Конечно, внешне этот тип, прямо скажем, не Ален Делон – но хоть не коротышка. И пива, кажется, не пьет – на дискотеке, во всяком случае, не пил.
Хватит пары «сеансов», потом из него можно будет веревки вить! И еще в благодарность скажет папочке, что она ведет себя паинькой – авось, тот содержание увеличит!
Да, пожалуй, этот способ самый простой и не требует особой подготовки. И снаряжения тоже. Бруни хихикнула, вспомнив выученную в школе латинскую фразу «Омни меа мекум порте» – «Все мое несу с собой»!
– Вот видите, вы тоже поняли нелепость сложившейся ситуации! – триумфально возвестил ее зациклившийся на политике собеседник.
Когда он заговорил о ядерном паритете, Бруни решила, что с нее хватит – взглянула на часы, сослалась туманно на дела и распрощалась до следующего вторника.
Проходя мимо белобрысого, фамильярно похлопала его по плечу:
– Ну что – пошли?
Мимоходом взглянула на его столик – кофе, рюмка с чем‑то вроде коньяка… Да, похоже, пива он действительно не пьет.
Телохранитель встал. Она спросила – для завязки разговора:
– А откуда ты так хорошо немецкий знаешь?
– Учил, – коротко ответил он.
О чем бы еще с ним поговорить? Обычно она легко находила общий язык с любым мужиком, но этот был каким‑то чересчур уж замкнутым и молчаливым.
Теперь, когда Бруни рассматривала его как будущего любовника (пусть для дела, но все же…), она обнаружила в нем еще ряд достоинств.
Пахло от него неплохим парфюмом, явно не из дешевых. И ногти были подстрижены коротко и аккуратно – хоть не поцарапает!
– А ты вообще откуда? – сделала она еще одну попытку.
– Из Бостона.
Понятно, кроме как по делу, говорить он с ней не желает. И в машину сел снова спереди… «Ничего, он еще будет говорить… он еще серенады петь будет! – злорадно подумала Бруни, разглядывая белобрысый затылок. – Он и не представляет, что его ждет сегодня вечером!»
Глава пятая
Именно сегодня, тянуть с этим незачем. Можно, конечно, потратить пару дней, «подготавливая почву»: пригласить парня искупаться в бассейне, покрутиться перед ним в распахивающемся халатике, подпустить пару‑тройку выразительных взглядов… – и дело сделано, причем он будет совершенно уверен, что инициатива исходила именно от него.
Но этот способ требовал свободного времени, а поскольку Бруни с завтрашнего дня хотела заняться вазой, то быстрая решительная атака подходила куда лучше. В свое время она обработала так одного папашиного гостя, какого‑то там конгрессмена – а потом забавлялась, наблюдая, как в ее присутствии он начинал потеть и краснеть и старался побыстрее смыться из комнаты, чтобы, упаси боже, не встретиться с ней взглядом. Папаша, правда, просек ситуацию и здорово разозлился.
Оставалось продумать мелкие детали.
Когда? Попозже вечером, когда он разденется и соберется спать. Мужчина в одних трусах и застегнутый на все пуговицы тип в костюме – суть две разные личности.
Надеть сетчатые чулки с черными подвязками? Нет, хватит с него и «натурального» вида: только что из душа, капли воды на коже, халатик, прилипающий к телу… самое то!
Теперь, когда все было решено, Бруни уже не терпелось начать «операцию». Она сидела на подоконнике у себя в спальне и нетерпеливо постукивала ногой по батарее в такт доносившейся из встроенных в стену колонок музыке. С этой позиции было видно окно ванной оккупированной белобрысым гостевой комнаты – предполагалось, что он перед тем, как лечь спать, зайдет туда. Это и послужит ей сигналом.
Рядом с ней, на подоконнике, стоял стакан с коктейлем собственного изобретения: вермут пополам с крепким чаем, из которого она то и дело отхлебывала. Конечно, чтобы скоротать ожидание, сейчас бы пригодилась сигаретка с травкой – после нее на все наплевать, и время бежит незаметно. Но именно сигаретки‑то и не было.
«Ну ничего, это ненадолго!» – подумала она, допивая из стакана последние капли.
Время приближалось к одиннадцати.
Интересно, он вообще во сколько спать привык ложиться? Неужели до часу ночи прядется здесь торчать?! Словно в ответ на ее вопрос, в окне наконец вспыхнул свет, и Бруни воспрянула духом. Теперь уже скоро!
Сердце отчаянно колотилось, ощущение было сродни тому, которое охватывало ее на дискотеке, перед тем, как она взлетала на сцену: радость, возбуждение… и чувство полноты жизни.
Свет в окне погас. Вспыхнул на миг снова – и погас уже окончательно.
Ей пришлось постучать дважды, прежде чем дверь приоткрылась, и в щели показался белобрысый. Все как она рассчитала: босиком, в одних трусах – явно вылез из постели.
Увидев ее, он удивленно сдвинул брови.
Быстро, чтобы не дать ему перехватить инициативу и спросить, чего ей надо, Бруни сказала, подпустив в тоне толику игривости:
– Решила вот зайти посмотреть, как ты тут устроился. Ну, впустишь?
Он молча отступил на шаг и открыл пошире дверь, давая ей пройти.
– Как ты перенес смену часовых поясов? Мне обычно после этого несколько дней заснуть трудно… – Главное – не слова, главное – интонация и взгляд. Мужчине совершенно неважно, что говорит женщина, если при этом она откровенно разглядывает его.
А парень здоровущий – и правда, есть на что посмотреть: широченные плечи, выпуклые тугие мышцы на животе, на бедрах. И ноги не кривые…
Смотрел он на нее настороженно, словно до сих пор не понимал, что происходит. А должен был бы уже понять!
Во будет облом, если папаня ей педика подсунул!
Улыбнувшись, Бруни протянула руку и провела пальчиком по его плечу – легко, будто погладила.
– Ну, чего стоишь – пойдем! Показывай, где тут что у тебя.
Наметанным взглядом заметила выпуклость, образовавшуюся у него под трусами. Нет, этот парень точно не педик! И все уже понял.
Повернулась и пошла, не оглядываясь и без того зная, что он идет за ней, и чувствуя спиной его взгляд. Прошла под арку, в спальню – и там, у окна, наконец обернулась.
На фоне ночного неба ее фигура в серебристом халатике с оторочкой из лебяжьего пуха смотрелась как в раме – она специально выбрала это место. Медленно, глядя ему в глаза, протянула руку к верхней пуговке и расстегнула ее. Еще одну – очень медленно, чтобы заставить его если не словами, то взглядом взмолиться: «Ну скорей же!»
Халатик распахнулся – она повела плечами, давая легкой ткани стечь на пол.
Наверняка сейчас у парня пересохло во рту, и сердце колотится, как поршень машины. Смотрел он ей уже не на лицо – ниже, ощупывая глазами тело; Бруни чуть ли не физически чувствовала эти прикосновения.
Она шагнула вперед. Еще шаг, еще – пока не оказалась к нему совсем близко. Белобрысый вздрогнул, руки, безвольно висевшие вдоль тела, приподнялись, словно он хотел обнять ее – но не решился, вместо этого отступил.
Все‑таки он вел себя странно – обычно мужчина к этому времени уже и сам проявлял какую‑то инициативу, а не стоял, как столб.
Еще один шаг – он снова отступил, наткнулся на кровать и сел. Бруни подошла вплотную, коснулась бедром его колена, положила ладони на плечи…
– У меня… презерватива нет, – хрипло сказал он, глядя куда‑то в сторону.
– Не боись, парень! – усмехнулась она. – Я о себе сама позабочусь. – Подтолкнула его, заставляя лечь на спину.
Сейчас она окажется сверху, вберет его в себя, и оба получат желаемое. Весьма желаемое: пытаясь раздразнить этого напряженного и непонятного здоровенного парня, Бруни и сама захотела его – захотела так, что низ живота уже сводило от коротких болезненных спазмов.
И в этот момент инициатива внезапно ушла из ее рук. Словно пробудившись от ступора, белобрысый вскинул голову, взглянул ей в лицо – глаза у него были совершенно сумасшедшие. Короткое движение в сторону, свет погас, и она почувствовала, как сильные руки, обхватив за плечи, швыряют ее на постель. Мгновение – и парень навалился сверху, распихнул ей колени и мощным толчком ворвался в нее.
На миг Бруни испугалась, показалось, что от его натиска она сейчас врежется макушкой в стену. Попыталась оттолкнуть его – бесполезно, легче было бы остановить бульдозер.
Лишь через несколько секунд она расслабилась, поняв, что он не так уж груб и даже умудряется не наваливаться на нее всем весом. Только двигается слишком напористо и быстро.
Словно подслушав ее мысли, белобрысый слегка притормозил. Мерные толчки напоминали теперь плавно набегающие волны. Снизу вверх, сильно, глубоко, ритмично – именно так, как она любила…
По телу стремительно разливалось тепло, заполняя его, проникая в каждую клеточку. Короткие вспышки наслаждения – предвестники той, большой, главной вспышки, которой Бруни так ждала, заставляли ее пальцы конвульсивно сжиматься; казалось, все ее кости плавятся и размягчаются, как стекло над горелкой.
Внезапно, будто почувствовав, что она уже балансирует на грани оргазма, белобрысый подхватил ее под ягодицы и сильно, до боли, сжал их. И именно это оказалось последней каплей… крик, вырвавшийся из нее в ответ, не был криком боли – ей показалось, что она сгорает, разлетается, расплющивается; что вся превратилась в атомы, в те самые звезды, которые вспыхивали у нее перед глазами.
Лишь придя в себя и вновь ощутив свое ставшее мягким и безвольным, но цельное тело, Бруни вдруг осознала, что белобрысый все еще в ней, все еще движется, размеренно и неутомимо – как машина, как какой‑то чертов механизм.
Мимолетное раздражение – чего он, хватит! – почти сразу ушло, уступив место новой волне желания. Не прошло и минуты, как она уже, задыхаясь от наслаждения, повторяла: «Давай, еще!» – сама не зная, вслух или про себя произносит эти слова; знала лишь, что если он вдруг исчезнет, если прекратятся эти ровные, сводящие ее с ума толчки, то она завоет, как зверь, лишившийся добычи.
Но он не исчез. Он был с ней, когда она забилась и всхлипнула, охваченная сладкой судорогой нового оргазма; был с ней, когда ее руки бессильно соскользнули по его мокрым плечам.
Только теперь белобрысый застонал, глухо, словно пытаясь сдержать этот стон – первый звук, вырвавшийся у него с момента, когда погас свет. Застонал, замер, и Бруни почувствовала внутри себя быстрые горячие биения, а его пальцы больно впились ей в бедра…
Потом он медленно опустился на нее и тут же откатился в сторону. Ей стало немного странно и пусто – она уже успела сродниться с ним, привыкнуть к его тяжести и теплу, к его запаху. Пахло от него смешно, как от ребенка – мятной зубной пастой.
Она лежала совершенно размякшая и обессиленная. Каждая косточка в теле сладко ныла; в голове звенело, и разрозненные мысли, пробегавшие там, сводились к бессвязным восторженным возгласам: «Вот это да‑а! Не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Ну, папуля, знал бы ты».
Постепенно Бруни приходила в себя. Еще немного отдышаться, и можно идти к себе в спальню.
Конечно, надо бы поговорить с парнем, дать ему понять, что теперь она рассчитывает на ответную любезность с его стороны, но сомнительно, чтобы он сейчас был в состоянии что‑то воспринимать. Лучше завтра, с утра – пригласить его вместе позавтракать и там расставить точки над «i».
В этот момент ее ленивые размышления были прерваны.
Парень шевельнулся, схватил ее за плечо и притянул к себе. Большая рука сжала ее грудь, потеребила сосок – и тут же на ее месте оказался рот – жадный и горячий.
Бруни задохнулась от неожиданного острого ощущения, успела удивиться: «Неужели он еще хочет?!», а потом думать стало трудно.
Он крутил ее как куклу, не давая ни секунды передышки – оказывался то спереди, то сзади, ласкал руками, целовал грудь и живот – по‑прежнему молча, все молча. Она потеряла счет собственным оргазмам, не знала, сколько раз кончил он; в ней открывалось «второе дыхание», и «третье» – но и оно иссякало.
И в тот момент, когда Бруни уже готова была взмолиться: «Хватит! Я не могу больше!» – все вдруг закончилось, резко и внезапно. Руки парня разжались, и он перевалился на спину, дыша так хрипло и тяжело, что, казалось, вздрагивает кровать.
Она уже не помышляла о том, чтобы уйти куда‑то. Хватило сил лишь повернуться набок и потереться мокрым лицом о подушку – убрать щиплющий глаза нот.
Когда она проснулась, за окном светило солнце – собственно бьющие прямо в глаза лучи и разбудили ее. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, почему она здесь, а не у себя, а заодно и все, что произошло этой ночью.
Осторожно повернув голову, Бруни покосилась назад. Осторожность оказалась излишней – в постели, кроме нее, никого не было. И в спальне тоже.
Ее халатик, аккуратно сложенный, висел на спинке кровати.
Она потянулась… нет, кости не болели, и вообще чувствовала она себя просто превосходно. И настроение было отличное.
Как она этого парня сделала!
Да, промахнулся папочка, хватку теряет – педика прислать не догадался!
А с белобрысым теперь есть о чем разговаривать – и прежде всего, дать ему понять, что у нее своя жизнь, и лучше, чтобы он в нее не совался. Пусть занимается чем хочет, а папаше докладывает, что все о'кей! Тогда и она будет с ним мила и любезна – ведь лучше жить в мире, правда?!
Конечно, рано или поздно папочка все узнает и отправит парня обратно в Штаты – что ж, по крайней мере, поймет, что не все в мире делается так, как ему хочется.
А вообще мужик силен! Конечно, вчера он несколько, что называется, «перебрал» – вел себя просто как какая‑то взбесившаяся горилла. Но и это тоже иногда неплохо. Нужно постараться, чтобы папаша подольше не отправлял его обратно – но при этом не дать, упаси боже, понять, что она хоть в малой степени в нем заинтересована!
Бруни лениво вылезла из‑под одеяла и не одеваясь поплелась в ванную. Умылась, взглянула на себя в зеркало, обнаружила на полочке расческу и причесалась. Кроме расчески, на полочке была лишь зубная щетка, паста и еще пара флакончиков – она из любопытства проверила: зубной эликсир и какой‑то парфюм с незнакомым названием.
А под глазами круги‑и… Ничего, сегодня никуда выходить не надо – она так и так собиралась весь день провести в мастерской.
Белобрысый обнаружился в соседней комнате. Гостевая комната состояла из гостиной и спальни, вот в этой гостиной он и устроился в кресле, прилизанный, причесанный и одетый вплоть до галстука – сидел, уткнувшись в газету.
Она думала, что, увидев ее, он улыбнется, скажет что‑нибудь подходящее к случаю. Но улыбки не было – лишь спокойный, словно бы оценивающий ее, и не слишком положительно, взгляд.
– Привет! – улыбнулась Бруни.
– Привет.
Чего это он такой мрачный?! Может, испугался, что она все сразу папаше доложит?
– Ты давно встал?
– Часа два назад.
Ей пришлось напрячься, чтобы вспомнить его имя – мысленно она все время называла его «белобрысым».
– Филипп…
– Да. – Наконец‑то он отложил газету!
– Мы договорились?
– О чем?
– Что ты больше не будешь лезть в мою жизнь!
– Так вот оно что! А я‑то думал – чем вызван твой вчерашний визит… – усмехнулся белобрысый.
Усмешка эта Бруни не понравилась.
– Ну, так мы договорились? – уже сердито спросила она.
– Увы, нет, – покачал он головой. – Свою работу я буду выполнять, и тебе придется с этим примириться. И вообще, если бы я знал, что здесь имеет место… некий товарообмен…
– А какого черта, ты думаешь, я такому уроду, как ты, дала бы иначе?! – вспылила Бруни. Сдерживаться смысла уже не было: ясно, что договориться не удалось!
Вот уж не думала она, что он до такой степени сволочью окажется!
– Откуда я знаю. Впрочем, у женщин тоже бывают странности. – Филипп откинулся назад в кресле, заложил руки за голову и, все так же неприятно усмехаясь, смерил ее взглядом. – Наверное, мне следовало бы отказаться. Но уж очень вид у тебя был… как у оголодавшей кошки!
– Что?! Ах ты!!!
Если бы под рукой у Бруни в этот миг что‑то оказалось, оно бы полетело в белобрысую голову. Но ничего подходящего поблизости не было – поэтому она ринулась на него сама. Сейчас, по морде поганой…
Мгновенно выбросив вперед руки, белобрысый схватил ее за запястья. Бруни чуть не потеряла равновесия и замерла в неудобной позе, оказавшись с ним носом к носу.
– А вот этого не надо…
– Пусти, гад! – она попыталась лягнуть его.
Парень отпихнул ее, так что она еле удержалась на ногах.
– Да никто тебя тут и не держит!
– Ну конечно – ты свое уже получил!
– Ты тоже! – похабно ухмыльнулся он. – И вообще, Амелия, хватит злиться. Скажи лучше – какие у тебя планы на вечер?
– Не смей ко мне так обращаться! – Кулаки Бруни снова сжались сами собой. – Я для тебя «госпожа баронесса», слышишь, ты, урод?! И на «вы», ясно?!
До сих пор они разговаривали на английском, но эту фразу она нарочно рявкнула по‑немецки, чтобы обратиться к нему на «ты», как к слуге, к лакею, которым он на самом деле являлся.
– He имею привычки именовать на «вы» женщин, с которыми спал, – с легкостью перейдя на тот же язык, парировал белобрысый. – Если не Амелия – так как же мне тебя называть? Мелли, что ли? Нет, Мелли мне не нравится…
Ну, с нее хватит!
Она решительно направилась к двери; обернулась лишь, чтобы сказать:
– Сволочь ты – и все!
– Сам знаю! – донеслось вслед.
Глава шестая
Зачем, зачем, зачем?! Что на него нашло вдруг?!
В сотый раз Филипп задавал себе этот вопрос – и в сотый раз приходил в бешенство, хотя если на кого‑то и можно было злиться, то только на самого себя.
А ведь его предупреждали! Предупреждали, черт возьми – и не кто‑нибудь, а ее родной отец!
За пару дней до отъезда Филипп снова приехал к Тренту – тот вызвал его на последний инструктаж. А на самом деле рассказать то, что, по мнению миллионера, следовало знать человеку, который будет общаться с его дочерью.
О том, что у нее есть хобби: делать всякие штучки из стекла – и даже неплохо получается. Она любит лошадей и собак, обожает спорт – верховую езду, коньки, теннис; часами может плавать в бассейне. Вспыльчива, но быстро отходит, очень боится вида крови, никогда не простужается, не испытывает похмелья, спит мало – часов пять в сутки, и ей этого вполне хватает.
В конце «инструктажа» Трент сказал:
– И еще одно… Моя дочь весьма привлекательна – и хорошо это знает, и пользуется этим, не стесняясь. – Помедлил, но лотом решительно добавил: – Короче, я не стану вас осуждать, если вы рано или поздно поддадитесь на ее… сексапильность.
– Но я… – попытался перебить Филипп. Трент отмахнулся.
– Надеюсь лишь, что это не помешает вам выполнять вашу работу. А в остальном – повторяю, я не стану вас осуждать. Немного найдется мужчин, которые устояли бы перед ней. Тем более что она, я почти уверен, рано или поздно попытается вас соблазнить, для нее секс – это один из способов самоутверждения.
Филиппа тогда покоробил цинизм, с которым Трент говорил о дочери. Он и не предполагал, насколько тот был близок к истине…
Конечно, она хороша собой, но он видал и покрасивее! И всегда умел, при необходимости, соблюсти дистанцию – и когда работал телохранителем, и позже…
После несчастья с Линнет случались женщины, которые рады были бы утешить «соломенного вдовца» – Филипп отшивал их сразу, так что на вторую попытку никто не решался. Но… Через полгода после того, как Линнет попала в «Форрест Вью», возвращаясь вечером домой, он свернул в Чайна‑Таун, подобрал первую попавшуюся проститутку и поехал с ней в отель. И ушел оттуда только под утро, чувствуя себя опустошенным и душевно, и физически.
С тех пор это повторялось раз в пару месяцев. Постепенно Филипп сумел убедить самого себя, что это даже не измена жене – просто способ ненадолго почувствовать себя мужчиной. Тем более что она все равно ничего не узнает…
Он имел дело только с профессионалками – не тратил времени на разговоры, не интересовался их именами и, едва выйдя за дверь, забывал их лица. Ему и в голову не пришло бы встречаться с женщиной, общение с которой выходило бы за рамки секса и подразумевало личные отношения.
А с Амелией ему предстоит работать. И работать долго – возможно, целый год. Так зачем он это сделал? И притом от начала до конца вел себя как последний идиот!
Когда она вошла к нему в этом коротеньком халатике, в котором непостижимым образом выглядела более раздетой, чем если бы на ней вообще ничего не было, Филипп сразу понял, зачем она пожаловала – но ему казалось, что он достаточно умеет владеть собой, чтобы контролировать ситуацию. Он решил дать ей сделать первый шаг, чтобы ее намерения стали очевидны, после чего раз и навсегда объяснить ей, что их деловые отношения таковыми и останутся, ни о чем другом не может идти речи.
Он знал, что эта женщина прошла столько постелей, что хватило бы на средний отель, но выглядела она при этом свежей, как только что распустившаяся роза – сравнение избитое, но абсолютно точное. От нее даже пахло розами.
Тело его отреагировало сразу – было бы странно, если бы этого не случилось. Но даже тогда, когда этот дурацкий халатик слетел с нее, Филипп все еще считал, что контролирует ситуацию: вот сейчас она подойдет, он возьмет ее за плечи и выставит за дверь. Нагишом – тем лучше: пережитое унижение не позволит ей сунуться к нему еще раз!
Но она подошла – и руки отказались подчиниться ему. Он весь не подчинился самому себе, пребывая словно в ступоре. А потом внутри него что‑то взорвалось; он провалился в какую‑то преисподнюю, в которой не существовало ничего, кроме ее горячего тела… Провалился – и вынырнул рядом с ней, спящей…
Конечно, не стоило так разговаривать с ней, когда она вышла из спальни. В тот момент она была настроена дружелюбно – следовало установить с ней контакт и этим облегчить себе работу. Но ведь ясно, что и этот «контакт», и эта «дружба» означали бы, что он автоматически становится ее придворным любовником!
Нет, пусть уж она лучше ненавидит его – он не собирается привязывать ее к себе таким способом! Поэтому лучше побыстрее вычеркнуть весь этот эпизод из памяти и постараться, чтобы то, что произошло, не помешало ему выполнять работу, ради которой он приехал сюда.
Филипп предполагал, что после утренней сцены Амелия будет злиться целый день; может быть, попытается даже, не предупредив его, смыться из дому. Он напомнил Дитриху, чтобы тот не вздумал выезжать из гаража, не поставив его в известность, заодно попытался узнать примерный распорядок дня баронессы: куда она обычно ездит, когда возвращается, с кем встречается.
Шофер хмурился, переминался с ноги на ногу и отделывался короткими неопределенными ответами: «Когда как… Бывает… Не помню». Возможно, сыграла роль вчерашняя стычка в машине, когда он не защитил хозяйку и теперь мучался совестью, но, скорее всего, проблема заключалась в неопределенном статусе самого Филиппа: вроде бы телохранитель, но живет в доме и разговаривает так, будто имеет право отдавать распоряжения. Вот шофер и боялся, с одной стороны, не угодить «новому начальству», с другой – проявить нелояльность к госпоже баронессе, а посему, как мог, старался держать язык за зубами.
Самой баронессы было не видно и не слышно. Отсыпается, что ли? Похоже на то! Ночью он ее действительно измотал порядком…
На кухне в сравнении с гаражом Филиппа ждал куда более теплый прием. Кухарка фрау Зоннтаг, худощавая неплохо сохранившаяся дама лет сорока, встретила его весьма дружелюбно – то ли потому, что доставшийся Филиппу от отца эльзасский акцент будил в ней сентиментальные воспоминания (она тоже была родом из тех краев), то ли потому, что ей не с кем было поговорить. Стоило Филиппу обмолвиться, что он еще не завтракал – и через минуту перед ним красовалась тарелка с политыми маслом клецками с ветчиной.
Заодно на голову Филиппа был вывален целый ворох информации – начиная с того, что фрау Зоннтаг была замужем дважды, а потому знает, как кормить настоящего мужчину (последнее, как показалось Филиппу, было сказано многозначительным тоном – никак она ему авансы делает?) – и кончая весьма полезной: об обычаях этого дома и о привычках госпожи баронессы.
Выяснилось, что последняя завтракает, как правило, рано и предпочитает пышки с творогом и фруктовый салат, иногда – омлет. К полудню, если не уезжает куда‑нибудь с утра, ест второй завтрак, но если сидит в мастерской, как, например, сегодня, тогда вообще о еде забывает. А вот ужинает – когда как: то где‑то в городе, то дома, то рано, то поздно, то вообще ночью.
Поэтому фрау Зоннтаг ежедневно готовит несколько салатов и закусок и пару‑тройку мясных и рыбных блюд – только в микроволновку остается сунуть. Госпожу баронессу это вполне устраивает.
Горничные, их две, приходят в восемь и уходят в четыре, а сама фрау Зоннтаг – ранняя пташка: ее рабочий день начинается в полседьмого, зато к двум она уже свободна. Дитрих живет над гаражом, там у него своя кухонька, и он обычно готовит себе сам.
Выложив это все, фрау Зоннтаг посетовала: «Ох, я наверное вас совсем заговорила!» – после чего пожелала узнать что‑нибудь и о Филиппе. Он отделался минимумом информации: из Бостона, тридцать три года, родители умерли, есть старшая сестра, у нее цветочный магазин. Ни про Линнет, ни про истинные причины своего пребывания в этом доме говорить, естественно, не стал.
Больше всего его заинтересовало упоминание о мастерской. Это что, место, где Амелия делает свои «штучки из стекла»? Надо бы пойти посмотреть – и заодно убедиться, что там не припрятана заначка марихуаны, если не чего‑нибудь похуже, и что госпожа баронесса не встретит его с неестественно поблескивающими, будто стеклянные шарики, глазами.
Вход в мастерскую Филипп нашел быстро – помогли указания фрау Зоннтаг. Дверь оказалась не заперта. Он постарался войти бесшумно, чтобы успеть оглядеться, прежде чем Амелия заметит его.
Большая, очень ярко – до рези в. глазах – освещенная комната напоминала научную лабораторию: белые стены, блестящие металлические поверхности столов, стеллажи, лабораторные шкафы и подносы с какими‑то штуками вроде инструментов дантиста. И стекло – кубики, цилиндрики, осколки разных размеров – от совсем небольших до солидных, чуть не с дыню, глыбок всех цветов и оттенков; оно лежало на столах и стеллажах, на подносах и в коробках, переливаясь и сверкая в ярком свете ламп.
Филипп слегка опешил – по словам Трента, хобби Амелии было всего лишь забавой избалованной барышни. Но эта мастерская выглядела вполне профессиональной – непохоже, что ее завели просто для забавы. Да и фрау Зоннтаг утверждала, что госпожа баронесса проводит здесь порой целые дни…
Так что, эти шикарные витражи и светильники наверху – неужели она сама их сделала?! Ничего себе «штучки из стекла»!
Сама Амелия тоже выглядела непривычно: на ней был мешковатый комбинезон из белой блестящей ткани, на голове красовалось нечто похожее на рыцарский шлем.
Почувствовав на себе его взгляд, она обернулась, и стало ясно, что это не шлем, а маска наподобие той, которую используют сварщики, только белого цвета, откинутая сейчас на затылок.
– Чего тебе здесь надо?! Убирайся! – рявкнула она, сердито блеснув глазами.
– Да я просто зашел посмотреть, – миролюбиво объяснил Филипп.
– Нечего тебе тут смотреть! И делать нечего! Уходи, говорю!
– Да я сейчас уйду… А это что такое?
В выдвинутом ящике ближайшего шкафа лежали несколько прозрачных пакетиков с разноцветными порошками.
Филипп взял один, посмотрел на свет.
– Ты еще руками тут будешь шарить! – Амелия рванулась к нему. – Дай сюда и ничего не трогай!
– А что это?
– Оксиды. Отдай! – Она оскалилась, как разъяренная кошка, и выхватила пакет у него из рук.
– Какие еще оксиды? – Что такое оксиды, он знал, но не ожидал услышать это слово от нее.
– Окислы металлов. Вот это, например, гранулированная окись меди, – тряхнула Амелия спасенным от его посягательств пакетиком с черным порошком. – Доволен? На вкус, может, еще хочешь попробовать?
– А зачем он тебе?
– От него стекло становится зеленым. Или синим. Тебе что – лекцию про это прочитать, или как?
– Я бы не отказался…
– Не будет тебе никакой лекции! Уходи! – от возмущения она пихнула его ладонью в грудь. – Убирайся отсюда, и чтобы я тебя тут больше не видела!
Филипп решил не спорить, повернулся и направился к двери. Едва выйдя, услышал, как за спиной щелкнул замок.
Глава седьмая
Бруни не надо было никого спрашивать, чтобы знать, что белобрысый быстро освоился в ее доме. Пару раз, выглянув в окно, она видела, как он болтается по лужайке, а как‑то, позвонив на кухню, услышала на заднем плане его голос. Впрочем, в данный момент это ее ничуть не заботило: в мастерскую не лезет – и ладно!
Четыре дня она провела в мастерской, лишь под вечер, когда голова совсем переставала работать, отправлялась в бассейн, но и там никак не могла отключиться: перед глазами, заслоняя все вокруг, проплывали красные лепестки – длинные, короткие, изогнутые и с пятнышками.
Дело в том, что ей совершенно случайно удалось сварить стекло потрясающего красного цвета – не алого, а чуть посветлее. В результате параллельно с работой над вазой Бруни обдумывала теперь еще одну идею: пустить по стенке в холле второго этажа лиану – снизу толстую, а потом разветвляющуюся на причудливо изогнутые ветви с темно‑зелеными листьями и с цветами того самого красного цвета.