Филипп и сам не понял, когда перестал колебаться и начал думать об отъезде как о чем‑то решенном. Возможно, в глубине души – еще в кабинете, как только понял, о чем идет речь.
На следующий день он позвонил Тренту, приехал в его поместье, в пятидесяти милях от Бостона, и они обговорили все окончательно. Там же, в поместье, Филипп прочел отчеты частных детективов о компании «золотой молодежи», в которой вращалась Амелия. Неудивительно, что Трент не дал ему эти материалы в первый раз: фамилии в них упоминались весьма известные – разумеется, не самих «фигурантов», а их родителей, и редактор любого бульварного листка был бы счастлив узнать хотя бы десятую долю того, что там описывалось.
Эдне он сообщил, что ему предложен выгодный контракт; вдаваться в подробности, а тем более раскрывать истинную сущность «контракта», разумеется, не стал – отделался версией о предприятии в Германии.
Словом, все закрутилось очень быстро.
Отъезд был намечен на понедельник, для сборов Филиппу оставалось меньше недели. Он крутился как белка в колесе: передал дела на работе, бесконечно объяснялся по телефону с Эдной, отвез ей финиковую пальму, которую Линнет вырастила из косточки и очень любила; договорился о встрече с врачом Линнет и собрал чемоданы.
Порой ему казалось, что все происходящее – это какой‑то фильм или сон, который вот‑вот закончится, и снова начнется привычная жизнь: работа, поездки по выходным в «Форрест Вью» и долгие одинокие вечера перед телевизором в будни. И лишь стоя у подножия холма и в последний раз оглянувшись на Линнет, Филипп осознал, что теперь долго, очень долго не увидит ее. Сердце сжалось от ощущения потери, от чувства, что происходит что‑то непоправимое, неправильное, что он не должен уезжать и бросать ее!
Линнет… Имя твое…
Глава третья
Ну и свинью же подложил ей папочка! В первый момент она не поверила собственным глазам, перечитала письмо еще раз (при чем тут романы, какое ему дело до того, что она читать любит?!) и оторопело взглянула на папочкиного «эмиссара».
Да уж, на героя романа он тянул меньше всего. Разве что из жизни гангстеров… Хотя чего требовать от телохранителя?! Их ведь так и называют – гориллами.
Вот именно на гориллу он и был похож – на здоровенную белобрысую гориллу с низким лбом и маленькими невыразительными глазками. Интересно, в каком зоопарке папочка откопал такого урода?! Хорошо хоть не коротышка – даже повыше ее будет. Коротышек она всю жизнь терпеть не могла!
А одет прилично, и галстук в тон подобран…
– Так что вы скажете, мисс Трент? – спросил он.
Сказать она могла многое – по меньшей мере на пяти языках, при необходимости могла добавить и несколько шведских ругательств.
К сожалению, ругаться было бесполезно. Если бы на его месте был сам Майкл Э. Трент – тут бы она высказала все, что о нем думает, а распинаться перед мелкой сошкой…
– А что я могу сказать?! – огрызнулась она.
– Ну, если вы категорически намерены отказаться от… моих услуг – я сообщу об этом вашему отцу и больше вас не побеспокою.
– Да, а он мне тут же денежки перекроет!
Белобрысый тип молча пожал плечами.
Что делать – придется соглашаться. Пока что, по крайней мере. Со временем этого придурка наверняка легко можно будет обвести вокруг пальца – как и все мужчины, он предсказуем.
– Ладно, – вздохнула она.
– Значит, я считаю, что мы обо всем договорились, мисс Трент, – кивнул папочкин посланец.
– Меня обычно называют «госпожа баронесса»! – Нужно сразу поставить этого типа на место!
– Да? – откинувшись на спинку стула, он ухмыльнулся, смерив ее взглядом. Она и сама знала, что после ночи в «обезьяннике» выглядит не лучшим образом, тем более что у нее отобрали сумочку, где была расческа и косметичка. – Ну что ж – пошли… госпожа баронесса. Адвокат уже заплатил штраф.
Вопрос «Почему же в таком случае мы здесь сидели?!» ей удалось проглотить: неохота было выставлять себя дурой.
– Ты… Как там тебя? – спросила она, вставая.
– Филипп Берк.
– Это что – Фил, значит? – Филипп… госпожа баронесса.
Короткая пауза, которую он делал перед тем, как произнести «госпожа баронесса», выводила ее из себя. Этой паузой он словно говорил: «Знаю я тебя – никакая ты не баронесса! Как была «Каланча Мелли», так и осталась!»
«Каланча Мелли» – так ее называли в школе, после того как внезапно, за одно лето, она вытянулась чуть ли не до шести футов, став выше всех своих одноклассниц. «Каланча Мелли»… а потом – «Давалка Мелли».
Свое имя она терпеть не могла и в детстве мечтала, чтобы ее звали Мэрилин или Тиффани, или еще как‑нибудь красиво. А «Амелия Трент» – это имя казалось чопорным, старомодным и каким‑то накрахмаленным. Так что уж лучше «госпожа баронесса» – даром она, что ли, за старикашку выходила?!
Сама себя она обычно мысленно называла Бруни – это прозвище ей дали в закрытой школе в Швейцарии, где она провела четыре года. Сначала ее там прозвали Брунгильдой, но потом это как‑то само собой превратилось в Бруни. Звучало неплохо, да и о времени напоминало не худшем: «пижамные вечеринки», подруги, танцульки, свидания… И сигаретка с марихуаной, одна на всех, торжественно принесенная ею на эту самую «пижамную вечеринку». Ух, их тогда чудом не застукали!
Кстати о сигаретах… Бруни открыла сумочку, пошарила под подкладкой – пусто!
Неужели флики нашли?
Да нет, тогда она штрафом бы не отделалась, все нервы бы истрепали.
Она взглянула на маячивший на переднем сидении белобрысый затылок хорошо хоть сел спереди, как положено телохранителю. Неужто он спер?
Но не спрашивать же его теперь: «Ты не брал случайно мои сигареты с марихуаной?» Хотя, если взял, то не случайно, а согласно папочкиному указанию «никаких наркотиков»…
Нужно сразу дать ему понять, кто хозяйка в доме!
– Жить будешь над гаражом. Там есть свободная комната, – сказала она, адресуясь к затылку.
– Согласно полученным мною инструкциям, я должен жить в доме, – последовал спокойный ответ. – Я уже выбрал себе комнату – надеюсь, вы не будете возражать.
На сей раз она не сдержалась, выпалила пару подходящих к случаю словечек.
Комнату себе этот тип выбрал гостевую – причем самую лучшую, для таких, как он, вовсе не предназначенную. А главное, на том же этаже, что и ее собственная спальня! И не постеснялся сообщить ей об этом – не спросить разрешения (хрен бы она ему разрешила!), а именно сообщить, как о свершившемся факте.
Даже чемоданы свои уже туда затащил!
Спорить с ним сил не было, жутко вдруг захотелось спать. Ладно, разговоры можно оставить на потом. Вечером она объяснит ему, что папаша там, а она – тут, и именно она пока что хозяйка в своем доме. Бруни махнула рукой и, еще в коридоре избавившись от туфель, прошлепала к себе.
Кинула на столик сумочку – и тут снова вспомнила про пропавшие сигареты! И не выдержала: движимая мстительным чувством вылетела обратно в коридор, ворвалась без стука в его комнату и забрала со столика вазу с цветами. А то еще разобьет!
Бросила на него взгляд – белобрысый как бы вроде телохранитель стоял у шкафа и смотрел на нее, иронически приподняв бровь, будто на какую‑то забавную диковину.
Проснулась Бруни часа через три. Блаженно потянулась, подумала, что теперь не мешало бы позавтракать… и вспомнила про папочкиного эмиссара. Настроение сразу испортилось.
Позвонив на кухню, она потребовала завтрак и, когда горничная принесла поднос, поинтересовалась:
– Лора, а этот… ну, который со мной приехал – он…
– Господин Берк уже позавтракал, – отрапортовала горничная. – Сейчас он осматривает дом.
Что‑о?! Да что он себе позволяет?! И почему господин Берк?! Он что здесь – гость, что ли?!
Отбросив недоеденный рогалик, Бруни вылетела из‑под одеяла, накинула халат и понеслась наводить порядок.
Дом свой она нежно любила. Еще пять лет назад, увидев в альбоме у архитектора рисунки, она сразу поняла – вот дом, в котором ей хочется жить!
Белый бетон и мрамор, металл и стекло – и много‑много воздуха, и солнце, врывающееся в огромные окна. Вроде бы беспорядочный, но странно‑гармоничный, похожий на иллюстрацию к роману о будущем; никаких парадных лестниц – анфилады комнат на разных, плавно переходящих один в другой, уровнях, и арочные проемы между ними…
Гюнтер был тогда против – он хотел видеть свой новый дом в Грюнвальде более традиционным. Но Бруни то угрожала ему, что отменит свадьбу, то канючила: «Ну миленький, ну пожалуйста!», пока он не сдался.
И она получила свой дом – голые стены и потолки – и оформляла его сама, не торопясь и с любовью, комнату за комнатой. Ей доставлял удовольствие сам процесс.
Серые мраморные полы, а кое‑где – черные, из лабрадорита. Витражи, зеркала в причудливых рамах, столики, вазы – и цветы, кажущиеся еще более яркими на фоне белых стен. И занавеси из стеклянных позванивающих бусин, и кожаные светлые кресла, и диванчики, и светильники…
Посторонних в своем доме Бруни не терпела и никогда не устраивала вечеринок – при одной мысли о том, что гости, разгулявшись, могут что‑то разбить или испортить, становилось не по себе.
А теперь по ее дому, не спросясь, болтается и неизвестно что делает чужой человек – да еще, похоже, считает, что имеет на это право! Нет, это просто ужас какой‑то! Ну, удружил папочка!
«Чужой человек» обнаружился в одной из комнат верхнего уровня – стоял и разглядывал зеркало в витражной рамке с тюльпанами. Чего ему там надо? На собственную морду любуется?!
Услышав ее шаги, он обернулся.
– Ты чего здесь делаешь? – с места в карьер поинтересовалась Бруни.
– Стою. Смотрю. А что – нельзя?
– Нечего тебе здесь болтаться!
Новый телохранитель продолжал молча глядеть на нее. Ей стало неприятно – словно не начав возражать или спорить, он в чем‑то обманул ее. Преодолев это чувство, она добавила:
– И мне не нравится, что ты живешь так близко от моей спальни! На первом этаже, возле кухни, есть свободная комната!
– Не беспокойтесь, госпожа баронесса, ваша спальня меня совершенно не интересует. – Показалось, или он действительно усмехнулся? – Какие у вас планы на вечер?
– А тебе зачем?!
– Я должен вас сопровождать.
– Не знаю! Что захочу, то и буду делать, – сказала она из вредности, хотя на самом деле знала прекрасно.
Он слегка пожал плечами, развернулся и направился к винтовой лестнице, лишив ее возможности сказать что‑то еще – не разговаривать же со спиной?!
Больше он ей на глаза не попадался – очевидно, отсиживался в комнате. Бруни вспомнила об его существовании лишь под вечер, когда собралась пробежаться по магазинам, а потом заехать куда‑нибудь и протрясти как следует кости. Спустилась к машине – и обнаружила «господина Берка» беседующим о чем‑то с Дитрихом.
Она сделала вид, что в упор его не заметила. Дитрих распахнул дверцу, она села; белобрысый тоже сел на переднее сидение.
Поморщилась и приказала:
– На Шеллингштрассе[2]!
Прогулка по Шеллингштрассе оказалась весьма удачной. В одном из антикварных магазинов Бруни обнаружила старинную чугунную подставку для вазы – ветку с сидящим на ней попугаем с розовым брюшком и бирюзовой спинкой.
Она тут же представила себе, какую здесь можно сделать вазу: изогнутую чашу из опалового стекла, словно налитую до половины голубоватой водой. Смотреться будет великолепно!
Деньги за подставку просили бешеные, но спорить из‑за цены она не стала, вместо этого выторговала себе в качестве бонуса мундштук из слоновой кости совершенно непристойного вида – как раз в стиле Иви, можно будет ей для смеха подарить. Случайно оглянулась – шагах в пяти стоял белобрысый телохранитель и с интересом пялился на чугунную штуковину с попугаем, которую продавщицы пытались запихнуть в пакет так, чтобы концы ветки не рвали полиэтилен.
Решение пришло мгновенно!
Дождавшись, пока продавщицы справились со своей задачей, Бруни взяла пакет, шагнула к белобрысому и поставила свою ношу перед ним на пол. Коротко сказала:
– Неси!
Развернулась и пошла к выходу.
Глянув в витрину, словно зеркало отражающую то, что творилось сзади, она убедилась, что на полу он пакет оставить не посмел – тащил, как миленький!
На секунду у нее возникло желание купить что‑то уж совсем непотребное, вроде головы оленя с метровыми рогами – и пусть тоже несет! Потом решила не тратить деньги на глупости.
Следующим местом, которое Бруни собиралась посетить, была дискотека – не ночной клуб, а обычная затрапезная дискотека, именно такая, в какой можно как следует отдохнуть: шумно, весело, музыка гремит, народ кругом пляшет… Кроме того, дискотека эта обладала и еще одним неоспоримым достоинством: там обычно крутилась парочка парней, с помощью которых можно было восстановить утраченный запас сигарет с травкой.
Она частенько бывала тут и знала многих завсегдатаев. И ее знали – не как баронессу фон Вальрехт, а как Тиффи (переделанное Тиффани – сбылась мечта детства!), студентку из Калифорнии. Но сначала…
– Дитрих, останови‑ка, – Бруни похлопала шофера по плечу, – и принеси мне белую сумку из багажника.
Дождалась, пока он найдет разрешенное для остановки место (неужели не мог притормозить где попало?!), получила требуемое и, едва машина тронулась с места, принялась переодеваться.
Для начала стащила с себя все, в чем болталась по магазинам, оставив только трусики, потом натянула черные колготки в крупную сетку и ярко‑алые сапожки на шпильке.
Втискивая вторую ногу в сапожок, Бруни случайно глянула в зеркальце. Белобрысый таращился на нее, не отрывая глаз – вид у него при этом был слегка обалделый.
Она ухмыльнулась и показала ему язык – он быстро отвел взгляд. Ладно, с нее не убудет, пусть раз в жизни посмотрит на что‑то такое, что потом по ночам вспоминать сможет!
Что ж – продолжим. Теперь белую обтягивающую маечку. Лифчик? Какой, к черту, лифчик! Когда сиськи вверх‑вниз дергаются – самое то получается и мужиков здорово заводит. Мини‑мини‑юбка – тоже белая, на широком черном поясе. И – куртешка. Коротенькая, до талии, из такой же ярко‑алой кожи, что и сапожки.
Ну вот, теперь она готова к бою!
Еще издали Бруни заметила перед входом небольшую толпу. Дело обычное: по вечерам здесь часто было набито до отказа, и тогда пускать начинали в основном завсегдатаев. Все прочие толпились перед вышибалой, переругивались с ним и ждали, пока он, руководствуясь какими‑то своими соображениями, впустит еще пяток человек.
Дитрих остановился, она выпорхнула из машины и махнула рукой, чтобы ехал на стоянку. И тут увидела, что ее белобрысый телохранитель тоже вылез. Он что – и туда собирается с ней переться?
В сером костюме с галстуком?! Смокинг бы еще надел!
Он же ее скомпрометирует!
Нет, хочет идти – пусть идет, конечно, но она его не знает. Он сам по себе, а она – сама по себе!
Приплясывать Бруни начала еще с порога, окунувшись в музыку, как в воду. Музыка била в уши, вырываясь из вмонтированных в стены динамиков, и пронизывала тело – каждую косточку, каждую жилку – заставляя его подрагивать в зажигательном ритме.
Кто‑то свистнул, заорал издалека: «Тиффи!» – она, не глядя, махнула рукой. Неважно, кто это, здоровается – значит, свой!
Сначала – к стойке, садиться не стала: ноги сами пританцовывали, подгоняя ее: «Ну давай, скорее!» Крикнула:
– Мне как обычно, Кикс!
«Как обычно» означало двойной красный вермут со льдом. Пива, излюбленного напитка здешних завсегдатаев, Бруни не любила; столько лет уже жила в Баварии, а все равно не любила, даже запаха его кислого терпеть не могла.
Первый глоток – аж по ушам шибануло. Еще глоток, еще… Стукнула стаканом о стойку, бросила на ходу:
– Потом заплачу! – (Кикс – парень свой, знает, за ней не пропадет!) – и побежала к сцене.
Она любила танцевать именно там, наверху. Все прожектора на нее, и толпа внизу, и она – над ними, как богиня. Пусть смотрят!
Нету больше Каланчи Мелли, есть она, Бруни – или Тиффи, неважно! – и восхищенный свист откуда‑то, и подбадривающие крики, и тело, готовое само, помимо ее воли, изогнуться, взорваться каскадом движений, подчиняясь вливающейся в каждую клеточку музыке. Она сама – эта музыка!
Сколько продолжался танец? Бруни не знала; одна мелодия сменяла другую, пока вдруг не наступила тишина, и через мгновение – голос ди‑джея: «Ну а сейчас – охолодитесь немного, да поприжимайтесь – медленный танец!»
Ух‑х… теперь и передохнуть можно.
Она чувствовала себя слегка пьяной – не от вермута, а от до сих пор переполнявшего ее ощущения полета. И даже не очень удивилась, увидев у стойки белобрысого телохранителя, лишь мельком подумала: интересно, как он ухитрился пройти через вышибалу?!
Тоже подошла к стойке, сказала:
– Налей еще, – кинула Киксу купюру покрупнее, чтобы потом уже о деньгах не думать.
– Здорово вы танцуете, госпожа баронесса! – раздалось рядом.
– Тс‑с! – шикнула Бруни. – Меня здесь Тиффи все зовут! – Было весело и легко, мир казался прекрасным и даже этот тип – не таким уж и противным. – А ты… э‑э… как там тебя?
– Филипп.
– Филипп, а ты чего не танцуешь?
– Не люблю.
Она удивленно глянула на него – как это можно не любить танцевать?!
Ну и бог с ним… Невдалеке мелькнул знакомый паренек, у которого всегда можно было разжиться парой «заряженных» сигареток.
Бруни свистнула, подскочила к нему и хлопнула по плечу:
– Эй! – кивнула на коридорчик, ведущий к туалету. Ясное дело, о таких вещах в толпе не говорят!
У парня – теперь она, наконец, узнала, что его имя Франк – нашлось все, что нужно: и пачка сигарет «с начинкой», и десяток таблеток «розового кайфа». Две Бруни тут же проглотила, запив водой из‑под крана.
Действительно, ка‑айф! Не прошло и двух минут, как окружающее затянулось розовой дымкой – четко различимым оставалось лишь то, что находилось прямо перед ней. Тело стало невесомым, казалось, еще шаг, и она оторвется от земли и полетит по густому розоватому воздуху, махая руками, будто крыльями. Как все, наверное, удивятся!
Эта мысль заставила Бруни рассмеяться. Так, смеясь и пританцовывая, она и вернулась к стойке. Крикнула:
– Кикс, еще! – пить и в самом деле хотелось зверски.
Глотнула, увидела рядом белобрысого. Его вытянутая рожа показалась ей страшно смешной. Чего он так на нее уставился?!
– Э‑э… – сказал он.
Слушать, что он там мямлил, было некогда – кто‑то уже хлопнул ее по спине.
– Пойдем, киска?
Бруни обернулась. Ничего парень – не коротышка, с таким и поплясать не грех!
Сначала они танцевали в толпе, потом она очутилась на сцене – почему‑то уже с другим парнем. Память не срабатывала, какие‑то куски происходящего пропадали незнамо куда.
Потом, с этим самым парнем, она вдруг оказалась в коридорчике у сортира. Он прижимал ее к стене, сопел и лез руками под юбку; бормотал:
– Давай… Тут люди, давай дальше, за углом… пошли…
Пару секунд она раздумывала: может, и впрямь дать ему? Но уж очень от него пивом воняло…
Поэтому дала ему Бруни только пинка – коленом, куда следует – и, когда он согнулся, вышла обратно в зал.
Первым, кто попался на глаза, был ее белобрысый телохранитель.
– Ты домой еще не хочешь? – спросил он.
– А че? Давай! – согласилась она.
Действительно, самое время было двигаться домой. Плясать больше не хотелось – хотелось лежать, закрыв глаза, и смотреть на плавающие перед ними цветные шары… как стеклянные пузыри…
Он обхватил ее за талию и повел к выходу.
На этот раз белобрысый сел в машине не впереди, а рядом с ней. Спорить Бруни не стала – было лень; закрыла глаза, откинулась назад.
Снова вспомнилась ваза – та самая, для подставки с попугаем.
…А на голубой прозрачной воде пусть плавает цветок. Небольшой, ярко‑красный, вроде лотоса, с тремя узкими зелеными листьями…
Почувствовав на груди чьи‑то руки, она не сразу поняла, что происходит, и лишь потом вскинулась и открыла глаза.
Этого только не хватало! Этот гад что, с рельсов съехал – решил попользоваться втихаря, думает, она по пьяни вообще ничего не соображает?! Следующим потрясением оказалось то, что интересовала белобрысого, оказывается, вовсе не ее грудь. Растопырив ее куртешку, он нагло и бесцеремонно шарил по внутренним карманам, выгребая оттуда содержимое.
– Ты что – свихнулся?! – Бруни отпихнулась локтем.
– Сиди смирно! – он схватил ее за плечо одной рукой, второй продолжая обследовать карманы. – Так… а это что?
– Дай сюда! – она сделала отчаянную попытку дотянуться до вынутых на свет божий таблеток.
Продолжая придерживать ее, белобрысый ловким движением перебросил пакетик с таблетками на сидение позади себя и снова полез в карман куртешки.
– Не смей!
– И это еще?! – сигареты последовали за таблетками. – Отдай!
– Так это из‑за таблеток у тебя глаза в разные стороны смотрят?!
– Отда‑ай!
Некоторое время Бруни бестолково дергалась, силясь вернуть свое добро, но белобрысый, по‑прежнему вцепившись ей в плечо, удерживал ее на расстоянии вытянутой руки. Попыталась стукнуть – действительно, горилла, лапы длиннющие, только по плечу и достанешь!
Тогда она сменила тактику и с воплем:
– У меня глаза нормально смотрят, гад! – пнула его по ноге. Он скривился и встряхнул ее, ухватил свободной рукой за коленку.
– Сиди смирно! – Обернулся, сказал шоферу: – Дитрих, езжайте к набережной и остановите, пожалуйста, в каком‑нибудь тихом месте.
От такой наглости Бруни на миг опешила – этот подлец еще тут будет приказывать?!
– Дитрих, не смей его слушаться! И помоги мне, ты что, не видишь!
В зеркальце она уловила быстрый вороватый взгляд шофера – тот явно прикидывал, вступиться за нее или сделать вид, что ничего не видит и не слышит.
– Дитрих, он меня сейчас убьет! А‑аа!!!
– Никого я не собираюсь убивать, – рявкнул белобрысый. – Хочу наркотики в воду выкинуть. Да сиди ты спокойно, г‑госпожа баронесса! Дитрих, вон там остановите.
Очевидно, упоминание о наркотиках склонило Дитриха к безоговорочному выполнению приказов телохранителя. Он подъехал к парапету и притормозил.
Белобрысый отпустил ее коленку – и внезапно, толчком, отпихнул Бруни подальше от себя. Всего на секунду замешкавшись, она метнулась вперед, но было поздно. Подхватив с сидения сигареты и таблетки, телохранитель выскочил из машины и бросился к парапету.
Быстрое движение руки – и он уже снова был у машины, нагнулся к двери.
– Ну вот, спорить больше не о чем.
– Это мы еще посмотрим! – от ощущения собственной беспомощности на глазах у Бруни выступили злые слезы.
Он пожал плечами, сел на переднее сидение и сказал Дитриху:
– Домой!
Глава четвертая
Следующее утро началось мрачно: Бруни вспоминала вчерашнее происшествие. Похоже, папочкин эмиссар всерьез вознамерился выполнять указание «Никаких наркотиков!»
Не то чтобы ей так нужны были эти сигареты и таблетки – но иногда вовремя выкуренная сигаретка помогала взбодриться или взглянуть на жизнь с более веселой стороны. Да и на вечеринках часто не лишней была…
Да дело и не столько в сигаретах, сигареты еще купить можно. Дело в другом – в том, как он вообще себя вел. Лет с пятнадцати никто, даже отец, не смел обращаться с ней так! Хватать руками, отбирать ее вещи, командовать!..
Кажется, этот гад решил, что ему все дозволено и что он может безнаказанно портить ей жизнь! Нет, вот тут он ошибается!
Первые ее идеи были весьма кровожадными. Бруни словно воочию представляла себе белобрысого телохранителя в разных неприятных ситуациях – и даже мысленно слышала его мольбы о пощаде.
Познакомиться с гангстерами, влюбить в себя их главаря и попросить о ма‑аленьком одолжении: чтобы он в доказательство своей любви убил одного – всего одного! – мерзкого типа!
Поехать летом в круиз на папиной яхте (несомненно, белобрысый и туда за ней попрется!), улучить момент и спихнуть его с борта! Прямо в пасть к акуле!
Постепенно, после завтрака и купания в бассейне, мысли Бруни приняли более деловой лад. Она перестала воображать все эти неправдоподобные, но тешащие душу картины, и принялась уже всерьез обдумывать, как можно нейтрализовать белобрысого. Рассматривала каждую идею с разных сторон и или отвергала ее, или «откладывала в сторону» для дальнейшего обдумывания.
Отравить? Нет, это уж слишком! Хотя… если подсыпать ему чего‑нибудь такого, чтобы он пару дней посидел дома… Но этот фокус пройдет всего один раз – потом белобрысый, если он не круглый идиот, начнет беречься. Да еще, глядишь, папаше накляузничает!
Проучить как следует? Чтобы понял, что мешать ей жить – себе дороже? Тоже вариант. Попросить ребят с дискотеки, чтобы они ему вложили по первое число! Бруни представила себе, какая драчка шикарная получится (он ведь, похоже, тоже не из слабаков!) – на это стоит посмотреть!
Позвонить папочке, нажаловаться, что он к ней пристает? Не поверит…
Железобетонная рожа белобрысого телохранителя то и дело вставала перед ее внутренним взором, хотя живьем Бруни его со вчерашней ночи еще не видела. Впрочем, она не сомневалась, что стоит ей выйти из дому, как он окажется тут как тут, готовый с новыми силами портить ей жизнь.
А выйти предстояло непременно. По вторникам, согласно сложившейся традиции, она играла в теннис с американским консулом.
Играли они уже третий год, и зимой, и летом. За это время у них сложилось некое подобие дружбы – именно дружбы, никаких сексуальных намеков со стороны Гарольда, так звали консула, не было ни разу. Бруни подозревала, что он вообще тайный гомик.
Вдвое ее старше, да и росточка не слишком высокого (типичный «коротышка» по ее терминологии), Гарольд обладал неплохим чувством юмора, да и в искусстве разбирался неплохо.
У самого у него дома имелась коллекция статуэток из кости, которой он страшно гордился. Когда он в начале их знакомства пригласил Бруни к себе, посмотреть эту коллекцию, она подумала: «Ясно – и этот туда же!», но, как выяснилось, речь шла действительно о статуэтках.
Словом, общаться с ним было забавно и интересно. Тем не менее именно сегодня Бруни с удовольствием никуда бы не пошла – настроение было отвратное. Но что делать – традиция есть традиция…
Она оказалась права – телохранитель и в самом деле ждал у машины. Сухо сказал: «Здравствуйте, госпожа баронесса» и сел на переднее сидение.
До спортивного клуба они ехали в полном молчании. Так же молча Бруни вышла из машины и направилась ко входу – белобрысый следовал за ней. И тут произошло то, что она предвкушала всю дорогу: беспрепятственно пропустив Бруни, перед господином Берком охранник захлопнул турникет.
Правильно, так его! Вход только для членов клуба – ясно же написано! А не для всяких там…
Настроение сразу поднялось на пару градусов: хоть ненадолго, да удалось отвязаться! Очко в ее пользу!
На этом подъеме настроения она с легкостью выиграла первый сет – Гарольд, поздравляя ее, развел руками и сказал:
– Сегодня вы явно в ударе!
Увы, меняясь полями после третьего гейма, Бруни случайно бросила взгляд в сторону и… увидела метрах в тридцати, на скамейке, знакомую фигуру в сером костюме.
Прорвался все‑таки! Но как?!
А может, это не он? Она оглянулась, пропустила мяч, но убедилась, что это действительно Филипп Берк собственной персоной. От злости просто руки затряслись. Где уж тут «сконцентрироваться и забыть обо всем», как положено в теннисе!
В результате сет она проиграла. Следующий – тоже.
– А тот мяч вы могли взять, – с довольным видом заявил, подходя, раскрасневшийся Гарольд. – Ладно, не огорчайтесь, сегодня просто не ваш день! Пойдемте выпьем чего‑нибудь холодненького.
Это тоже было традицией – после игры они всегда сидели в кафе спортклуба, пили айс‑кафе и болтали о том о сем.
Увы, сегодня Гарольд оказался неинтересным собеседником – он говорил исключительно о политике. Непонятно, что его завело, но вещал он так, словно был на митинге:
– Я не понимаю этого постоянного противостояния Востока и Запада! Неужели нельзя как‑нибудь договориться – мы же все люди доброй воли!
«А в самом деле…», – подумала вдруг Бруни, покосившись на сидевшего через два столика белобрысого. Слова Гарольда очень точно легли на ее сегодняшние мысли.
Зациклившись на планах мести, она раньше не думала о таком варианте. А ведь в конечном счете ей надо не столько отомстить Филиппу за вчерашнее, сколько постараться как‑то нейтрализовать его на будущее! Так почему и впрямь не попробовать решить дело миром?
– …Зачем забывать об экономических интересах?! Наверняка найдется что‑то, чем мы можем быть интересны друг другу… – продолжал Гарольд.
Попробовать перекупить? Неизвестно, сколько папаша ему пообещал, а финансовые возможности у него все‑таки побольше, чем у нее. Значит, деньги не годятся. Но у нее и помимо денег найдется кое‑что, что может заинтересовать мужчину – если, конечно, он не полный импотент…