Мери Каммингс
Стеклянные цветы
Мери Каммингс
Стеклянные цветы
Пролог
«Дорогая доченька!
Твое поведение в последнее время, как выражаются в любимых тобой романах, «переполнило чашу моего терпения». Посему я вынужден безотлагательно принять к тебе жесткие и, боюсь, не слишком приятные меры.
Человек, вручивший тебе это письмо, будет, по мере сил, не допускать, чтобы ты снова вляпалась в какую‑нибудь историю. То есть никаких наркотиков, никаких скандальных публикаций в газетах и никаких арестов по какой бы то ни было причине.
Этот человек будет жить в твоем доме, всюду сопровождать тебя и числиться твоим телохранителем (кстати, он и вправду специалист в этом вопросе). Разумеется, ты можешь в любой момент отказаться от его услуг – но это означает и отказ от тех сумм, которые до сих пор бесперебойно поступали на твой счет.
Полномочия у него самые широкие, и жаловаться мне на него бесполезно – если ты заявишь, что он тебя изнасиловал, я все равно не поверю (скорее, предположу обратную ситуацию), если же он, что называется, поднимет на тебя руку, то (да поможет ему бог!) сделает не более того, что уже много лет хотелось сделать мне самому, ибо, по моему глубокому убеждению, ты давно заслуживаешь хорошей порки. Ну, а обвинение в краже серебряных ложечек будет выглядеть просто смешно…»
Женщина дочитала письмо, включая подпись: «Твой любящий папа», и растерянно перевела взгляд на сидевшего напротив нее человека.
– Это что, какой‑то розыгрыш?!
– Боюсь, что нет.
– Что он, свихнулся, этот старый мудак? Какого черта? Где мой адвокат?! – повысила она голос и тут же осеклась, вспомнив, что кабинет в полицейском участке – не лучшее место для того, чтобы закатывать скандал, особенно после ночи, проведенной в «обезьяннике».
– Адвокат ждет в приемной. Он получил указание не вмешиваться, пока мы не договорим.
От кого указание – спрашивать было лишним. Адвокатская контора «Штернгольц и Майер» представляла не только ее собственные интересы, но и интересы ее отца в Германии (собственно, и услуги адвоката обычно оплачивал он), и любой ее представитель прыгал перед ним на задних лапках.
– Вы хотите сказать, не договоримся?
– Можно и так.
Женщина снова перечитала последние строки письма:
«А вообще – не считай, что наступил конец света. Парень он неплохой – я надеюсь, что вы уживетесь и поладите».
Взглянула на своего собеседника и подумала, что едва ли это получится. Судя по выражению его лица, он придерживался того же мнения.
Часть первая
Глава первая
– Линнет… Имя твое – как журчание ручейка, как перестук капель весеннего дождя, барабанящих по молодой листве: Линнет, Лин‑нет… Да и глаза твои цветом точь‑в‑точь как эта листва. Линнет… Наверное, в тебе течет кровь сказочного народа, тех фей, которые водят по ночам хороводы по зеленым холмам твоей страны. Может быть, твое имя – это часть их волшебной песенки: Линнет… Лин‑нет…
Сидевшая в кресле девушка рассмеялась – возможно, потому, что от человека, говорившего это, меньше всего можно было ожидать подобных слов.
Высокий, крепко сложенный, с могучими плечами и бицепсами, он смахивал на портового грузчика или на профессионального футболиста. Черты лица были вылеплены так грубо, что это граничило с уродством, глубоко посаженные глаза казались слишком маленькими на квадратном лице с тяжелой нижней челюстью. Коротко постриженные светлые волосы, густые белесые брови… Лишь голос, мягкий и ласковый, контрастировал с этим неказистым обликом.
– Линнет… Имя твое – словно перепев пташки, одной из тех, которых ты так любишь разглядывать. Возможно, той, которая подарила тебе свое имя? Хотя нет, как выглядит коноплянка[1], я уже знаю – а вот остальных так и не смог запомнить. Кивал, когда ты говорила: «Смотри, кардинал полетел!» – но до сих пор понятия не имею, какой он, этот кардинал…
Брови Линнет сдвинулись, глаза стали настороженными, но стоило ему продолжить, и лоб ее тут же разгладился.
– Линнет… Колдунья моя зеленоглазая. Я уезжаю. Теперь меня не будет долго… очень долго – но ты же не будешь сердиться, правда? – он улыбнулся и покачал головой. – Нет?
Она тоже улыбнулась и покачала головой в ответ. Повторила:
– Нет… Нет…
Казалось, они одни во всем мире. Поросший травой холм, на склоне которого мужчине удалось найти ровный пятачок, надежно отгораживал их от посторонних взглядов. В теплом весеннем воздухе пахло травой и листвой – тем свежим запахом, о котором в городе можно лишь вспоминать; где‑то неподалеку пересвистывались птички, а внизу, у подножия холма, начинался лес – недаром это место называлось «Форрест Вью».
На вершине холма появилась женщина в светлом платье. Мужчина нагнулся, быстро поцеловал Линнет в щеку – она чуть поморщилась.
– Ну вот, Линнет – мне уже пора идти. Я постараюсь приехать как можно скорее… постараюсь, Линнет…
– Линнет… – повторила она.
– Ну, как мы тут? – спросила, подходя, женщина. – И как наша малышка Линни?
От этого бодренького «мы» челюсти у него сами сжались, возникло чувство, словно где‑то недалеко заработала бормашина.
– Не называйте ее, пожалуйста, Линни, миссис Касслер. Ее зовут Линнет.
– Да, конечно, мистер Берк, Линнет, – торопливо поправилась она.
– Я теперь приеду не скоро. Будет приезжать моя сестра.
– Хорошо, мистер Берк.
Мужчина нагнулся, погладил Линнет по руке, сказал:
– Я ухожу. Счастливо, Линнет.
Она не ответила – внимание ее было целиком приковано к янтарным бусам на шее миссис Касслер.
Кивнув сиделке, он повернулся и пошел вниз по склону холма. Выйдя на огибающую холм дорожку, обернулся, хотел махнуть на прощание рукой, но передумал. Его жена, Линнет Берк, все равно не поняла бы смысл этого жеста – уже второй год она почти не могла ни ходить, ни говорить и во многих отношениях находилась на уровне годовалого ребенка.
Вот и все – теперь они не увидятся очень долго. Если бы Филипп сказал кому‑то, что жалеет об этом, его бы, наверное, не поняли. Или не поверили. В самом деле – хоть на какое‑то время избавиться от обязанности навещать жену, которая все равно ничего не понимает и едва ли заметит его отсутствие.
Но Филипп знал, что будет скучать. Он уже привык приезжать к Линнет каждое воскресенье, сидеть, держать за руку, разговаривать. Сначала – надеясь, что от какого‑нибудь случайного слова или просто от голоса близкого человека нарушенные связи в мозгу Линнет вдруг восстановятся, и к ней вернется память. Потом – просто привык.
Он разговаривал с ней часами – рассказывал обо всем, что происходило, делился своими чувствами и мыслями. Иногда она улыбалась – без всякой связи с тем, что он говорил; иногда – хмурилась.
За эти долгие месяцы Филипп уже понял, что ей нравится звучание ее собственного имени, поэтому он старался повторять его как можно чаще.
До сих пор, вопреки утверждениям врачей, что «определенный прогресс, конечно, возможен, но едва ли миссис Берк когда‑либо сможет полностью вернуться к нормальной жизни», вопреки всему, что он знал об ее болезни, ему казалось, что в один прекрасный миг глаза ее оживут, и она скажет: «Филипп!»
Но сколько он ни приезжал, чуда не происходило…
Больше всего ему сейчас хотелось поехать домой и лечь спать. Прошлой ночью он засиделся над документами и теперь чувствовал себя не то чтобы усталым, а слегка пьяным, как это обычно бывало у него от недосыпа.
Но визитом в клинику не исчерпывались все дела этого длинного дня. Самолет вылетал в одиннадцать вечера – до того ему предстояло успеть еще многое. Он надеялся только, что именно сегодня Эдна хоть раз в жизни обойдется без своих обычных попреков.
Увы – надежда не осуществилась. Едва открыв ему, она сказала вместо приветствия:
– Ты опоздал к обеду. Опять в клинике полдня проторчал?
Невысокая и сухопарая, с волосами мышиного цвета и острым носиком, она выглядела немолодой, хотя была старше Филиппа всего на пять лет. Непонятно, что способствовало этому впечатлению: то ли брюзгливо поджатые губы, то ли постоянно недовольное выражение лица.
Не желая ссориться и объясняться, он пожал плечами, но вместо того чтобы пройти на кухню, кивнул наверх, в сторону лестницы.
– Она спит, – последовал ответ на безмолвно заданный вопрос. – Детям днем положено спать – ты что, не знаешь?
И тут не удержалась – если не словами, то интонацией постаралась намекнуть, что все, что он делает, неправильно, лицемерно, эгоистично… что там у нее еще в запасе?!
– Знаю. Я зайду к ней?
– Руки помой с улицы. И не разбуди.
– Я посижу просто.
Девочка действительно спала – маленькая, розовато‑смуглая, в комбинезончике с вышитым на кармашке белым зайчиком – лежала на спинке и улыбалась во сне. Ресницы были сомкнуты, но Филипп знал, что если она откроет глаза, они окажутся такими же зелеными, как у матери. И волосы были такими же – иссиня‑черными, мягкими и шелковистыми, и улыбка – даже правый уголок рта, как и у Линнет, приподнимался чуть выше левого…
И еще он знал, что, едва открыв глаза, она обрадуется и потянется к нему. Это, кстати, тоже служило предметом попреков: «Девочка к тебе тянется – а ты от нее шарахаешься! Она же ни в чем не виновата! И любит тебя!»
Она и правда любила его, бескорыстно и радостно, будто каким‑то непонятным образом догадывалась, что он – ее отец. Когда Филипп брал ее на руки, она тянулась к нему маленькими лапками, пытаясь дотронуться до лица, и лопотала что‑то, и прижималась как можно теснее – и потом не хотела уходить с рук, цепляясь за него и обиженно кривя ротик.
Но Эдна была не права – он ни в чем не винил девочку. Наоборот, чувствовал себя виноватым перед ней и, как ни смешно это звучит, в глубине души даже слегка побаивался. Она была такой маленькой – и в то же время непостижимо похожей на Линнет, только уменьшенную какой‑то злой силой.
Ее и звали как мать – Линнет, или просто Линни.
Линнет…
Ему до сих пор казалось чудом, что Линнет Дейн – изящная и очаровательная, настоящая ирландская фея с глазами цвета молодой листвы – обратила внимание на него, молчаливого мужиковатого парня, приставленного к ней в качестве телохранителя.
Но для них обоих это была любовь чуть ли не с первого взгляда. Не прошло и двух часов, как они уже гуляли по набережной и разговаривали о чем попало, понимая друг друга с полуслова; рука Линнет то и дело касалась его руки, и Филипп чувствовал себя счастливым, как никогда в жизни. Он с трудом заставлял себя не смотреть без конца на нее, а следить за тем, что происходит вокруг – ведь для этого его и наняли ее родители.
Дело в том, что Линнет, молодой, но уже известной художнице, начали приходить письма от «поклонника ее таланта» – так подписывался их автор. Сначала это были обычные похвалы, потом последовали признания в любви.
Испугалась Линнет, когда вслед за признаниями последовало заявление: «Мы уйдем в заоблачный мир вместе и будем там вечно любить друг друга». Она отнесла записку в полицию – ей посоветовали быть осторожнее и поменьше выходить одной на улицу.
Родители Линнет решили принять все возможные меры для безопасности дочери. Одной из таких «мер» и оказался Филипп, который тогда работал в одной из фирм, предоставляющих услуги телохранителей – ему было поручено сопровождать Линнет в Сан‑Франциско, на выставку ее картин. Только вот основную заповедь телохранителя: не вступать в личные отношения с принципалом – он соблюсти не смог.
История с «поклонником» закончилась просто: вскоре после их возвращения из Сан‑Франциско письма перестали приходить. А они с Линнет через три месяца поженились…
– Ну что – сегодня уезжаешь? – спросила Эдна, когда, спустившись, Филипп прошел на кухню. – Давай я тебе супа налью.
Есть ему не слишком хотелось – тем более что жиденькие овощные супы, которые обычно готовила мать, а теперь и Эдна, он всю жизнь терпеть не мог. Но лучше было не спорить, а то ко всем прочим разговорам добавились бы обвинения в том, что он «зазнался».
Хотелось как можно быстрее выслушать попреки, признать свою вину по всем позициям и оставить Эдну с ощущением, что она, как всегда, права. Но не приехать было нельзя – ему требовалось добиться от нее, чтобы она хотя бы раз в неделю‑две навещала Линнет. И ради этого можно было потерпеть и попреки…
– Ребенку нужен отец. – Это была первая, так сказать, вступительная, реплика.
– Ребенку нужно еще на что‑то жить. Ты прекрасно понимаешь, почему я еду.
– Да, я понимаю – ты как всегда хочешь одним махом избавиться от всякой ответственности: уехал – и все. Точно так же ты уехал, когда умирала мама!..
На самом деле мама в то время пребывала в полном здравии и достала его своими попреками – в этом они с Эдной были схожи. Она хотела, чтобы он «продолжил дело отца», то есть начал работать в столярке, к чему у Филиппа не было ни малейшей склонности. Вот он и завербовался в армию, стремясь уехать куда угодно, лишь бы подальше от Спрингфилда.
– …Я сидела у ее постели, пока ты там прохлаждался в Париже!..
После внезапного инфаркта мать прожила всего три дня, так что если Эдна и сидела у постели, то весьма недолго. Что же касается Парижа, то именно присылаемые им оттуда деньги позволили ей держать на плаву «семейное предприятие» – купленный на деньги, вырученные от продажи отцовской столярки, цветочный магазин, первое время насквозь убыточный.
Кому какое дело, что спать ему тогда удавалось хорошо если по три‑четыре часа за сутки!
– …Конечно, проще умчаться за тридевять земель, чем растить собственную дочь! А на самом деле это все твой эгоизм и нежелание брать на себя какую бы то ни было ответственность!..
Лет в шесть Филипп всерьез задумывался над тем, как бы подложить сестре под кровать бомбу. Спасло Эдну тогда лишь отсутствие у него необходимых технических средств.
С раннего детства она была им недовольна – всегда, что бы он ни говорил и ни делал. Иногда ему казалось, что Эдна так и родилась старой брюзгой. Но, несмотря на это, она сумела дважды побывать замужем. Оба раза – за людьми намного старше себя, и оба раза через несколько лет после замужества становилась безутешной вдовой, чуть более богатой, чем была до брака. Как Филипп подозревал, обоих мужей она загнала в могилу неустанными попреками.
Теплых чувств он к сестре не питал, но до сих пор был благодарен ей за то, что, когда случилось несчастье с Линнет, она, бросив все дела, приехала в Бостон, чтобы помочь ему с ребенком. Тогда еще была надежда, что Линнет вот‑вот придет в себя. Потом, когда стало ясно, что на это нельзя рассчитывать, Эдна предложила взять маленькую Линни к себе.
И Филипп согласился, понимая, что одному ему с ребенком не справиться – придется нанимать какого‑то чужого, постороннего человека. Да и для Линни куда лучше расти в пригороде Спрингфилда, в доме с зеленой лужайкой, чем в центре Бостона, в квартире, где весь второй этаж был отдан под студию…
Поженившись, они с Линнет не стали искать другое жилье – ей нравилось это место, она говорила: «Здесь хорошо работается». И прожили они там вместе два года – два счастливых года, пролетевших, как один день.
Линнет нравилось это место, она говорила: «Здесь хорошо работается».
По вечерам Филипп приходил домой и еще с улицы видел, что в окнах студии горит свет. Открывал дверь, поднимался туда и заставал Линнет у мольберта, с кистью, деревянный кончик которой уже махрился – так часто она покусывала его, сама того не замечая.
Она оборачивалась, коротко улыбалась ему, словно хотела сказать: «Да, я вижу тебя, но не хочу отвлекаться», а вслух бормотала: «Ты уже? Я сейчас!» Он спускался вниз, переодевался, наливал себе коктейль и снова шел наверх. И тихонько садился где‑нибудь в уголке.
Иногда это продолжалось час, иногда – несколько минут, но наконец Линнет откладывала в сторону кисть и поворачивалась к нему. Улыбалась уже по‑настоящему, говорила: «Ну вот, на сегодня все. Пойдем ужинать?»
– …Ты в любой момент можешь продать картины!..
– Эдна, ну хватит, а? Давай лучше о деле поговорим!
Суп он доел, дал ей выговориться – теперь можно переходить к деловой части беседы.
– Тебе просто нечего мне возразить, потому что я права!
– Ну что ты от меня хочешь? Мне поручена работа. Сегодня вечером я должен вылетать, меня там ждут люди. Ты считаешь, что я могу сейчас дать задний ход? И это, по твоему, будет ответственный поступок?
– Я считаю, что ты с самого начала не должен был соглашаться!
Возможно, и так… Возможно, ему следовало отказаться и сейчас по‑прежнему сидеть в кабинете, ломая себе голову над непростым вопросом: что делать с деньгами?!
Пусть Эдна и считает, что он неправ, но Филипп знал, что, если бы ему скова сделали это предложение – он снова поступил бы так же…
Глава вторая
Когда пять дней назад у него на столе зазвонил телефон, и, сняв трубку, он услышал: «Мистер Берк, зайдите, пожалуйста, к мистеру Тренту», он не сразу сообразил, что произошло, и машинально ответил: «Да, спасибо». В трубке раздались короткие гудки – лишь тут Филипп повторил про себя: «К Тренту?! Что это – розыгрыш?»
В фирме «Линрайт Электроник» он работал три года, но, как и большинство его сослуживцев, Трента ни разу не видел. И немудрено: Майкл Э. Трент не часто баловал своим посещением их фирму.
Да и что ему сравнительно небольшая фирма по разработке и производству микрочипов? Помимо нее, Тренту принадлежали банки, телеканалы и промышленные предприятия как в Штатах, так и за пределами страны. Едва ли он вообще мог знать о существовании Филиппа Берка – начальника группы из трех человек, занимающейся ролевыми играми, тестированием сотрудников и выдачей «рекомендаций по разрешению конфликтных ситуаций».
Но – вызвал, значит, надо идти.
Стоило ему зайти в приемную, как мисс Креннер, секретарша исполнительного директора, нажала кнопку интеркома и сказала: «Пришел мистер Берк», после чего кивнула Филиппу на дверь кабинета: «Мистер Трент вас ждет».
Выходит, это не розыгрыш…
В кабинете, кроме самого Трента, находились двое: Димсдейл, финансовый директор фирмы, и сидевшая за боковым столом молодая блондинка – длинноногая, с высокими скулами и пикантным, чуть вздернутым носиком.
– Проходите, Берк, садитесь, – Трент махнул рукой в сторону стоявших сбоку кресел. Обернулся к Димсдейлу: – Значит, послезавтра.
– Да, мистер Трент, – Димсдейл вскочил, как на пружинке, и продолжил уже стоя: – Но если…
– Не может быть «если» – послезавтра, – последовал уверенный ответ.
Филипп по‑прежнему недоумевал – что это все значит?
– Да, мистер Трент, – кивнул Димсдейл и вышел. Трент обернулся к Филиппу:
– Пересаживайтесь поближе.
Теперь Филипп имел полную возможность разглядеть «большого босса». Пожалуй, в живом виде он был даже импозантнее, чем на газетных фотографиях – фотографии не могли передать той ауры уверенности в себе, которой дышало каждое его движение.
Как и сам Филипп, он был высоким и светловолосым, но на этом сходство кончалось. На вид никто не дал бы ему и сорока, хотя на самом деле Трент уже отпраздновал свое пятидесятилетие; стройный, с густыми золотистыми волосами и загорелым лицом, на котором ярко сверкали голубые глаза, он был похож скорее на голливудского героя‑любовника, чем на бизнесмена.
– Чай, кофе? – Трент щелкнул пальцами, блондинка тут же вскочила.
– Э‑э… кофе, – Филипп на миг замешкался – ситуация выглядела чем дальше, тем непонятнее.
– Кристина, кофе, коньяк. – Девушка устремилась к боковой двери. – Берк, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Прежде всего – как здоровье вашей жены?
– Без изменений.
Откуда он знает про Линнет? Филипп задал себе этот вопрос прежде, чем сообразил, что спрашивать надо не «откуда», а «зачем» – зачем Тренту понадобилось это знать?!
– Вы бывали в Европе? – последовал еще один вопрос.
– Да.
– Подробнее, пожалуйста.
– Пять лет провел в Париже. Учился в Сорбонне.
– Вы знаете французский язык?
– Да.
– Немецкий?
– Да.
– Насколько хорошо?
– Знаю с детства. Говорю свободно. Читать, писать тоже могу. Отец был из Эльзаса, он хотел, чтобы я знал немецкий.
Филипп не сомневался, что его ответы лишь подтверждают то, что Трент знает и так, но сама цель вопросов была ему непонятна, поэтому он стремился отвечать как можно короче.
Блондинка принесла поднос, поставила перед ними чашки с кофе, бокалы, на четверть наполненные янтарной жидкостью, и сахарницу. Похоже, в общении с ней Трент не тратил лишних слов: мельком бросив на нее взгляд, он сделал короткий жест – девушка тут же вышла.
– Прошу, – Трент кивнул на стол и взял бокал с коньяком. Филипп последовал его примеру – наличие в руке бокала давало возможность делать короткую паузу перед ответами на очередные вопросы, которые, как он подозревал, вот‑вот последуют.
Он не ошибся.
– Как я понял, вы имеете подготовку телохранителя?
– Да.
– Опыт работы по этой специальности?
– Да.
– Почему прекратили?
– Эта работа не очень подходит для семейного человека.
– Как это вышло?
– Что?
– Ну… дипломированный психолог – и работали телохранителем… как‑то не вяжется между собой.
На этот вопрос отделаться односложным ответом было нельзя. Поэтому Филипп, не вдаваясь в подробности, рассказал, как сразу после школы завербовался в армию. Прошел обучение в Форт Беннинге, служил в батальоне рейнджеров. Через полтора года – неудачный прыжок с парашютом и досрочное, по состоянию здоровья, увольнение из армии.
Армия выплатила щедрую компенсацию – хватило и на пару лет в Гарварде, и на первое время во Франции. Подрабатывал в частном охранном агентстве, параллельно с лекциями в Сорбонне прошел обучение в центре подготовки телохранителей – это дало ощутимую прибавку в заработке.
Получив диплом, вернулся в Бостон. Сначала работал телохранителем, потом, после женитьбы, начал работать в группе психологов «Линрайт Электроник». Через год – возглавил эту группу.
Слушая, Трент пару раз кивнул, но Филиппа не оставляло ощущение, что тот не столько вникает в то, что он говорит, сколько разглядывает и изучает его, оценивая по каким‑то своим критериям.
– Какие‑либо последствия той травмы остались? – спросил он, когда Филипп закончил.
– Нет.
– Что ж, в любом случае работа, о которой я хотел с вами поговорить, не подразумевает прыжков с парашютом, – Трент неожиданно усмехнулся, – так я, по крайней мере, надеюсь. – Снова стал серьезным и спросил: – Вы слышали когда‑нибудь о моей дочери?
– Нет, – ответил Филипп, по‑прежнему пытаясь сообразить, что все это значит. И при чем тут дочь Трента – он что, хочет нанять его к ней в телохранители?!
– Она живет в Германии, в Мюнхене. Четыре месяца назад она овдовела и… она никогда не отличалась примерным поведением, но после этого буквально как с цепи сорвалась. Компания «золотой молодежи», вечеринки, гулянки… По моим данным, в ее окружении многие употребляют наркотики, и, боюсь, она тоже может ими увлечься. Кроме того, ее выходки начали привлекать внимание прессы. – Трент отпил немного коньяка и, пристально глядя на Филиппа, произнес веско и медленно, выделяя каждое слово: – Поэтому я решил, что рядом с ней должен быть человек, который сможет более‑менее контролировать ее поведение с тем, чтобы сократить до минимума количество… эксцессов и не дать ей связаться с наркотиками.
– Вы имеете в виду меня? – после небольшой паузы спросил Филипп.
– Да. Именно так. Как вы понимаете, вся эта информация абсолютно конфиденциальна. Если кто‑то спросит, вы можете сказать, что я предложил вам работу на одном из своих предприятий в Германии.
– А если я откажусь?
– Будете продолжать работать здесь. Но я думаю, что согласиться – в ваших интересах.
Филипп молчал. Заинтересованной стороной сейчас был Трент – в такой ситуации, если не спрашивать, человек говорит порой больше, чем если ему задавали бы вопросы.
– Речь идет о годе… может быть, даже меньше, если она снова выйдет замуж: в этом случае ее поведение будет уже заботой ее будущего мужа. Все это время вы будете получать зарплату в десять раз более высокую, чем если бы вы продолжали работать здесь. Ну и, разумеется, ваши расходы там, в Европе, тоже будут оплачиваться.
Едва ли кто‑нибудь, глядя сейчас на маловыразительное лицо Филиппа, смог бы заметить ту сумятицу, которая творилась у него в голове. Первой мыслью было: нет, ну как же – а Линнет?! Нельзя уезжать и оставлять ее одну!
Но потом пришла другая мысль, трезвая и спокойная: она все равно ничего не узнает… А это предложение поможет решить те проблемы, которые в последнее время не давали ему спокойно уснуть.
«Форрест Вью» была одной из лучших реабилитационных клиник в штате – но при этом дорогой. Настолько дорогой, что его зарплаты вместе со страховкой едва хватало на оплату счетов. Да и Эдна… нет, она не просила денег, он давал сам: Линни росла, и нельзя было допустить, чтобы девочка хоть в чем‑то нуждалась.
Поэтому перед Филиппом все острее вставал вопрос – что делать дальше?! Можно было, конечно, перевести Линнет в другую клинику, подешевле. Но дешевле – значит, и хуже…
Или продать картины… Вырученных денег хватило бы надолго, тем более что теперь, когда известно, что новых картин Линнет уже не напишет, цены на них выросли чуть ли не в десятки раз. Но именно этого Филипп делать не хотел – и потому, что не считал себя вправе, и потому, что продать картины для него означало словно бы продать саму Линнет: ее душу, ее талант, воспоминания, связанные с этими картинами – ведь многие из них она написала в те два года, что они были вместе.
Разумеется, оставался еще один выход: обратиться за помощью к родителям Линнет. Они уже не раз предлагали взять на себя и оплату клиники, и заботу о внучке (как‑то само собой получалось, что эти два предложения непременно связывались одно с другим). Но Филипп понимал, что в этом случае наверняка будет, под любым предлогом, начисто отстранен от девочки. Хотя внешне отношения с мистером и миссис Дейн у него были ровными, но он знал, что они с самого начала недолюбливали его, считая, что их дочь могла бы найти мужа и получше: более богатого, светского, красивого. И, как выразилась однажды мать Линнет, «близкого ей по интересам» – то есть художника или кого‑то в этом роде.
Да, если бы внезапное предложение Трента не было связано с отъездом, он не колебался бы ни минуты…
– Хочу еще добавить, что если вы успешно справитесь с этой работой, то, вернувшись, сможете рассчитывать на повышение. Возможно, весьма существенное. – Очевидно, Трент посчитал, что пауза чересчур затянулась, и решил добавить «информации к размышлению». – Но должен предупредить сразу: работа эта не из легких, моя дочь – человек далеко не покладистый и не простой в общении. Вот с этими материалами, я думаю, вам стоит ознакомиться перед тем, как вы примете окончательное решение…
Весь вечер Филипп изучал материалы – газетные вырезки, полицейские рапорты, черновики заметок «скандальной хроники», которые так и не были, судя по всему, опубликованы – и фотографии.
Внешне Амелия Трент была похожа на отца. Светловолосая, голубоглазая, весьма привлекательная – и уверенная в своей привлекательности, это было видно сразу – она походила скорее на немку, чем на американку.
Она была дочерью Трента от первого брака. С тех пор он успел жениться и развестись еще дважды. Мать Амелии, бывшая манекенщица, в настоящее время была замужем пятый раз.
Похоже, и дочь стремилась пойти по стопам родителей: в первый раз она вышла замуж в восемнадцать лет, за своего сверстника. Брак продлился семь месяцев. Второй брак – в девятнадцать лет. На сей раз супруг был старше Амелии на сорок два года, зато теперь она могла по праву именоваться баронессой фон Вальрехт.
Из пяти лет брака последние три года барон фон Вальрехт провел в окружении докторов и сиделок – возможно, именно попытка «соответствовать» молодой жене стоила ему двух инфарктов. Новоиспеченная баронесса же тем временем вела весьма свободный образ жизни: в светской хронике часто появлялись заметки о ней, причем имя ее связывали с самыми разными мужчинами.
В скандальной хронике заметки тоже встречались. Поводом для них служили различные инциденты – от превышения скорости до коктейля, публично вылитого за шиворот известной фотомодели.
Возможно, именно поэтому, когда третий инфаркт унес барона фон Вальрехта в могилу, выяснилось, что большая часть его состояния завещана различным благотворительным организациям. Баронессе достались лишь вилла в пригороде Мюнхена и сравнительно небольшое содержание.
Молодая вдова была далека от траура – напротив, «инциденты» стали происходить чаще и начали носить более серьезный характер. Снова превышение скорости, но уже в пьяном виде и сопровождающееся оскорблением словом и действием задержавшего Амелию полицейского. Участие в скандальной вечеринке, на которую каким‑то образом ухитрился проникнуть папарацци (фотографии, весьма откровенные, в печать не попали: Трент сумел «погасить» скандал). И – самое идиотское: воскресным утром, при большом скоплении народа, баронесса фон Вальрехт в полном ковбойском наряде зашла в зоопарке в загон с зебрами и устроила там нечто вроде родео – как выяснилось, на пари. Отделалась легко: вывихом плеча и парой ушибов…