– С тобой она тоже все это проделывала? – захотела узнать Чанья. И агент ФБР тоже – судя по тому, как покосилась на меня.
– Нет, – ответил я, сам не понимая, что чувствую.
– Гм, – задумчиво протянула американка. – Как‑то она уж очень переигрывает, если не предположить, что хочет добиться чего‑то большего, нежели просто деньги.
– Например? Ну не выйти же за него замуж?
– Нет, не то, – согласилась американка.
Я тяжело вздохнул.
– Последняя запись.
Все происходило в той же комнате, но атмосфера была совершенно иной. Мужчина был явно восточным человеком, но это все, что мы знали о нем в течение первых семи минут просмотра. Дамронг прекрасно подладилась под безжалостного азиата и переносила его жестокий натиск, отвечая беспомощными криками и стонами. А когда он становился слишком агрессивным, сильно кусала за руку. Что это: предупредительный выстрел или приглашение продолжать воинственный секс? С этим клиентом ей оказалось не так легко справиться – ему были чужды приемы романтической любви, которыми Дамронг управляла прошлым любовником. Но вот и его лицо попало в объектив. Мы с Чаньей переглянулись, и я остановил кадр. Дамронг в это время ласкала его член, и мужчина расплылся перед камерой в эротическом экстазе. Однако сексуальная составляющая внезапно отошла на второй план.
– Что такое? – заинтересовалась агент ФБР.
– Мне нужно это сохранить.
Кимберли пожала плечами и несколькими нажатиями на клавиши сохранила кадр.
– Кто‑нибудь мне объяснит, что особенного в этом типе? То есть я вижу, что он азиат с большой примесью китайской крови. И мужик что надо.
– Это кхун Танакан, – прошептала Чанья, не забыв, несмотря на свое презрение к этому человеку, употребить, в соответствии с феодальными правилами, уважительное «кхун».
– Кто такой?
– Большой человек в банковском деле, – поперхнувшись, объяснил я. – Выше некуда. Из избранных, с самого верха пирамиды. Он и его приятели контролируют всю экономику страны. Ни одна крупная сделка не проходит мимо его рук.
В этот пугающий момент мы с Чаньей перешли на тайский.
Чанья. Что ты собираешься делать? Это может плохо для тебя кончиться.
Я. Знаю.
Чанья. Может, сообщить полковнику Викорну?
Я (подавленно). Как ты считаешь, насколько это безопасно? Что, по‑твоему, он захочет сделать?
Чанья. Я беременна, Сончай. Не хочу растить ребенка одна.
Я (вытирая ладонью лоб). Предприму самое безопасное.
Чанья. Начни с того, что унеси отсюда этот компьютер. Я боюсь. В самом деле боюсь.
Я. Хорошо.
Я поспешно отключил компьютер из сети и под внимательным взглядом агента ФБР убрал ноутбук в чемоданчик.
– Вау! – прокомментировала американка, когда я упрятал компьютер и в пять минут собрался уходить из дома. – Когда вы пугаетесь, трусите не на шутку. Может, просветишь меня, в чем дело?
– В такси, – бросил я.
Мы вышли на улицу и остановили машину, а Чанья осталась дома.
– Подброшу тебя до «Гранд Британии», – сказал я Кимберли.
– А ты куда с этой штукой?
– В участок, – буркнул я с заднего сиденья такси. – Дамронг вела съемку с целью шантажа. Другого объяснения нет.
– Согласна. И что из того?
– Если она надавила на Танакана, тот принял меры – у него свои люди по всему городу.
– Но ты полицейский. Разве это не имеет у вас значения?
Я насмешливо улыбнулся.
– Как же.
– И что дальше?
– Дальше… Чанья права: надо обо всем рассказать Викорну. Таким образом, я по крайней мере заполучу его на свою сторону.
– Но почему это решение далось тебе с таким трудом?
Я повернулся к Кимберли.
– Как думаешь, что полковник захочет сделать с записью?
К тому времени, когда мы подъехали к отелю, она, похоже, решила эту культуроведческую головоломку. Выйдя из такси, задержалась у открытой дверцы, затем наклонилась ко мне.
– Как все странно. Тебе не кажется?
– Что?
– Два‑три несложных шага привели тебя к этой точке. Ты сделал лишь то, что лежало на поверхности.
– «Пробил» Дамронг по базе данных, и это привело меня к Бейкеру.
– В результате чего получил самую опасную для своей карьеры информацию. Странно. Не могу ничего сказать о Бангкоке, но в Штатах сыск никогда не бывает настолько простым.
По дороге в участок, придерживая лежащий рядом на сиденье ноутбук, я задумался над ее словами. Простым? Я достал из кармана телефон и позвонил на мобильный Викорну. Он забавлялся в одном из клубов неподалеку от участка. Когда я завуалированными фразами объяснил, что везу, он сказал, что оденется и через тридцать минут встретится со мной.
В участке я настолько беспокоился за компьютер, что ни на секунду не выпускал его из рук. Когда‑то мне пришлось прочитать о курьере, который вез из Лондона в Гонконг две бутылки «Мутона Ротшильда» урожая 1945 года и для безопасности приковал чемоданчик наручником к запястью. По ценности хранившаяся в компьютере видеозапись не уступала тому вину. Я прождал час, прежде чем полковник явился к себе в кабинет и вызвал меня.
Мы сидели перед ноутбуком и раз за разом просматривали «выступление» Дамронг с кхуном Танаканом. Была уже полночь, когда Викорн повернулся ко мне, и я «прочитал» его мысли по лицу. Он хмурился, но на губах время от времени мелькала улыбка. Однако я знал его достаточно давно. Мне только стоило посмотреть в его искрящиеся глаза, чтобы понять, насколько ему весело. Он заговорил нежно, как любовник. В его тоне слышались признательность и ласка.
– Сончай, мне может потребоваться свидетель.
– Да?
– Достаточно сообразительный, чтобы понять, в чем дело, и в то же время настолько благоразумный, чтобы сознавать: любое проявление нескромности может стать роковым.
– Я не могу уследить за вашей мыслью, полковник, – признался я.
– Ты же знаешь нашу страну, Сончай, ти‑соонг, ти там. – Он ссылался на тайскую феодальную систему, которую называли минимаксной, или, если угодно, системой высших и низших точек. – Если займусь этим в одиночку, он найдет способ меня одернуть.
В моих лобных долях блеснула догадка, и я ощутил сладостный трепет страха и возбуждения.
– Вы хотите, чтобы я присутствовал, когда вы надавите на кхуна Танакана?
Полковник прижал палец к губам.
– Он не будет знать, что ты рядом.
– А почему не хотите заснять на видео?
– Потому что он будет настаивать, чтобы разговор состоялся в его кабинете.
– А я‑то как туда попаду?
– В качестве моего помощника и телохранителя. Во время нашей беседы он не позволит тебе войти в комнату, поэтому на мне будет микрофон. Ты все запишешь на магнитофон и будешь слушать через наушники, чтобы, в случае если что‑то пойдет не так, мог заявить, что был живым свидетелем. Сделаешь вид, будто слушаешь музыку. Как называются эти идиотские штуковины?
– Ай‑поды.
– Вот‑вот. Будешь изображать из себя продвинутого копа, как на рекламном плакате.
– Это может поставить под угрозу мою жизнь.
Викорн изогнул брови, затем отвернулся.
– Десять процентов в качестве пособия на бедность.
– Двадцать.
– Договорились.
Я пожал плечами. Если Будде угодно, чтобы непомерное богатство кхуна Танакана по справедливости перераспределили, кто я такой, чтобы противиться его воле? В любом случае я не хотел упустить удовольствие наблюдать за тем, что у полковника Викорна получается лучше всего.
– Введи‑ка меня снова в курс дела, – попросил он. – Речь идет о расследовании убийства, или я что‑то неправильно понимаю?
– Вроде того.
– Ясно одно – этому Бейкеру нельзя шататься без охраны. Прикажи его арестовать по обвинению в распространении порнографии. Пусть посидит в камере, где я смогу за ним присмотреть.
– Хорошо, – ответил я. – Сделаю.
Собравшись уходить из участка, который почти весь погрузился в темноту, я вдруг понял, что в последние часы не вспоминал о Бейкере. Его попытка спрятать ноутбук, вывесив на веревке из окна, была до смешного наивной – глупой реакцией прирожденного неудачника. Но неудачника легко запугать, а я теперь знал, что находится на жестком диске. Я позвонил охраннику его дома.
– Он ушел с рюкзаком больше часа назад, после того как его покинул англичанин.
– Почему ты мне не сообщил?
– Вы дали мне взятку только за один телефонный звонок.
Я застонал, нажал на кнопку отбоя и, набрав номер коммутатора, попросил соединить меня с иммиграционной службой.
– Без паспорта далеко не уйдет, – ободрил меня радостный голос.
– Он спасает жизнь, – возразил я обеспокоенно. – Не исключено, у него есть поддельный паспорт. Купил себе на всякий случай на Каосан‑роуд.
– Хорошо, вышлите мне утром приличную копию с его снимка на паспорт, и мы разошлем ее в электронном виде на все главные погранпункты.
Я что‑то саркастически буркнул, повторив его слова «на все главные» и «утром». Тайцы не слишком хорошо принимают сарказм; мой собеседник недовольно крякнул и разъединился. Я позвонил Викорну, и тот пообещал надрать всем задницы. В конце концов это же он хотел, чтобы Бейкера арестовали.
Я ожидал, что Викорн поедет на «бентли», и это только доказывает, насколько я наивен и простодушен. Он направился к великому кхуну в роли скромного полицейского, поэтому мы с ним расположились на заднем сиденье патрульной машины, одной из самых потрепанных. К счастью, поездка длилась всего десять минут – предел терпения моего шефа, которого нещадно подбрасывало на изодранной подушке. На нем была полковничья форма, и в коричневом кителе с золотыми погонами на плечах он выглядел вполне элегантно. Во время всего путешествия он делал едва заметные забавные жесты рукой, отражающие бесконечную тонкость его ума.
Я вошел за ним следом в вестибюль банка. На секретаршу за конторкой полковник действовал обаянием, а не подчеркиванием принадлежности к власти. И по выражению ее лица, когда она положила телефонную трубку, стало ясно, что ей даны указания препроводить двух полицейских из вестибюля банка в какое‑нибудь скрытое от глаз помещение и как можно быстрее. На лифте нас подняли на верхний этаж, в отделанный дубом и зеленой кожей конференц‑зал, где мы устроились за большим столом.
На этой стадии закономерно было ожидать появления секретаря, но Танакан не поднялся бы на ту высоту, где находился теперь, если бы не знал, как сыграть гамбит каждой партии. Дверь открылась, и перед нами предстал лично он. Мы с полковником немедленно встали и сложили ладони у лба в почтительном приветствии. Кхун, демонстрируя скромность, ответил нам тем же. Этот тип слишком умен, чтобы пытаться защищать позицию, которую невозможно удержать.
Китайские гены в высшем тайском обществе, особенно среди банкиров, считались само собой разумеющимися. Кожа кхуна Танакана напоминала фарфор, разрез маленьких, пристально смотрящих черных глаз был уже, чем у этнических тайцев. Черные волосы отливали синевой. Утонченные манеры и прекрасно сшитый костюм – все это возводило его на самый высший уровень тайско‑китайских сильных мира сего. Но в Танакане чувствовалось нечто еще: определенно не все его предки были низкорослыми чиу‑чоу из рыболовецкой провинции Сватов. Сам он был ростом почти метр восемьдесят, и это указывало на прародителей с Севера – может быть, из Маньчжурии.
Я не мог представить в этом человеке бесконтрольную страсть. Но ведь я смотрел видеозапись Бейкера! Был свидетелем, как сконцентрированное в одной личности, перехлестывающее через край тщеславие трансформируется в вожделение змеиного накала. Для своих пятидесяти с небольшим лет он находился в превосходной физической форме и, я же помню видео, мог похвастаться гладким, как из слоновой кости, членом вызывающего уважение размера.
– Позвольте представить моего помощника, детектива Джитпличипа, – начал Викорн. И в ответ на едва заметное движение глаз банкира добавил: – Он подождет здесь или рядом с вашим кабинетом, пока мы поболтаем.
Танакан кивнул и любезно согласился:
– Он волен остаться где ему удобно. У моего секретаря свой кабинет. Может посидеть у нее или подождать здесь.
– Думаю, он предпочтет воспользоваться гостеприимством вашего секретаря, – ответил Викорн, прикидывая радиус действия своего устройства.
– Хорошо. – Банкир повернулся ко мне с такой теплой, радушной улыбкой, словно я его любимый племянник. В приемной он познакомил меня с секретарем, пригласил Викорна в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.
Секретарь оказалась пугающе привлекательной. Если Танакан ее трахал (а я готов был на это спорить, поставив Уолл‑стрит против тайского манго), оставалось только удивляться, зачем ему понадобилась Дамронг.
Хотя стоит ли удивляться? Ее длинные черные волосы, когда она двигалась, плыли по воздуху, как на рекламе шампуня. Костюм был по последней наивысшей бизнес‑моде (сочетание белого и черного плюс цветной мазок из драгоценностей). Я не сомневался, что уловил плавающий в охлажденном кондиционером воздухе будоражащий тонкий аромат духов от «Ван Клиф и Арпель». Она не пошевелила бы пальцем и не моргнула бы глазом, предварительно не сверившись с предписанным косметологом кодексом поведения, и при том, судя по всему, даже умела печатать. Но я‑то знал, какого рода услуги оказывала Дамронг банкиру. Столкнись эта девушка с чем‑либо подобным, она была бы настолько потрясена, что тут же призналась бы во всем маме. Нет, ей не удовлетворить темных желаний Танакана.
Девушке было приказано кокетничать со мной – по крайней мере попытаться меня обаять. Но она никогда раньше не флиртовала с полицейскими и теперь с трудом скрывала отвращение. А я ее не выручил – достал свой ай‑под, нацепил наушники и, развалившись на итальянском кожаном диване под фарфоровым львом, вытянул ноги как самый что ни на есть распаршивейший коп, за которого она меня с самого начала и держала.
– Рад приветствовать вас в своем кабинете, – произнес Танакан мне в правое ухо.
– Это для меня большая честь, кхун Танакан, – ответил Викорн. – Никогда не видел кабинета такой красоты. Ваш вкус безукоризнен.
– Не надо скромничать, полковник. Кто я такой? Банкир. Финансист. Если сравнить мой труд и службу обществу офицеров полиции вашего уровня, то это мне надо вас поздравлять.
– Ах, кхун Танакан, вы очень добры. Будем откровенны – мы принадлежим к разным классам: вы – к фарфоровому, я – к глиняному.
– Если бы я даже принял ваши замечательно скромные слова, полковник, то должен был бы заметить: если фарфор сталкивается с глиной, то страдает именно фарфор.
– Я как раз к этому подхожу, – тихо заметил Викорн.
Между тем секретарь начала беспокоиться, что ей не удастся в точности выполнить данные шефом инструкции. Она нашла какой‑то предлог, встала, вздохнула полной грудью и развернула плечи. Ее бюст оказался великолепным, но какое мне до него дело? Девушка вышла из‑за стола – ей именно теперь понадобилось положить на кофейный столик перед диваном стопку глянцевых журналов. Сосредоточенно нахмурилась с «Форчун» в руке и, решив, что надо еще как‑то продемонстрировать себя, повернулась ко мне и смущенно улыбнулась. Когда и это не помогло и я не пал перед ней на колени, кашлянула и ласково сказала:
– Не помню, куда надо положить это. – После этих слов я еще яснее понял, почему Танакана потянуло на Дамронг.
– Будда учит, что между противоположностями существует притяжение, – продолжал Викорн.
– Так оно и есть, – согласился Танакан.
– Само собой разумеется, скромная глина при столкновении с фарфором испытывает благоговейный трепет, восхищение и даже страстное влечение, не говоря уже о зависти, а вот притяжение фарфора к глине менее заметно.
– Сыскной гений полковника Викорна хорошо известен. Его дар проникать в тончайшие нюансы ошеломляет.
– Людям не дано понять истинную природу служения обществу таких людей, как вы. Денно и нощно вы боретесь за укрепление нашей экономики. На вашем уровне гнет забот способен убить обычного человека. Поэтому вам приходится прибегать к таким видам отдыха, которые не полностью бы одобрили благочестивые и несведущие.
– Полковник не только великий полицейский. Он еще знаток человеческой природы и воплощение сострадания.
– Мне нравится сочувствовать ближнему, если предоставляется случай, – продолжал Викорн. – Однако разве это не одно из гениальнейших прозрений Будды – что даже монахам надо помогать? Сострадание нуждается в материальной поддержке.
– Конечно. И немалой поддержке. Я бы искренне хотел поспособствовать этому делу своей скромной персоной.
– Приведу пример. Представим, что в ваш кабинет вошла уборщица – молодая серая необразованная женщина. Начала протирать пыль и, передвигая вот эту вазу, чуть не уронила ее. Но нашелся практичный человек, который заметил опасность и предотвратил беду.
Танакан помолчал, прежде чем ответить.
– Такая услуга сострадания была бы вознаграждена по цене вазы и даже выше.
– А какова стоимость вазы, кхун Танакан?
– Я давно ее не оценивал. Зато полковник не новичок в таких делах. Сколько бы вы за нее дали?
– Можно посмотреть?
– Разумеется.
Я решил, что Викорн взял в руки вазу.
– Взгляните, как искусно тысячу лет назад гончар изобразил этих драконов. В наше время никто на такое не способен: не хватает ни умения, ни терпения, ни понимания красоты. Эта ваза – само совершенство. Я бы назвал сумму миллион долларов. А вы?
Последовал вздох облегчения.
– Полковник оценил предмет с величайшей точностью. Миллион долларов, никаких сомнений.
– Боюсь, кхун Танакан меня неправильно понял. – Викорн говорил с выводящим из себя смирением. – Я имел в виду, что миллион долларов стоит каждый дракон.
– Их там много? – помрачнел банкир.
– Достаточно, кхун Танакан, достаточно.
– Окажите мне великую услугу – пересчитайте.
– Не сегодня, кхун Танакан, не сегодня. Чтобы вынести заключение, мне необходимо тщательнее изучить вазу.
– Тщательнее? – Голос банкира слегка сел. – Я вас не понимаю.
– Кхун Танакан – знаменитый коллекционер предметов искусства. Поэтому он согласится, что могут существовать две вазы, которые выглядят одинаково и даже совершенно идентичны. И тем не менее одна намного ценнее другой, поскольку с ней связана некая история. Разве не так? Слава или дурная известность в наше время придают вещи ложную ценность. Возьмите, например, гитару Элвиса Пресли.
– Боюсь, полковник, я совершенно запутался в блестящем ходе ваших рассуждений.
Послышалось вежливое покашливание.
– Приведу другую аналогию. Представим, что уборщица подняла вазу над головой и грозит ее разбить. В таком случае кхуну Танакану придется принять все возможные меры, чтобы защитить собственность.
– И что?
– С другой стороны, если эти меры приведут к безвременной кончине девушки…
Наушники наполнились странным молчанием.
– Кончине девушки?
– Боюсь, что так, кхун Танакан. Я глубоко сожалею, что приходится сообщать вам печальные новости. И мне кажется, бесчувственно пытаться в такой момент оценивать вазу. В другой раз, если кхун Танакан будет так любезен уделить мне время.
– В любой момент, когда полковник пожелает, – покорно согласился банкир. – Я к вашим услугам. – Он помолчал, видимо, раздумывая, но все‑таки сказал: – Полковник в курсе, что всю прошлую неделю я занимался делами в Малайзии?
– Нет, не в курсе, кхун Танакан.
– Может ли это послужить фактором снижения оценочной стоимости вазы?
– Не исключено. Ясно одно: окончательная оценка требует серьезных размышлений. Всего доброго, кхун Танакан.
– Позвольте вас проводить.
Когда шеф открыл дверь, секретарь прильнула ко мне с таким откровенным притворством, какое мне приходилось видеть только в барах.
Когда мы оказались в старой патрульной машине, Викорн спросил:
– Ну, как я выступил?
– Как всегда, блестяще. Разговорами о вазе спасли его лицо. Но он может заявить, что ничего не признает.
– Может. И даже подкупит судью, чтобы вернее выйти сухим из воды. Но после этого никто не поверит ни одному его слову, особенно в международном банковском сообществе, а он больше жизни любит выставляться мистером Банкиром с большой буквы.
Мы смотрели в разные окна, но думали об одном и том же.
– Ему можно верить?
– Что он не знал о смерти девушки? Непонятно. Он такой луак иен… Что бы ни сказал, звучит абсолютно искусственно. Но не исключено, что не соврал, что был прошлую неделю в Малайзии. Какое это имеет значение? Моя задача состояла в том, чтобы показать: речь идет не только о неосмотрительности – в деле появился труп. Я продаю индульгенцию, освобождающую от обвинения в убийстве. – Викорн провел ладонью по своему широкому мудрому лбу. – Скажу тебе вот что, Сончай: это дело – твой самый большой мне подарок. И разговор с Танаканом меня сильно позабавил. Как ты посмотришь, если я дам тебе на бедность двадцать один процент?
– Замечательно.
– Да, забыл спросить. Ты съездил к реке проверить, как там наш Ямми?
– Нет еще. Занимался Бейкером.
– Совсем закрутился, – буркнул Викорн. – Не сказал тебе, что мы его нашли.
– Нашли? Оперативно.
Полковник похлопал себя по лбу.
– Среди нас еще не перевелись полицейские. Я попросил иммиграционную службу устанавливать личности всех, кто пересекает камбоджийскую границу, но пока еще не внесен в изометрическую базу данных, чтобы можно было сверяться по фотографии. Таких оказалось пять, и только один из них был отлично известен белым мошенникам. Поэтому я пообещал тамошним ребятам сто тысяч бат. – Улыбка Викорна была воплощением мудрости и сочувствия. – Когда общаешься с людьми, все решает мотивация. Я позволил им его слегка отколошматить – это входило в цену, – чтобы, когда ты приедешь, он был совсем сговорчивым. – Полковника раздражала рваная обивка сиденья. Он несколько мгновений молчал и нетерпеливо ерзал. – Спешки никакой нет, Бейкер никуда не денется. Перед тем как уехать, навести сначала Ямми.
Если Супермен оборачивается Годо,[13]можете не сомневаться: вы достигли более глубокой и тонкой степени инициации в американцы – спросите у иракцев, они вам объяснят. Мой биологический отец, известный также как Супермен, все не появлялся, и тому находился один предлог за другим. Я, несмотря на яростное сопротивление матери («Если бы он хотел с нами знаться, вы бы уж лет двадцать были знакомы»), связался с ним больше года назад и, к моему удивлению, он ответил с чисто американским энтузиазмом и пообещал навестить нас, как только позволит его адвокатская практика. С тех пор находились все новые предлоги, чтобы отсрочить визит. Нонг стала сомневаться, что мы его когда‑нибудь увидим. Вот и теперь: пришла электронная почта, в письме отец сообщил, что по совету врача откладывает поездку. Было около половины седьмого, мы сидели в «Клубе пожилых», и Нонг высказывалась по поводу белых мужчин вообще и моего отца – в частности.
– Зачем они дают идиотские обещания, которые не намерены выполнять? Словно мы дети, не способные принимать реальность такой, какая она есть. Эта проблема касается их культуры вообще: они считают, что остальной мир – такой же ребячливо глупый, как они. Таец сказал бы нам: «Проваливайте!» – и мы бы давно о нем забыли.
Мы устроились за столом рядом с пустой барной стойкой, за которой сидела только Марли, отдыхающая от своих новых обязанностей порно‑звезды у Ямми, и Анри Француз, который пришел в такую рань, прослышав, что Марли здесь.
Анри – один из тех, кто трагически рано решил, что хочет стать писателем, и живет, не замечая времени. Он невысок ростом, успел облысеть, и ему стукнуло сорок три. Как часто случается с литературными гениями, особенно с теми, кого никогда не публиковали, у Анри отсутствовал какой бы то ни было доступный источник дохода, и он едва сводил концы с концами, занимаясь переводами в Интернете с английского на французский. Эту работу он считал чрезвычайно вредной для здоровья и совершенно невыносимой, если посвящать ей больше часа в день («Mon dieu,[14]опять инструкция микроволновки, провались она пропадом, тут и переводить‑то нечего, все помню наизусть: пихаешь в нее сраную картофелину и включаешь на пять минут, а если завернуть в фольгу, жди небольшого фейерверка – бум‑трам‑тарарам! Наступит день, когда я отдам свою мужскую гордость за толику двусмысленности, за подтекст, за неясные литературные ассоциации, да что там, Боже! – за удачно расположенное прилагательное»).
Жил он в крохотной комнатушке на скандально известной Сой‑26, от которой было рукой подать до еще более скандального района Клонг‑Той (тем, кто решился там поселиться, надо было бы приплачивать). Девушки, по причине бедности Анри, к нему не тянулись, и, видимо, поэтому в его прозе доминировали тоскливые мотивы. Но, надо отдать ему должное, в нем было нечто от утонченности Парижа девятнадцатого века, в котором он так хотел пожить, и когда пребывал в подпитии, очаровывал подруг своим «серебряным» языком.
Анри, обращаясь к Марли (которая, как я подозревал, была тайной героиней его вечно неоконченной книги) произнес:
– Узнав, что ты сегодня вечером в баре, я бросил все дела и кинулся сюда.
– Лорк?
– Да. Ведь страдания по тебе обостряют все мои чувства, потому что, когда тебя вижу я, испытываю то же, что в первый миг нашего знакомства.
– Лорк?
– Я даже люблю, как ты говоришь: «Лорк». В устах любой другой тайской женщины это слово звучит безотрадно, как жалкое английское «в самом деле?». В твоих же – приобретает неуловимое качество нирваны.
– Хочешь, по‑быстрому перепихнемся? У меня есть немного времени до того, как я поеду к реке сниматься.
Анри собрал лицо в одну огромную улыбку.
– Я коплю. Еще три инструкции к микроволновкам и пять к DVD‑проигрывателям, и ты будешь моей, шери. Может, предоставишь кредит? Заказы у меня есть, осталось только выполнить работу.
Марли, которая благодаря безответственным похвалам Ямми нацелилась на Голливуд, возвела глаза к потолку и презрительно отвернулась. Я улыбнулся ей и пригласил к нашему столу, надеясь, что это положит конец нытью Нонг.
– Как идут съемки?
– По‑моему, прекрасно. Ямми – совершеннейший тин‑тон – спятивший, но хорошо понимает, что делает. – Девушка посмотрела на часы.
– По мне, лучше спятивший японец, чем двуличный фаранг, – проворчала Нонг.
Мне стало грустно, потому что я понимал, откуда берется ее злость. Мать не ждала многого от возобновления знакомства с американцем, в которого влюбилась более тридцати лет назад, – разве что разделить запоздалую гордость за сына, которого они вместе сотворили (хотя я оказался вовсе не похожим на детей вьетнамской войны), да поболтать о старых временах. Ей претило убожество духа человека, которого она подозревала в расизме. Разве он бы относился с таким невниманием к белой американке?
Марли посмотрела на меня, и я беспомощно поднял руки вверх. К счастью, в эту минуту в бар вошел Грег Австралиец. Нонг была к нему так же неравнодушна, как я – к Анри, и приветствовала его широкой улыбкой. Он неумело попытался изобразить тайский поклон, заставив мать усмехнуться и покачать головой. Не дожидаясь, когда Грег сделает заказ, она зашла за стойку бара, открыла бутылку холодного «Форстера» и подала, не добавляя в счет. Таким образом мать хотела поправить себе настроение.
– Мне очень нравится, как ты за мной ухаживаешь, – обрадовался Грег. – Лучше двенадцати мамок. – Его слова, что у кого‑то может быть двенадцать матерей, рассмешили Нонг, и она хихикнула.
Немного о Греге. Природа наделила его таким метаболизмом, что он мог пить сколько угодно «Форстера» и при этом не толстеть. Грег выглядел немного моложе своих тридцати восьми. Продукт того, что его соотечественники, если не ошибаюсь, называют синдромом охаивания всех, кто выше тебя, он был нормален до безобразия. Пил пиво с мужчинами, сексом занимался с женщинами, любил регби, футбол, крикет, обожал поиграть, как он выражался, на пети‑мети, был дружелюбен и приветлив на всех стадиях опьянения, кроме самой последней.
От приступов бесконтрольных рыданий после интенсивных пивных вечеров дорогушу Грега спасал Лек, и тот не испытывал смущения, что из черного провала самоубийственного отчаяния его извлекал женоподобный транссексуал.
– Я в клочьях, дружище, – говорил он Леку. – Рассыпался на атомы. Когда был маленьким, меня воспитывала мама. А папашка сбежал. Это она вложила мне мозги. Понимаешь, мама ненавидела мужчин, как все австралийские женщины. Видимо, там есть что‑то особенное в еде. Должно быть, гороховое пюре.
– Гороховое пюре, – Лек ежился от отвращения. – Ах ты, бедненький.
– У меня по‑настоящему никогда не было семьи, – продолжал Грег. – Рос сам по себе. Итог случайного секса в субботнюю ночь. Вы – моя единственная семья, ей богу.
– Ужасно! Только не волнуйся, дорогуша. Мы тебя не бросим.
– Мне так нравятся девчонки. Они потрясающие. Делают для меня за час столько, сколько не сделал никто за всю мою жизнь.
– Это потому что ты мужчина.