— Это не дерзость, а мерзкое, гнусное преступление, — возразил Слипчук. — По Уголовному кодексу квалифицируется, как умышленное причинение тяжких телесных повреждений. Я ему этого зверства никогда не прощу.
— Понятно, — вздохнул Лев Аронович. — Тобою движет чувства обиды и мести, а надо руководствоваться разумом, следует задуматься о последствиях. Если инцидент получит широкий резонанс, то пострадает не только Калач, но и твоя политическая и деловая репутация. Прослывешь бабником, аморальным типом. Поэтому лучше дело замять, спустить на тормозах.
—Это мнение Виктора Сергеевича? — спросил Александр Петрович.
— Он очень обеспокоен твоим состоянием и не только физическим, но и морально-психологическим, — помощник уклонился от прямого ответа. — Если не будешь возражать, то вертолетом экстренной медицины доставят в областную больницу имени Семашко или же в нашу обкомовскую поликлинику. Там все же квалификация врачей выше, практикуют профессора и кандидаты наук из Крымского мединститута.
— Не возражаю, сам об этом хотел попросить, — отозвался Александр Петрович. — В районной больнице оборудование не ахти, какое, да и врачи без ученых степеней и богатой практики.
— Считай, что вопрос решен. Дорогой коллега, у тебя от партии не должно быть никаких секретов.
— О чем речь, Лев Аронович?
— Тема весьма деликатная. Прежде, чем комиссия партийного контроля займется персональным делом Калача, я обязан узнать были ли у него основания для расправы. Имею в виду твои неформальные, интимные отношения с его женой? Только не лукавь, отвечай честно, как на духу.
—Лев Аронович, тебе известно, что я по своим функциональным обязанностям курирую идеологию и гуманитарную сферу: народное образование, здравоохранение, культуру, спорт. В этих отраслях в основном в качестве руководителей работают женщины. Поэтому хочу я того или нет, вынужден с ними постоянно общаться, контактировать. И совершенно понятно, что не только Калач, но другие мужья ревнуют меня к своим женам, особенно к молодым, красивым и соблазнительным. К женщинам я отношусь с уважением, по-рыцарски, делаю подчиненным комплименты, иногда балую скромными подарками на 8 Марта, дни рождения и юбилеи. Не скрою, что наиболее эмоциональные и темпераментные особы эти знаки внимания воспринимают, как ухаживания и готовы отвечать взаимностью. Если кому из них я не отказывал, то по взаимному согласию. Действовал осторожно, аккуратно, чтобы не оплодотворить, не нажить себе и им проблем с нежелательной беременностью. Я же не виноват, что бабы по мне сохнут, сами в постель ложатся. Если бы кого из них не удовлетворил, то затаили бы обиду. Отвергнутая женщина способна на коварство и месть.
— Да, природа тебя красотой не обделила, — с завистью заметил Гнедой, почесав рукой затылок своей грушевидной головы с проплешиной на темени.
— Каждому свое, Лев Аронович. Тебе — карьера, высокая должность, блага и привилегии при первом секретаре обкома, а мне — женские ласки и наслаждения.
— Супруга Калача тоже попала в коллекцию соблазненных, обманутых?
— Лариса из тех, кому и хочется, и колется. Противилась интиму, а может, набивала себе цену. Желала получить высокую должность, либо дорогие подарки, украшения, импортную одежду и обувь, французские духи, косметику. Но все равно рано или поздно я бы ее поимел. Еще не встречал женщину, которая бы после красивых ухаживаний сама не отдалась. По потребности в сексе, влечению и похоти женщина превосходит мужчину.
— Надо же, не знал об этом, — удивился Гнедой. — Похоже, теперь тебе не скоро удастся удовлетворить, порадовать свою плоть?
— Сейчас мне не до утех, не остаться бы калекой в инвалидной коляске, — горестно произнес Слипчук.
— Значит, нет дыма без огня. Калач не случайно воспылал ненавистью на почве ревности?
— Это не дает повода для зверства, тем более, что Лариса Юрьевна осталась нетронутой. Как мужчина, ты должен меня понять. Порою очень трудно, невозможно устоять, когда красивая женщина сама готова одарить своими прелестями. Никто из тех красавиц, с кем я был в близких отношениях, не в обиде. Напротив, желали продолжения отношений.
— Что думаешь делать с Калачом? — Лев Аронович неожиданно сменил тему.
— Я же сказал, что не прощу ему жестокости.
— Александр Петрович, ты дал повод, спровоцировал его жестокие действия. Намеревался соблазнить его законную жену, а ревность очень сильное и страшное, часто неконтролируемое разумом, чувство. Возможно, он пребывал в состоянии аффекта.
— Аффект — это внезапная, мгновенная вспышка гнева, а майор подготовился заранее, подстерег меня на трассе в роли инспектором ГАИ, проявил себя, как бандит с большой дороги.
— Если ты обратишься с заявлением в прокуратуру, то это чревато большим скандалом. Будь рядовым коммунистом, то еще, куда не шло, а то ведь партработник, идеолог. Начнется следствие, судебный процесс и все любовные похождения вылезут наружу, станут известны общественности. Это нанесет моральный урон авторитету партии. Может тебя устраивает, чтобы все, кому не лень, полоскали грязное белье?
—Нет, конечно, нет. Злая молва страшнее пистолета.
— Рад, что ты это осознаешь. Думаю, что Виктор Сергеевич будет против того, чтобы этот инцидент получил широкий резонанс. Не дай Бог, если информации докатиться до ЦК, самого Леонида Ильича или главного идеолога Суслова. Сразу же последуют оргвыводы и полетят головы. Скандал ударит бумерангом по безупречной репутации Макарца и других ответственных товарищей обкома и райкома партии. Тебе тоже не поздоровится за аморальное поведение. Кто в перспективе захочет иметь дело с партработником, замешанным в амурных приключениях? Никто всерьез не воспримет твои утверждения о том, что женщины более похотливы, чем мужчины, что их следует удовлетворять в тайне от официальных жен.
— Это выводы врачей сексологов и гинекологов. Лев Борисович, ты наверняка читал «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса? — неожиданно спросил Слипчук.
— Допустим, что это меняет?
— Там изложена мысль об общности жен, то есть мужчина вправе удовлетворять свои сексуальные потребности с любой женщиной, независимо от того замужем она или нет, — пояснил Александр Петрович.
— Ты, дорогой, форсируешь события. Это станет реальным при окончательной победе коммунизма. Мы с тобой, пока что живем в условиях развитого социализма, поэтому будь добр, соблюдай моральный кодекс строителя коммунизма.
— Долго ждать придется.
—Ты, что же, не веришь в коммунизм, в светлое будущее? — насторожился Гнедой.
— Верю, — вяло ответил Слипчук.
— Заговорил я тебя, Александр Петрович, а ведь врач разрешила всего на пять минут, — посетовал Лев Аронович. — Ты не паникуй, бывают ситуации и хуже. Вспомни Павку Корчагина из романа «Как закалялась сталь».
—Так тогда шла Гражданская война, а этот бандит напал на меня в мирное время, средь бела дня. Искалечил жезлом. Это все равно, что нанести удар ножом в спину.
— Через полчаса у меня встреча с Калачом, что ему передать?
— Дай ему под зад кренделя, — со злостью произнес потерпевший. — Если бы ты, Лев Аронович слышал, какого он мнения о нашей ленинской партии. Это же диссидент, классовый враг, затесавшийся в ряды КПСС.
—Что же он такое сказал?
— После того, как он нанес удары, я пригрозил ему пленумом райкома. Калач заявил, что он наложит на пленум с высокой колокольни.
— Прямо так и сказал?
—Даже вульгарнее. Срал мол, я на твой пленум. Гнать надо в шею из партии, которую он в грош не ставит, деяниями и клеветой подрывает ее авторитет.
— Что же ты сразу мне об этом не сказал? — упрекнул Гнедой. — Очень серьезный факт. У тебя есть неопровержимые доказательства? Кто-нибудь слышал его мерзкое высказывание?
— Оба водителя. Мой, конечно, подтвердит, а вот его, вряд ли. К тому же оба они беспартийные.
— Недостаточно. Вот, если бы магнитофонная запись.
— Кто же знал, что этот разбойник выйдет на дорогу, — вздохнул Слипчук. — Мой водитель предлагал не останавливаться, ударить по газам, но я решил уважить начальника милиции. Доверяй после этого…
— Ладно, постараюсь разобраться в ситуации и доложить Макарцу, — обнадежил Лев Аронович. — Виктор Сергеевич решит, дать делу ход или сделать Калачу серьезное внушение?
—Гнать его надо из партии поганой метлой, — твердо стоял на своем Слипчук.
—Не горячись, не рви сердце. Тебе нужен покой, — внушал помощник. — Воздержись от заявлений и жалоб в прокуратуру, ЦК, газеты, иначе поставите крест на своей карьере. Партийный приказ: не выносить сор из избы! — властно изрек Гнедой. — Что касается Калача, то он безнаказанным не останется. Мы его, как следует, пропесочим, чтобы впредь не распускал руки. Я передал вам мнение Виктора Сергеевича, а он слов на ветер не бросает. Не унывайте, не падайте духом. Постараюсь, чтобы завтра вас отправили в Симферополь. Посидел бы рядом, но недосуг, надо успеть с докладом к Макарцу. Прислушайтесь к его мудрому совету.
— Хорошо, заявлений, жалоб пока писать не буду.
—Правильное решение. Я не сомневался в вашем благоразумии, — помощник пожал его вялую руку. Степенно вышел из палаты в коридор к входной двери. У подъезда больницы его поджидала черного цвета «Волга».
Холодный прием
В приемной начальника РОВД путь в кабинет Калача преградила тучная суровая секретарь-машинистка:
— Гражданин, нельзя!
Напоровшись на грубый прессинг, Гнедой неуверенно сообщил:
— Я — помощник первого секретаря обкома партии.
—Мг, помощник — не министр. У нашего районного прокурора и старший, и младший, и просто помощник есть. Одним словом, обслуга, — с явным презрением заявила женщина.
— Я — не обслуга, а правая рука Макарца. Вам эта фамилия о чем-то говорит?
—Хоть правая нога. Мы не делаем различия между посетителями, для всех порядок один.
— Не язвите, у меня к Калачу срочное дело.
— К майору все приходят со срочными, неотложными делами, — упорствовала секретарь-машинистка. У нас не проходной двор, а солидное учреждение. Товарищ майор сегодня не принимает. У него совещание с офицерами.
— Как это так не принимает?
— Вам следовало заранее записаться на прием.
— Сообщите ему о моем прибытии.
—Он приказал не беспокоить.
—Как вас зовут?
—Клавдия Семеновна.
— Член КПСС?
—Нет, беспартийная.
—Жаль, я бы с вами по-другому поговорил, — огорчился Гнедой.
— Что вы голову морочите, предъявите удостоверение!
Лишь после того, как посетитель показал краснокожую книжицу. Женщина прочитала, повела жирным покатым плечом и усмехнулась:
— Ну, и фамилия жеребячья, Эх, гнедые, вороные в яблоках, залетные…
— Не ерничайте, — одернул посетитель. Она сняла телефонную трубку с рычага аппарата:
—Товарищ майор, в ваш кабинет ломится гражданин Гнедой Лев Аронович, помощник из обкома партии. Клянется, что по срочному делу. Что прикажите, с ним делать?
Из публикаций в прессе, информации по ТВ и радио Калач знал о существовании помощника первого секретаря обкома по фамилии Гнедой. Считая свиту советников, помощников, инструкторов, лекторов мелкими клерками на побегушках, он не испытывал к ним пиетета. «Поди, не генерал, невелика шишка, подождет», — решил майор. Клавдия Семеновна, выслушав наставление, сухо сообщила:
— Начальник велел подождать до окончания совещания минут десять-пятнадцать.
— Да, развели бюрократизм, — проворчал Лев Аронович, привыкший к тому, что при упоминании о должности перед ним, раскрывались любые двери. Он нервно прошел по приемной и присел на стул. «Калач специально мурыжит, чтобы показать, какой он острый перец, хочет вывести из равновесия», — подумал Гнедой. Совещание завершилось через семнадцать минут. Из кабинета вышли несколько офицеров — начальников отделений. На тумбочке прозвучал зуммер телефона прямой связи. Клавдия Семеновна подняла трубку и, взглянув на посетителя, разрешила:
—Проходите, товарищ майор ждет.
— Это я его ждал, — сухо отозвался партработник и порывисто прошел в кабинет.
—Вячеслав Георгиевич, вам, что обком уже не указ? Словно рядового посетителя мурыжите в приемной,— вместо приветствия, строго потребовал партаппаратчик.
— Не шумите, не шумите, пощадите мои и свои барабанные перепонки, — жестом руки остановил начальник РОВД и перешел в атаку. — Уважаемый, какое у вас звание?
— Звание? — опешил Гнедой и с гордостью сообщил. — Заслуженный работник народного просвещения. До назначения помощников работал заведующим гороно…
— Поздравляю! Я спрашиваю о военном звании?
— Старший лейтенант. После переподготовки военком обещает присвоить звание полковник.
— Когда станете полковником, тогда и будете командовать парадом, а пока, будьте добры соблюдать субординацию.
— Кроме субординации действует Устав КПСС, нормы партийной этики. Как коммунист, вы обязаны их соблюдать.
На этот доводы у Калача не нашлось убедительных контраргументов и поэтому он решил не обострять отношения, смягчил тон:
—Извините, Лев Аронович, важное совещание, не имел права прервать. В раскрытии преступления время, оперативность действий имеют решающее значение. Если не задержим преступника по «горчим следам», то шансы на успех будут минимальны. Вы же потом за низкие показатели снимите стружку.
— За позитивные результаты не снимем, — нравоучительно заметил Гнедой. — Надеюсь, догадались о причине моего визита?
— Я — не экстрасенс, не гадалка, сообщите, пожалуйста, — слукавил майор.
— Нетрудно сообразить. По поводу инцидента со Слипчуком.
—А-а, мелкая ссора, не стоящая выеденного яйца.
— Мелкая? Как бы не так. Почему после этой «мелкой ссоры» Александр Петрович с тяжелыми увечьями оказался на больничной койке с перспективой остаться инвалидом?
— Я действовал в целях самообороны.
— Неадекватно реальной угрозе жизни, с превышением средств обороны, — заметил Гнедой.
— Лев Аронович, кто вы по образованию?
— Историк.
—Вот и занимайтесь историей, а юриспруденцию оставьте специалистам, профессионалам. Они разберутся, превысил меры самообороны или, наоборот, обезопасил себя от реальной угрозы жизни и здоровью. Этот, невыработанный в карьерах, бабник был в стельку пьян, не отдавал отчет своим действиям. Зять Леонида Ильича, первый зам министра МВД Щелокова генерал-полковник милиции Чурбанов точно подметил, что человек, пребывающий в пьяном или наркотическом состоянии, является потенциальным преступником.
— Ну, это прописная истина, — произнес Гнедой.
— Не отрицаю, но факт — упрямая вещь. Лучше разберитесь, почему партработники после совещаний лыка не вяжут, распускают руки. Кто им наливает для подрыва авторитета партии? Куда смотрят наши чекисты?
— Мы дадим политическую, партийную оценку его и вашим действиям, — сурово пообещал помощник. — Сейчас речь о вас. На какой пленум райкома партии вы собирались наложить кучу фекалий с высокой колокольни?
—Что вы, Лев Аронович, это бред сивой кобылы?! — возмутился Калач. — Вас дезинформировали для того, чтобы меня — борца с преступниками, расхитителями социалистической собственности — опорочить, оклеветать и скомпрометировать. У меня даже в мыслях такого не было. Партийный билет считаю выше любой должности и звания.
— Кто бы сомневался. Конечно выше, ведь, если отберут партбилет, то лишитесь должности, звания, персонального авто и прочих благ.
— Разве это возможно? — насторожился начальник милиции.
— Вполне.
— Лев Аронович, посудите трезво. Слипчук после того, как получил по заслугам, находится в крайне возбужденном психическом состоянии. Лежит в палате и целый день пялит глаза в потолок. От тоски волком завоешь. Вот он из мести ко мне и сочиняет всякие небылицы. Пусть им займутся психиатр и сексопатолог. У него по этой части явные отклонения от нормы. Ни одну юбку не пропустит мимо.
— Он заявил, что пальцем не прикоснулся к вашей жене.
— Значит, сожалеет, что не успел мне наставить рога, — усмехнулся Калач. — Если он с Ларисой не переспал, то других женщин подмял под себя. Поэтому в качестве предупреждения, профилактики схлопотал за порочную страсть, за пострадавших от его сексуальных домогательств.
— Кто вам сказал, что они считают себя пострадавшими, может наоборот, счастливыми?
Вы не осознали всей тяжести совершенного деяния, — сделал вывод Гнедой. — Готовьтесь к серьезному разговору в обкоме партии.
— К вашим услугам, — холодно отозвался майор.
— Кстати, в каком состоянии вы находились во время инцидента?
—В нормальном, трезвом. У меня на алкоголь аллергия.
— Все равно потребуется справка о медосвидетельствовании.
—Без проблем, — ответил Калач.
— За срачь с колокольни, клевету на партию придется ответить по всей строгости Устава КПСС, — напомнил Гнедой.
— С какой колокольни? — удивился майор.
— С высокой.
— Слово к делу не пришьешь. У Слипчука нет ни свидетелей, ни магнитофонной записи, а значит, веских доказательств, — заявил начальник РОВД. — Лев Аронович, поверьте мне, как юристу и опытному оперативнику, картина события банальна. Слипчук —патологический бабник, пользуясь своим высоким партийным положением, возомнил, что ему все дозволено. Когда я его по-товарищески попросил оставить жену Ларису в покое, не домогаться близости с ней, он полез в драку. Я вынужден был оказать сопротивлении в соответствии с нормами Уголовного кодекса и положения о милиции. Вправе был применить табельное оружие, сделать предупредительный выстрел, а второй — на поражение.
— Даже так?! — удивился Гнедой. — Не слишком ли круто?
— Не слишком. На Западе полисмены, копы при угрозе своему здоровью и жизни, стреляют без предупреждения, — сообщил Калач.
— На буржуев, наших классовых врагов, эксплуататоров трудового народа, не следует равняться, — возразил помощник.
— Знаю, что нам с ними не по дороге, но кое-что полезное можно позаимствовать?
— Ладно, обойдемся без полемики, — снисходительно промолвил Лев Аронович и, вспомнив о секретаре-машинистке, поинтересовался. — Откуда у тебя в приемной баба, грубая, неотесанная? Язвит и хамит. Причислила меня к обслуге, моя фамилия ей не понравилась, назвала ее жеребячьей. Нормальная фамилия. Не объяснять же каждому, что мои предки занимались лошадьми и профессия стала фамилией…
—Конокралством что ли занимались? — бросил реплику Калач.
— И вы туда же, — обиделся партработник. — Конокрадством чаще всего промышляли цыгане, а мои предки честно зарабатывали свой хлеб насущный. Ходили за сохой, растили хлеб. Это ныне технический прогресс потеснил гужевой транспорт, а прежде конь вместе с рабочим классом и крестьянством был основной производительной силой.
— Лев Аронович, ни за что не поверю, чтобы евреи ходили в конюхах, — заметил майор. — Медицина, торговля, банк, цирк, эстрада — вот их удел. Испокон века они там, где меньше работы и больше денег. Наверняка, ваши предки действовали в сговоре с цыганами, которые воровали коней, а те продавали.
— С чего вы взяли, что я еврей? Великого русского писателя Толстого тоже звали Львом.
—Да, Львом, но Николаевичем, а не Ароновичем, — уличил его Вячеслав Георгиевич.
—Не уводите разговор в сторону, — сухо произнес Гнедой. — Если я займусь вашей родословной, то обязательно обнаружу примесь еврейской крови. А, если окунуться глубже, то и монголо-татарской, ведь Русь триста лет была под игом Золотой орды. Азиаты много женщин перепортили.
— Лев Аронович, не обижайтесь, но у вас ярко выраженные признаки типичного жида.
—Майор, не забывайтесь, не смещайте акценты! Я указал на грубость секретарши, а вы туда же,— напомнил он.
— У нас здесь не институт благородных девиц. Вспомните, как в песне «наша служба и опасна, трудна». Постоянно вынуждены общаться с деклассированными элементами, уголовниками, пьяницами, проститутками, наркоманами, аферистками и прочим сбродом, поэтому сотрудники суровы, жестки.
— Но ведь секретарь-машинистка не ловит преступников, а сидит копной за столом, марает бумагу, отвечает на телефонные звонки и заваривает кофе и чай, — заметил Гнедой. — Может я не прав?
— Да, в оперативно-розыскных мероприятиях она не участвует.
— Тогда откуда такой гонор? Я на вашем месте заменил бы Клавдию Семеновну на современную, культурную, вежливую женщину.
— Не могу, совесть не позволяет.
—Почему?
—Судьба ее обидела. Клавдия Семеновна вдова нашего офицера, погибшего в Афганистане при исполнении интернационального долга. Напоролся на засаду душманов. На ее иждивении двое несовершеннолетних детей.
— Печально, сочувствую. Но это не может быть поводом для грубости. Проведи с ней воспитательную беседу. Объясни, что к людям, особенно партийно-советским работникам, следует относиться с уважением.
— Хорошо, выкрою время, поговорю, — пообещал майор.
— Пора и честь знать, — произнес Гнедой, поднявшись с кресла.
— Что-то сухой у нас получился диалог, — посетовал Калач. — Лев Аронович, поди, с дороги проголодались? Предлагаю кофе с бутербродами или что-нибудь покрепче?
— Насчет покрепче, отставить! — властно произнес партаппаратчик. — Рабочий день еще не закончился.
— В милиции он не нормирован, — заметил хозяин кабинета. — Лев Аронович, не обижайтесь. Говоря о крепких напитках я, имел в виду вечер в ресторане «Золотой колос». Куда вам торопиться? Посидим, погудим. Угощаю на правах принимающей стороны…
— Вынужденно принимающей стороны, — подчеркнул партработник. — Сейчас не тот случай, когда можно сидеть и гудеть. Вечером я должен быть у Макарца. Еще надо опросить очевидцев инцидента водителей Трошина и Цыгейка.
—Зачем вам терять драгоценное время на грубых мужиков? Они находились в стороне и вряд ли что новое добавят к моей исчерпывающей информации, — произнес Вячеслав Георгиевич.
—Иногда малая деталь дает представление о сути происшествия, события, — возразил Гнедой.
— Пожалуй, вы правы, детали, улики важны для объективного следствия, — согласился майор и предпринял вторую попытку. — Лев Аронович, давайте совместим полезное с приятным?
— Каким образом?
— Если вас не устраивает ресторан, то предлагаю баньку с дубовыми и березовыми веничками. А потом, как полагается, застолье в укромном месте, подальше от чужих глаз и ушей. Кстати, если вы любитель «клубнички», то к услугам красивые девочки без комплексов и предрассудок.
— Что вы предлагаете, в своем ли уме!? — возмутился Гнедой. К его лощеным щекам прилила кровь. — Не будьте циником, Как можно развлекаться, когда Александр Петрович находится на больничной койке. Я о вас был лучшего мнения.
— Я тоже, — парировал начальник РОВД. — Лев Аронович, ваша предвзятость ко мне очевидна. Следуя традиции партийной корпоративности и солидарности, вы горой стоите за Слипчука. Он вам ближе по духу, а я — пришей кобыле хвост. Поэтому иллюзий насчет справедливого решения не питаю. Но имейте в виду, если почувствую ущемление моих прав, то молчать и посыпать голову пеплом не стану. Обком партии — не последняя инстанция, есть еще ЦК КПУ и ЦК КПСС.
— Вячеслав Георгиевич, в оценке инцидента я постараюсь быть максимально объективным, — заверил Гнедой. — Упреки в партийной корпоративности и солидарности неуместны, так как дело касается коммунистов. Обращаться в ЦК нецелесообразно, ибо в первую очередь в ваших интересах не выносить сор из избы. Уверен, что министр Щелоков не будет в восторге, если узнает, что его подчиненный уподобился разбойнику с большой дороги. Этот факт вызовет у него ярость и тогда увольнение из милиции неизбежно.
— Значит, еще до полного и всестороннего расследования конфликта вы считаете меня разбойником. А клялись в отсутствии предвзятости, — поймал его на слове начальник РОВД и попенял. — Вы — не юрист, и тем более, не следователь, поэтому не вправе квалифицировать мой вполне мотивированный поступок. К тому же, еще никто не отменял презумпцию невиновности. А по поводу выноса сора из избы, так это не в интересах руководства обкома партии.
— Отчасти вы правы, поэтому я пытаюсь найти компромиссное решение, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы,— признался Лев Аронович. Калач проводил гостя до двери. Нехотя обменялись дежурным рукопожатием.
«Мягко стелет, да жестко будет спать. Да, с этим упертым евреем надо ухо держать востро. Похоже, каши с ним не сваришь, — огорчился Калач. — И до него было в гостях немало партийных и милицейских клерков, но от сауны, охоты, рыбалки, ресторана и пикников с участием знойных женщин никто не отказывался. Попадались нормальные мужики, охотно пили коньяк, водку и вина, мяли покладистых баб, травили анекдоты, а этот жеребец Гнедой оказался упрямым. Если генерал Добрич не выручит, то выпрут из милиции, еще и под статью УК подведут. Хорошо, что сработала интуиция, догадался проинструктировать Трошина и Цыгейка в случае расследования. Михаил меня не сдаст, а на Федора нагнал страху, поэтому тоже изложит мою версию». Такое развитие событий его несколько утешило.
На «ковер» с докладом
Через два с половиной часа водитель доставил партработника в Симферополь. В поздний вечер окна в кабинете первого секретаря обкома ярко светились. «Ждет Виктор Сергеевич, волнуется», — подумал Лев Аронович и по ковровым дорожкам на лестнице в тихом коридоре направился на доклад.
— Что со Слипчуком? — с места в карьер спросил Макарец.
— Прогнозы неутешительны, надолго, если не окончательно, выведен из строя, — с грустью ответил Гнедой.
—Подтвердились ли обвинения в аморалке?
— По достоверной информации из местного отдела КГБ, Александр Петрович чуть ли не всех красивых женщин в аппаратах райкома и райисполкома перепробовал. Похоже, что и жену Калача собирался положить под себя.
— Женщин он пробовал по принуждению или взаимному согласию?
—Его пассий я об этом не спрашивал, слишком деликатная тема, — признался помощник. — Вы же знаете, что Слипчук импозантный, симпатичный, коммуникабельный, обходительный мужчина. Одевается модно с иголочки, блещет эрудицией, красноречием. Неравнодушен к женщинам, щедрый на подарки и комплименты. Женщинам такие ухажеры очень нравятся.
— Он не ухажер, а партийный работник, идеолог, — сухо напомнил Макарец.
—Заигрался в служебные романы, — посетовал Лев Аронович. — Наверное, многие из соблазненных им женщин считали за честь переспать с таким красавцем. И не только ради удовольствия, но и с корыстью для карьерного роста.
— С женой Калача тоже переспал?
— Поклялся, что не прикоснулся к ней пальцем, сугубо деловые отношения. Впрочем, кто же в этом сознается. Если и согрешили, то по взаимному согласию. Не проводить же медэкспертизу?
— А что, чекисты? У них есть информация о порочных связях Слипчука и Калача?
— Разводят руками. Говорят, что для наружного наблюдения за номенклатурой требуется разрешение «сверху». Свечку не держали, но сообщили, что Александр Петрович часто приглашал Ларису Юрьевну Калач и других красивых женщин в свой кабинет. Возможно, там и совокуплялись, дело ведь нехитрое.
— Перед искушением редко кто устоит, — согласился Виктор Сергеевич.
—Чекисты сетуют на большую загруженность, так как в Щелкино, Чистополье и Глазовке активизировались сектанты: баптисты-пятидесятники, адвентисты седьмого дня и свидетели Иеговы. У последних сектантов изъяли комплект журнала «Сторожевая башня» и агитационные брошюры, изданные в Бруклине. По сути, это «пятая колонна», агенты влияния, наносящие вред не только православию, но и советскому строю. Они задействованы в тайных операциях ЦРУ, ФБР, АНБ и других западных спецслужб.
— Да, с этими мракобесами надо усиливать борьбу. Недоработки, упущения тех же Слипчука и Калача. Вместо того, чтобы пресечь сектантов, делят баб.
— В случае насилия, Лариса Юрьевна не молчала бы. Она дама с характером, гордая. Если между ними и возникла страсть и произошла интимная близость, то по взаимности, —
сообщил Лев Борисович.
—Что же чекисты раньше не сигнализировали об аморальном поведении Слипчука? Всполошились, когда запахло жареным? — возмутился Макарец.
—Так ведь и другие госслужащие грешат этим делом, — произнес помощник. — Как говорится, запретный плод всегда слаще.
—Грешить надо с умом, — заметил первый секретарь обкома.
— В КГБ на шалости Слипчука закрывали глаза, мол, это личная, интимная жизнь.
— У нас с вами, Лев Аронович, на сей счет больше возможностей, однако не позволяем себе вольностей, усмиряем плоть, не поддаемся соблазнам и искушениям, не порочим моральный облик коммуниста.
—Да, не порочим, — подтвердил Гнедой.
—Получается, что Слипчуку поделом перепало. Надо перевести его на хозяйственную работу, в какой-нибудь захудалый колхоз быкам хвосты заносить, — вслух рассуждал Виктор Сергеевич.
— В селе тоже много красавиц, взращенных на молоке, фруктах и овощах, — напомнил помощник.
— Пусть энергию расходует не на баб, а на то, чтобы вывести колхоз в передовые. Там не шибко разгуляется. За нравами следят старушки сталинской закалки.
— Эх, Виктор Сергеевич, в саду, в лесополосе, на сеновале легко со знойной голубкой спрятаться от чужих глаз. Хотя какой из Слипчука в инвалидной коляске председатель колхоза и сердцеед. Через ногу не сможет перелезть, нескоро его потянет на баб.
— Насчет сеновала из личного опыта, что ли знаешь? — подначил первый секретарь.