Наступательные действия.
Объявив всеобщую мобилизацию, Республика Сербска (так звучит по-местному) быстро создала собственную армию, в которую вступило и немало мусульман, отказавшихся следовать за авантюристами. (В Герцеговине я первоначально служил в роте, 70 процентов личного состава которой - мусульмане. Хорват не встречал,но, говорят, есть и хорваты.)
Войско Сербской республики имеет все признаки регулярной армии: единое командование, чёткую организационную структуру,
налаженное снабжение... А самое главное - высокую дисциплину, основанную на сознательном выборе жизненной позиции.
В некоторых своих ранних репортажах я называл эту армию "силами самообороны". Смысл названия не изменился.
Командоване применило территориальный принцип формирования подразделений и частей: жители данной општины (района) служат вместе и сражаются у порогов своих домов.
С конца апреля ВСР начала операции по освобождению захваченных противником районов компактного проживания сербского населения.
Продвигаясь вперёд квартал за кварталом, отбивали бойцы родные дома, полностью разграбленные и разорённые. (Отметим, дома здесь, в основном, частные.) Танков, БТР, БМП было очень мало,
бои вела пехота, группами по 5-10 человек продвигаясь параллельными улицами. Огневую поддержку (если таковая имелась) осуществляли, как правило, легкие (60 мм) и средние (82 мм) минометы и автоматчики, вооруженные автоматами с насадками для стрельбы гранатами и 20 мм минами. После (во время) обстрела квартала подобной артиллерией (10 - 15 минут) пехота начинала осторожное движение вперёд. Встретив очаг сопротивления, подавляла его огнём из гранатомётов, ручных или станковых пулемётов. Борьба в домах, как правило, не велась: противник защищал лишь улицы и пререкрёстки, используя баррикады, стрелковые гнёзда, доты, первые этажи зданий. Делал попытки контратак. С крыш домов активно действовали снайперы обеих сторон.
В конце апреля освобождена Вогоща, в начале мая Ковачичи (Горни и Дони), Грбавица-1, Хаджичи, в июне - Грбавица-2, в октябре Ступ и Доглади, в декбре - Отес. Освободив почти все территории компактного проживания сербского населения в Сараево и окрестностях, ВСР прекратило наступательные действия и перешло к жёсткой обороне.
Сараево: январь - феваль 93-го.
Позиционная война.
Обе стороны опоясались дотами, траншеями, выставив перед собой минные поля. Противников разделяет полоса сожжённых и разрушенных домов шириной от 50 до 200 метров. Опорный пункт моей роты имеет 5 дотов первой линии, контролирующих 2 улицы и 3 переулка. В глубине опорного пункта расположены ещй 3 дота,, но они не заняты - это вторая огневая линия. Дежурство в дотах первой линии несут 4 смены по 4 часа. Обязанности смены и условия несения дежурства я описал в репортаже "Дот", повторяться не буду.
Ежедневная борьба идёт в нейтральной полосе, среди развалин. Инициатива принадлежит нам. Наши подвижные группы ((1-2 гранатомётчика, 2-3 автоматчика, пулемётчик) проникают туда, обстреливают вражеский бункер или дот и уходят. Называется это - "акция". Попытки копировать наши действия со стороны "турцев" крайне редки и всегда неудачны. В ответ на акцию они обычно поджигают дом, из которого по ним стреляли, чтобы сделать его "прозрачным". В репортаже "Акция" я описал действия такой группы (в одной из акций сам был ранен). Но описал я более-менее организаванную акцию. Бывает и так: у дота лихо торрзит "мерседес", выходят лва бойца - Зока и Владимир в изрядном подпитии:
- Кто в "гнезде"?
- Я, - отвечаю.
- А, рус! Добре! Мы пошли вперед, не стреляй!
- Ну-ну. Оставив напарника у пулемёта, я увязываюсь за ними: пьяные, "треба" прикрыть. Не прячась, мы прошли нейтральную зону (проулок между сараями) и вторглись в "турские" владения. Парни
заорали:
- А-а "турци", где вы, гады, мать вашу... И двинулись вперед, паля из автоматов. (Я был рядом, но всё-таки двигался от укрытия к укрытию.) В ответ ударил пулемёт. Это не произвело на нас никакого впечатления, мы продвинулись вперёд ещё метров на 50, но осталось мало патронов (палили непрерывно), повернули назад.
- Ах ты х...! Вот я сейчас с гранатомётом приду! - грозил Зока пулемётчику.
И что вы думаете? Через полчаса подкатывают на том е "мерсе" с гранатомётом, опять выдвинулись вперёд, "бацнули" и,
довольные, умотали (полагаю, допивать).
Заротными опорными пунктами распологается бронетехника: танки, БТР - чуть больше десятка на весь сараевский фронт. Они выполняют роль подвижного резерва - при необходимости выдвигаются на угрожаемые направления.
Такую же роль играют и грузовики со спаренными 20 мм зенитными пулемётами.
Связь организована надёжно. Я не видел здесь картины, которую непрерывно лицезрел в Советской Армии: военный злобно крутит ручку телефона (щелкает тумблером рации), упорно повторяет позывной, матерится и, наконец, беспомощно объявляет: "Ах.мать твою...опять связи нет!".
Подвоз горячей пищи в термосах - строго по графику. Еда сытная, вкусная! - похожая на нашу.
Армия "единой суверенной демократической" БиГ владеет центральной и старой частью города (большей частью территории собственно Сараева) и находится в кольце, ширина которого, как уже отмечалось, 20-60 км. Однако в одном месте - плоскогорье Игман с мусульманскими сёлами - войска Хорватии и Биг отстоят от
окруженцев на 5 км. В этом месте с самого начала оставался коридор шириной в 1-5 км (Сараево - Бутмир - Соколович-колония - Красница - планина Игман). Его существование сербское командование сначала объясняло нехваткой сил, а теперь дислокацией рядом с коридором контингента "миротворческой миссии" ООН. Реальная причина, думается, другая - нежелание усугублять голодом и без того немалые муки гражданского населеия в окружённой части города. По коридору идут огромные звероподобные крытые грузовики с гуманитарной помощью ООН и, разумеется, с оружием и боеприпасами НАТО боснякам, что, естественно, категорически и даже с обидой отрицается ООН. Досмотр конвоев сербам запрещён. Несколько раз ВСР перекрывало коридор, и тогда командование ООН вынуждено было сбрасывать грузы на парашютах.
В окружении находятся до 40 тыс. вооруженных босняков и хорват, блокированных частями ВСР численностью до 10 тыс. человек. Однако сербские войска имеют значительное превосходство в артиллерии, не испытывают нужду в оружии и боеприпасах. Инициатива в городе принадлежит нам. Для примера: в
феврале я восемь раз участвовал в акциях и только один раз отражал вылазку противника.
Однако это не значит, что войска "единой" БиГ бездействуют. Их
командование придерживается тактики хорошо подготовленных атак
на избранном направлении. К месту намечаемой атаки подтягивается техника, артилления, которая открывает огонь. Пехота начинает продвигаться вперёд, насколько позволяет встречный огонь, потом по
команде отходит. Проводятся такие прощупывающие атаки обычно в сумерках. На моем участке за месяц массированное нападение было
предпринято один раз, а в целом же раз в неделю (как правило ночью)
на каком-нибудь участке вдруг интенсивность огня резко возрастает, мы это слышим и говорим друг другу: "Опять "турци" напали на какой-то положай, где это?". Максимум через полчаса всё стихает. Смысл действий? Думаю, двоякий: разведка боем и попытка перехватить инициативу. Правда, в сербской печати эти атаки трактуются как "очередная попытка прорыва". На основе личных наблюдений за противником считаю: он уже ни о каком "прорыве" всерьёз не помышляет. Может, некий грозный босанский полководец ещё и мнит о такой возможности.
Особо следует сказать о работе босанских снайперов. Это проклятье города. За две недели только на моих глазах одна женщина убита, одна ранена в ногу.Гибнут, в основном, замотанные военым бытом гражданские люди, ибо военные ни на минуту не забывают, что
фронт - вот он. Как рассказал начальник пункта первой помощи района Грбавица доктор Йован Шеховац, в летние месяцы к нему доставляли по 8 человек в день (речь только о пострадавших от снайперов), сейчас, зимой, 2-3 человека (часты туманы). 90% - женщины и дети.
Причём вражеские снайперы знают, где выбирать позицию: именно перед базаром находится т.н. "чёрный перекрёсток", на котором за один день 22 января убиты три женщины и ранена одна.
Для справедлвости отметим, что ТВ Сараево, находящееся под контролем босняков, в последних известиях тоже частенько скороговоркой приводит подобный результат стрельбы сербских снайперов. Пусть это остаётся на совести босанских журналюг, которых лично я не раз ловил на лжи(5). А пока на моих глазах свирепствуют
"демократические" снайперы: воины Аллаха и хорватские фашисты.
Кстати, почти все высотные здания находятся в центральной части города. Излюбленное место снайперов - Скупштина (Парламент) "единой суверенной демократической " БиГ. Это высотное здание господствует над городом. С крыши демократического Парламента чаще всего и убивают женщин и детей.
ПРИМЕНЕНИЕ ГАЗОВ. Прибыв в подразделение, я с удивлением обнаружил в превращенной в казарму комнате большое количество противогазов. Валялись везде: под койками, на столе, на подоконннике, на стульях... Я удивился: на Герцеговинском фронте противогазов в глаза не видел. Объяснили: вражеская артиллерия не гнушается использовать химические боеприпасы, начинённые нервно-паралитическим или слезоточивым газом! Наблюдатели ООН как в рот воды набрали.
О "ПЕРЕМИРИЯХ". Утром я вернулся с боевого дежурства и командир роты Педжо Станчевич сообщил за завтраком: "Подписано
перемирие."
- Когда?
- Вчера, в 8 часов вечера.
- Как же, - удивился я, - всю ночь стреляли.
- Турци? - уточнил Педжо.
- Не знаю... кто поймёт? Все стреляли.
Ночь после перемирия по интенсивности огня ничем не отличалась от предыдущих. (День, кстати, тоже).
Я ещё спросил у Педжи:
- Какое это перемирие по счёту?
- О-о... сотое!
Однажды в дот заглянул боец: " Приказ из штаба до 12 дня не стрелять: идут какие-то переговоры."
- Добре.
До 12-ти, действительно, обе стороны молчали. Переговоры - это всё-таки надежда.
Что в итоге на сегодня
В начале февраля 93-года печать всех втянутых в конфликт сторон отметила круглую дату: 300 дней с начала вооружённоо конфликта.
Босна и Герцеговина разорена, её столица в пожарах и развалинах. Не смолкает над Сараевым канонада, непрерывен треск пулемётных очередей, привычны резкие, как удар хлыста, снайперские выстрелы. Ночь не приносит успокоения. Она расцвечена заревом пожаров, сполохами орудийных залпов, мертвенным светом ракет. В ночи ракета вспыхнет, как звезда,, и выхватит картину другого, чужого, фантастического, инопланетного мира: уродливые очертания разбитых домов, горбы баррикад, груды мусора на мостовых, сгоревшие автомобили, поникшие столбы...
На глазок: не менее четверти жилого фонда уничтожено, каждый пока целый дом тербует серьёзного ремонта. В кое-где работающих магазинах - шаром покати, население подкармливает армия, иногда доходит помощь ООН.
Так чт создание "единой независимой демократической" Республики Молочных Рек и Кисельных Берегов пока откладывается. Пока - пожары, голод, кровь.
А где сегодня те, кто год назад на митингах горланил фашистские песни, материл сербскую мать, глумился над могилами, взрывал памятники, поджигал церкви? Где они? Надо полагать, прилежно сидят в окопах. А где те, кто, обещая молочные реки и кисельные берега, подстрекал на эти "подвиги"? Руководят. Руководят смертельной борьбой за свободу и демократию. Всё та же французская песенка, которой лет 150:
Шагают бараны в ряд.
Бьют барабаны.
Шкуру на них дают
Сами бараны.
Ну а если по-русски, без затей: за что боролись, на то и напорлись.
Итак, 80% территорий с компактным проживанием сербского населения к исходу зимы-92 находятся под административным и военным контролем Сербской республики, чьи солдаты готовы воевать столько, сколько потребуется для освобождения всех территорий.
("Может быть ещё года три воевать придётся, - вздыхая, говорили мне бойцы, - а что делать?").
А противник устал. Почему я это утверждаю? Солдат на фронте вообще очень чутко чувствует настроение противника. Есть много критериев, один из них - режим огня. В бою остро ощущаешь, яростно ли сопротивляется враг или жмёт на курок только потому, что так велит некий "долг".
Нет того энтузиазма. Растеряли за 300 дней и хорватские интервенты и босанские фундаменталисты.
Возможно ли, что с приходом весны откроется второе дыхание? Возможно. Но только если опять помогут иностранные "друзья" и ельцинско-козыревские дипломаты.
21 февраля 1993г., Сараево.
АКЦИЯ
Они стояли во дворе тесной кучкой и спокойно, без возбуждения, совещались. На кухонном столе оружие: гранатомёт,куммулятивная граната к АКМ, горка магазинов с патронами.
- Эй рус, - радостно завопил худощавый черноволосый Никола, - идёшь с нами?
Не спрашивая, куда, я кивнул, развернулся и пошёл в комнату за экипировкой. Всё понятно: народ собирается "в акцию" или "стрелять турца". Я взял свой любимый десантный АКМ, две гранаты, нож и всё выложил из карманов кроме спичек и перевязочного пакета.
Последний я теперь постоянно таскаю с собой. Месяц назад во время такой же акции шальной осколок угодил мне по руке, кровь пошла как с молодого телёнка, а бинта с собой не оказалось, хорошо - товарищи рядом... Я вынул из камана перевязочный пакет, повертел перед глазами, сунул опять в карман и присоединился к "акционерам".
Подошёл "Маккензи" с литровой бутылью, наполненой симпатичной прозрачной жидкостью.
- Что там? - живо заинтересовался я.
- То бомба! - с пафосом заявил Маккензи, протыкая шомполом пробку и протискивая туда тряпку, - Ха-ароший подарок турцам!
- А какой состав? - привязался я, почуяв неладное.
- 90 процентов спирта, масла немного, еще кое-что. Я сам придумал!
- Ну и дурак! - я сплюнул,- Это ж надо додуматься - спирт на турцев извести!
Мне неизвестно, за что этот жилистый быстроглазый паренёк получил в прозвище фамилию канадского генерала, командовавшего
силами ООН в этом районе. Мне неизвестен также характер генерала, но характер местного Маккензи здесь известен всем. Он громогласен, слегка хвастлив, обожает оружие, которое оглушительно стреляет, гранатомёт, например, и постоянно полон идей, как ловчее его использовать против турцев. Он лазит по развалинам, высматривает турские положаи, устанавливает маршруты к ним. Когда всё готово, он сообщает об этом Пете. Петя - светловлосый крепыш, такой же рядовой боец, как и Маккензи, но пользуется в роте непререкаемым авторитетом. Ему ничего не стоит собрать вокруг себя пяток добровольцев для акции. Никакой команды "сверху" для акции не требуется. Потому бойцы и действуют самочинно, что такой команды не дождёшься. Не требуется также никого уведомлять об акции, кроме сербских положаев, мимо которых идти к турцам.К слову, и докладывать о результатах акции не обязательно, если обошлось без потерь. Автоматически действует простая, но чрезвычайно эффективная схема: такие, как Маккензи ведут разведку, такие как Петя - организуют, такие как я - организуются.
И так нас пятеро: Петя с кумулятивной гранатой, Маккензи с противотанковым гранатомётом и бутылкой, Никола с ручным пулемётом, Драган и я с автоматами. Мы гуськом втягиваемся в узкий переулок и доходим до места, где он слегка изгибается. За поворот нос совать не следует: там, в 50-ти метрах турский положай с двумя станковыми пулемётами, которые всегда наготове. Ныряем в ближайший подъезд и выходим в какой-то двор. Мы в нейтральной полосе. Наш путь через окна, заборы, завалы, руины, проломы, подвалы и полуподвалы по чёрной от копоти и гари, обугленной, захламленной, загаженной земле. Нас ведёт Маккензи. Марш длится недолго. Очередной захламленный двор, очередной, без дверей, подъезд.
- Здесь, - говорит Маккензи. Мы останавливаемся и оглядываемся. Двор как двор: выброщенная из домов рухлядь, сломанные скамейки, сараи без крыш. Драган и Никола остаются во дворе, мы осторожно входим в подъезд.
- Рус, давай вперёд, - командует Петя.
- Четвёртый этаж, - добавляет Маккензи.
Я кладу палец на спусковой крючок автомата и бесшмно скольжу вдоль стены. Я весь - сплошные уши: не дай Бог не услышать хоть малейший звук... четвёртый этаж. Я на всякий случай полнимаюсь на 5-й, на 6-й. Тишина... Спускаюсь. Подаю знак. Вдоль стен проскальзываем в квартиру. Это трехкомнатная квартира, она выгорела дотла. Накидывем на голову и плечи одеяла, прихваченные где-то во время рейда по развалинам и на полусогнутых приближаемся к окну.
- Вот они, - указывает Маккензи. Внизу, на углу улицы сооружеие из камней и брёвен - дот. Движением руки Петя распределяет комнаты, моя - крайняя слева. Отодвигаю горелый остов до сих пор смердящего кресла, пристраиваюсь у окна и замираю. Обвальный грохот: бьёт гранатомёт Маккензи, через секунду резкий хлопок кумулятивной гранаты, пущенной Петей из АКМ. Над дотом столб огня и дыма, турци разбегаются веером. Прикрывая сделавших свое дело товарищей, я бью длинными очередями и расстеливаю два магазина. В принципе, хватило бы и одного, но так как я числюсь здесь "широкой русской душой", то и действую от души. На ходу вставив третий магазин, я скатываюсь вниз по лестнице, догоняя ребят. Сзади - ошеломлённая тишина. Темнеет. Время выбрано со смыслом: если бы нам навязали бой, мы б продержались до темноты, а потом всё равно бы ушли. Если разведка проведена добросовестно, прищучить нас почти невозможно. Другое дело, если в развалинах мы столкнёмся с такой же группой противника... Ну тут уж кто первый кого заметил, тот и жив. Обратный путь - тем же маршрутом. Маккензи прёт назад бутылку - не пригодилась. Уже почти вышли к своим, когда сзади загрохотало. Очухались! Какие-то миномёты, какие-то пулемёты куда -то бьют. Куда? Нас там уже давно нет.
Мы походим первую линию сербских положаев и, коротко попрощавшись, расходимся.
В комнате я разбираю автомат. Ко мне никто не присоединяется: оружие здесь чистить не любят. Стрелять любят, а чистить - нет. Впрочем, это меня не касается. Я старательно драю ствол и слышу, как
в соседней комнате разоряется Маккензи:
- Эх, как я им врезал! Точно в амбразуру! Не веришь? Спроси у руса!
28 января 1993 года, Сараево.
ДОТ
"А реальность - это дот.
За берёзами, вон тот."
А.Межиров.
В амбразуру, размером в поставленный на ребро кирпич, видна
фантастическая, нереальная картина: залитые лунным светом остовы сгоревших и разрушенных, запорошенных синим снегом домов. Унылые трёхэтажные коробки тянутся в два ряда, образуя улицу имени героического партизана Ивана Горана Ковачича из той, далёкой уже войны. Пересекает её улица другого героического партизана - Мишко Ивановича. На перекрестке наш дот - прямоугольная яма в земле под двумя накатами брёвен. Три амбразуры дота, ощетинившись стволами, настороженно глядят в разбавленную желтоватой лунной мутью темноту. В пятидесяти метрах перед нами валик из колючей поволоки перегораживает улицу имени Ивана Горана Ковачича. Это граница нашей территории. Чуть дальше, за легким изгибом, улицу запирает турский положай - такой же дот.
Нас трое: я, Момо и Ранко. Мы - дежурная смена. Момо - 32 года, ветренный любитель баб, до войны владелец небольшой хлебопекарни. Пекарня сгорела, дом тоже, и Момо сидит, вглядывается в темноту, сжимая рукоятку 7,9 мм американского пулемёта "браунинг", захваченного месяц назад у босняков.
Ранко,35 лет, жена, две дочки в эвакуации в Белграде, до войны - владелец частного такси. Его "фиат" составил основу баррикады в первые дни боёв, что от него осталось, не трудно представить. Но дом пока цел, он недалеко, метров 200. Ранко дрыхнет, привалившись к обтянутой плащ-палаткой стене.
Печка-"буржуйка" - главная наша забота. Впрочем, забот с ней никаких: греет исправно, раскалилась докрасна. Сработал её для нас старый Саид. Он же на тачке привозит дрова и воду, раз в неделю чистит яму - дот. Саид - мусульманин, мы кормим его из солдатского котла. Но ему уже много не надо. Помогает он нам потому, что не делит людей на христиан и мусульман, ненавиит войну и жалеет нас, балбесов, с пулемётами и автоматами сидящих в земляных норах. Кроме того Саид не может без работы, его чуткие умелые руки постоянно её требуют. Отношения Саида с Аллахом никого не интересуют. В общем, с печкой всё в порядке, а, значит, жить можно.
Медленно текут минуты. Мы развалились на креслах, собранных из брошенных квартир, и уже порядком надоели друг другу. Тишина. Только пламя яростно гудит в железной печурке. Я наклоняюсь, открываю дверцу и наблюдаю, как беснуются оранжевые языки. Я
люблю смотреть в огонь. В голове рождается настойчивый мотив:
"Вьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза..."
Кстати, о поленьях. Поленьев, которые в начале недели привозит
грузовик из батальона, хватает на три неполных дня, а на дворе стабильно минус 10. Топим мебелью из ближних, а теперь уже и дальних домов. Конечно, лучше всего горит паркет. Но где в конце зимы найдешь паркет? Тю-тю, ещё в декабре всё выдрали. На втором месте гарнитуры из пресованных опилок. Эти ещё встречаются. Утром, в одной симпатичной кухоньке я, размахивая, как варвар, топором, топча солдатскими ботинками хрусталь и фарфор (эх, жили люди!),
сокрушил огромный, во всю стену, шкаф. Теперь мы обеспечены выше головы, и смене есть что оставить. Пресованные опилки гарнитура горят с лютым подвыванием. На него в голове накладывается настойчивый мотив:
"Вьётся в тесной пеурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза..."
Я вдруг замечаю, что произношу это вслух. Ранко приподнял голову. Ребята молчат, напряжённо вслушиваясь в музыку незнакомых слов, и не отрывают взгляда от огня. Им передалась пронзительная грусть этих удивительных строк:
"О тебе мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой."
Они родились на другой войне и впитали в себя всю боль оторванной от дома человеческой души. Такие строчки не могли быть написаны в немецкой армии. Нет у них таких строчек. Но сегодня появились подонки, которые утверждают, что солдаты Великой Отечественной защищали некий "тоталитарный режим". С чего это я вдруг задумался над этим? А с того, что любая спекуляция имеет свой зловещий смысл и соответствующий конечный результат. Сегодня сербов, защищающих свои дома, такого же сорта люди объявляют "коммунистическими агрессорами".Так через десятилетия упорно тянется ниточка лжи.
- Слушай, Момо, - спрашиваю я у хлебопёка, - что бы сегодня сказали друг другу Иван Горан Ковачич и Мишко Иванович?
Вопрос не прост: Иван - хорват, Мишко - серб. Момо задумывается.
- Ну... коммунисты всгда друг за друга... Выпустили бы, наверно,
какую-нибудь "совместную декларацию" с призывом "прекратить братоубийственную войну". Кого это сейчас остановит? Демагоги!
Момо оживляется и садится на любимого конька - обличать пороки социалистической Югославии. Делает он это беззлобно, с юмором, то и дело употребляя слова типа - "тупость" "идиотизм", "кретины", "нормальный человек не поймёт" и т.п. Момо гордится, что он "капиталист" и утверждает: "В Италии капитализм 200 лет, а у нас три года. Но, дайте срок, и по качеству жизни мы их перегоним. Только начали жить по-человечески... Кому нужна эта война?"
Я не рискую объяснять Момо, что капитализм и есть война. Ещё немного, и сам допрёт.
А война тут как тут: она вдруг напоминает о себе раскатистыми очередями на левом фланге. Начинается "кадриль"! Мы приникаем к амбразурам. Небо расцвечивается ракетами и трассерами. Лавина огня нарастает как снежный ком. Но это - слева.
Телефон. Трубку берёт Момо.
- Что у вас?
- Это не нас, это в соседнем квартале.
- Так. (Лёгкий вздох облегчения: соседний квартал - другой батальон. Наш дот на стыке.)
Помолчав, трубка выдаёт совершенно дурацкий совет:
- Ну, глядите в оба!
Момо усмехается и ничего не отвечает. Стреьба слева переходит в непрерывный обвальный треск, разрываемый миномётными залпами.
Слышен лязг гусениц: штаб выслал подвижный резерв!
- Так не бывает, - цедит Ранко, - они должны нанести по нам вспомогательный удар.
Болван! Помолчал бы: на войне всё бывает.
- А вот и они, - просто говорит Момо.
В неверном лунном свете я различаю тени вдоль стен: одна, две, три, четыре... они то замирают, то приближаются короткими перебежками.
- Тихо! - шепчет Момо, у которого неделю назад снайпер убил сестру, - подпустим и расстреляем в упор!
- А не лучше ли мину грохнуть? - предлагает Ранко. Речь о замаскированной впереди осколочной мине.
Шёпот Момо переходит в змеиное шипение:
- Какую мину, пенёк? Аккумулятор уже неделю на зарядке. Подпустим вплотную и всех...
Но турци не дураки, они знают про затаившийся дот. Движение впереди замирает: противник рассредотачивается в пролётах подъездов, за выступами домов. Две ослепительные вспышки и грохот - гранатомётный залп! Одна граната куда-то улетела, но вторая ударила в остов сгоревшей "хонды", козырьком прикрывающей наши
амбразуры. Яростное пламя и горячая волна бьют по лицам, но мы не
выпускаем оружия. Момо, матерясь, поливает улицу "брунингом", я и Ранко длинными очередями с быстрым переносом огня.обстреливаем
из АКМ все выступы и проёмы, где может прятаться враг. Тени, слабо огрызаясь, исчезают, но оставляют после себя разгорающийся пожар.
Опять подожгли шестой дом. Дом этот одной стеной касется нашей обороны, а другой врезается в ихнюю. Мы часто используем его как плацдарм для нападений: удобно стоит. "Турци" жгли его раз десять, чтобы сделать "прозрачным", и каждый раз он горит как новенький.
Затухает перестрелка слева.
- Всё, больше не полезут, - торжественно объявляет Ранко, - их хватает только на один раз. Ба! Второй час ночи! Нет, это не жизнь.
Ранко растяивается на кушетке и отключается. Момо кладёт руки на кожух пулемёта, утыкает в них лоб и кимарит. Я открываю дверцу
печки и предаюсь любимому занятию - созерцаю пламя:
"Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти - четыре шага..."
Справа и слева с неравными итервалами гремят орудийные выстрелы, слышаться одиночные очереди. Вести беспокоящий огонь и наша обязанность: раз в полчаса кто-нибудь выпускает во тьму очередь. В конце каждого часа я заставляю себя вылазить на мороз и
делаю 60 приседаний. Занятие, кстати, не совсем безопасное: несколько раз по мне стреляли. Однако я считаю, сохранность физической формы стоит риска и себя окупает. Посвежевший, я возвращаюсь в дымный прокуренный дот.
Струя холодного воздуха от хлопнувшей двери взбадривает Момо. Он поднимает голову, моргает, тянется к пулемёту и даёт короткую очередь. После чего принимается с жаром обличать пороки социализма.
- Послушай, - говорю я, - у вас же частное предпринимательство и при Тито было разрешено.
- Формально - да. Но чтобы открыть своё дело надо "товарищам" столько взяток дать, что потом год будешь только взятки окупать.
- Ну, тебе ещё предстоит убедиться, что "господа" не меньше берут. Это, как минимум. Значит, не любишь ты социализм?
- Это сгубило и вас и нас.
- А ведомо ли тебе, что если б не противоборство между двумя системами, социальная защищённость трудящихся Запада осталась бы на уровне 30-х годов? То есть никакой защищённости: ни отпусков, ни пенсий, ни пособий, ни жилья, ни здравоохранения - одни крохи?
- Согласен. А мне-то что.
- Привет. А что же ты ноешь, что плохо жил? При ТОМ капитализме ты жил бы как собака. А ЭТОТ капитализм существует потому, что мы с тобой прошли через социализм.
- Пожертвовали собой?
- Ну, это ты круто сказал! Ни ты, ни я что-то не смахиваем на жертвы. Да и все другие тоже. А кто развалил колониальную систему?
Если б не Москва да Белград, коллонии до сих пор существовали б!
- К чёрту! - взрывается Момо, - я не желаю, что бы на моем горбу кто-то въезжал в рай, хоть Африка, хоть Европа!
- Что вы разорались, люди? - Ранко приподнимается с кушетки,-
опять про политику? Юра, перечесли мне весь русский мат!
Такое предложение мне не нравится, отбояриваюсь изо всех сил,
но деваться некуда: дот - замкнутое пространство. Я выдвигаю условие: каждое слово повторяю только раз и посвящаю Ранко в тонкости русского мата. С ходу навострив уши, Ранко схватывает налету и намертво и уже через пять минут принимается бомбить Момо "великим и могучим русским нецензурным языком". Момо огрызается по-сербски, но эффективно противостоять не может. Шум! Гам! Смех!
- Братцы, кажись светает! Слетаю-ка я на кухню, кофейку изображу! - к величайшему облегчению Момо Ранко исчезает.
Тьма за бойницами сгущается и топит в себе улицу Ивана Горана Ковачича, улицу Мишко Ивановича, спалённые и пока ещё целые дома. Кромешная тьма царит недолго, и вот уже первый луч рассвета
брызнул на воронёную сталь оружия.
Возвращается Ранко с подносом дымящегося кофе:
- Извольте, господа!
Разбираем чашечки. Повисет благоговейное молчание: мы углублённо смакуем священный напиток.
Полоска зари всё шире. Последние полчаса самые томительные.
Мы начинаем поочерёдно выскакивать на улицу, якобы размяться, на самом деле выглядываем смену. Пустое дело: раньше никто не явится,
но и позже - редко бывает. Совсем светло. Распахиваются двери домов на улице Ивана Горана Ковачича и на улице Мишко Ивановича - жильцы с канистрами и бидонами тянутся к перебитой водопроводной трубе, откуда дённо и нощно хлещет вода. Ходить целый день туда-сюда им придётся под дулом нашего пулемёта, который никогда не стоит на предохранителе. Всех жильцов мы знаем, когда светло, опасаться им нечего. Люди привыкли к глядящим в упор амбразурам.
Привыкли? Но мне тоже частенько приходится пересекать это пространство, и каждый раз я с трудом сдерживаю дрожь.
- Эй, народ! Как делишки? - дверь дота распахивается и полумрак освещает озорная белозубая улыбка. Смена!
- Отлично! - хором восклицаем мы.
- Дрова есть?
- А как же! - оскорбляемся мы.
- Тогда выметайтесь к... матери!
- Есть! - мы выметаемся, говорим друг другу "до вечера" и
расходимся.
7 февраля 1993 г., Сараево.
КОТОРАЦ
"Семь раз занимали мы ту высоту,
Семь раз от неё отходили."
В.Высотский.
КОТОРАЦ - предместье Сараево. Через него проходит едиственный коридор, связывающий окружённую в городе 40-тысячную группировку противника с его главными силами на плато Игман.
Котрац брали и оставляли три раза. Сербское командование объясняло этот факт по-разному: недостатком сил, наличием рядом сил ООН, что мешало использовать артиллерию, нежеланием увеличивать муки гражданского населения окружённого города.
Чем бы оно не объясняло, а ясно и ежу: коридор для босняков - дорога жизни и укреплён он отменно. Основа обороны - опорные пункты с дотами и орудиями, укрытыми под фундаментами домов. Уничтожить такое орудие можно только подойдя вплотную.
Но у босняков нет танков, а у нас танки есть.
И вот опять загрохотал Которац, к небу потянулись дымы. Четверо суток днём и ночью шёл штурм, а мы в городе с волнением вслушивались в канонаду. Наконец к полудню 17 марта прилетела радостная весть: Которац взят! Ага! Прищучили "турцев" в городе!
Но радость оказалась недолгой: на следующий день Которац был оставлен. Ещё двое суток шёл бой.
21 марта я, Любо и Зоко сидели в кафане. На столике красовалась литровая бутылка ракии и три миниатюрных рюмки: здесь так пьют - по глотку и без закуски. Оно, может, так и лучше: сидишь, неторопливо беседуешь... а бутылка никуда не денется, всё-равно пустая будет.
Подкатывает "вольво", вбегает боец:
- Мужики! Беда под Которацем: полсотни убитых, а одна рота в окружении. Надо выручать!
Все сидящие поднялись. Мы побежали к Любиному "пежо", не забыв прихватить бутылку, покатили в роту, экипировались. Снялли с позиции ПК, пять коробок с лентами: здесь пока перебьются. Подкатили к дому Любо, где этот щеголь сменил свой престижный немецкий "хеклер" на надёжный АКМ.
Мчим, прихлёбываем из бутылки. По мере приближения к месту боя вокруг как будто становится темнее. Отделение милиции "Кула" превращено в штаб операции. Здесь нас встречают и жмут руки.
- А с нами рус, - с порога брякает Любо фразу, ставшую моим проклятьем в Сербии. Однако на этот раз долго обниматься и обсуждать Ельцина некогда. Лучезарно улыбаясь, ко мне подбегает девчонка в милицейской форме и вяжет на погоны белые ленточки. Это для того, чтобы в бою отличать своих от чужих: форма у всех одинаковая - бывшей ЮНА. Милиционер приносит с десяток гранат.
Весьма кстати, с гранатами напряжёнка. Мы пересаживаемся в микроавтобус и катим дальше, но немного, метров 500. Милиционер, разносчик гранат, выпрыгивает первым:
- Ребята, за мной!
Ну и пейзаж: искалеченные деревья, остовы машин, фундаменты домов, справа горят много раз горевшие Войковичи. Несёмся что есть духу, петляем по какому-то парку, меж каких-то построек, заборов. Речушка с бетонированными берегами, мост, шеренга тополей, полуразрушенная ферма...
- Стоп! - говорит милиционер, - здесь! - Вон у ограды вход в траншею. По траншее прямо и как раз выход на позиции. А я погнал за следующей партией.
- А траншея не может привести нас к турцам? - недоверчиво спрашивает Любо.
- Ни-ни. Турци за цестой, а траншея цесту не пересекает.
- Добро.
Мы с Любо сидим, привалившись к стене, язык на плечо, а Зоко, парень, напоминающий буйвола, перепоясывает себя пулемётными лентами.
- Ну что, рванули, - предлагает он.
Этому бы только "рвать", для него пулемёт - пушинка. Прыгаем в ход сообщения и понеслись. С обеих сторон поле. По полю скачут разрывы, горит прошлогодняя трава. Навстречу несётся БМП.
- Опять кого-то ранили, - кричит Любо.
Траншея прямая и, кажется, бесконечная. Дно утоптоно, но бежать тяжело. Кое-где она перепахана танками, эти места мы проскакиваем пулей. А вот, наконец, дома. Переходим на шаг. У дверей стоит боец, курит и машет рукой:
- Сюда, ребята!
Дом этот - трехэтажный коттедж, третий этаж, естественно, снесён. Входим. Дым коромыслом. У стен, на лестницах, скамейках,
столах, досках, подоконниках - бойцы. Кто в касках, кто без касок, кто в "цивиль", кто в форме.
- А с нами рус, - с порога выдаёт Зоко.
И начинается самый тягостный для меня момент - момент всеобщего внимания. Я улыбаюсь до ушей, пожимаю с полсотни рук, объясняю кто я и откуда, и кем работаю, и есть ли у меня семья, и где находится город Самара, обкладываю матом Кремль и растворяюсь в толпе. Я проделывал подобное уже, наверное, раз 200, всё отработано, только привыкнуть не могу.
Сразу выясняется: никакая рота в окружение не попадала, никаких "полсотни убитых" не было и, следовательно, никто "трупы грузовиками" не вывозил. Обычный фронтовой понт.
Решаю срочно ознакомиться с обстановкой, которая тут всем,
кроме меня, известна. Поднимаюся на второй этаж, там снайпер и наблюдатель.
- А, рус, - радуется наблюдатель, - я - Саша.
- А где турцы?
- А вон, через цесту. Эти два дома уже их.
- Они сейчас там?
- Нет, отошли к тем домам, - Саша охотно объясняет, что и где.
Итак, босняки через цесту - неширокую, прямую как стрела асфальтовую дорогу.
Справа Добринье - в их руках, но на окраине зацепились наши. Между Добринье и Которацем широкое поле. На нём два обложенных белыми мешками с песком наблюдательных пункта ООН под голубым флагом.
Слева ряд якобы трехэтажных коттеджей - наша первая линия.
Расстояние до противника - половина футбольного поля.
Я б<