– Ничего серьезного. Просто иммиграционные вопросы, – и улыбнулся. Он облегченно улыбнулся в ответ.
Внизу я дал охраннику еще сто бате условием, что он будет примечать, кто приходит к Бейкеру и выходит из его квартиры.
В такси по дороге в участок я проверил паспорт американца и протянул Леку. Мы оба пожали плечами. В тот день, когда убили Дамронг, Бейкера в Таиланде не было. За несколько дней до события он вылетел в Камбоджу, в Сиам‑Рип, ближайший аэропорт к Анкор‑Ват, и в предполагаемый момент смерти жертвы еще не успел вернуться.
У Дамронг было два паспорта – американский и тайский, – и, судя по отметкам в них, она перед смертью больше года не ездила за границу. Следовательно, о Бейкере можно забыть.
И не имея других зацепок, кроме Бейкера, я решил славно провести время в компании всех в своей жизни женщин – то есть матери Нонг, Чаньи и агента ФБР – и пригласил их поужинать в буфетный зал ресторана отеля «Гранд Британия», что на Сукумвит, рядом со станцией Асок надземной железной дороги. Официант из «голубых» очаровал Чанью своим вниманием к ее состоянию и совершенно развеселил, когда признался, что завидует ей. Кимберли тоже проявляла заботу и была готова принести любые блюда, какие она пожелает. А мать тем временем окидывала публику острым взглядом.
– Видишь ту шлюху из Нонг‑Кай? Ее зовут Соня. Работает в «Сыромятном кнуте». Хотела переманить ее к нам, но она не пошла. Ей там нравится. Ты же знаешь, какие они.
– Друзья для них все. Если у нее много друзей и подруг в «Кнуте», ее ни за что не переманишь. Разве девушку можно за это судить? Эти женщины в Бангкоке такие же потерянные, как фаранги, только еще хуже, потому что у них нет денег.
– Определенно держит клиента под контролем. Обрабатывает на предмет «пора тебе на мне жениться». Смотри‑ка, привезла из Исаана родственников с ним знакомить.
– Да, судя по всему, дела идут на лад, – согласился я.
С тарелкой возвратился крупный мускулистый австралиец с животом, как пивная бочка, в шортах, белых гольфах и сандалиях и сел за соседний столик, где расположились девушка и ее родные: мать, братья с сестрами (или кузины) и карапуз лет пяти.
– Это ее сын от любовника‑тайца, – шепотом объяснила Нонг.
Австралиец пытался поддержать разговор с членами семьи, с нетерпением ждущей, когда настанет момент принять в свое лоно иностранца, но его любимая, получив возможность поболтать на родном языке – диалекте лаосского, – не могла удержаться от соблазна посплетничать. Девушка то и дела бросала на австралийца теплые ободряющие взгляды, нажимала на бедро рукой, говорила несколько слов по‑английски, но тут же с энтузиазмом возвращалась к сплетням. Белый мужчина, наверное, не сознавал, что его будущие родственники ведут себя точно как у себя в деревянном доме на сваях, где они сидят босые на полу перед включенным на полную громкость телевизором и не могут наболтаться, а где‑то рядом колошматят друг друга дюжина ребятишек. Нонг понимала лаосский лучше, чем я, и начала посмеиваться. Когда агент ФБР вернулась с тарелкой устриц для Чаньи, мать, чтобы американка поняла, объяснила по‑английски:
– Ее тетя спросила, какого цвета у фаранга член, а мать поинтересовалась, как у них все получается, если у австралийца такая огромная утроба. Девушка ответила, что член обычно белый, но после сношения становится ярко‑красным. Она просит брать ее сзади, кроме особых случаев, потому что если он наваливается сверху, его жировые складки накрывают ее живот целиком, как тонна «Джелло»,[9]и у нее в самый разгар «бум‑бум» случается несварение желудка. Но такое происходит нечасто, поскольку он обычно напивается и засыпает на диване, а она лежит в кровати и смотрит телевизор. Все это предпосылки успешного брака.
Пока Нонг говорила, за соседним столиком раздавались взрывы дикого хохота. Американка смотрела в тарелку с устрицами.
– И что, подобные разговоры за ужином обычное явление?
Нонг, Чанья и я улыбнулись.
– Большинство из нас крестьяне, дети земли, – объяснил я.
Но тут заговорил австралиец, и мы все опустили глаза.
– Соня, я бы не прочь узнать, что обсуждают твои родные, – с оттенком грусти сказал он.
Девушка не знала европейского этикета и перевела все дословно. Она говорила на правильном, но каком‑то ходульном английском. Мужчина на мгновение побелел, допил пиво и заказал еще. Я оценил его способность приходить в себя, когда он заговорил опять.
– В Квинсленде ты будешь иметь успех. Огромный успех. Видела когда‑нибудь соревнования по швырянию карликов?
Он объяснил, в чем суть забавы. Соня вся светилась, когда переводила его слова родным. Те слушали, широко раскрыв глаза, а затем забросали ее десятками вопросов. Она переводила их на английский. Карликам платят? Сколько? Какого роста надо быть, чтобы принять участие в игре? Старший брат моей тетки не выше полутора метров. Он подойдет? На соревнованиях делаются ставки? Если едешь принимать участие в швырянии карликов, это упрощает выдачу визы?
До этого родственникам Сони было скучно с австралийцем, но теперь они сразу встряхнулись. Довольный, что наконец нашлась заинтересовавшая их тема (до этого чего он только не перепробовал: подоходный налог, мировую экономику, уровень жизни, свою новую «тойоту» четыре на четыре, свой огромный холодильник, социальное и медицинское страхование, Ближний Восток, – и все напрасно), австралиец перешел на безыскусные истории австралийской глубинки: рассказал, как ловить кенгуру, вспомнил байки о людоедах и живописал, какие раны наносят ядовитые осьминоги и медузы. Внезапно он превратился в гвоздь вечера, и родственники Сони решили впустить его в свои сердца.
– Ты уже наполовину исаанец, – похвалила Соня, и он, засветившись от радости, одним глотком опрокинул кружку пива и заказал новую. Оказывается, Таиланд не так уж и отличается от Квинсленда.
Я поднялся принести еще морепродуктов. Устрицы, рачки и креветки лежали на подносе под ледяной статуей морского конька. В огромном зале вокруг круглого центрального островка теснились нагромождения блюд китайской, тайской, итальянской, французской, ближневосточной и японской кухни. Рядом со мной наполняли свои тарелки делегаты какого‑то съезда. Их сердца были отмечены большими табличками с именами, на лицах присутствовало выражение в соответствии с программным обеспечением «Хорошее поведение». В своей стерильной молчаливости они составляли особое племя, и я невольно представил, что Бангкок стоит на перекрестке космических дорог, где гости из различных галактик перемешиваются, но никогда не общаются.
Когда я вернулся с полной тарелкой суши и рачков, Кимберли принесла для Чаньи мороженое. Американка была очарована ею, почти как любовником. Я же не мог так надолго забыть о расследовании, и по совпадению (хотя это никакое не совпадение, а вмешательство из космоса), стоило мне подумать о Дамронг, как зазвонил мой мобильный телефон.
– Боюсь сказать определенно, но мне кажется, я что‑то нащупал, – объявил Лек. – Должно существовать больше одной копии видеозаписи.
Мне едва удалось скрыть удовлетворение от того, что расследование может как‑то двинуться вперед.
– Прошу прощения, – обратился я ко всем сидящим за столом. – Мне надо бежать.
Я вытащил портмоне, чтобы расплатиться, но моя мать остановила меня, сказав, что отнесет расходы за ужин в статью деловых развлечений «Клуба пожилых».
Я взглянул, какое при этих словах станет выражение лица агента ФБР – ведь ее угощали за счет доходов от проституции. Но она получала такое удовольствие от еды, что не связала одно с другим.
Чтобы перейти улицу, я воспользовался мостом наземной дороги, затем спустился на эскалаторе в новое метро на Асок. Линия была открыта два года назад и до сих пор выглядела новенькой. Вышел я на «Клонг‑Тоей», где ждал меня Лек.
– Не поверишь, – сказал он одновременно взволнованно и осторожно. – Может, все обернется пшиком, но по клубам пополз слух, будто есть видеозапись реального убийства, где действуют мужчина в маске и тайская проститутка. Я проследил этот слух до одного трансвестита, который прославился на всю Четвертую сой, потому что у него любовник из высшего общества.
Стихийное поселение в «Клонг‑Тоей», наверное, самое большое и в каком‑то смысле самое аккуратное. Хижины одного размера и одинаковой высоты, проезды между ними содержатся безупречно, в истинно тайском духе. Разумеется, встречается и много отменной убогости, если вы склонны ее замечать. Но обычно с жизнью в почти бесплатном доме мирятся те, кто хочет получить образование, или профессионалки, чей век активной работы подходит к концу, или наркоманы, предпочитающие реальности дурь, или люди, которым ненавистна работа.
Леку уже приходилось здесь бывать, и он вел меня по тропинке вдоль железной дороги и бесконечной вереницы деревянных развалюх справа. Нам то и дело попадались шелудивые собаки, застенчивые коты, голые дети, которых купали в бочках из‑под нефтепродуктов, подростки с оранжевыми и зелеными волосами и целые семьи, собравшиеся вместе поужинать по вечерней прохладе.
– Он художник, – объяснил Лек. – Поэтому его любит важный человек. Как‑то я здесь был на вечеринке. Если честно, он абсолютный бан‑нок, еще хуже меня, но в нем есть художественная жилка и поэтому ему удается обзаводиться клиентами высшего класса.
– «Бан‑нок» можно грубо перевести как «деревенщина», но по‑тайски это звучит намного оскорбительнее. Мы остановились перед дверью, на которой был нарисован великолепный, красный по черному фону, дракон.
– Взгляни, – кивнул Лек, – сразу поймешь, что я имею в виду.
Было что‑то игривое в позе стоящего на задних лапах чудовища, по‑женски удлиненных когтях, злой улыбке.
– Прекрасно выполнено, – похвалил я, и Лек засветился гордостью за талант трансвестита. Он постучал в дверь.
– Пи‑Оон, это я, Лек. – Ответа не последовало, и мой помощник постучал сильнее. – Он, как все художники, любит курить ганжу. Ничего другого не употребляет, как правило, даже спиртного, но может на несколько дней впасть в наркотический транс. – Леку стало неудобно передо мной, и он забарабанил решительнее. Пробормотал: – Сука ты переделанная. – Выудил из кармана мобильный телефон и заговорил на диалекте кхмерского. Со стороны казалось, что ругается рассерженная шлюха. – Я говорил ему, что приведу тебя. – Лек закрыл телефон и убрал в карман. – Совсем одурел от ганжи. – На его губах появилась словно нарисованная улыбка. – Через минуту откроет. Только чуть‑чуть очухается.
В конце концов мы услышали из‑за двери звук живого человека. Щелкнула пара замков, дверь приоткрылась, а затем во всей красе показался хозяин. В велосипедных шортах до колен, удивительно худой, с красными тенями вокруг глаз и губной помадой на мужском лице, с забранными на старый лад в хвостик на затылке длинными иссиня‑черными волосами и с великолепной татуировкой – хризантемой, приникающей к его безволосой груди, на которой набухали две маленькие новые выпуклости. Его жесты, как водится у подобных ему, были подчеркнуто выразительны, но в них чувствовалось кое‑что еще: невольно верилось, что за внешностью профессионального трансвестита таится подлинная женщина. Когда он оставлял наигранную манерность, то мог показаться поистине женственным.
– Дорогуша, – выдавил он и подставил моему помощнику щеку для поцелуя.
– Совсем заторчал, – упрекнул его Лек.
– Грандиозная работа, требуется расслабиться и помедитировать.
– Это мой начальник, детектив Джитпличип. – Лек слегка надулся.
– Безмерно рад познакомиться, – ответил Пи‑Оон и пригласил нас в дом.
Ну прямо Гоген, решил я. Пи‑Оон украсил стены и потолок своего деревянного жилища картинами из ночной жизни трансвеститов и при этом воспользовался теми же красками: тропическо‑красной, болезненно розовато‑лиловой и золотистой. В центре триптиха находилась напоминающая хозяина дома фигура звезды кабаре с микрофоном в руке. Я догадался, что все запечатленные на картине люди – транссексуалы. Но больше всего меня поразило трепетное выражение худого лица крутого солиста, которое словно молило о любви и нежности. Пи‑Оон показал на пол, свободный от какой‑либо мебели, не считая нескольких подушек. Мы сели, поджав под себя ноги, и прислонились спиной к стене.
– Пришли по поводу того видео с реальным убийством. – В голосе Лека все еще чувствовалось раздражение.
От этих слов черты лица Пи‑Оона исказила страшная боль. Глаза от ужаса полезли из орбит.
– О, мой Будда! Я понятия не имел, что это все по‑настоящему. – Художник повернулся ко мне. – И только когда Пи‑Лек сообщил, что вы заинтересовались этим делом, я подумал: «Ой‑ой, Пи‑Оон, не миновать тебе беды. Пи‑Оон, – сказал я себе, – дорогуша, у тебя самый длинный в Крунг‑Тепе язык». Зачем я надрался и всем растрепал? Обычно я не пью, поэтому‑то спиртное ударило в голову, и меня понесло.
– Расскажи, что ты видел, – попросил я.
– Сначала была смертная тоска, потому что девушка оказалась настоящей, а кому охота смотреть на проститутку за ее занятием, словно это скотина на ферме. Но мой дружок – он бисексуал, поэтому я смотрел вместе с ним просто из вежливости. Кино его жутко завело. – Пи‑Оон повернулся к Леку. – Ты представить себе не можешь, как мне потом от него досталось. – Хозяин снова заговорил со мной, а Леку едва удалось подавить ухмылку. – Какая‑то глупая шлюха умело трахалась с красивым жеребцом в черной маске, а он в конце концов задушил ее веревкой. Но мне и в голову не пришло, что все по‑настоящему. Думал, виртуально. Разве может быть иначе в нашем веке и в наши дни? Зачем так сильно тратиться и убивать шлюху, если можно сделать все понарошку, а затем снова ее использовать?
– Кто твой дружок? – спросил Лек. Он сердито косился то на Пи‑Оона, то на меня.
Хозяин бросил на меня беспомощный взгляд.
– Наш Лек слишком прямолинеен – не выбирает выражений и говорит то, что думает. – Он нахмурился. – Понимаете, я не могу сказать. Это против правил.
– Ты растрепал о нем всему Крунг‑Тепу, – возразил мой помощник. – Все, кроме имени. Шишка в рекламе, практически заправляет здесь всей отраслью. Лет сорока пяти, весь увешен золотом, подтянут. Предпочитает женщинам транссексуалов, но терпеть не может «голубых». Всегда пользуется презервативом. Все правильно?
Пи‑Оон казался по‑настоящему расстроенным. Уронил голову, прижал ладони к щекам.
– Ужас! Неужели я все это наговорил? – Пи‑Оон еще немного воздыхал и вдруг гордо произнес: – Он в самом деле невероятно богат. – Пи‑Оон хихикнул, и Лек невольно улыбнулся. – Очень хорошо обеспечен. После первой ночи я сказал ему, что ничего с него не возьму и вообще буду брать понемногу. Он, конечно, обрадовался. Смешно? Нам было здорово вместе, мы даже подумывали пожениться – например, в Канаде, где это разрешено. В постели он тигр, но в остальное время нежен, как агнец. Я уверен, он не знал, что это было настоящее убийство.
– Разумеется, знал, – бросил Лек.
Обкуренный, Пи‑Оон посерел.
– Ты думаешь? Нет‑нет, не может быть. Эту запись ему кто‑то дал посмотреть. Какой‑нибудь приятель обычной ориентации. Обычный секс в наши дни бывает просто жутким: что только женщины не вытворяют со своим телом – не мне вам рассказывать, вы же полицейские.
– Назови его имя, или мы станем пороть тебя кнутом до полусмерти, – твердо посмотрел на него Лек.
– Обещаешь?
Оба транссексуала разразились хохотом, а я почесал подбородок, чувствуя себя лишним. Пи‑Оон успокоился и предложил:
– Уважьте мой дом: покурите со мной травку экспортного качества. Ее подарил мне мой друг. Знаете, как говорят о деньгах: они притягивают к себе все самое лучшее.
– Я не курю, – отмахнулся мой помощник. – А вот он курит.
– Правда, дорогуша? – Пи‑Оон поднял на меня глаза. – Не волнуйтесь, я не скажу полицейским.
Новые смешки.
Я, разумеется, отказался, но пока хозяин доставал из коробки в углу все, что ему требовалось, чтобы покурить травку, Лек шепнул, что от марихуаны у него язык развязывается сильнее, чем от выпивки. Но если не составить ему компанию, он легко замыкается.
В следующую минуту на свет явился самодельный испаритель, и я подивился его конструкции: внутрь большой стеклянной колбы был вставлен паяльник, а из нее тянулась прозрачная трубка.
– Я очень забочусь о здоровье, – объяснил Пи‑Оон. – Мой отец очень много курил, и мне пришлось наблюдать, как он, бедняга, умирал. Тогда я себе пообещал: Пи‑Оон, ты больше не возьмешь сигарету в рот. Но, говорят, с испарителем это совершенно безопасно. Я нашел инструкцию, как его сделать, в Интернете.
Он подключил паяльник к розетке, и через несколько секунд в колбе из сетчатого контейнера с марихуаной пошел дымок. Хозяин сделал пару затяжек, предложил трубку Леку, но тот отказался и передал мне. Я никогда не курил через испаритель и начал затягиваться, словно это обычная сигарета. Дым проник до самого пищевода и ниже. В нем почти не было вкуса и аромата, и я решил, что он совсем не крепкий и отнюдь не экспортного качества, как утверждал Пи‑Оон. Я сделал еще две затяжки, и это поразило хозяина.
– Ба, да вы настоящий куряка. Честно говоря, для меня было бы достаточно одной. – Сам он затягивался совсем неглубоко. Я же, из‑за того, что травка на меня не действовала, почувствовал легкое разочарование. Высосал из колбы несколько новых порций дыма и привалился к стене. Я понял, что недооценил крепость продукта, когда нарисованный на стене человек принялся играть на саксофоне и я узнал музыкальную фразу из «Бегущего по лезвию».[10]
– Поль, – прозвучал мой голос. Я говорил по‑английски. – На меня произвело глубокое впечатление твое решение отринуть материализм современной культуры в пользу более духовного образа жизни. – Лек хихикнул, а Гоген озадаченно посмотрел на меня. – Но объясни, как тебе удалось добиться, чтобы они двигались? – Саксофонист на стене и впрямь водил инструментом то вверх, то вниз, извлекая из него самую жалкую из всех, что мне приходилось слышать, вариацию на тему «Прощай, черный дрозд». Наконец я понял, что мелодию выводили сами цвета – сложное сочетание тропического зарева, неповторимых закатов, перезрелых плодов хлебного дерева, грузных темнокожих мужчин и женщин, которые только‑только появлялись из земли, заключенного внутри планеты человеческого духа – все это посредством саксофона на стене превращалось в яркий, осязаемый акустический пейзаж.
Затем появилась Дамронг. Кто‑то энергично встряхнул калейдоскоп, и стена напротив меня закрутилась и завертелась. Из этой круговерти стали проявляться контуры тела Дамронг. С обнаженной грудью, в саронге, как у таитянки. Ее смуглая кожа превосходно сочеталась с цветовой гаммой картины. Ее стройная фигура оставалась по‑тайски гибкой, а высшая энергия давала ей власть над окружающим миром. Черные волосы развевались, в глазах я заметил мистический блеск.
– Привет, Сончай. Что тебе здесь понадобилось?
– Я вызову такси, – пробормотал отчасти изумленный, отчасти смущенный Лек.
Конечно, мы оба – и я, и мой помощник – знали, кто любовник Пи‑Оона. Его физиономия украшала глянцевые издания на английском и тайском языках. Вот он среди тех, кто всегда в списках приглашенных[11]– на балу, куда приходят в вечерних туалетах, – стоит перед объективом вместе с женщинами, чьи глубокие декольте были соразмерны глубоким карманам их богатых мужей, сильных мира сего. Круглолицый, с гладкой фарфоровой кожей, увешанный филигранным золотом на шее, запястьях и, по словам Лека, на лодыжках, он дальновидно культивировал популярность банковского сектора аристократического района, что, как считалось, и есть истинная основа процветания его рекламного бизнеса. Его имя кхун Косана, в Бангкоке его считают ияй – большим человеком. Его странная связь с бедным, некрасивым, но даровитым Пи‑Ооном больше года питала индустрию городских слухов. Они прекрасно ладили и на самом деле собирались пожениться то ли в Амстердаме, то ли в Канаде. Ко всеобщему удивлению, кхун Косана, этот типичный плейбой, в самом деле обожал своего любовника и платил за все его медицинские процедуры, связанные с изменением пола, и, что было вовсе невероятным, оставался ему верным.
Я сидел за своим столом и размышлял, как все складывается удачно. Теперь надо найти тонкий способ надавить на кхуна Косану и выяснить происхождение видеозаписи с убийством Дамронг. У меня не было сомнений, что кто‑то из приятелей рекламного магната дал ему это кино, таким способом зарабатывая к себе уважение. Запись явно вращалась в среде элиты, и если я буду играть по правилам (ни в коем случае не грозить законом, а только шантажировать), то сумею убедить одного из больших людей навести меня на источник ее происхождения.
Теперь следовало заручиться поддержкой полковника Викорна, чтобы не прихлопнули меня самого, но это возможно лишь в том случае, если дать ему возможность подергать за сосцы «дойных коров», стоящих у руля страны.
Я изобрел хороший ход забалдеть с Гогеном – по‑прежнему думал о Пи‑Ооне с высоты той прежней своей инкарнации (хотя редко к ней возвращался). Я имею в виду жизнь на Таити сто лет назад. И признаю, что это была ошибка – весь тот возврат к природе. Я, как французский врач, работал на Таити и таким образом познакомился с Гогеном, который, как мы только что видели, так и не выбрался из ловушки «третьего мира», куда загнал себя век назад. Но нет, не волнуйтесь, эти рассуждения не имеют отношения к сюжету.
Мой мобильный сыграл мелодию из Боба Дилана «Сегодня ночью я останусь с тобой». Следовательно, звонит Лек.
– Они мертвы, – сообщил он. – Оба.
Пи‑Оона замучили на глазах у любовника, а затем застрелили и того.
Лек вызвал полицейских охранять дом, пока мы ждали экспертов, но я понимал – они не сумеют найти ничего больше того, о чем мы уже знали: лицо боксера‑профессионала Пи‑Оона застыло в муке агонии, руки вывернуты и выдернуты из суставов, ногти на пальцах сорваны, между глаз рана, на затылке большое выходное отверстие, тело привалено к нижней части рамы его автопортрета из триптиха на стене. С кхуном Косаной, судя по всему, расправились, когда он стоял, потому что на стене остался вертикальный след крови, заканчивающийся там, где на полулежал труп. Его убили одним профессиональным выстрелом, оставившим входное и выходное отверстия.
– Естественно, никто ничего не знает? – спросил я у Лека.
– Выстрел слышали примерно в три утра. Вчера вечером, около семи, высокий, хорошо одетый фаранг нанес сюда визит. Спросил у кого‑то, как пройти, так что, наверное, пришел сюда впервые. Говорил по‑тайски с сильным английским акцентом.
Лек избегал смотреть мне в глаза. А когда я попытался перехватить его взгляд, сказал: «Мне надо в храм», – и оставил меня в доме одного ждать экспертов.
Когда они приехали со своими пластиковыми перчатками и видеооборудованием, я отправился искать помощника в храм, стоящий в начале квартала поселенцев. Лек сидел в позе полулотоса лицом к золотому Будде на возвышении, выпрямив спину и закрыв глаза. Я воскурил благовония, воткнул палочки в ящик с песком, провел с ним полчаса, а затем ушел. На улице вынул мобильный телефон и позвонил Викорну. Когда описал ему сцену пыток и убийства, он что‑то проворчал, а когда сообщил, что одна из жертв – известный плейбой кхун Косана, не медля ни секунды, выдал:
– Ничего подобного не было.
– Но…
– Не было, и все.
– А что мы скажем его родным и друзьям?
– Что его сбил грузовик, который не удалось найти.
Я сделал глубокий вдох.
– Полковник, но это же убийство. А мы с вами полицейские.
– Здесь Таиланд, и мне пять минут назад звонили.
– Неужели достаточно одного телефонного звонка? А тот, кто звонил, сколько готов заплатить?
– Занимайся своими делами.
– Неужели у вас начисто отсутствует чувство ответственности?
– Прекрати, идиот. Если бы ты не начал расследование, их бы не пришили. Если я беру деньги, то только в обмен на то, что прикрываю твои позорные просчеты. Судя по всему, именно тебе надо преподать урок ответственного поведения. Кто тебе приказывал лезть вон из кожи, хотя дело не стоит выеденного яйца? Та шлюха из кино никого, кроме тебя, не волнует.
Викорн говорил строго, в голосе слышался металл, а тон не допускал возражений.
«Надо раскручивать Бейкера, – подумал я, закрывая телефон. – Он единственная оставшаяся ниточка. Но известно ли ему хоть что‑нибудь?»
Три часа спустя я взял такси и отправился на Сой‑23, где на углу меня ждал Лек. На территории дома американца охранник сообщил нам, что в этот день к фарангу приходили трое: два молодых тайца – вероятно, ученики – и высокий, хорошо одетый англичанин лет сорока. Англичанин оставался у него минут десять, затем вышел с озабоченным видом.
На этот раз, когда Бейкер открыл дверь, он встретил нас в рубашке с открытым воротом и белых брюках, но босиком. Мы устроились в его пластмассовых креслах, и я решил начать с того, на чем мы закончили в прошлый раз.
– Итак, вашу жену Дамронг выслали из Америки, вы отсидели шесть месяцев в тюрьме, а затем приехали в Таиланд преподавать английский язык. Хотите что‑то добавить?
Американец покачал головой и нахмурился. Вся его поза отражала героическую борьбу с демонически ми силами гордости, которые он наконец поборол и театрально воскликнул:
– Конечно, я оказался здесь из‑за нее! – затем, подавив постыдные рыдания, продолжил: – Такой уж я человек – подвинут на естественной жизни. Я не совсем идиот, это только так кажется со стороны. Если быть откровенным, лишь одна женщина способна пробудить во мне всю полноту чувств – признаюсь себе в этом и готов смириться. Я проехал полмира и жил четыре года только ради того, чтобы получать те крохи, которые она мне швыряла. И не стесняюсь этого. – Бейкер посмотрел на меня и криво улыбнулся. – Как я завидую наркоманам! С пристрастием к героину расстаться куда легче, чем с пристрастием к самой живой из женщин, каких я только встречал.
– Самой живой, – повторил за ним Лек, но, заметив мой строгий взгляд, зажал рот ладонью.
Американец переводил взгляд с меня на моего помощника. Я решил: пусть все поймет по моему молчанию. Если ему уже известно о смерти Дамронг, труднее будет притворяться и фальшивить. Мы с Леком внимательно наблюдали, пытаясь отделить призрачное от реального. Очень медленно – может быть, напоказ, а может быть, и нет – Бейкер взялся за спинку стула и повернул его так, чтобы, переваривая новость, смотреть в окно. Затем тихо произнес:
– Как она умерла?
– А вы какую для нее запланировали смерть?
Американец резко повернулся и обжег меня взглядом.
– Что, черт возьми, это значит?
Я пожал плечами.
– Вы же сами признали, что испытываете невероятную горечь из‑за того, что стали кем‑то вроде духовного раба. Состояние психологического рабства неизменно ведет к мыслям об убийстве. Неужели вы в своих фантазиях время от времени не убивали ее? – Я заметил, что американец смотрит на меня во все глаза. – Боюсь, мистер Бейкер, моя методика допроса не вполне соответствует западным стандартам. Вы уж меня простите. Вы же знаете, каковы тайские полицейские – абсолютно никаких познаний в тонкостях криминального сыска, лишь грубая интуиция людей «третьего мира» и то немногое, что нам, на свой народный лад, удалось узнать о человеческой натуре. Признайтесь, вы иногда мечтали ее убить?
Когда он ответил, мне показалось, что нам удалось сделать шаг к другому, более интересному Бейкеру.
– Так ее убили? Ладно, согласен, повинен в черных мыслях на ее счет. Но в эту же категорию вы можете смело занести половину любовников в Бангкоке.
Затем верх взял еще один Бейкер, и на нас обрушился настоящий ураган.
– Так она умерла? Черт побери, меня от вас воротит. Вы приходите сообщить человеку, что его бывшей жены нет в живых, и говорите таким тоном, словно это прогноз погоды, пустяковый фактишка.
Американец выкатил глаза и стал изливать на меня всю свою ярость. Такая реакция была бы убедительна, если бы он только что приехал в страну, но Бейкер живет в Таиланде почти пять лет. Затем последовала окончившаяся победой борьба с собой, и уже спокойнее он произнес:
– Так вы мне скажете, как она умерла?
– Сначала признайтесь, насколько сильно вы удивлены, – попросил я.
Странный, вроде бы бессмысленный вопрос. Именно такой можно ожидать от человека вроде меня. Согласны? Однако ответить на него непросто.
– Насколько удивлен? Что за чушь? – Американец несколько мгновений внимательно меня изучал. – Может, мне стоит пригласить адвоката?
Я обвел глазами комнату.
– Ради Бога. Только они очень много берут. И трудно найти такого, который, скажем так, будет душевно сочувствовать вашим интересам. Вы можете провести много времени в тюрьме, а потом обнаружить, что на мои вопросы все‑таки придется отвечать. Думайте – решать вам.
Бейкер поразмыслил и кивнул.
– Лично меня потрясло, что ее убили, но любой, кто с ней знаком, не удивится, узнав, что она ушла из жизни преждевременно.