Молча, не взглянув на него, протопала наверх. Даже по походке было понятно, что настроение у нее ниже среднего.
Подождав несколько минут, он тоже поднялся в спальню. Она лежала на кровати на боку, поджав ноги.
– По‑прежнему болит?
– Да… – взглянула на него сердито, будто он был в этом виноват.
Филипп не стал напоминать, что вчера, сидя перед телевизором, она умяла фунтовую коробку орехов в шоколаде – вот оно, обжорство‑то, и аукнулось!
– Я аспирин сейчас приняла и тайленола пару таблеток, – сказала Амелия. – Попробую подремать, чтобы быстрее прошло.
Он спустился вниз и устроился с книжкой на диване.
Читать, правда, получалось не очень – на душе было неспокойно. Понятно, что ситуация житейская: съела что‑то не то, с кем не бывает – но применительно к ней… Она же никогда не болела, даже ожоги, полученные в мастерской, на ней заживали, казалось, вдвое быстрее, чем у любого другого человека!
Начало уже смеркаться, когда он не выдержал и снова поднялся в спальню. Щелкнул выключателем – Амелия прикрыла глаза рукой.
– Ну, как ты? – он присел на край кровати, отвел руку от лица.
Она болезненно зажмурилась.
– Никак.
– По‑прежнему болит?
– Да. Принеси мне еще тайленола.
– Сильно болит?
Она молча покивала, лишь потом открыла глаза – жалобные и беспомощные, как у заболевшего зверька.
– Хуже, чем утром было?
Амелия снова кивнула.
– Принеси тайленол.
Он уже встал и сделал несколько шагов к ванной, когда она пожаловалась вслед:
– Раньше посредине болело, а теперь сбоку печет так, что сил нет.
Филипп застыл на месте. Показалось, что виски сжала холодная рука, по затылку побежали мурашки.
– Где?! – Он обернулся. – Покажи, где!
– Вот тут, – она поморщилась, – сбоку. – Ладонь ее легла на живот – справа, сантиметров на десять ниже пояса.
Вернувшись к кровати, он присел и осторожно положил свою ладонь поверх ее.
– Если надавить – больно?
– Да… только не дави!
– Не бойся, не буду. Сейчас я принесу тайленол, – кивнул Филипп.
Зашел в ванную и присел на край ванны. Его трясло – не просто трясло, колотило.
Боль справа…
«Соберись! – приказал он самому себе. – Соберись, придурок, психопат, параноик – соберись! Еще ничего не случилось!».
Встал, достал из аптечки бутылочку с тайленолом, высыпал на ладонь две штуки. Налил в стакан воды – немного, только чтобы запиты и понес все это в спальню.
– На вот тебе!
Амелия взяла таблетки с ладони прямо губами, пересохшими и шершавыми. Запила, взглянула недовольно.
– Воды пожалел! Принеси еще попить!
Снова откинулась на подушку и даже от этого легкого движения поморщилась. Филипп положил ей руку на лоб – если и есть температура, то совсем небольшая. Погладил по голове, Амелия взглянула удивленно.
– Я скоро приду – ты полежи пока.
Спустился, прошел через гостиную, сел перед рацией и включил ее.
– Центр, говорит Робинзон‑четыре.
– Слушаю вас, Робинзон‑четыре, – ответил женский голос из рации.
– У нас аварийная ситуация. Срочно нужен врач. Острая боль в животе, есть подозрение на аппендицит. Возможно, потребуется госпитализация.
– А… поняла вас, Робинзон‑четыре, – после короткой паузы отозвался голос. – Сейчас я вызову врача, он подъедет сюда, и вы с ним сможете поговорить.
– Повторяю – возможно… даже скорее всего, потребуется госпитализация.
– Чего?! Какая еще госпитализация?! – раздался позади голос Амелии.
Филипп обернулся – она стояла на нижней ступеньке лестницы.
– Какого черта?! Ты что – свихнулся?! – Гневно шагнула к нему. Филиппу показалось на миг, что она в полном порядке, подумал: «Разыгрывала?!» Но в этот момент ее лицо исказилось, она судорожно схватилась за живот и согнулась вперед…
Он рванулся к ней и схватил за плечи – показалось, что сейчас она упадет.
– Что ты несешь?! – повторила Амелия севшим голосом. Выпрямилась – с трудом, болезненно сморщившись. – Я отлежусь, завтра все уже пройдет… Скажи им, что все в порядке, не надо… не надо никакого врача! – Тяжело дыша, кивнула на болтавшийся на проводе микрофон. – Скажи!
– Робинзон‑четыре, вы меня слышите?! – надрывалась рация. – Робинзон‑четыре…
– Амелия, миленькая, хорошенькая, – Филипп притянул ее к себе, прижался лбом ко лбу, – пожалуйста… пожалуйста, если выяснится, что я ошибся – ругай меня потом как угодно, хоть бей, я слова не скажу. Но сейчас дай мне делать то, что я считаю нужным. Потому что если есть хоть малейший шанс, что я прав… Словом, иди ляг и не мешай.
Возможно, Амелия опешила от непривычного тока и слов, но молча, без сопротивления позволила подвести себя к дивану и села.
– Это Робинзон‑четыре, – Филипп подхватил микрофон.
– Что у вас случилось? – отозвался взволнованный голос из рации.
– Все в порядке. То есть… понял вас, жду врача.
– Как только он приедет, я свяжусь с вами.
– Хорошо, я жду. Конец связи.
Обернулся к Амелии – она лежала вытянувшись на диване, рука была прижата к животу. Сказала сердито:
– Не нужен мне никакой врач. Я к завтрашнему дню уже здоровая буду, а ты панику на пустом месте устраиваешь! Дай мне попить, у меня во рту от таблеток противно!
– Потерпи немного, скоро приедет врач. Но пока не выяснится, что с тобой, тебе лучше не пить. Возможно, у тебя аппендицит.
– Да ты что, какой аппендицит?! – вскинулась она – и со странным полустоном‑полусвистом рухнула обратно. Зажмурилась, медленно глубоко задышала, пережидая боль.
– Пожалуйста, лежи спокойно. – Он присел на корточки рядом с диваном, подсунул ладонь ей под голову.
Амелия внезапно вцепилась ему в плечо, потянула ближе и уткнулась лицом в грудь.
– Нет у меня никакого аппендицита! – сказала она обиженно и хрипло. – Нету! И врача мне не надо!
– Амелия…
– Ты все это из‑за Линнет выдумал, потому что она от аппендицита умерла!
Филипп не стал отвечать, лишь неловко обнял ее, стараясь не сделать еще больнее; поцеловал в висок.
Из‑за Линнет… Да, из‑за Линнет.
В первые дни после ее смерти он с каким‑то мазохистским чувством перелистывал медицинские справочники, мучаясь виной, пытаясь представить себе, понять и прочувствовать то, что чувствовала она в свои последние часы. И эту боль справа – тупую, ноющую, постепенно усиливающуюся, пока не появится ощущение, будто где‑то в кишках тлеет раскаленный уголь – Филипп знал теперь так, будто пережил ее сам…
– Что ты все серые свитера носишь – ты в них никакой! – плачущим голосом вдруг заявила Амелия. – Тебе голубой пойдет! Я тебе куплю, когда мы домой вернемся.
– Ладно.
– И ты его будешь носить! – почувствовав «слабину» (с больными не спорят!) добавила она.
– Буду. – Черт с ней, он будет носить и голубой, и какой угодно свитер – лишь бы она, живая и невредимая, вернулась домой… – Но пить я тебе пока не дам. Подождем, что скажет врач.
Лампочка вызова на рации загорелась через двадцать минут. Врач – немолодой вежливый голос, представившийся как доктор Ланг – спросил, кто болен, и может ли больной говорить.
Дальнейший разговор шел между ним и Амелией, с Филиппом в качестве передаточного звена. Сдвинуть рацию было нельзя, диван же стоял слишком далеко, чтобы она могла дотянуться до микрофона. Поэтому врач спрашивал, Амелия отвечала, а Филипп повторял в микрофон ее слова, опуская неуместные, по его мнению, замечания и выражения.
Нет, у нее нет никаких хронических заболеваний.
Нет, вчера не болело. Заболело только под утро. Болит справа, выше тазовой кости, сильная боль приступами, между приступами тоже больно, шевелиться больно, прикасаться к животу больно. А до того болело посередине, но не так сильно.
Нет, ничего острого вчера она не ела и никакими гинекологическими заболеваниями не страдает. (В подлиннике это звучало: «Пусть отвяжется – не его собачье дело! Нет у меня ничего такого!»).
После всех расспросов врач вынес вердикт: да это весьма похоже на аппендицит. Впрочем, с тем же успехом это может быть и аднексит – воспаление придатков, иногда симптомы очень схожи. В любом случае, пока что нельзя ни есть, ни пить, ни – ни в коем случае! – прикладывать к больному месту грелку. Можно прикладывать что‑то холодное, например, завернутый в полотенце лед. И, разумеется, желательно как можно быстрее доставить больную в стационар.
– Спасибо. Понял вас, – сказал Филипп. – Как скоро нам ждать машины?
– В пределах получаса с вами свяжутся, – отозвалась рация голосом диспетчера. – Конец связи.
Филипп положил микрофон и обернулся к Амелии.
– Сейчас я тебе принесу холодное. Может, меньше болеть будет.
Она молча кивнула.
Снова рация ожила лишь через сорок минут.
– Робинзон‑четыре, вы меня слышите?!
– Слышу вас, центр! – отозвался Филипп.
– Здравствуйте, мистер Берк, – сказал незнакомый мужской голос. – Говорит Мартин Цолль, руководитель спасательной службы района Зеебер. Каково состояние вашей спутницы?
– Примерно на том же уровне.
Амелия молчала. Только попросила включить телевизор и теперь лежала и смотрела, не на экран – куда‑то мимо.
Ей было больно, Филипп видел это и по тому, как она порой сдвигала брови, и по дыханию – медленному и неглубокому, словно вдохнуть сильнее тоже было чревато приступом боли.
– На дороге уже работает бригада – думаю, что часа через два снегоход сможет до вас добраться, – сказал Цолль. – Пока что доктор Ланг будет находиться здесь, в диспетчерской, и в любой момент вы сможете с ним проконсультироваться.
– Спасибо.
– Конец связи.
– Ну вот – ты слышала? – Филипп обернулся. – Часа через два уже приедут.
– Я не хочу в больницу! – сказала Амелия сердито и беспомощно.
– Ну, а что делать?
– Чего ты так далеко сидишь?!
Он подтащил кресло к ней поближе. Потом отодвинул его и сел прямо на пол, прислонившись к дивану; вытянул руку и сжал ее пальцы, холодные и влажные.
– Теперь нам остается только ждать…
Глава двадцать вторая
Ждать…
Два часа. Сто двадцать минут. Сто двадцать оборотов секундной стрелки. Казалось, она еле двигалась, и в каждом тике часов слышалось: «Ждать… ждать…».
Амелии становилось все хуже. Она не жаловалась, ничего не просила, но на лбу у нее выступила испарина, дыхание порой становилось неровным, и Филипп знал, что это очередной приступ боли, который она терпит, стараясь не застонать.
Он ничего не мог сделать – ничего. Разве что сменить холодный компресс. Каждые двадцать минут вставал, шел на улицу, набирал в полиэтиленовый пакет очередную порцию снега; возвращался, заворачивал в полотенце и прикладывал взамен прежнего, который еще не успел толком растаять.
Тик‑так. Тик‑так. Тик‑так.
Ждать. Ждать. Ждать.
В очередной раз вернувшись с холодным свертком, он увидел, что Амелия, прикусив губу и зажмурившись, пытается встать.
– Не вставай – скажи, что тебе надо, я принесу, – предложил он.
– Уборную ты мне принесешь? – огрызнулась она плачущим голосом.
Филипп мысленно обозвал себя кретином, помог ей подняться и повел, придерживая за талию. Шла ока куда тяжелее и неувереннее, чем пару часов назад; на каждый шаг следовал болезненный выдох, почти стон.
Он довел ее до туалета, подождал у двери и отвел обратно.
Амелия медленно, закряхтев как старуха, села на диван и сказала:
– Дай хоть тайленола!
– Сейчас я узнаю, можно ли. – Взял микрофон, попросил у диспетчера позвать доктора Ланга и спросил его, можно ли дать больной тайленол.
– Да, можно, каждые четыре часа по две таблетки, – отозвался врач, – только не давайте ей при этом много пить.
Слово «каждые» ударило Филиппа, будто молотком по голове. Они что – считают, что через четыре часа Амелия все еще будет здесь?
Она проглотила таблетки и снова вытянулась на диване.
Ждать… ждать… ждать…
Уж лучше бы она ругалась, требовала чего‑то, обвиняла его… Но она молчала, лишь иногда постанывала, совсем тихонько. Это было непривычно и непохоже на нее – и оттого еще больше усиливало ощущение беды.
«А Линнет тоже перед смертью молчала – или плакала, не в силах объяснить окружающим, как ей больно и плохо?» – подумал Филипп и усилием воли заставил себя отбросить, прогнать эту мысль. Нет «тоже», не может быть никакого «тоже»! Осталось продержаться меньше часа, потом за ними приедут.
– Черт побери, не знаю, что бы я сейчас за косячок не отдал! – сказал он как можно бодрее, просто чтобы разрушить давящее молчание.
– Че‑его? – в глазах Амелии промелькнуло удивление.
– Ну, с марихуаной сигарету.
– На хрена?
– Я читал, что ее индейцы использовали как обезболивающее. Ну, да что сейчас говорить…
Она подавилась коротким смешком, сморщилась от боли, но, едва продышавшись, снова скривила губы в слабом подобии своей обычной задорной улыбки.
– Вообще‑то в спальне, в бежевой косметичке, под подкладкой заначка есть.
– Ну ты даешь! – усмехнулся Филипп. – Хочешь – попробуем?
– Только не рви подкладку! Там сбоку дырочка есть.
Поднимаясь по лестнице, он все еще невольно усмехался – хоть и понимал, что сейчас не до смеха, но не в силах сдержаться. Вот чертова девка!
Под подкладкой бежевой косметички, изящной штучки из тисненой кожи, которую Амелия обычно брала с собой во все путешествия, действительно прощупывалось нечто твердое. Шелковая подкладка сбоку была подпорота.
С трудом просунув в дырку пальцы, Филипп извлек на свет плоскую серебряную визитницу. В ней и обнаружилась «заначка» – четыре черных тонких сигареты с характерным запахом.
Спустившись вниз, он взял на кухне спички и вернулся к Амелии. Сунул ей в рот сигарету, поднес огонька; попросил в полушутку:
– Только отцу своему не говори!
Она затянулась, закрыла глаза; выдохнула дым и снова затянулась – глубоко, от души. Вынула из рта сигарету, держа ее странно – не между указательным и средним пальцем, а между средним и безымянным.
– Вот уж не думала, что доживу до такого, – усмехнулась она и скривилась, забыв, что смеяться больно. – Чтобы ты мне своей рукой травку поднес да еще прикурить дал! – Снова затянулась.
Филипп принес с журнального столика пепельницу, поискал глазами, куда бы поставить. Потом сел в кресло и угнездил ее у себя на коленях.
– Не боись, папашке я не скажу! – пообещала Амелия. – Хотя что особенного на самом деле – это ж травка, я ее лет с двенадцати у мамаши таскала… А она даже и внимания не обращала, ей не до меня было. Да и вообще, в Калифорнии ее разве что грудные младенцы не пробовали… Но папаша мой не понимает – «наркотики… наркотики!», – передразнила она дурацким голосом. – Он из Новой Англии, как ты, такой же весь из себя правильный. Наверное, поэтому вы так быстро спелись. – Махнула рукой, стряхнув пепел мимо пепельницы.
– Ну что, полегче тебе?
– Черта с два! Болит как не знаю что! Только знаешь – будто…
– Робинзон‑четыре, мистер Берк, ответьте! Прием! – ожила рация голосом Цолля. Филипп рванулся к ней, нажал кнопку.
– Это Берк. Слушаю вас. – Подумал: «Наверное, спасатели уже пробились!»
– Как состояние госпожи фон Вальрехт?
– Не очень хорошо. Скоро уже прибудут спасатели?
– М‑мм… у меня для вас не слишком хорошие новости. Дело в том, что полчаса назад сошла еще одна лавина. Как раз туда, где работали наши люди. Расчищенное место снова завалено, вся техника…
Сердце Филиппа колотилось так, будто хотело проломить ребра. Только сердце и холодные колкие мурашки по спине, все остальное застыло в каком‑то ступоре, не было сил ни шевельнуться, ни выговорить хоть слово.
– …Там ведутся поисковые работы, – продолжал Цолль, – двое спасателей остались где‑то под снегом. В общем… вам придется еще немного подождать.
– Сколько?
– Не знаю. Сейчас мы ищем какие‑то альтернативные способы эвакуировать вашу спутницу.
– Но можно же, наверное, вертолетом нас забрать! Или хотя бы ее.
– В таких метеоусловиях вертолет не может лететь, тем более ночью. Когда рассветет, можно будет попробовать.
– Но до рассвета еще девять часов! Поймите, ей все хуже и хуже становится! – Он не мог сказать напрямую при Амелии то, что крутилось в голове: «Она может просто не дожить до утра!»
– Повторяю – мы сейчас ищем другие способы ее эвакуации. Я скоро свяжусь с вами. Конец связи!
Щелчок – и хриплый смех, раздавшийся сзади, так неожиданно, что Филипп вздрогнул.
– Похоже, суждено мне в этой дыре загнуться. А… ч‑черт!
Он обернулся – Амелия кривилась, держась за живот.
– Интересно, а папашка, когда я помру, на похороны приедет, приличия соблюдет? Хотя, наверное, он меня на семейном кладбище захочет упокоить…
Кажется, марихуана наконец подействовала.
Подумав несколько секунд, Филипп снова нажал кнопку «Передача».
– Это Робинзон‑четыре, центр, ответьте!
– …Упокоить – и одной заботой меньше! – продолжала вещать Амелия. – Ему всегда на меня наплевать было…
– Слушаю вас, мистер Берк, – отозвалась диспетчер.
– Я хочу, чтобы вы немедленно связались с отцом госпожи фон Вальрехт.
А что может сделать Трент, когда счет идет на часы? Но, может, что‑то и сможет… Он продиктовал телефон, который помнил наизусть, потом еще один, краем уха слушая излияния Амелии:
– …Они когда развелись, и мы с мамашей в Калифорнию уехали, я ей там была тысячу лет не нужна. И я все мечтала – может, он меня обратно к себе возьмет?! Не‑ет, куда там!..
– Хорошо, мистер Берк, я сейчас этим займусь.
– …У меня в поместье пони остался…
– Конец связи.
– Классно ты это придумал – с косячком! – сообщила Амелия, когда он подошел к дивану.
– Что – меньше болит?
– Боли‑ит! Только мне на эту боль насрать стало. И на все насрать. И подохну – тоже насрать. Дай еще косячок!
На ее заострившемся бледном лице повисла странная гримаса, похожая на веселую улыбку, если бы не глаза. Несчастные, жалкие, испуганные, они, казалось, кричали: «Ну сделай же что‑нибудь!»
Филипп надеялся, что она не видит, что ему тоже страшно. Не просто страшно – он был в панике.
– Не дам. И хватит этих глупых разговоров, от тебя уже уши вянут!
– Робинзон‑четыре, прием! – позвала диспетчер из рации. Голос у нее был совсем молодой, чуть ли не как у подростка, и Филиппу почему‑то на миг представилась худенькая девушка‑старшеклассница.
– Слушаю вас, центр!
– Я сейчас звонила мистеру Тренту. Но там никто не отвечает. А по другому телефону ответила секретарша, сказала, что он перезвонит часа через три.
– Я же говорю, ему насрать! И так мне и надо! – громогласно выдала Амелия новое «откровение».
– Вы объяснили, что это насчет его дочери?
– Да, я все объяснила. Герр Цолль хочет с вами поговорить.
– Мистер Берк? – перехватил микрофон Цолль.
– Да, я слушаю, – отозвался Филипп.
– Мы вызвали из соседнего района группу спасателей. Они поднимутся к вам по склону. В составе группы будет врач, он сможет оказать госпоже фон Вальрехт первую помощь. Потом они попытаются переправить ее вниз, на шоссе.
– Вы имеете в виду склон в восточной части долины?
– Да. Его внизу пересекает двадцать девятое шоссе – оттуда они и пойдут.
– Сколько времени это займет?
– Группа будет на месте часа через полтора. Сам подъем займет около двух часов – там около пяти километров, вверх, по глубокому снегу.
Филипп мгновенно прикинул: полтора часа, пока группа окажется на шоссе… подъем… Спуск – правда, вниз, но с грузом – тоже часа два, не меньше, да и не смогут спасатели сразу же обратно идти, им надо хоть немного передохнуть.
– Получается, что в больницу она попадет не раньше чем через семь часов.
– Да. К сожалению, больше ничего другого я вам предложить не могу.
– Я понял. Конец связи.
Он отошел к дивану, присел на корточки.
– Ну что – все слышала?
– Все, – мрачно подтвердила Амелия. – Жила глупо – и подохну глупо… Все один к одному, блин! – Голос ее на последнем слове сорвался, словно она еле сдержалась, чтобы не всхлипнуть.
– Ну… ну чего ты, – Филипп погладил ее по лицу. – Все будет в порядке.
Она повернула голову, зажмурилась и привалилась к его ладони погорячевшей щекой. Сказала, не открывая глаз:
– Да перестань… Ты же сам понимаешь…
Наступило молчание. Оно давило со всех сторон, забиралось комком в горло, не давая нормально вдохнуть, звенело в ушах…
Семь часов – она не выдержит столько! Семь часов медленной агонии, боли и страха – и медленно дергающейся по кругу стрелки, которая будет неумолимо отстукивать свое «Ждать… ждать…»
– Филипп… – Амелия с трудом разлепила спекшиеся губы, – а ты меня будешь вспоминать… хоть иногда?
И даже не от этих слов – от ее безнадежного подрагивающего голоса что‑то будто взорвалось у него внутри.
– Ну, хватит! – Он решительно встал. – Хватит с меня этих глупых разговоров! Я не позволю тебе умереть – ясно?!
– Но… – начала она.
– Я тебя хоть раз в жизни обманул?
– Нет.
– Так вот, ты не умрешь – я тебе это обещаю! – повторил Филипп и улыбнулся, как можно более уверенно, стараясь передать эту уверенность и ей. – Сейчас я помогу тебе одеться, и мы спустимся вниз, к дороге.
То, что он задумал, смахивало на самоубийство. Точнее, на убийство – ведь если от движения, от толчков и тряски у Амелии что‑нибудь там, внутри, порвется, и начнется кровотечение, то получится, что он сам, своими руками отнял у нее те несколько часов, которых, возможно, хватило бы до прибытия спасателей! Но теперь отступать было уже нельзя – в несчастных, наполненных болью глазах вспыхнуло что‑то похожее на надежду.
– Да, сейчас мы соберемся и спустимся вниз! – еще увереннее повторил он. Нагнулся, поцеловал ее в щеку. – Выше нос! У нас все получится, вот увидишь!
– Центр, говорит Робинзон‑четыре! – В который раз уже за этот бесконечный вечер… – Герр Цолль там, у вас?
– Нет, его сейчас нет. Он вернется через полчаса.
Что ж – пожалуй, оно и к лучшему, одним неприятным разговором меньше.
– Девушка, как вас зовут?
– Что? – неуверенно сказала диспетчер. – Э‑э… Фредерика.
– Фредерика, мне нужна ваша помощь.
– Да… да, конечно, мистер Берк – все, что я могу…
– У вас есть там под рукой карта этой долины, где мы находимся, и близлежащих окрестностей?
– Д…да, конечно.
– Вы умеете ее читать? Или есть рядом кто‑нибудь, кто умеет?
– Да нет, я умею. Я здесь уже пять лет работаю. – Она все еще не понимала, чего он от нее хочет.
– Тогда откройте ее, пожалуйста, и ответьте мне на один вопрос: если я начну спускаться по склону, то какой стороны мне следует придерживаться, чтобы попасть на двадцать девятое шоссе?
– Что?
– Предположим, я выхожу из дома, – терпеливо объяснил Филипп, – и иду к склону в восточной части долины…
– Да нет, я поняла, – перебила Фредерика, – но вы что, действительно собираетесь сами там спускаться?
– Да.
– Но… герр Цолль уже вызвал спасателей!
Внезапный шум заставил Филиппа повернуть голову. Амелия, кривясь и гримасничая, пыталась подняться; наконец с трудом села и откинулась назад, держась за живот.
– Чего ты?! – прикрыв рукой микрофон, быстро спросил он. – Фредерика, – обратился уже к диспетчеру, – спасатели начнут подниматься через полтора часа – за это время я уже успею пройти полпути, если не больше. Вы же не хотите, чтобы я промахнулся мимо шоссе, так что, пожалуйста, помогите мне, скажите, как нужно идти.
– Мне иначе тебя не видно, – обиженно сказала Амелия.
– Если вы пойдете вниз по склону, то непременно упретесь в шоссе, – наконец‑то ответила девушка. – Оно огибает гору, и вы его не пропустите никак.
– Хорошо, спасибо. И еще одна просьба – вы можете сделать так, чтобы там нас ждала машина скорой помощи? А еще лучше – ездила взад‑вперед, я не знаю, в какой именно точке я выйду.
– Да… это, конечно, можно, – сказала Фредерика, – но…
– Тогда у меня все. Конец связи!
До подъемника, возле которого Амелия обычно оставляла «санки», Филипп почти бежал, но, завидев впереди знакомую ажурную конструкцию, замедлил шаг. Потом и вовсе остановился.
Вокруг царила тишина. И белизна: белый снег под ногами, белый склон впереди, белые шапки на опорах подъемника. С темного неба падали крупные редкие снежинки, невесомо касаясь лица и оставляя на нем капельки влаги. Тихо, спокойно… мирно…
Теперь, оставшись один, он мог уже не притворяться решительным и уверенным. Что он делает? Точнее, что собирается сделать?! Три мили – в темноте, между деревьями, по глубокому снегу… А если лыжа сломается или этот чертов пластик? Или Амелии станет хуже оттого, что он, не зная дороги, потащил ее неизвестно куда?
А что делать – сидеть и смотреть, как она корчится от боли? И слушать мерное тиканье часов, и тупо повторять: «Нет‑нет, все будет хорошо!» – хотя им обоим ясно, что ничего хорошего не будет?
Нет, нужно идти вниз. И молиться, чтобы все прошло удачно. А для начала – отбросить в сторону все ненужные мысли и заняться делом.
Он огляделся – пластиковый лист был всунут между балками опоры. Вытащил его, проверил веревку – обтрепалась, надо бы сменить…
– Рация, пока тебя не было, на разные голоса верещала так, что я думала – лопнет, – мрачно сообщила Амелия, едва он вошел в гостиную.
Она сидела на диване, обеими руками держась за живот.
– Чего ты не лежишь? – Филипп сунул ей пакет со снегом. – На вот, поменяй!
– В могиле належусь, – «порадовала» она. – Ты чего так долго?
– Робинзон‑четыре, ответьте, пожалуйста, – позвала Фредерика из рации.
– Опять начали! – кивнула Амелия, заворачивая снежный компресс в полотенце.
«Может, Трент наконец отозвался?!» – подумал Филипп, нажимая кнопку.
– Робинзон‑четыре.
– Ой, мистер Берк! Я думала, вы уже ушли! – в голосе девушки послышалось облегчение. – Герр Цолль тут хочет…
Цолль перехватил у нее микрофон.
– Фредерика мне сказала, что вы собрались самостоятельно идти вниз.
– Да.
– Вы ни в коем случае не должны этого делать!
Филиппу с самого начала было ясно, что Цолль любыми способами попытается отговорить его: если делом занимаются профессионалы, то дилетанты должны не проявлять ненужную инициативу, а терпеливо сидеть и ждать.
– Мистер Берк, вы меня слышите?! – не услышав ответа, поинтересовался Цолль.
– Слышу.
– Группа будет на шоссе уже через час и сразу же начнет подъем.
– За это время я успею пройти полпути вниз.
– Вы что, готовы взять на себя такую ответственность – тащить больную беспомощную женщину в одиночку по снегу? А если вы заблудитесь, и нам придется выручать еще и вас?
– А если эти несколько часов, когда мы будем тут сидеть и ждать, окажутся для нее критическими? Вы готовы взять на себя такую ответственность? – огрызнулся Филипп.
– Доктор Ланг считает, что даже если ее госпитализируют утром, то никакой опасности нет.
– Доктор Ланг там, а я здесь, и я лучше вижу, что происходит. Ее нужно срочно доставить в больницу – понимаете, срочно! Поэтому я и просил Фредерику, чтобы на шоссе нас ждала машина скорой помощи.
– Да, она мне сказала. Но, мистер Берк, я все же прошу вас не совершать опрометчивых действий.
– Герр Цолль, я понимаю всю ответственность, которую беру на себя этим поступком. – Филипп глубоко решительно вздохнул. – Конец связи.
Обернулся к Амелии.
– Ну, а ты что скажешь?
– Пойдем уже, а? – в хмуром голосе послышались жалобные нотки. – Сил больше нет…
Возможно, ока боялась, что если его снова начнут отговаривать, то в конце концов убедят, поэтому хотела побыстрее убраться из дома. Молча, без возражений, дала себя одеть, даже, как могла, помогала. Чувствовалось, что каждое движение отдается ей болью, но она упорно старалась не стонать, хотя дыхание то и дело сбивалось, и губы сжимались в «ниточку».
Нормальных теплых штанов у нее не нашлось – все какие‑то несерьезные, поэтому пришлось замотать ее дополнительно от подмышек до ботинок в одеяло и закрепить его несколькими булавками.
– Ну на черта это?! – впервые попыталась выступить Амелия. – Мне и так жарко, а тут еще…
– Тебе ближайшие два часа лежать чуть ли не прямо на снегу придется, – пресек возражения Филипп. – Застудишь себе все, – на миг замялся, – по женской части, потом рожать трудно будет.
Присел, застегивая последнюю булавку в районе колен, и взглянул снизу вверх – она молчала, только смотрела хмуро.
– Ну вот, теперь посиди, – помог ей снова сесть на диван, – мне тоже нужно собраться. Скажи‑ка, – он заколебался, нащупывая в кармане визитницу, – тебе марихуана помогла хоть немного?
– Не знаю… Неподвижно сижу, так вроде чуть‑чуть полегче, а шевельнусь – внутри как огнем жжет.
– Ладно, – вздохнул он, – вот тебе еще сигарета.