– Господин Ватанабэ и господин Такамару, я слышала, что вы едете в Хиросиму, – сказала им моя мать. – Не сочтите за труд захватить с собой курительные палочки, а также воду и свежие листья. Палочки поставьте во дворе, попрыскайте вокруг них водой и разбросайте листья. Возьмите с собой и плоды кэмпонаси[111]. Сигэмацу их очень любил.
Мать наполнила колодезной водой бутылку из‑под уксуса, завернула в бумагу курения и свежие листья и вручила все это Ватанабэ. Затем подобрала с земли несколько упавших, но еще зеленых плодов кэмпонаси и положила их в кармашек его рюкзака.
Деревня Кобатакэ стоит на плоскогорье – пятьсот пятьдесят метров над уровнем моря, – замкнутом с трех сторон горами, между рекой Асида, которая течет на юг по восточным районам префектуры Хиросима, и рекой Ода, орошающей земли префектуры Окаяма. В былые времена Кобатакэ входила во владения клана Накацу из Кюсю, и в ней проживал даже его управитель. До сих пор в деревне сохранился дом, принадлежавший некогда самурайскому роду. Теперь Кобатакэ захирела, нет даже сколько‑нибудь сносной дороги, которая связывала бы деревню с внешним миром. Ватанабэ и Такамару пришлось больше двух часов спускаться вниз по узкой горной тропинке вдоль реки Асида, пока они не вышли на шоссе; там им удалось сесть на порожний грузовик, работавший на древесном угле. Только в одиннадцатом часу добрались они наконец до разбомбленного города Фукуяма. К железнодорожному мосту через реку Асида они подошли уже в кромешной тьме. Пришлось стать на четвереньки и ползти вперед, ощупывая руками шпалы. Двигались они по разным путям, договорившись, что при появлении поезда помогут друг другу перебраться на безопасный путь. Чтобы не растеряться, они то и дело окликали друг друга. Ползти было тяжело. Стоило наклониться, как рюкзак начинал давить на голову, а когда они старались держать спину ровно, рюкзак почему‑то оказывался на боку. Чтобы не упасть, они судорожно хватались за рельсы. В конце концов они все же дотащились без особых происшествий до станции Акасака.
|
|
Около часа ночи они сели на поезд, к пяти утра прибыли в Хиросиму и еще через два часа были на Сэнда‑мати. Ватанабэ несколько раз был у нас в гостях и, ориентируясь по сосне и водоему, быстро отыскал наш дом, хотя я и не оставил записки. Тишина там царила мертвая. Сколько ни кричи – никакого отзыва. Ватанабэ и Такамару не захватили с собой лопат и не стали искать наших останков. Теперь они окончательно уверовали, что мы погибли. Тут ли, в другом месте, но погибли. Церемонию они решили совершить на пепелище. Зажгли курительные палочки и воткнули их в землю около бассейна, рядом поставили воду в бутылке из‑под уксуса, разбросали у полуобгоревшей сосны привезенные с собой листья, а плоды кэмпонаси положили возле курительных палочек. В это время к ним подошел человек, который сказал, что его зовут Накао; он живет поблизости в землянке.
– Вы ищете семью Сидзума? – догадался он. – Они вместе со своей приемной дочерью Ясуко переехали в Фуруити. Там фабрика, где работает Сидзума.
– Все трое здоровы? – спросил Ватанабэ.
– Да. Только у Сидзума на левой щеке небольшой ожог. Ничего страшного. Вы не беспокойтесь.
Накао начертил на земле угольком план, как добраться до Фуруити, и Ватанабэ тщательно перерисовал его в записную книжку. Они шли, сверяясь с планом и расспрашивая прохожих, пока не добрались до станции Ямамото. Оттуда электричкой доехали до Фуруити. В конторе фабрики им сообщили наш новый адрес. У нас в доме они оказались уже за полночь. В их рассказе меня удивило только одно. Ведь я виделся с Накао после прихода родственников. Почему же он мне ничего не сказал? Видно, был вне себя.
|
|
Сигэко и Ясуко сказали, что видели в Сэнда‑мати разбросанные под сосной листья и бутылку из‑под уксуса. Обоим запомнилась яркая этикетка, где была изображена деревенская девушка с развевающимся алым шарфом. Сигэко еще удивилась, как бутылка осталась целой, хотя кругом – сплошные развалины. Странным казалось и то, что на земле валяются зеленые плоды кэмпонаси. Почему же я ничего не заметил? Я не думал, что моя мать окажется такой предусмотрительной: пошлет плоды, чтобы умилостивить дух усопшего сына. В детстве я очень любил эти плоды и часто, не дожидаясь, пока они созреют и упадут, сшибал их камнями. Камни, увы, не всегда попадали в цель. Бывало, что они обрушивались на крышу нашей бани и тогда мне крепко доставалось от отца. По‑видимому, мать этого не забыла.
Гости рассказали, что к моей матери заходили многие соседи и знакомые. Они якобы хотели справиться о нас. Однако тон, которым они вели разговоры, свидетельствовал о том, что они пришли выразить свое соболезнование. Один лишь владелец мелочной лавки усомнился в нашей гибели.
– Слишком рано ставите вы фотокарточки на алтарь. Вот увидите, ваш сын жив и здоров. И его семья тоже, – сказал он матери и ушел, не выразив никакого сочувствия...
|
|
Назавтра мне предстояло подняться рано, я извинился перед гостями и ушел в соседнюю комнату...
Проснулся я с первыми лучами солнца и хотел было написать матери письмо, рассчитывая передать его с гостями, но внезапно нахлынувшие чувства и воспоминания не позволили мне выполнить это намерение. Наши гости еще спали, когда я вышел из дома, торопясь на первую электричку. Как и в прошлый раз, я доехал до станции Ямамото, а оттуда шел три километра пешком до моста Ёкогава. И вот я снова среди развалин. Вокруг хлопотали люди, разыскивавшие останки своих близких. Они то наклонялись к земле, то вдруг резко разгибали поясницу, то снова наклонялись – совсем как во время сбора устриц на мелководье. Переходя через мост Ёкогава, я опять увидел ту самую лошадь, которая стояла возле своего мертвого хозяина. Теперь от нее остался один скелет. Чуть ниже по течению двое – должно быть, отец и сын – набирали воду в посудину из жести, свернутой наподобие кулька. Такой же посудиной черпали воду две пожилые женщины с другой стороны моста. Время от времени, устав, они прислонялись к каменной набережной. Тут же они устроили себе жилье: вколотили в щели между камнями несколько жердей, покрыли досками, циновками и кусками рифленого железа – и готово. От дождя и града, во всяком случае, спастись можно. Вверх по реке виднелось еще несколько таких навесов.
В Сиридзая‑тё, около моста Аиои, я заметил двух молоденьких девушек, должно быть, сестер. Они сидели на груде битой черепицы и горько плакали.
К балюстраде каждого моста, который я переходил, приклеены были сотни, тысячи бумажных объявлений, сообщавших, где находятся родственники и как с ними связаться. Некоторые объявления были написаны углем на каменных тумбах. Перед ними, словно перед витринами крупных газет с последними новостями, толпились люди. Иногда подходил какой‑нибудь незнакомец, приклеивал бумагу и поспешно уходил прочь. Тексты на этих объявлениях были очень краткие, но давали неплохое представление о том, кто их писал, о его горестях и бедах.
Вот некоторые из тех, что я видел на мосту Мотокава; я переписал их в блокнот.
«Коносукэ, приходи к тете в Гион. Отец».
«Мама, папа! Сообщите, где вы находитесь. Маюми. Мой адрес: г. Хацукаити, Сакуро, г‑н Абэ».
«Сын разыскивает отца. Хацуэ, г. Хаппонмацу, Яити Синитаки».
«Синдзо Ватанабэ жив и здоров. Адрес: Мидории, Сигэки Сэхара».
«Беспокоюсь о своих сокурсниках. Буду приходить каждый день в десять. Тайдзо Огава, класс 2 «а», Промышленный колледж».
«Дедушка, бабушка и Эмико пропали без вести. Сёдзи и Нацуё! Приходите к г‑ну Токуро Ида в Окава‑тё. Ясуока».
«Г‑н Икуо Нисигути из Камия‑тё! Сообщите Ваш нынешний адрес, чтобы я смог вернуть Вам долг. Ваш знакомый из Накахиро‑тё».
«Яэко! По возвращении в Футю мы остановились у Михара. Отец...»
Пока я читал, мухи не давали мне покоя, и в конце концов, отмахиваясь от них полотенцем, я бросился бежать, но сразу же запыхался и перешел на обычный шаг. Глядя по сторонам, я поражался, как быстро разрослась сорная трава в щелях между развалин и среди камней, служивших для украшения сада. Сорняки вытянулись так высоко вверх, что не могли держаться прямо и склонялись под собственной тяжестью. Неужели на их рост повлиял взрыв этой бомбы?
Однажды заезжий агроном рассказывал в своей лекции, что если выращивать рис в слишком глубокой воде, клетки стебля от соприкосновения с водой начинают непомерно разрастаться, и стебель ложится. По его словам, это научно доказанный факт. Неужели такой же эффект может иметь мгновенное воздействие света, звука и тепла? Бомба убивает людей, но мухи от нее размножаются с невиданной быстротой, растения растут как на дрожжах. Еще вчера я видел во дворе харчевни, где кормят китайской лапшой, новые ростки банана – само дерево свалило взрывной волной – длиной в полтора фута. Сегодня они достигают уже добрых двух футов. Я родился в деревне, знаю, как растут деревья, но такого я еще никогда не замечал.
Среди развалин торгового центра виднелось множество покрытых свежей ржавчиной сейфов. В нашем доме на Сэнда‑мати сейфа не было. Во всем нашем квартале сейфов было всего два: у Накао и Миядзи. Об этом я узнал лишь после того, как весь квартал сгорел. Миядзи купил сейф, по‑видимому, совсем недавно – после середины июля, когда над Хиросимой стали пролетать вражеские самолеты; минуя горный хребет в Тюгоку, они сбрасывали мины в Японское море. Многие тогда решили эвакуироваться в деревню и по баснословно дешевой цене распродали свои пианино, органолы, сейфы и тому подобные вещи. В конце июля налеты участились, то и дело объявляли воздушную тревогу в Токуяма, Ивакуни, Курэ и других городах, и соответственно расширился ассортимент вещей, которые продавали беженцы. Буквально за гроши можно было купить гардеробы, вазы из бамбука, карликовые деревья, рамы для картин, стиральные доски, лохани, теннисные ракетки...
Хиросиму принято было считать сухопутной военной базой, а Курэ – морской. Двадцать второго июня Курэ подвергся сильной бомбардировке с воздуха, первого июля вражеские самолеты сбросили огромное количество зажигательных бомб, превративших центр города в пустыню. Двадцать четвертого июля Курэ вновь подвергся воздушному налету. На этот раз вражеские самолеты были встречены огнем зениток с японского линкора, укрывшегося в ожидании горючего за островом. Нефти не было, вместо нее изготовляли горючее из сосновых корневищ, но и его не хватало. И вот грозный корабль вынужден был стоять на якоре. Двадцать четвертого июля самолеты противника бомбили Удзина, а шестого августа, во время налета на Хиросиму, вражеский самолет, сбросив неизвестного типа бомбу, превратил город в развалины.
Никто из нас не предполагал даже, что на свете существуют бомбы такой ужасающей разрушительной силы. Простой народ, во всяком случае, ни о чем не догадывался. Так же, как и дети. Каждый день юноши и школьники из отряда добровольного служения родине помогали разбирать жилые дома, чтобы помешать распространению пожаров. Ни один из них не пытался схитрить и уклониться от работы. Они погибли во время бомбардировки шестого августа. Девушки в белых хатимаки на голове ходили на сталелитейный завод. На рукавах у них были повязки с надписью «Добровольный отряд школьников». По дороге они распевали «Песню трудового фронта»:
Сжимаешь винтовку, а я молоток.
Теснее сплотимся – ведь путь наш един.
И если погибнуть прикажет нам долг –
Погибнем, бойцы добровольных дружин!
На заводе эти школьники вытачивали на токарных станках гильзы для зенитных снарядов. Работали в две смены, вечерняя кончала в десять. Никому и во сне не снилось, что на город обрушится эта смертоносная бомба».
Глава XIV
«В этот день на улицах разрушенного города было еще больше людей, чем накануне. Помимо тех, кто разыскивал своих близких, попадались и пожарники в нарукавных повязках с надписью «Спасательный отряд особого назначения». Одни держали у рта мегафоны, другие тащили носилки. Все они прибыли из различных уездов для оказания помощи пострадавшим...
Как я и ожидал, в конторе армейского вещевого склада мою просьбу снова отвергли. Правда, отказ был сделан в более вежливой форме, чем накануне, и говорили со мной не так заносчиво, однако настаивать не имело смысла.
Выйдя из склада, я миновал квартал Фукуро‑тё и пошел вдоль трамвайных путей к зданию Управления связи. Немного погодя меня догнал военный с повязкой спасательного отряда.
– Эй, – окликнул он меня, – не видел кого‑нибудь из отряда Кодзин?
Взглянув на него, я удивленно воскликнул:
– Никак Тамоцу?
– Как вы сюда попали, Сидзума?
Вот уж действительно нежданная встреча! Тамоцу – уроженец нашей деревни Кобатакэ. Несколько лет тому назад его направили в полк Химэдзи и, по слухам, в позапрошлом году он дослужился до чина младшего унтер‑офицера санитарных войск. Теперь на нем были уже фельдфебельские погоны, на поясе красовался меч, на голове – новенький пробковый шлем.
– Вы пошли в гору, Тамоцу. Какой у вас великолепный меч! – воскликнул я.
– Недавно меня перевели в полк Фукуяма, а седьмого августа откомандировали сюда унтер‑офицером санитарной службы спасательного отряда особого назначения, – отчеканил он.
Судя по кислому выражению лица, он был не так уж доволен новым назначением.
Знакомыми оказались и двое мужчин, сопровождавших Тамоцу. Один из них, Рикио, служил в Кобатакэ в пожарной команде. Человек он молчаливый, слова клещами не вытянешь, но большой мастер своего дела. Другой – Масару. Тоже наш деревенский пожарник, и, как говорят, не менее искусный, чем Рикио. На следующий день после бомбардировки приказом полицейского отделения обоих направили для розыска уцелевших членов отряда Кодзин, состоявшего из жителей уездов Коно и Синдзэки.
Рикио шел, приставив мегафон ко рту, и время от времени выкрикивал:
– Эй, есть здесь уроженцы Кобатакэ из отряда Кодзин? Эй, есть здесь уроженцы Такафута из отряда Кодзин?
Я внимательно оглядывался по сторонам: не откликнется ли кто‑нибудь, но перед моими глазами были лишь груды черепицы, разрушенные кирпичные стены, остовы автомашин, гирлянды оборванных проводов, похожие на развешанные для просушки рыболовные сети, обгорелые балки, сейфы, почерневшие оконные рамы да два ряда уходящих вдаль трамвайных рельсов.
Внезапно Тамоцу остановился.
– Не приказ ли там вывешен? – сказал он, поправляя пробковый шлем.
Тамоцу приблизился к обгоревшему железному остову трамвая, я нерешительно последовал за ним.
Трамвай, очевидно, служил своего рода доской объявлений: к нему были приклеены длинные полосы рулонной бумаги – такой бумагой пользовалось в Хиросиме лишь газетное издательство.
Некоторые из наклеенных там объявлений я переписал в свой блокнот. Вот они.
«Сообщение штаба западного военного округа
9 августа около одиннадцати часов утра два тяжелых бомбардировщика противника вторглись в воздушное пространство над городом Нагасаки и сбросили бомбу нового типа. Ведется тщательное расследование нанесенного ущерба. Предполагается, что он сравнительно невелик».
«Приказ командующего обороной города Хиросимы от 10 августа.
Жители Хиросимы!
В случае, если вы получили ожоги, рекомендуется в качестве временной меры принимать ванну из морской воды, разбавленной таким же количеством пресной.
В настоящее время уже открыто движение на трамвайных линиях и крупных магистралях города».
«Сообщение Верховной ставки.
1. 6 августа город Хиросима подвергся атаке небольшой эскадрильи вражеских бомбардировщиков Б‑29. Нанесен значительный ущерб.
2. В настоящее время ведется тщательное расследование. Есть основание полагать, что во время налета применена бомба нового типа.
Снизу, на свободном месте, кто‑то древесным углем приписал: «10 августа в войну вступил Советский Союз». Приписка эта явно исходила не из официальных источников. Тут не могло быть никаких сомнений. Иероглифы были выведены криво; писали по уже наклеенной на неровный железный остов бумаге, и при этом пользовались подобранным с земли куском древесного угля. И тем не менее приписка внушала доверие. Итак, мы в конце пути, и видимо, уже давно. Я почувствовал, что силы оставляют меня. Хорошо бы присесть, передохнуть. Обожженная щека зудела и дергалась. А ведь подобные приказы расклеены два или три дня тому назад, вдруг мелькнула у меня мысль. Почему же я до сих пор не обратил на них внимания?
Тамоцу и сопровождающие угрюмо двинулись дальше. Я последовал за ними. Все шли молча, и только у входа в госпиталь Рикио как бы про себя повторил:
– Принимать ванну из морской воды, наполовину разбавленной пресной...
Госпиталь помещался в полуразрушенном здании европейского типа. Уже у самого входа можно было понять, что он переполнен пострадавшими. Кругом сновали люди, одетые в медицинские халаты, ковыляли раненые. На ступеньке каменной лестницы стояла женщина и что‑то кричала. Нельзя было разобрать ни слова. По‑видимому, она свихнулась. Поблизости стояла небольшая группка людей, приехавших из деревни на розыски родственников. Тамоцу велел мне остаться у входа, а сам вместе с Рикио и Масару вошел в комнату, где, очевидно, помещалась регистратура. Чуть погодя он вернулся и сказал мне:
– Мы пойдем искать наших по палатам. Тебя внутрь не пустят, потому что ты не из спасательного отряда. Жди нас здесь. В этом госпитале есть люди из Кобатакэ.
И Тамоцу ушел к госпиталю, сопровождаемый дикими выкриками и проклятьями сумасшедшей.
На ступеньке, с краешка, сидели две женщины в поношенных блузках и высоких резиновых ботинках. Из их слов я понял, что одна из них – жена пострадавшего, который лежит сейчас в госпитале, а другая – его младшая сестра. Не глядя на окружающих, они трещали, как сороки, обменивались всевозможными слухами. Чего только не наплели! Крупные соединения Советской Армии пересекли советско‑маньчжурскую границу и продвигаются в глубь страны. Японская армия в Маньчжурии решила применить против советских войск бомбу, подобную той, которую сбросил Б‑29 на Хиросиму. Такую же бомбу сбросили на американскую армию, оккупировавшую острова южных морей. Эти бомбы тайно изготовляются на уединенном острове близ города Такэхари. Пусть враг убедится, что в Японии, помимо армии, есть непобедимый морской флот... Я присел на ступеньку и стал ждать. Прошло около часа. Терпение мое истощилось, я поднялся по лестнице и вошел в парадную дверь. В маленьком окошке регистратуры виднелась красивая чаша, которую приспособили под светильник: налили растительное масло, а вместо фитиля опустили скрученный бинт. Чаша была из фарфора с трехцветным рисунком – прекрасный образчик стиля сансай[112] – не иначе как ее заимствовали из чьего‑либо сейфа.
– Извини, Сигэмацу, что мы так долго, – услышал я за спиной голос Тамоцу и обернулся.
Рикио и Масару тащили на носилках человека, который почти не подавал признаков жизни. У него не хватало сил даже для того, чтобы застонать. Сквозь бинты на его руках проступили черные пятна крови. Багрово‑синие щеки распухли, лицо неузнаваемо изменилось. К разорванной рубашке приколота была английской булавкой карточка с надписью: «Тюдзо Хата, отряд Кодзин, деревня Кобатакэ, префектура Хиросима».
Когда‑то в детстве отец этого Тюдзо брал меня с собой на рыбалку, учил ловить угрей. Он пек на речной отмели ростки бамбука, которые я приносил из рощи. Ростки мы клали на угли вместе со шкуркой. Потом шкурку сдирали, мазали ее содержимое бобовой пастой, которую выпрашивали в ближайшем доме, и ели, обжигаясь, вкусное блюдо, от которого поднимался ароматный парок.
И вот лежит его сын Тюдзо. От него исходит странная невыносимая вонь: то ли запах гноя, то ли запах пота, который источает пышущее жаром тело, то ли еще какой‑то запах. Я предложил Рикио сменить его, но тот отказался.
– Это наше дело. Мы уж как‑нибудь сами справимся.
Тамоцу шагал впереди носилок. Время от времени он подносил мегафон ко рту и кричал:
– Эй, есть тут кто‑нибудь из отряда Кодзин? Есть кто‑нибудь из деревни Такафута?..
Я пошел рядом с Тамоцу, стараясь держаться от носилок с наветренной стороны. Над нами сияло пронзительно‑голубое небо...
Тамоцу рассказал, что госпиталь переполнен. Забиты не только все палаты, но и коридоры. Повсюду бродят родственники, разыскивающие своих близких. Те, кому удалось найти, ухаживают за ними. Хаос неимоверный. И если Тамоцу нашел Тюдзо, то только благодаря помощи доктора Нориока... По словам доктора, болезнь, вызванная взрывом этой бомбы, губительна; она передается от больных к здоровым; случается даже, что здоровые умирают раньше больных.
Нориока прибыл в госпиталь накануне, во главе осакской санитарной команды. Санитары притащили на себе тяжелые рюкзаки с лекарствами, медикаментами и перевязочным материалом. За день до их приезда, восьмого августа, какая‑то военная часть забрала все лекарства и бинты. Поэтому приезд санитарной команды явился, как выразилась одна медсестра, «сошествием Будды в ад».
Когда мы добрались до временного штаба спасательного отряда, Тюдзо был мертв.
– Готов, – сказал Тамоцу, когда носилки опустили на край веранды, и отдал честь скончавшемуся.
Масару сорвал несколько листьев ардизии, которая росла близ источника, и положил их у изголовья покойника, затем встал рядом с Рикио, сложил руки ладонями вместе и погрузился в молитву. Я прочитал «Заупокойную проповедь».
– Отнесем его на костер? – спросил Рикио. – Конечно, следовало бы совершить весь погребальный обряд полностью. Но что поделаешь?
Рикио и Масару подняли носилки, и мы все направились к пустырю близ железной дороги, где местные жители сжигали покойников.
Временный штаб, куда свозили всех найденных членов отряда Кодзин, располагался в частном доме у подножия горы Футаба – как раз напротив плаца. Хозяин дома был, кажется, школьным учителем. В будни он уходил из дома рано утром, а по воскресеньям отправлялся на общественные работы. Так что никто из членов спасательного отряда даже не знал хозяина в лицо. Его сын, Минору, был офицером, служил во флоте. В доме оставалась хозяйка – интеллигентная, хорошо воспитанная женщина, с двумя дочерями‑красавицами на выданье. Вся семья была очень приветлива, и никто ни разу не выразил недовольство по поводу пребывания в доме спасательного отряда или раненых.
Спасатели обратили внимание на этот дом, проходя мимо. Дом был обширный и как нельзя лучше подходил для их целей. Они тут же вошли внутрь и, не предъявляя ни ордера на постой, ни каких‑либо других документов, спросили, не предоставят ли хозяева часть дома для пострадавших при бомбардировке. Самого хозяина не было дома, но его жена и дочери сразу же согласились, как будто давно ожидали, что кто‑то обратится к ним с подобной просьбой.
– Пожалуйста, – сказала хозяйка.
Женщина она была милая, уступчивая, всегда готовая услужить людям.
Спасательная команда заняла четыре комнаты на первом этаже. Вместе с найденными людьми из отряда Кодзин набралось всего около пятидесяти человек. На пострадавших было страшно смотреть: некоторые сильно обгорели и были при смерти; другие громко стонали, исходя кровью. Вонь стояла нестерпимая. Несмотря на это, хозяйка и дочери отказались спать на втором этаже. Они ночевали внизу, на кухне. Только хозяин уходил спать наверх.
Я собирался позавтракать, когда ко мне подошел Тамоцу, и мы стали обсуждать планы на завтра, примостясь на самом краю открытой части веранды, чтобы наши голоса не мешали пострадавшим. Вонь доносилась даже сюда. Часто слышались стоны раненых. Хозяйка принесла нам чайник с холодным ячменным чаем.
– Вы очень устали. Выпейте, пожалуйста, чаю. Только он не очень холодный. Извините, – сказала она вежливо, но без подобострастия.
Я бросил быстрый взгляд на ее лицо, а когда она отошла, долго глядел вслед. Как я и думал, фигура у нее была такая же прекрасная, как и лицо.
Я обещал Тамоцу побывать завтра утром в Оноура. Как выяснилось, среди пострадавших, которых поместили в зале местной начальной школы, находятся двое из отряда Кодзин: Торао из деревни Кобатакэ и Тёдзюро из Такафута. Оба просят отправить их как можно скорее домой. Один из них тяжело ранен и не в силах самостоятельно перевернуться с боку на бок. «Во всяком случае, – сообщили те, кто позвонил из Оноура, – мы решили известить вас, надеясь, что это поможет хотя бы при составлении списков пострадавших из отряда Кодзин». Кто‑то из штаба спасательного отряда должен был срочно ехать в Оноура, и я предложил свои услуги».
Глава XV
«12 августа. Утром небольшая облачность. После полудня ясно. Нестерпимо болят ноги.
Чуть позже пяти я вышел из временного штаба спасательного отряда и отправился домой вдоль железнодорожных путей линии Санъё.
В дороге меня обогнала женщина средних лет. Случайно обернувшись, она вскрикнула от неожиданности.
– Господин Сидзума?.. Вот где довелось встретиться. Просто удивительно. Ваши домашние уцелели?
Я узнал женщину скорее по голосу, чем по внешности. Это была Тэйко. Фудзита Тэйко. Когда‑то мы учились вместе с ней в начальной школе. Окончив среднюю школу, Тэйко поступила на текстильную фабрику в Курасики, заработала достаточно денег на приданое и вышла замуж за крестьянина. Жили они около клиники Хосокава в деревне Юда, близ города Фукуяма. Муж ее вскоре умер, и Тэйко, оставив дом и хозяйство на младшего брата покойного и его жену, нанялась горничной в гостиницу Курасики. Во время маньчжурских событий она некоторое время жила в деревне Кобатакэ, затем поступила в отель Кагами в городе Фукуяма.
С тех пор как я начал работать в Хиросиме, у меня вошло в привычку в новогодний отпуск и в канун праздника Обон по дороге домой останавливаться в отеле Кагами. И я не раз прибегал к услугам Тэйко, когда нужно было звонить по телефону, отправить записку знакомому или отдать вещи на хранение.
В канун минувшего нового года, когда я остановился на ночь в гостинице Кагами, у меня началось обострение геморроя. Тэйко сказала, что у нее есть знакомый врач‑специалист, написала рекомендательное письмо в клинику и даже позвонила Хосокаве по телефону. Я попросил отпуск и лег в клинику, где провалялся более двух недель. Только теперь я узнал от Тэйко, что она приходила меня проведать, но не застала. Я выписался несколькими днями раньше.
– Мне так неудобно, что вы ради меня приезжали в клинику, – сказал я.
– Что вы, что вы! – успокоила она меня. – Я зашла по пути к двоюродному брату: он обещал мне купить немного риса на черном рынке... Просто удивительно, что мы встретились!
Как почти все другие, Тэйко приехала в Хиросиму на розыски. Нынешней весной ее младшего брата из деревни Юда мобилизовали и направили поваром в столовую второго армейского госпиталя в Хиросиме. Прошло уже несколько дней с тех пор, как сбросили бомбу, а от него – никаких вестей.
– Наверно, уже нет в живых, – вздохнула Тэйко.
В Хиросиме Тэйко расспрашивала людей, разбиравших развалины, где находится второй госпиталь. Когда она пришла по указанному ей адресу, оказалось, что госпиталь полностью разрушен. Среди развалин одиноко стояла брезентовая палатка. Тэйко назвала дежурному солдату фамилию брата. Дежурный тщательно перелистал три регистрационные книги и сказал:
– Очень сожалею, что вам пришлось проделать такой долгий путь. Но фамилия вашего брата почему‑то здесь не значится. Все пострадавшие эвакуированы в Хэсака, Сёбара и Кабэ. До Хэсака двенадцать километров. Если же вы отправитесь в Кабэ, учтите, что между станциями Ёкогава и Ямамото электричка не ходит. До Ямамото вам придется добираться пешком – от Управления связи по путям налево. Сама станция вон в той стороне!
Тэйко молча выслушала солдата, не зная, на что решиться. Что случилось с братом? Может быть, его нет в списках просто потому, что не нашли тело? Или он спасся? А может быть, его просто забыли отметить?
– Хочу вас предупредить, – заговорил юноша, сидевший рядом с солдатом, – что почти все эвакуированные получили сильные ожоги. Лица так распухли, что их не узнает родная мать. Многие не в силах были даже откликнуться, когда их называли по имени. Поэтому каждому из них мы прикрепили к ремням бирки с именем и домашним адресом. Когда будете разыскивать вашего брата, обязательно проверяйте бирки.
Тэйко колебалась, не зная, ехать ли ей в Кабэ или в Хэсака. Но времени на долгие раздумья у нее не было, и она выбрала Кабэ. Пока мы шли рядом, Тэйко не только успела рассказать о своем брате, но и просветила меня насчет того, как живут люди в районе Фукуяма. Она беззаботно выбалтывала даже некоторые секретные сведения, о которых слышала от постояльцев гостиницы. Так, один из них рассказывал, что по приказу военных властей двадцать печей для обжига в Имбэ, где изготовлялась фарфоровая посуда в стиле бидзэн, теперь используются для производства гранат и солдатских фляжек. Недавно в Имбэ группа офицеров провела испытания гранат с фарфоровым корпусом. Полудюймовые доски разлетелись на мелкие кусочки, и оглушенная рыба в пруду всплыла на поверхность. По своей мощи эти гранаты не уступают обычным...