных испытаний люди если не ломаются, не сходят с ума, то замыкаются в себе, обозлившись на весь мир. А каково было женщине пережить такое?
Теперь, когда по телевизору показывают военные репортажи, Любовь Владимировна приникает к экрану. Однажды, когда показали артиллеристов, подававших голыми руками снаряды к орудию, женщина подумала: «Они же там без перчаток, им холодно». Она обратилась в монастыри, к местным властям, просто сердобольным людям: кто чем может – помогите. Так она собрала гуманитарную помощь. Отвезла в Таджикистан. Потом стала ездить и в Чечню.
– Сначала я было обозлилась на всех, – сказала Ильина, когда через много лет с ней познакомился Андрей Ветров, ставший корреспондентом газеты «Советский труд» (одной из старейших центральных газет, которая в эпоху перемен не стала менять раскрученную марку), – но потом поняла: не надо искать виноватых в том, что случилось со мной. Сын погиб в Таджикистане за нас, защищая меня, друзей, родных. Сейчас не время плакать, надо помогать.
«Ты смелая женщина, – сказал ей знакомый полевой командир, – я тебя уважаю». И в награду подарил… видеокассету, на которой было записано, как убивали Родиона.
Именно с этого эпизода Ветров начал свою статью.
– Я считаю, что мой сын погиб не только за веру, но и за Отечество. – Эти слова матери завершали материал. – И скажу честно: не дай Бог было Родику поступить иначе. Конечно, я бы простила его и приняла, но где‑то в глубине души сидела бы боль: мой сын – предатель.
Она потом видела солдат, которые в отличие от ее сына выбрали жизнь. Избитые, изнасилованные, исколотые наркотиками, они по приказу боевиков расстреливали своих товарищей. «Хорошо, что Родион не поступил так же», – думала Любовь Владимировна.
А после статьи Ветрова рядового Ильина посмертно из предателей переименовали в герои и наградили орденом Мужества. Маму вызвали на какое‑то торжественное собрание, сказали: спасибо вам за сына. После этого, как водится, в больших кабинетах перестали интересоваться судьбой солдатской матери (там и раньше‑то не особо тревожились). Пожалуй, единственной, кто отозвался на боль женщины, оказалась церковь. Священники помогли собрать деньги и выкупить квартиру Любови Владимировны, в которой она раньше жила вместе с сыном. Ту самую, что она заложила, разыскивая его.
А жить ей помогает помощь простых людей, не облеченных ни властью, ни полномочиями. Вот что написали ей, например, пограничники из мотоманевренной группы, в которой служил сын: «Вся граница Вас вспоминает каждый день. Вы для нас стали не только мамой своего сына, но и мамой всех пограничников отряда». После таких весточек у Любови Владимировны и появляются новые силы. Ведь любой человек по‑настоящему живет до тех пор, пока кому‑нибудь нужен.
* * *
Родион Ильин, который никогда не подозревал о существовании Ветрова, сыграл в судьбе журналиста важную роль. У корреспондента были не очень хорошие времена, когда он познакомился с Любовью Ильиной. Андрей недавно уволился из пограничных войск и только утверждался в серьезной большой газете. Но его статьи печатались редко. Строгие редакторы беспощадно резали их. И вообще, исчезни вдруг Ветров из газеты, отряд и не заметил бы потери бойца.
Но материал про маму солдата повесили на доску лучших публикаций дня. А когда Родиону дали орден посмертно, газета ликовала, открыв номер материалом Андрея. Впервые за время работы Ветрова в штате его статью опубликовали на первой полосе, ему выписали громадную премию. Его позиции в газете окрепли.
* * *
«Вот оно! Я вспомнил!» – радостно подумал человек. Ему показалось, что осталось чуть‑чуть и он расскажет себе все про себя!
Но в следующую ночь он опять вернулся во сне в 1995 год.
Снова был 1995 год. Май. Война.
* * *
Внешне жизнь в Душанбе нисколько не изменилась. Война была очень далеко. О ней напоминал лишь стук молотков на лесопилках: инженерные роты сколачивали из свежих досок ящики, внутрь которых положат цинковые гробы.
Доски, в которые предстояло завернуть грязь и смерть войны, пахли горячо и сладко. Из глубины шел легкий аромат мха. А от уже сбитых ящиков поднимались теплые смоляные пары. И как‑то не вязались спокойствие и душевность столярных работ с тем горем, что понесут эти ящики по городам и весям России…
* * *
Ветров увидел грузовик, пронесшийся по центральной улице Душанбе. В кузове лежали наваленные друг на друга ящики. Сердце сжалось: журналист прекрасно знал, что это были за ящики. И для чего их везли с такой скоростью.
Они были пустыми.
Пока пустыми.
Но раз их сколотили, загрузили, отправили, значит, было кому в них лежать. Соотношение тут строгое: один ящик, один труп. У нас ведь ничего не делают лишним – все под счет.
Ему стало больно и стыдно за то, что сидел в Душанбе и узнавал по радио о тех событиях, героем которых должен был стать!
В конце концов, он ведь офицер! Закончил командное военное училище. И пусть командир из него не очень, но ведь автомат в руках держать может!
В общем, Ветров пошел в редакцию, чтобы отпроситься в командировку.
Редактор приехал к обеду. Слегка навеселе. Созвав всех сотрудников, он достал пачку фотографий из стола.
– Смотрите, – он стал пускать по рукам карточки. – Это я в Кирках, Туркмения. Это на Курилах. А это Прибалтика. Мы пиво пьем. Хорошие там бары! Были…
Андрей заинтересовался снимком очень красивой девушки.
– Кто это такая? – спросил он у редактора.
– Любовница бывшая, – тот небрежно махнул рукой. – Влюбилась в меня, как кошка. Затрахала совсем. Еле отвязался…
Ветров взял поближе, чтобы рассмотреть. «Если они расстались с шефом, значит, она свободна, – мелькнула озорная мысль. – Может, адресочек спросить?»
Он перевернул фото, словно надеялся увидеть там номер телефончика, написанный губной помадой… Но там были всего лишь квадратики для индекса, нарисованная марка «20 лет полету Гагарина» и линейки со словами «куда», «кому»…
Открытка!
Тьфу.
«Но главное, у шефа хорошее настроение, – подумал Ветров, аккуратно возвращая открытку в стопку. – Надо отпрашиваться сейчас – обязательно отпустит!»
– Да ты сумасшедший! – вопреки ожиданиям, просьба возмутила шефа. – Жить надоело?
– Нет, но…
– Никаких но, – перебил редактор, – ты никуда не летишь. Мне офицеры нужны живыми.
Спорить было бесполезно.
Обидно‑то как!
– А о чем писать? – Ветров почувствовал, как закипает кровь, голова начинает медленно кружиться. Еще немного – и он бы сказал редактору все, что о нем сейчас думал.
– Поговори с летчиками, – спокойно ответил редактор. – Можешь съездить в госпиталь. Там много раненых, они тебе все расскажут, как было. Готовь материал в номер. И без глупостей. А то и так все настроение испортил.
«А уж как ты мне все испоганил!» – подумал Ветров, выходя из редакции. На душе было скверно.
В сущности, в редакции работали неплохие парии, только выпить любили. А о войне они предпочитали писать, не выезжая из Душанбе. Такое настроение полностью совпадало с планами начальства, которое не желало отвечать за дополнительные потери. Тем более что, положа руку на сердце, редакция считалась далеко не самым основным подразделением. Без ее сотрудников на границе вполне можно было обойтись.
Ветров проверил содержимое карманов и извлек несколько смятых купюр. На такси хватало. Часовые в грязно‑зеленых бронежилетах и надвинутых на глаза касках выпустили его на улицу.
За воротами стояло несколько парней‑таджиков. Видимо, мечтали устроиться на работу. Рядом просили милостыню и продавали сигареты пацаны‑оборвыши. На противоположной стороне улицы девчонки в национальных костюмах расстелили на асфальте проезжей части ковер и поливали его водой. Окраина! Он вздохнул и принялся ловить машину.
Стоянка вертолетов находилась в самом конце летного поля обычного гражданского аэродрома. К ней шло две дороги: длинная асфальтовая и короткая пыльная. Ветров выбрал короткую и пожалел. В мгновение ока ботинки из черных превратились в светло‑коричневые.
На «взлетке» уже дежурила черная «Волга» с телевидения. Возле нее курил Юрий Кушер. Увидев Андрея, он улыбнулся и протянул руку. Ветров поинтересовался: на какую разведку он сегодня работает?
– Еще не знаю, – ответил Юрий. – Смотря какая разведка больше заплатит. Могу и тебя порекомендовать…
– Спасибо, не надо. Я патриот. – Ветров улыбнулся.
– Как хочешь… Летишь на границу?
– Нет. – Андрей смутился, будто признавался в чем‑то стыдном.
Ему захотелось объяснить, почему он вынужден сидеть в Душанбе. Но говорить вдруг стало невозможно: пара вертолетов пронеслась над ними и зашла на посадку. Ужасный шум и поднявшийся ветер заставили отойти. Тут же неизвестно откуда появилась «таблетка» – микроавтобус УАЗ с красным крестом на борту. Она остановилась возле приземлившихся «бортов». Несколько солдат подбежали к открывшейся двери и, не дожидаясь остановки двигателей, приступили к разгрузке раненых, лежавших на носилках. Ходячие спускались сами, придерживая окровавленные повязки. Последним сняли закрытый плащ‑палаткой труп. Медсестра, контролировавшая эвакуацию, спокойно приняла документы и что‑то скомандовала солдатам.
– Парень отвоевался, – произнес Юрий, когда лопасти вертолета остановились. Ветров не нашелся, что ответить, и просто многозначительно вздохнул. Взгляд упал на запылившиеся кроссовки собеседника.
– Тоже любишь короткие дороги? – иронично осведомился Андрей.
Юрий посмотрел на свою обувь.
– Да‑а… в этой пыли можно утонуть, – серьезно ответил он. – Кстати, я не видел тебя на пресс‑конференции.
– А я и не был там. Не знал про нее. Кто давал?
– Толочко.
– А‑а, – равнодушно протянул Андрей и пнул булыжник, лежавший на бетонке. – Хорошо.
Генерал‑миротворец пограничную газету не интересовал. Но для приличия Ветров спросил:
– Ну как, сказал он что‑нибудь умное?
Юрий развел руками, словно удивляясь наивности коллеги.
– Как всегда, – ответил он. Это могло означать и да и нет. Но Ветров‑то знал: пресс‑конференции не для того собирают, чтобы говорить что‑то умное и действительно интересное…
– Миротворцы будут помогать пограничникам? – И на этот вопрос он знал ответ, но надо же было как‑то поддерживать вежливый разговор.
– Нет, – сказал Юрий, что и требовалось доказать. – По его словам, события, происходящие на границе, исключительно внутреннее дело Таджикистана. Поэтому миротворцы не сделают ни выстрела. Также он открыл тайну, о которой знает весь город: боевыми действиями со стороны оппозиции руководит генерал Усмон.
– А Саламшо как? – поинтересовался Андрей. Генерал Салам был тоже очень авторитетным полевым командиром из Ванча.
– Салам не ладит с Усмоном, – пояснил Юрий. – Поэтому нынешнюю войну не поддерживает.
– А еще товарищ Толочко, – Юрий понизил голос, – почему‑то дипломатично промолчал о том, что вчера генерал Усмон прилетал в Душанбе на вертолете миротворцев. Я хотел спросить его об этом, но решил поберечь здоровье.
– Разумно, – равнодушно ответил Ветров: он никогда не верил подобной информации.
– Самое интересное, – продолжил собеседник, – что события на границе кому‑то очень выгодны. Ходят слухи, что под шумок боевых действий идет переброска крупной партии наркотиков.
– Не может быть.
Юрий равнодушно пожал плечами – мол, не веришь, не надо. Но вслух сказал другое:
– Как знать… Кстати, ты почему не летишь на границу?
– Начальство не считает целесообразным. Я нужен здесь.
Из‑за вертолетов вышел оператор Центрального телевидения. Подошел к коллегам, снял с плеча камеру.
– Почему вы перестали снимать, коллега? – шутовски поинтересовался Юрий. – Разве вы не хотите запечатлеть нас для истории?
– Ни малейшего желания, – добродушно ответил пожилой оператор. – Лучше дайте закурить.
Оказалось, что оператор улетал на заставу Ванч. Буквально час назад он получил разрешение и теперь ждал, когда в вертолет загрузят боеприпасы.
Сердце Ветрова дрогнуло! Телевизионщик улетал всего на сутки. Туда и обратно. А что, если…
– Долго они собираются грузиться? – спросил Андрей, стараясь подавить волнение.
– А бог их знает, – ответил оператор. – Военная тайна.
– Возьмите меня с собой, – это вырвалось невольно, как крик утопающего.
Оператор немного растерялся. Не поняв – это шутка или нет, он сделал неуверенный жест в сторону вертолета.
– Спроси у летчиков.
Совет был толковым. Ветров подошел к летчикам. По большому счету им было все равно, лишь бы перегруза не случилось. Взяли!
Ветров не первый раз летел на Памир. Но сейчас восприятие было по‑детски обостренным, когда мир еще чарует красотой не насытившуюся жизнью душу…
Что‑то подобное Андрей испытал несколько лет назад, когда узнал о назначении в Таджикистан.
Воспоминание было свежим: он сидел в канцелярии пограничной заставы с милым названием Кедрово. За окном звенела весенняя капель. Первые проталины разъедали девственную белизну снега. Теплые озорные лучики солнца заглядывали в окошко, словно говорили: ку‑ку, мы вернулись! Как вы без нас, не замерзли?
Где‑то вдали за голыми деревьями трещал лед на реке Уссури, и дикие собаки – нарушители границы – спешили вернуться из Китая в Россию. Спасая свою шкуру от китайских поваров, псы обрывали тонкие нити сигнализации. И пограничникам приходилось бегать на границу (бензина было очень мало) и своими руками восстанавливать разрушенные стаями нарушителей рубежи. Три километра до реки туда, три обратно. И так целую ночь.
Утром Ветров, совершенно обессиленный после ночного дежурства, ждал начальника заставы, развалившись в его кресле. Начальник с утра уехал в райцентр, и волей‑неволей приходилось сидеть на заставе, вместо того чтобы отдыхать после наряда. И вот тут позвонил телефон.
– Кедрово, третий слушает, – ответил Андрей.
«Третий» – был его штатный номер как заместителя начальника заставы по работе с личным составом. «Первый» – был начальник. «Второй» – зам по боевой подготовке.
– Привет, Ветров, – услышал он голос замполита отряда.
«И эти люди учат нас работать», – подумал Андрей. Называть фамилии по открытой связи было запрещено. Вообще надо было соблюдать секретность переговоров. А то начальник пограничного отряда повадился на читках приказов прокручивать записи телефонных разговоров и ругать офицеров за нарушение правил пользования открытой связью. Только почему‑то девяносто процентов прокрученных пленок были разговоры Ветрова. Он однажды поинтересовался в штабе: почему мои? Другие что, лишнего не болтают? «Понимаешь, Андрей, – сказал офицер, который неплохо к нему относился. – На читках приказов много женщин. А ты единственный, кто почти не матерится. Остальных же неудобно включать».