В Сараево на улице Братства и Единства стоит печальный дом с вывеской на сербском и английском: "Комиссия ВСР по обмену пленными и интернированными". Сюда стекаются сведения об оставшихся за фронтовой чертой, о пропавших без вести. Каждый, кто
пробрался с той стороны или вызволен путём обмена, даёт Комиссии сведения: кого встречал за линией фронта живыми или слышал, что живы, об их местонахождении, состоянии здоровья, материальном положении... Таким путём не раз приходилось получать доказательства, что человек, который в обменных списках, представленных друг другу враждующими сторонами, числится
погибшим, на самом деле жив. Все сведения заносятся в компьютеры.
У здания в любую погоду бесконечная вереница заплаканных, закутанных в чёрное женщин в надежде узнать хоть что-то о судьбе близких. То и дело подходят хмурые мужчины с оружием. Этим стоять некогда. Они сразу протискиваются к столу:
- Дарко, о моих что-нибудь уже известно?
- Пока нет, Сава, извини...
Солдат матерится и уходит опять на позиции.
Но в компьютерах Комиссии накапливаются и иные сведения -
свидетельские показания о пытках и геноциде, о казнях, о произволе местных властей, имена палачей и их покровителей. Сербское население самопровозглашённой фундаменталистами "единой демократической республики Босны и Герцеговины" поделено сегодня ими на 4 категории:
1. Пленные. Это не только и даже не столько захваченные в бою,
это, в большинстве, заложники из мирного населения, которых можно, в перспективе, обменять или взять за них выкуп.
2. Пособники врага. В эту категорию занесены все, кто когда-либо высказал хоть какое-то несогласие с "властью". Стандартное "государственное" обвинение - "сигнализировал(а) врагу ракетами или по радио". Это неважно, что ни ракет, ни передатчика при обыске не нашли - значит успел(а) уничтожить.
Первые две категории содержаться в тюрьмах и лагерях, разумеется, без суда и следствмя.
Третья категория - мужчины призывного возраста, находятся под домашним арестом и привлекаются к оборонительным работам под конвоем, в составе "рабочих рот".
Четвёртая категория - все остальные.
Об этом и многом другом рассказал мне Дарко Кртинич, заместитель Председателя комиссии, куда я пришёл написать о её работе. Много изломанных войной судеб, леденящих кровь свидетельств прошло перед глазами, пока я работал с документами, любезно представленными Дарко.
- Юра, хочешь, я расскажу тебе одну историю, случившуюся совсем недавно, - предложил Дарко. - Это, в общем-то обычная
история. Обычная. Но так получилось, что я сам занимался ею от начала и до... ну, конца у этой истории нет. Она окончится вместе с войной. Слушай.
Жила до войны в Добринье, в собственном доме дружная семья Поповичей: отец Чедомир (60 лет), мать Эсма (55, мусульманка),
и сын Зоран (25). Добринье - район Сараево. И вот началась эта война.
С первых дней Добринье оказалось захваченным сепаратистами, но Зоран успел уйти и вступил в Сербскую армию. О судьбе родителей ничего не знал. В начале июня мы освободили часть Добринье(Добринье-4), до отчего дома Зорану оставалось буквально два квартала... Но фронт встал, опоясовшись колючкой, минныи полями,
траншеями и дотами. Зоран стал ждать следующего наступления.
Тем временем во вражеском стане пронюхали, что Зоран в рядах ВСР(8), что он рядом, и под предлогом "шпионской связи" арестовали отца. Беда Чедомира заключалась в том, что это был, по нашей терминологии, "неофициальный арест", его произвела фундаменталистская группировка, контролирующая данный район.
Чедомира бросили в т.н. "частную" (принадлежащую данной группировке, точнее, её главарю) тюрьму. Сколько таких тюрем мы не знаем, а что в них творится, в мире вообще никто не знает: ни одна международная комиссия, тот же Красный Крест, к примеру, туда
не добирается: их же как бы не существует. Ну а нам "международное сообщество" не верит.
Чедомира и Эсму удалось обменять. Чедомир долго лежал в госпитале. Всё что я расскажу дальше, со слов Чедомира зафиксировано в памяти компьютера и документально оформлено.
Эта частная тюрьма распологается в подвале бывшего магазина
"Сунце" ("Солнце" - Ю.Х.). Тогда в ней находилось около тридцати человек; имена тех, кого запомнил, Чедомир нам назвал. Подвал небольшой, люди напиханы как сельди в бочке, на бетонном полу вода по щиколотку. Арестованных избивали по нескольку раз в день, просто так, без всякого "допроса". Как-то одним ненастным днём, по осенней распутице я спешил по дела Комиссии в Лукавицу. По дороге встретил похоронную процессию. Сердце оборвалось, когда узнал в колонне Эсму в чёрном и Зорана.
Вот такая история. А мать и сын, похоронив главу семьи, остальсь на первой линии. Они продолжают сражаться.
Хочу ещё раз подчеркнуть: история эта по нынешнему времени - самая обычная, но от начала ей выпало заниматься мне. И теперь я чувствую, моя судьба оказалась в какой-то необъяснимой связи с судьбами этих людей, - так закончил Дарко Кртинич рассказ.
Февраль-93, Сараево.
ИНТЕРНИРОВАННЫЕ
Будоража ручную "общественность", средства массовой информации Запада (да и России) периодически публикуют сообщения об "ужасных", "невыносимых", "нечеловеческих" условиях пребывания пленных и интернированных в сербских "концлагерях" и "застенках". При этом сравнения с "практикой" фашистов обязательны. Самое интригующее, что пока ещё никто из "свободных масс-медиа" не посетил эти "концлагеря" и "застенки".
Я решил разобраться, что за этим стоит и явился к председателю Комиссии ВСР по обмену пленныи и интернироваными капитану Драгану Булаичу, зная, что он имеет доступ в подобные учреждения.
- Могу ли я туда попасть, капитан, - осторожно спросил я, ожидая если не дипломатических уловок (у сербов это не принято), то обещания "согласовать" и "утрясти" "этот вопрос" в "инстанциях".
- А, начитался усташской пропаганды, - развеселился Драган, - в таком случае едем немедленно, дело серьёзное!
И вот мы трясёмся в стареньком "лэнд-ровере" по разбитой военной дороге. Наш путь в тюрьму "Бутмир", известную в народе под названием "Кула". Свое грозное имя ("кула" с тюрского - крепость) она
не оправдывает. До войны здесь распологалось исправительно-трудовое учреждение полуоткрытого типа, где находились 500-600
осуждённых. Они имели свободный выход в пределах сараевского района Лукавица, содержали ресторан, солидное поголовье коров, свиней, 20 тыс. кур, в озере разводили зеркальных карпов. Действовало также предприятие по изготовлению строительных железобетонных блоков. Прибыль от хозяйства шла в карман осуждённым, а на предприятии неплохо платили.
- Сейчас в "Бутмире" содержится около 120-ти человек.
Большинство - интернированные, однако есть и подследственные, есть и осуждённые судом, - поясняет Драган, - фронт проходит в километре от ворот тюрьмы. Никаких карпов сейчас, конечно, нет, но коровы и свиньи сохранились. По-немногу действует и предприятие, но, сам понимаешь, работает уже не на созидание.
"Бутмир". Забор из декоративной сетки. Обычные ворота обычного учреждения. Обычная проходная, на которой нас никто не окликнул: охранник с большим пистолетом на поясе, повернувшись спиной к воротам, весело болтал с какой-то женщиной. А вышек и пулемётов я, как ни высматривал, не увидел. Не услышал я и лая овчарок. Мы прошли в контору. Навстречу поднялся офицер охраны.
- А, рус пришёл! првет, бат'юшка! Слыхали о тебе. Хочешь посмотреть, как живут осуждённые? Нет проблем, но автомат придётся оставить здесь.
Мы идём между строениями по двору. Вот заключённые в чёрных куртках пилят дрова на козлах. Другие выносят из столовой бачки с помоями. Часовых с автоматами не видно, вероятно, здесь принята какая-то другая система охраны.
Вот и главный корпус. Я узнаю его по решёткам на окнах, ибо до сих пор на зданиях, которые проходили, решёток не было. В небольшом вестибюле за перегородкой дежурный офицер. Короткий
обмен приветствиями и мы проходим в длинный узкий коридор, куда выходят двери камер. Они открыты: заключённые на работах. Захожу в
одну, осматриваюсь: обычное помещение камерного типа, очень чисто, больше десятка кроватей, некоторые в два яруса. Кровати аккуратно застелены солдатскими одеялами, ни наволочек, ни простыней нет. В помещении тепло. Кладу ладонь на батарею: горячо!
Такая же картина в других камерах, в одной мы застам двоих арестантов в обычной гражданкой одежде.
- Освобождены врачом от работы, - сообщает сопровождающий и представляет меня:
- Это русский журналист. Будете с ним разговаривать?
- С удовольствием, -одновременно произносят оба. Помоложе,
в пиджаке, спешит представиться:
- Арис Есенкович. Немного есть в фамилии от Сергея Есенина.
Очень люблю его поэзию.
- Вообще русская литература бесподобна, - вступает в разговор тот, что постарше, в свитере, - считаю равной ей в мире нет!
И представляется:
- Капитан Ислам Зулович, 36 лет, командир батальона ЮНА, бывший, конечно.
На столе раскрытая книга: Золт Наршани. "Ференц Лист. Венгерская рапсодия".
- Это вы читаете, капитан? - интересуюсь.
- Это я, - робко произносит Арис.
- Что, и библиотека в тюрьме есть?
- Когда-то была, но сейчас не работает, книги, если попросить, приносит охрана.
Арису Есенковичу - 29. Интерирован в июне 1992, как лицо
призывного возраста редкой воинской специальности, неминуемо подлежащее призыву в "армию" самопровозглашённой республики.
Арис в своё время служил в ЮНА - высококвалифицированный связист.
- Мне эта война не нужна, - горячится он, - я коммерсант, до войны имел всё: небольшое торговое предприятие, "мерседес",
собственный дом, свободу действий. За что мне воевать? За то, чтобы у меня было два дома? Два "мерседеса"? Смешно.Сейчас у меня ничего нет - всё сгорело. Жена с 15-месячной дочкой ютится у родственников за линией фронта. Никаких известий о них не имею с июня. Мне уже вообще ничего не надо, пропади всё пропадом, только б увидеть жену и дочку.
- Что вы ели сегодня на завтрак?
Арис отвечает, не задумываясь:
- Молоко и джем.
- Вчера на ужин?
- Фасоль.
Это примерно то, что мы едим на фронте каждый день. Кроме молока. Его я после Герцеговины в глаза не видел.
- Посещала ли вас здесь какая-либо комиссия, журналисты?
- 19 февраля была комиссия Красного Креста, французы и англичане. Обещали наладить связь с семьёй.
- Вы здесь с декабря, а до этого были в лагере в Маняче. О нём
хорватско-босанская пропаганда рассказывает ужасные вещи...
- Лагерь, конечно, не курорт и даже не тюрьма "Кула", а гораздо
хуже. Там скопилось несколько тысяч человек в неприспособленных помещениях. Однако никаких побоев, пыток и издевательств там не было. А в бытовом отношении было тяжело, это так. Когда лагерь расформироволи, меня перевели сюда. А здесь совсем другое дело. Сохранился старый, довоенный обслуживающий персонал. Это профессионалы своего специфического дела. У них своя, выработанная годами, культура общения с заключёнными, свой имидж, который они блюдут, своя профессиональная честь. Это не бойцы с фронта, как в Маняче.
Пехотный батальон капитана 1-го класса Ислама Зуловича, когда вспыхнул мятеж, не сделал ни одного выстрела ни в ту, ни в другую сторону. Одноко его, как профессионального военного интернировали по принципу "чужая душа - потёмки". В "Бутмире" он уже 9 месяцев.
За линией фронта жена, дочь, 11 лет, сын - 14. Месяц назад слышал в транзисторе голос жены - выступала по радио, искала мужа.
- Ни в коем случае нельзя было так, с ходу, провозглашать республику,- вздыхает Ислам. - Здесь специфические условия,
население перемешано.
- Что будет дальше, господин капитан? - любопытствую я.
- Думаю, люди перебесятся и опять начнут жить в мире. Это какой-то вирус.
Арис и Ислам - атеисты; первый вступил в Коммунистическую партию в 18 лет, второй в 19. Верили. Но не в Бога. Сегодня они ничего не имеют против Бога, уважают религию, как моральную силу, но не молятся.
Оба живут одной надеждой - на размен с интернированными на другой стороне. И тут возникает опасный вопрос: как поведут они себя, если их разменяют? Я им этот вопрос не задаю. Человеку в неволе его задавать бессмысленно: он ответит "как надо" в данный момент. Тем более, что ответ-то ясен: "по закону" самопровозглашённой республики все мужчины обязаны воевать. Откажутся - продолжат свои дни в тюрьме, только уже в той, в босанской, где пребывание в "Куле" им покажется земным раем.
Что касается их нынешнего статуса, то находятся они, скорее, не в тюремных условиях, а на казарменном положении.
То есть в том положении, в котором сегодня оказалась вся Сербия.
21 марта 1993, Сараево.