– Послушай, – сказал приятель после пяти бутылок саке, – в наши дни есть всего один способ снять фильм – найти инвесторов…
Ямми закончил за него мысль.
Что ж, фаранг, полагаю, ты уже и сам догадался, что произошло дальше на японщине: славный Ямми впал в алкогольную депрессию, и потребовалось десять лет, чтобы он поддался неизбежному. Надо отдать должное Ямми – он чуть не разбогател. Но, как многие начинающие бизнесмены в моей стране, сделал роковую ошибку: предпочел покупать товар у армии, а не у полиции. Более того, приобрел какие‑то занюханные десять килограммов у злейшего врага полковника Викорна генерала Зинны, поэтому мой шеф его схватил и готовил показательный процесс, в ходе которого будет неизбежно вынесен приговор – двойной укол нашему герою. (Отдавая дань моде в индустрии казни, мы отказались от пули в пользу инъекции, хотя один лишь Будда знает зачем – ведь приговоренные не чувствуют, как девять граммов входит им в затылок. Дело не в гуманности – все это лишь дань новым веяниям щепетильности. Я лично предпочел бы горячий свинец в мозжечок, чем медленное химическое засасывание в вечный сон. А ты что думаешь по этому поводу, фаранг?)
Как видите, все складывалось не в пользу Ямми. Но пять минут назад положение изменилось. И случилось это в ходе моего героического визита в его камеру в Лард‑Яо – нашей самой большой тюрьмы на девять тысяч заключенных, построенной японцами во время Второй мировой войны в качестве концентрационного лагеря.
Представьте долгую, изнуряющую зноем поездку в место посреди тропического края света. Но вот появление приятной густой растительности дает знать, что начитается территория огромного государства заключенных.
Постойте, почему здесь такая ужасная вонь? Ах вот в чем дело – здесь находится отстойник нечистот, куда загоняют непослушных заключенных и заставляют часами, а то и днями стоять по шею в зловонной жиже. Не хотел бы я в ней утонуть.
Ладно, зажмем нос и проявим немного терпения… И вот уже меня обыскивает краснолицый тюремщик и ведет в комнату для посетителей, где я сажусь на единственный деревянный стул. Затем появляется Ямми в наручниках и цепях на ногах – японец приятной наружности лет сорока пяти, с красиво редеющими волосами и выражением мрачной решимости на лице, как у истинного художника, который понимает, что настоящее искусство недоступно современной культуре.
Для него стул не полагается, поэтому он остается стоять. Я рад, что принес ему фантастически хорошую новость, и чувствую, что Будда мною доволен, раз я стал инструментом спасения этого человека. Теперь представьте мое смущение, когда, выслушав набросанный мною в общих чертах непреодолимо заманчивый бизнес‑план Викорна, он ответил «нет».
– Но, Ямогато‑сан, – заторопился я, – может, я недостаточно ясно выразился? Давайте поставим все точки над i. Пройдет несколько недолгих недель, и ваше дело поступит в суд. Не имеет значения, признаете вы свою вину или нет, против вас достаточно улик. Даже если бы их не было, полковник Викорн знает, как добиться обвинительного приговора. Вас приговорят к смертной казни, после чего вы проведете несколько лет в камере смертников. Вас изнасилуют белые, а тайцы сочтут несчастным изгоем и не позволят питаться свежими тараканами, таким образом, лишив единственного источника протеина. Скорее всего вы смертельно заболеете задолго до того, как вас привяжут к столу, готовя к последнему уколу…
– Прекратите! – прервал меня Ямми. – Вам не удастся меня запугать. Я решил покончить с собой. – Самурайским жестом он провел большим пальцем левой руки по низу живота. – Я уже раздобыл нож.
– Но, Ямогато‑сан, – не отступал я, – разве я недостаточно ясно объяснил: вам ни к чему себя убивать. Я пришел, чтобы вытащить вас отсюда.
– Я не хочу отсюда выходить. К чему? Вам, тайцам, неизвестно понятие чести. Я так и так собирался совершить самоубийство, раз нет возможности снять художественный фильм. Если вы меня выпустите, то кем я буду?
– Хорошо оплачиваемым порнографом.
– Я не хочу быть треклятым порнографом. Я художник.
Изумленный, сбитый с толку, рассерженный и в то же время под впечатлением от услышанного, я достал мобильный телефон и стал названивать полковнику.
– Ну и пусть будет художником себе на здоровье, – ответил Викорн. – Он сможет использовать одновременно десять кинокамер, если ему так нравится. Снимать между минетами прилунение. Уставить свою дурацкую студию цветами и развесить на стенах офорты. Проявлять полную свободу художника, только бы хорошо показывал, как извергается сперма, и эта мура продавалась бы в Европе и Америке.
Я все это передал Ямми, и тот, хоть и продолжал сердиться, смотрел на меня со все большим интересом.
– Я подумаю.
– Вот вам мой мобильный телефон. – Я проявлял божественную выдержку. – Если любезно решите принять наше скромное предложение о сотрудничестве, пожалуйста, нажмите кнопку автодозвона, и вам ответит полковник Викорн.
В такси я позаимствовал мобильник у водителя и позвонил шефу. Тот поставил пять тысяч бат на то, что Ямми позвонит ему в течение пяти минут. Я поставил такую же сумму, утверждая, что успею добраться до полицейского участка, потому что Ямми – упрямый тип, японец суицидального склада характера, чья честь потребует не менее получаса, чтобы сложить оружие.
Но телефон зазвонил только после девяти вечера. Полковник отдал мне трубку, потому что Ямми не говорил по‑тайски.
– Я прошу права самостоятельно разрабатывать сюжетную линию. У большинства порнофильмов глупейший сценарий, если он вообще есть. Мне нужны настоящие сюжеты.
Когда я перевел, Викорн, уступая, устало махнул рукой.
Прошлой ночью ко мне приходила Дамронг. Я знал, что это произойдет, какого бы цвета я ни надел пижаму и сколько бы раз ни поклонился Будде в нашем самодельном святилище с китайскими фонариками – изобретение Чаньи. Словно освободившись от тела, я ощущал в кровати одновременно и Дамронг, и зародыша Пичая. Необходимость таиться только распаляла желание. Я еще попытался пробормотать: «Нельзя разбудить Чанью», – как губы Дамронг коснулись моего подрагивающего члена.
Не связанная пространством и временем, она предстала во множестве обличий: обнаженная, полуобнаженная, в черном бальном платье с серебряными украшениями, без майки, в облегающих джинсах. Распущенные черные волосы то прикрывали, то оставляли открытой грудь. Она то склонялась надо мной в смиренной покорности, то повелительно возвышалась, требуя полного подчинения. Главной же во всем этом была сексуальная власть призрака, каким‑то образом способного воздействовать из потустороннего мира на мои гормоны.
Мужчины, буду с вами откровенен: ничто не сравнится по эротическому накалу с тем ощущением, когда тебя трахает привидение.
Когда Дамронг закончила, я поднялся и поплелся во двор окатить водой свое горящее в лихорадке тело. К счастью, Чанья по‑прежнему спала, когда я тихонько проскользнул обратно и лег подле нее.
Но вернемся к нашему рассказу. Я воспользовался допуском полковника Викорна, чтобы проникнуть в самые глубины государственной базы данных. Стоило мне ввести номер удостоверения личности Дамронг, как передо мной всплыло удивительное имя – 
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что значит это странное сочетание слогов. Я пробовал разные варианты один за другим, прежде чем меня осенило – это фамилия Бейкер. Вооруженный таким ключом, я сделал несколько запросов и обнаружил, что тайская фамилия Дамронг – Тарасорн. Больше пяти лет назад она вышла замуж за американца Дэниэла Бейкера и согласно данным иммиграционной службы уехала жить с ним в США, но через пару лет вернулась на родину. На официальных документах она до сих пор была обязана расписываться как миссис Дамронг Бейкер, и именно это сочетание имени и фамилии будет стоять в ее свидетельстве о смерти.
Из базы данных я узнал номера карточки социального страхования и паспорта мистера Дэниэла Бейкера. Позвонил в иммиграционную службу и запросил, не въезжал ли он в последнее время в Таиланд. Сомнительное предположение, но как знать… Затем набрал номер Кимберли в отеле «Гранд Британия» и сообщил ей номер страхового свидетельства Бейкера.
Должен признаться, агент ФБР отреагировала быстрее, чем тайские службы. Через полчаса перезвонила мне и, немного задыхаясь, сообщила:
– Так вот, не исключено, что это хорошая зацепка. У Дэна Бейкера судимость за сутенерство.
– За сутенерство? – Я по достоинству оценил информацию. – Не за порнографию?
– Нет. Но в наше время порнография часто является частью сутенерства, во всяком случае, в США.
– Дальше.
– Дамронг судили в Форт‑Лодердейле во Флориде за содержание публичного дома. Обоих признали виновными. Ему дали двенадцать месяцев тюрьмы плюс год испытательного срока. Она получила шесть месяцев, но ее выслали из страны.
– Когда?
– Более четырех лет назад. – Кимберли помолчала, затем продолжила: – И сразу после этого она, должно быть, устроилась на работу в ваш бар.
– Да. Нам всегда казалось, что для нас она товар слишком высокого качества, – сказал я, преодолевая внутреннее сопротивление. – Видимо, Дамронг решила воспользоваться нашим заведением как трамплином, пока не акклиматизируется снова в Бангкоке. Серьезное падение после Штатов.
– Ничего не могу сказать по этому поводу. Проституткам и в США живется не сладко.
– Что‑нибудь еще?
– Я над этим работаю. Дело оставило след. Было много шума в прессе, поскольку оказались вовлечены некоторые «отцы города».
Миссис Дамронг Бейкер: несоответствие имени и фамилии говорило само за себя. Я звонил в иммиграционную службу еще пять раз, прежде чем убедил тамошних лентяев оторвать задницы от стульев. Когда они на это решились, им всего‑то и потребовалось вбить в свою базу данных номер паспорта Дэна Бейкера. В конце концов на моем столе зазвонил телефон.
– Он в Бангкоке.
– Как турист?
– Нет. Получил лицензию на преподавание английского в качестве иностранного. Ежегодно продлеваемая виза, разрешение на работу, обязан каждые три месяца регистрировать адрес проживания.
– И где он живет?
– Сой Сукумвит, номер двадцать три.
Я вызвал своего помощника Лека и, пока его дожидался, подошел к окну посмотреть на улицу. Молодой монах, которого я в воображении называл «интернет‑монахом», переходил улицу, направляясь к интернет‑кафе. Я проследил, как ярко‑шафрановое одеяние исчезло за дверями, и тут прибыл Лек. Мы взяли такси.
– Хочу знать, лжет он или нет, – пояснил я своему помощнику. – Понаблюдай за ним, когда он станет отвечать на вопросы.
Все бангкокские таксисты знакомы с магией, но наш оказался в этом деле корифеем. На зеркальце заднего вида, загораживая середину внешней реальности, висели гирлянды в честь богини путешествий Мае Янанг. Надо упомянуть, что существуют два способа избежать смерти на наших дорогах: поп понг и пугач. Пугач предполагает такие безотрадные приемы как медленная езда, пристегнувшись ремнем безопасности. Мы предпочитаем первый способ, обеспечивающий ездокам нерушимую духовную защиту. Если сделать все правильно, поп понг не только сохранит вашу жизнь, но и жестоко накажет тех, кто ей угрожает. В этот момент наш водитель как раз с гордостью рассказывал историю о лихаче, который подрезал его на прошлой неделе и через пять минут был раздавлен цементовозом.
– В блин, – расплылся он в злорадной улыбке и указал на потолок.
– А шофера насмерть? – поинтересовался Лек.
– Подчистую.
– У него не было амулетов?
– Не поверите. Амулет салика был зашит под кожу.
– И все равно погиб?
Таксисте выражением «а‑то‑как‑же‑иначе» снова показал на потолок.
– Аварии не случаются просто так, они коренятся в прошлом. – Он ткнул большим пальцем себе за спину, имея в виду то самое прошлое. – Гам. Карма.
Мы посмотрели на потолок, где некий астрологический гороскоп обеспечивал удачу, здоровье и защиту от дорожной полиции. Надписи были сделаны не на тайском, а на древне‑кхмерском – языке кхом, который существовал в незапамятные времена.
– Вы пользуетесь моорду?[7]– поинтересовался Лек.
– А как же – кхмерским моорду. Что знают тайские пророки? Вся магия пришла к нам от кхмеров. – Водитель сдвинулся, чтобы Лек мог лучше разглядеть. – Я убедился в этом после цунами. А раньше относился к таким оберегам чой‑чой – наплевательски.
– Из‑за привидений?
– Конечно. Понимаете, люди не сознают, что большинство тайцев, которые там погибли, вообще не из Пхукета. Они из Крунг‑Тепа и севернее. И призраки белых фарангов тоже хотят домой. Поэтому мертвецы являются сюда и осаждают самолеты и отправляющиеся в Исаан автобусы. Мой сменщик, который ездит на этой машине в ночную смену, жалуется, что ему страшно. Он взял группу пассажиров из четырех или пяти человек, отвез в Дон‑Муанг,[8]а когда обернулся, чтобы принять плату за проезд, их там не оказалось. В другой раз было еще хуже: он посадил пассажиров в темноте, а когда в конце поездки включил свет, увидел, что они совершенно сгнили, глаза болтались на жгутиках нервов и колотили по щекам. Еще был случай: его наняли фаранги, которые не понимали, что умерли, искали близких людей, плакали. Это было ужасно. В таких ситуациях необходима профессиональная помощь.
Лек в знак согласия мрачно кивнул. Мне становилось неуютно, когда проявлялась эта сторона души моего помощника‑транссексуала, и я отвернулся к окну, за которым угарный газ был лишь слегка разбавлен воздухом. Мы наткнулись на привычную пробку на перекрестке Асок и Сукумвит, где застрявшие в заторе машины обходил подросток лет десяти с чумазым и подчеркнуто несчастным лицом. Он притворился, будто протирает ветровое стекло сломанной щеткой «дворников», и тут же протянул руку. Когда я открыл окно, чтобы дать ему десять бат, в салон ворвалась жаркая отрава и таксист нравоучительно заметил:
– Нет никакой кармической пользы от того, что даешь деньги детям. Лучше приобрести амулет. Как вы можете обходиться без защиты?
Лек согласно кивнул, что должно было означать: ведь я же тебе говорил. Сам он никогда не снимал с шеи мешочек с шаманским корнем. И часто корил меня за то, что я борюсь с реальностью нагой, как тупоголовый фаранг.
Повернуть с Асок на Сукумвит без поп понга трудная задача. Наш шаман проделал этот путь со скрипом шин чуть не на двух колесах прямо перед носом набитого людьми автобуса, заставив его водителя ударить по тормозам, а мотоциклиста – вильнуть в сторону. Мы промчались мимо отеля «Гранд Британия», оставив пробку позади.
– Поразительно, – проговорил Лек, благоговейно посмотрев на потолок.
Я приятно удивился, когда охранник многоквартирного дома, где проживал Бейкер, сообщил, что фаранг никуда не съехал и в данный моменту себя. Я дал ему двести бат (когда мы пришли, одетый в сине‑голубую форму страж, с наручниками и дубинкой, играл с коллегой за импровизированным столом в тайские шашки, пользуясь вместо шашек пробками от бутылок), и, пока мы шли к двери квартиры Бейкера, он рассказал мне почти все о личной жизни американца. Уходит из дома в одно и то же время, вечерами по пятницам и воскресеньям приводит девочку, часто одну и ту же. По‑тайски говорит прилично. Любит позаниматься в местном спортивном зале. Свободных денег никогда не имеет, но за квартиру платит аккуратно. Выпивает не часто, но время от времени покуривает ганжу. В качестве «левой» работы занимается порнографической фотографией, но, судя по всему, это не приносит ему доход. В Америку не ездит, предпочитает проводить отпуск в Камбодже. Когда три года назад появился в Бангкоке, казался задиристым фарангом, но пообтерся и стал подчиняться местным правилам. Теперь спокойный, уважительный, понимает, что к чему.
Я размышлял, как постучать. Начнешь барабанить громче, чем нужно, – можно разбудить то, что фаранги называют синдромом боязни тайского полицейского. Задрожит от страха и сразу вспомнит все ужасы, которые когда‑либо слышал о нашей правоохранительной системе, а это совсем не то, что мне нужно. А стукнешь тихо – можно нарваться на дерзость. Я выбрал средний вариант, тем самым выманив Бейкера к двери в одних шортах до колен.
Тридцати семи лет, типично мужская лысина, волосы на груди седые, телосложение культуриста, и никаких татуировок. Когда я показал удостоверение полицейского, как и следовало ожидать, он очень испугался. Это было видно. Наверное, у него все внутри оборвалось. В нашем понимании преподаватели английского – это подвид бедного бродячего народа туристов‑рюкзачников, кандидатов на депортацию из страны. И когда звонит полицейский, им в голову приходит самое худшее.
– Мистер Бейкер, я пришел задать вам несколько вопросов о вашей бывшей жене.
Его ухмылка показалась мне зловещей – я решил, что мой приход его не удивил. Я покосился на Лека, у которого была женская интуиция, или по крайней мере присущий ей быстрый, оценивающий взгляд. Помощник поджал губы и покачал головой.
Квартира была построена по тому избитому плану, который в наши дни используется в мире повсюду, но данная в иерархии цементных пещер имела окно и туалет, что давало ее хозяину два очка форы. Были и другие признаки того, что Бейкер не вовсе окунулся в небытие: стоящий на стуле открытый ноутбук, плакат с изображением тайской девушки с обнаженной грудью на берегу реки, иллюстрация Анкор‑Ват, несколько книг.
Я решил, что «ничего напоказ» и есть его категория во всемирной пирамиде, – надо признать, уровень весьма заселенный.
Меня всегда занимали эти люди – белые фаранги, приезжающие сюда, чтобы стать никем, словно даже эта роль невыносимо тяжела в той утопии, откуда они происходили.
Мы с Леком внимательно следили за Бейкером. Он посмотрел на часы, которые показались мне фальшивым «Ролексом». (Секундная стрелка дергалась, вместо того чтобы плавно идти по циферблату. Для некоторых эта деталь – все, что они узнают во время пребывания в Бангкоке.)
– Не хочу обидеть полицейского, но должен сказать, что через десять минут у меня урок английского.
– Где должен состоятся ваш урок, мистер Бейкер?
– Здесь. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Частный урок. Можете, если хотите, привлечь меня за неуплату налогов, но это единственный способ, который позволяет мне выжить. Зарплаты в школе, где я преподаю утром, на жизнь не хватает.
– Не собираюсь лишать вас вашего дохода, – кивнул я. – Давайте посмотрим, насколько мы сумеем продвинуться, пока не появился ваш ученик.
– Хорошо.
– Ваша жена – миссис Дамронг Бейкер.
Мне показалось, он не знает, как отвечать. Проходили долгие мгновения, и вдруг Бейкер взорвался.
– Эта стерва… Что еще она натворила?
Я посмотрел на него и нахмурился.
– А что она натворила до этого?
Вопрос был ошибкой с моей стороны – нельзя задавать вопросы в лоб. Не тот случай. С его лица моментально слетела естественность. Оно стало равнодушным и непроницаемым. Бейкер пожал плечами.
– Я был женат на ней год. Лучше спросите, чего она не натворила, чтобы уничтожить меня, – список будет короче.
Я обменялся с Леком взглядом и кивнул: понимал, как ему не терпится испытать свое умение допрашивать и попрактиковаться в английском.
– Мистер Бейкер, как вы познакомились с вашей тайской женой? – подал голос Лек.
Американец словно впервые заметил моего напарника. Насколько мне известно, в Бангкоке не так уж много копов‑транссексуалов – Лек единственный. На службе он принимает меры, чтобы скрыть растушую грудь, и не дает волю характерным манерам. Однако, когда начинает говорить, язык жестов его выдает. Застенчивость и то, как он отводил глаза, выглядели очень по‑женски. Бейкер хотел было облить моего напарника презрением, но, покосившись на меня, передумал. Я дернул подбородком, давая понять: да, тебе придется ответить на вопрос.
Он что‑то проворчал, но природная словоохотливость взяла верх.
– Мне было тридцать с небольшим, я только отошел после очередной связи. Приехал сюда на десять дней, познакомился с Дамронг и заболел.
Я обжег американца взглядом, он отмахнулся.
– Это так говорится. Болезнь в данном случае следует назвать страстью. Влюбленность – единственная официально признанная на Западе форма счастья. Какая чушь! Я потерял рассудок. Конечно, отдал все деньги, какие имел, чтобы она не продавала свое тело никому другому. И верил всем ее обещаниям. А она мне бессовестно врала. Трахалась с любым, готовым заплатить, проходимцем, а я в это время пытался организовать компьютерный бизнес в Форт‑Лодердейле, чтобы мы могли счастливо и безбедно жить. Разумеется, мне пришлось пройти через треклятую бумажную волокиту, которую придумала американская иммиграционная служба. Разумеется, я на ней женился, разумеется, она отправилась со мной в Штаты, и, разумеется, наш брак продолжался меньше года. Разумеется, она единственная женщина, которая настолько глубоко меня тронула. Разумеется, она лучше, чем я, воспринимала реальность. Разумеется, разумеется… – Бейкер махнул рукой. – Я среднестатистический фаранг и попался, как все, независимо оттого, кто ты: француз, итальянец, немец или англичанин. Каждый раз повторяется одна и та же идиотская история, так что нет нужды ее пересказывать.
Это была искренняя вспышка гнева, за которой последовало недоумение: мол, неужели я это все наговорил? Он стиснул зубы с убежденностью правого.
– Да, вот так у нас с ней сложилось. Синдром подчинения женщине. Хотите узнать, какие у меня были отношения с матерью?
– Нет, спасибо, – с отвращением отозвался Лек и посмотрел на меня, призывая помочь ему выбраться из ситуации. Эстрогенный гормон не способствует концентрации внимания.
– В ваших словах звучит горечь, мистер Бейкер, – произнес я с сочувственной улыбкой, которую он не принял и отвернулся.
– Разве это не естественно? Вам известен хоть один фаранг в моем положении, который бы не испытывал горечи?
Я пожал плечами.
– Столкновение культур всегда чревато последствиями.
Бейкер недоверчиво взглянул на меня.
– Столкновение культур? Между мужчиной с Запада с его жалким желанием отыскать надежную утробу, куда бы он мог заползти, и тайской шлюхой, ищущей золотую жилу? Такую ситуацию можно назвать столкновением культур, только если вы читаете лекцию студентам‑антропологам. – Он почесал затылок и покачал головой. – Ну нет. Я бы назвал это помутнением рассудка. Она полностью задурила мне голову. И точка.
Я покосился на Лека, желая понять, заинтригован ли и он словами Бейкера, как я. Когда психику раскладывают на составляющие, это всегда эксперимент с различными состояниями. Какое состояние следует вызвать сейчас?
– Мистер Бейкер, – решил я улыбнуться. – Буду с вами откровенен: я сверился с базой данных у нас в Таиланде и попросил поддержки ФБР.
Поняв, что мне известны неоспоримые факты, прежний Бейкер уступил место новому. Он вскинул голову и ухмыльнулся.
– Бюро? Вам сообщили о ее жульничестве?
– Только то, что относится к уголовной стороне дела. Я хотел бы узнать детали.
Ухмылка словно приклеилась к его губам, что свидетельствовало, как я подумал, о его дерзкой гордыне.
– Я отмотал шесть месяцев тюрьмы за сутенерство после смягчения приговора, а ее депортировали. Но не на это я рассчитывал, когда мы вступали в брак. – Бейкер помолчал, разглядывая девушку с обнаженной грудью на плакате. – Я все еще пребывал в дурмане, так сказать – в самой середине беременности, когда она приехала ко мне в США. Мы не были женаты и месяца, когда она вдруг исчезла почти на всю субботнюю ночь. Я сходил с ума: думал, ее изнасиловали или убили. Или и то и другое. Или она попала под машину. Что только не лезет мужчине в голову, если он влюблен. А в четыре утра она явилась с улыбкой до ушей на красивом циничном лице и выложила на кухонный стол больше тысячи долларов. Черт!
Последнее восклицание было вызвано волной подкатившей к горлу желчи, так что ему пришлось дважды сглотнуть.
– Ее не так волновали деньги, как власть – приносящее свободу действие: уходить в семь вечера и возвращаться через несколько часов на тысячу долларов богаче, чем раньше. Это ее заводило больше, чем я.
Бейкер был вынужден помолчать, чтобы успокоиться. Наконец его мозг снова обрел способность мыслить.
– Она швырнула мне половину денег и сказала, что так будет и дальше. Раньше я не замечал эту сторону ее натуры. Ее слова напугали меня и заставили сильно понервничать. Два дня я плакал словно ребенок, но это не произвело на нее впечатление. Ей много раз приходилось видеть, как мужчины выли во всю глотку. Это не могло ее поколебать, и ее не пугало насилие. Я даже не думал грозить ей побоями. В каком‑то смысле она была к ним невосприимчива. Вышвырнуть? А затем месяцами мучиться, представляя, чем она будет заниматься в Штатах?
Бейкер поскреб грудь и немного повздыхал.
– После того как я прекратил выплакивать глаза, она начала мне объяснять, какова на самом деле реальность. Рассказала о своем детстве, да так, как никогда не услышишь от тайца, если сам не таец. Я стал смотреть на мир ее глазами. Во мне произошла настоящая личная революция, и она повлияла на мое сознание, я словно повзрослел. На Западе все проблемы в наши дни имеют социальный или психологический характер. Но предположим, человек запрограммирован совершенно иным способом. Предположим, само его существование постоянно находится под угрозой, и из этого нет выхода, абсолютно никакого! Вот смысл того, что она хотела мне внушить. Ей было плевать на то, что у нее появилась возможность зарабатывать в Штатах деньги, – ведь ее благополучие не меняло положения родных и знакомых, людей, которых она любила. Они оставались в ловушке голода и беспомощности. – Бейкер махнул рукой. – Во всяком случае, в то время она представляла все именно так. Признавалась, что приехала в Америку зарабатывать, а не только играть в любовь. Сказала, что у нее есть родственники, о которых надо заботиться. Потом выяснилось, что она имела в виду младшего брата, а до других, как мне кажется, ей не было никакого дела.
Долгая пауза прерывалась лишь тяжелыми вздохами. Бейкер явно переживал.
– Поначалу я со всем мирился, только бы удержать ее подле себя.
– Стали ее сутенером.
– Не совсем. Хотя сточки зрения закона – вроде того. Формально я был ее сутенером, но она не нуждалась в моих услугах. Ей требовался только мой дом, а я – лишь в роли секретаря. – Бейкер умолк, суетливо переставляя предметы на столе. – Потом я ей понадобился для того, чтобы держать видеокамеру. Я прятался с камерой в шкафу, пока она занималась с клиентом. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Не прошло и шести недель, как ее график оказался расписанным на все часы с обеда до двух ночи. Волнующие новости быстро распространяются в маленьких американских городках. Сильные мира сего, разумеется, мужского пола, выстраивались в очередь и чуть ли не вымаливали право обладать за деньги ее телом. Важные шишки, владеющие лимузинами с шоферами, приезжали в наш дом во взятых напрокат машинах и на такси. Через два месяца мы собрали компромат на всех местных светил, включая судей и прокуроров. Вот почему я получил всего шесть месяцев тюрьмы, а она отделалась высылкой из страны. Это была сделка. Возьмись они за нас круче, мы отдали бы видеозаписи в средства массовой информации. Но пока нас не прихлопнули, мы успели заработать триста тысяч долларов.
Бейкер прошелся по комнатушке, хватаясь то за одно, то за другое; сделал вид, будто срочно требуется поправить репродукцию с изображением Анкор‑Ват. Мой взгляд остановился на иллюстрации – зловещем лесном храме с его пятью фаллическими башнями в середине.
Мне показалось, мы достигли еще одного интересного психологического момента, когда раздался стук в дверь. Бейкер не сумел скрыть облегчения и с извиняющейся улыбкой произнес:
– Начинается урок. – Он поспешно схватил из комода майку и натянул на себя.
Я кивнул, давая разрешение впустить ученика, и мы с Леком принялись разглядывать гостя. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим, уважительно одетый в белую майку, черные брюки, начищенные черные ботинки на шнурках и с такой невинностью в глазах, какую редко встретишь у фарангов его возраста. Что за небывалое тщеславие привело его сюда, не исключено, что в свой выходной? Каким он поверил россказням о глобальной экономике и преимуществах тех, кто владеет иностранным языком? Увидев меня, юноша произнес на мучительно правильном английском:
– Простите, я прервал ваше совещание.
– Мы как раз уходим, – ответил я на тайском и, повернувшись к Бейкеру, предложил на английском: – Не могли бы мы продолжить разговор в более подходящее время?
Американцу ничего не оставалось, как пожать плечами, что должно было означать: тайский коп способен заставить меня делать все, что угодно.
– Скажем, в семь вечера.
– Завтра было бы лучше. В шесть у меня следующий урок, еще один – в девять, и весь день я работал в школе.
Мы с Леком поднялись.
– Завтра так завтра. – Я вежливо кашлянул. – Боюсь, мистер Бейкер, мне придется попросить ваш паспорт. Завтра я вам его верну.
Тайский ученик выпучил глаза. До этого он не догадывался, что я полицейский. И увидев, как его уважаемый наставник отдает мне паспорт, оставил прежние манеры и хотел бежать. Поэтому я пояснил ему на тайском: