По правде говоря, ничего особенного в его предложении не было. Да и осуществить его было нетрудно. В сезон посадки риса купить на рыбоводческой ферме в деревне Токиканэмару мальков, запустить их в садок близ дома Сёкити, подкормить, а перед наступлением сезона тайфунов выпустить в большой пруд Агияма. Друзья решили скинуться и купить три тысячи мальков.
– Вложим свои кровные денежки, и тогда никто уже не скажет, что мы занимаемся пустяковым делом. Неплохо бы только распустить слух, что купили мы двадцать, нет, двадцать пять тысяч мальков.
Сигэмацу и Асадзиро приняли план Сёкити без каких‑либо возражений. Асадзиро тут же отправился в деревенскую управу и получил разрешение на запуск мальков в большой пруд. Предоставляя разрешение, управа оговорила, что право на ловлю рыбы распространяется на всех членов ирригационного комитета. Асадзиро не протестовал. Для него и друзей главным было то, что они могли теперь без стеснения ловить рыбу в пруду. Как говорил Сёкити, ловля рыбы, на которую потрачены деньги, пусть небольшие, – это уже не развлечение, а работа. Врачи продолжали настаивать на ежедневных прогулках, но друзья всячески от них уклонялись. Занятие это было не из тех, в какое можно вложить капитал. Другое дело – побеседовать у обочины дороги или в полдень подремать у часовни – это, правда, тоже не требует капитала, но освящено вековыми обычаями.
Получив заказ на мальков, молодой владелец рыбоводческой фермы в Токиканэмару самолично приехал на мотоцикле и тщательно обследовал весь пруд. Измерил температуру воды, сток, глубину, площадь, проверил, не загрязнен ли пруд химическими удобрениями, попадающими с полей, установил наличие естественного корма. Затем он вручил друзьям специальную карточку с пояснениями на английском языке, где были указаны количество и виды искусственной подкормки, необходимой для трех тысяч мальков.
|
|
– Температура воды в пруду не ниже пятнадцати градусов в разгар зимы и не выше двадцати пяти в середине лета. Идеальные условия для выращивания мальков карпа. Лучших не придумаешь, – сказал он.
Молодой рыбовод обследовал затем большой пруд Агияма и уехал.
Спустя несколько дней он привез на грузовике цистерну с мальками и баллоны с кислородом. В цистерне плавали десятки тысяч мальков, которых рыбовод партиями развозил по близлежащим деревням для запуска в садки. Сёкити принес бамбуковую палку с нанизанными на веревку раковинами аваби[107]и воткнул ее у пруда, чтобы отпугивать хищных ласок.
Увидев эти раковины, молодой владелец рыбоводческой фермы воскликнул:
– Аваби! Они напоминают нам о прошлых днях. Старики, наверное, не могут смотреть на них без волнения.
Он запустил в пруд ровно три тысячи мальков и уехал. Это произошло три дня тому назад, когда дул удушливо жаркий, насыщенный влагой ветер.
–––
Понаблюдав за мальками в садке и удостоверясь, что все в порядке, Сигэмацу отправился домой. Едва войдя во двор, он услышал лязг железа – вооружившись цепью, Ясуко очищала от сажи трубу в бане. Жена в это время таскала циновки из сада в кладовку. Завидев Сигэмацу, она остановилась.
– Не пропустить ли нам ту часть в дневнике Ясуко, где она рассказывает, как попала под черный дождь? – спросила жена. – Ведь в то время никто не знал, что это был очень опасный дождь, а теперь все об этом знают. Боюсь, если мы перепишем все, как есть, сваха может вообразить себе невесть что.
|
|
– Сколько ты тут переписала без меня?
– Я хотела с тобой посоветоваться, поэтому и остановилась на том самом месте, где девочка рассказывает про черный дождь.
– Выходит, ты не переписала ни строчки?
Сигэко утвердительно кивнула головой.
И вдруг воспоминания с такой силой навалились на Сигэмацу, что он едва не застонал под их тяжестью.
На столе лежала толстая тетрадь и дневник Ясуко. Перелистав тетрадь и дневник, Сигэмацу убедился, что переписано менее одной пятой.
– Черт бы побрал этот черный дождь и всех тех, кто может вообразить невесть что, а заодно и тех, кто всего боится, – ворчал Сигэмацу, принимаясь за переписку.
«...Вначале мне показалось, будто уже смеркается, и только по возвращении домой я вдруг поняла: еще самая середина дня, – а темно потому, что все небо застлано черным дымом.
Когда я вошла в дом, дядя и тетя как раз собирались отправиться на поиски. Бомбежка застигла дядюшку на станции Ёкогава. На левой щеке у него рана. Наш дом покосился, но тетя осталась жива и невредима, отделалась испугом. Дядя заметил у меня на коже какие‑то пятнышки, похожие на брызги грязи. Белая кофта с короткими рукавами тоже была запачкана, и ткань кое‑где расползлась. Испачкано было все лицо, кроме той части, которая была прикрыта капюшоном. Тут я вспомнила, как хлынул черный ливень, когда мы плыли на рыбачьей лодке, которую раздобыл Нодзима. Кажется, это случилось около десяти утра. Со стороны города надвинулось черное облако, сверкали молнии, громыхал гром, внезапно на нас обрушились струи дождя толщиной с карандаш. Хотя был самый разгар лета, стало так холодно, что мы все задрожали. Дождь вскоре прекратился. На меня нашло какое‑то странное затмение. Почему‑то вдруг почудилось, будто дождь полил еще в то время, когда мы ехали на грузовике. Почему он так скоро кончился, этот мерзкий черный ливень? Да и ливень ли это? Какой‑то хитрый оборотень...
|
|
Много раз мыла я руки родниковой водой, но никак не могла оттереть пятна – так крепко въелись они в кожу.
– Наверно, это нефть. Не иначе, как на нас сбросили нефтяную бомбу, – сказал дядюшка Сигэмацу и, осмотрев мое лицо, добавил: – А может быть, это капельки ядовитого газа?
Потом еще раз внимательно оглядел меня и высказал новое предположение:
– Нет, это не ядовитый газ, а частички пороха. Должно быть, взорвался секретный пороховой склад недалеко от того места, где вы проезжали. Наверняка это дело рук шпионов. Я был на станции Ёкогава, когда произошел взрыв, долго шел по путям, но черного дождя и в глаза не видел.
«Если это ядовитый газ, мне конец», – подумала я со страхом. И мне стало так грустно, что я чуть было не заплакала.
Много раз ходила я к источнику и пыталась смыть пятна, но тщетно. Вот бы заполучить такую стойкую краску...»
На этом заканчивались записи Ясуко от девятого августа. Сигэмацу хорошо понимал, что жена права, переписывать этот отрывок не стоит. Но что, если сваха потребует подлинный дневник? Тогда беда! Надо все это хорошенько обсудить, решил Сигэмацу. Шестого августа, около восьми утра, когда была сброшена атомная бомба, Ясуко была километрах в десяти от эпицентра. Никак не ближе. А он, Сигэмацу, – всего в двух километрах. Ему обожгло щеку, но он жив и здоров. Мало того, рассказывают, что многие девушки, которые тоже оказались на станции Ёкогава, не только уцелели, но и вышли замуж, завели детей. Пожалуй, есть смысл показать свахе дневник. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы помолвка Ясуко расстроилась и на этот раз. За последнее время девушка похорошела, налилась, как яблочко. В глазах такой блеск, что все только диву даются. Все время красоту на себя наводит – думает, никто не замечает. Нетрудно догадаться, как ждет она этого замужества, последний я буду человек, если не помогу племяннице, решил Сигэмацу.
В конце концов его беспокойство прорвалось в крике:
– Эй, Сигэко! Принеси‑ка мой дневник. Ты его припрятала в комоде. Хочу показать его свахе. Неси дневник, да побыстрее!
Орать было, разумеется, незачем. Сигэко сразу же принесла дневник из соседней комнаты.
– Мне все равно надо его переписать. Для школьной библиотеки. Я им подарю свой дневник, вот только прежде хочу показать свахе.
– Может быть, хватит с нее дневника Ясуко?
– Ничего, мой кое в чем дополнит то, что она написала.
– Зачем тебе лишняя работа?
– Ничего, я человек привычный. А мой дневник теперь исторический документ, который будет храниться в школьной библиотеке.
Сигэко ничего не возразила. Сигэмацу с довольным видом вытащил новую тетрадь и вывел начало:
«Писано Сигэмацу Сидзума в августе 1945 года в городе Фуруити, район Аса, префектура Хиросима. Называется «Записи об атомной бомбардировке».
6 августа. Погода ясная
Каждое утро вплоть до вчерашнего дня один и тот же голос объявлял по радио: «Внимание! Эскадрилья бомбардировщиков Б‑29 пролетает над морем в северном направлении в ста двадцати километрах южнее канала Кии». И когда сегодня утром сообщили: «Один самолет противника летит на север», – мы не обратили на это внимания. Сигнал воздушной тревоги стал для нас таким же привычным, как звук сирены, которая в былые времена оповещала о наступлении полудня.
Утром, как обычно, я отправился на работу. Когда я подошел к станции Ёкогава, на платформе не было ни души. Электричка стояла, готовая к отправлению. Быстро пройдя мимо знакомого контролера, я вскочил в тамбур.
– Доброе утро, господин Сидзума, – послышался за моей спиной женский голос.
Я обернулся. Позади стояла владелица прядильной фабрики Такахаси.
– Извините, что я обращаюсь к вам по деловому вопросу, – сказала она, заправляя под шляпку выбившуюся прядь, – но мне необходимо поставить печать на присланные вами вчера документы...
В этот момент я увидел ослепительно яркий шар. И сразу же все окутала кромешная непроницаемая тьма. Эту тьму пронзили возгласы: «Пропустите!», «Выходите же!» Вопли, проклятия, стоны... Вывалившись под натиском толпы через противоположную от платформы дверь, я упал на что‑то мягкое, вероятно, женское тело. Сверху посыпались люди. Я закричал, и где‑то совсем рядом, словно эхо, послышался крик. С помощью нечеловеческих усилий я вылез из‑под навалившейся на меня кучи тел. Спина моя уперлась во что‑то жесткое. Это был край платформы. Расталкивая локтями людей, я взобрался на нее. Движущаяся куда‑то толпа увлекла и меня. Я закрыл глаза. Шаг, другой, третий... Лоб мой ударился о что‑то твердое. Передо мной был столб, который я тут же изо всех сил обхватил руками. Меня толкали то справа, то слева, но я не разжимал крепко сцепленных рук. Плечи пронизывала острая боль. Чтобы избавиться от нее, надо было отпустить столб, но какой‑то инстинкт не позволял мне сделать это. И все время в голове у меня вертелось предположение, что в нашу электричку попала бомба с ядовитым ослепляющим газом.
Наконец наступила тишина, и я медленно, с опаской открыл глаза. Все вокруг тонуло в светло‑коричневой дымке, а сверху сыпалось нечто белое, напоминавшее пудру. На платформе – ни души. Там, где было скопление народа, теперь стало пусто – даже железнодорожники куда‑то скрылись. Прошло, по‑видимому, немало времени с тех пор, как я ухватился за столб.
Сверху свисали оборванные провода. Я подобрал валявшийся рядом кусок доски и соединил два провода: искрения не было. Это меня не успокоило: идя по платформе, я осторожно раздвигал доской провода. Дойдя до забора, сооруженного из старых шпал, я перелез через него и оказался на улице. Моим глазам открылась ужасающая картина: почти все дома вокруг были разрушены. Внезапно я заметил впереди девушку, наполовину погребенную грудой черепицы. Разбрасывая черепицу, она громко вопила. Вероятно, ей казалось, будто она кричит: «Помогите», но из ее рта вырывался нечленораздельный, нечеловеческий вопль.
– Эй, девушка, – обратился к ней похожий на европейца старик, проходивший мимо, – ты зачем швыряешься черепицей? Подойти невозможно.
Когда он попробовал приблизиться, девушка стала кидать в него обломками черепицы, и он вынужден был обратиться в бегство. По‑видимому, ее придавило бревном, поэтому она и не могла выбраться. Странно было видеть, как свободно движется верхняя половина ее тела. Она разбивала черепицу на мелкие куски, чтобы легче было бросать...»
Глава III
Днем, часов около трех, когда Сигэмацу отправился на кухню попить чаю, из сосновой рощи, у холма, послышалось пение цикады – впервые в этом году. Сигэко готовила на кухне лепешки из гречневой муки.
– Послушай, Сигэмацу, – сказала она, – ты хочешь подарить свой дневник школьной библиотеке для вечного хранения, не так ли?
– Да, меня об этом просил сам директор школы. Мой дневник – это исторический документ.
– Чернила с годами выцветают, поэтому тебе нужно переписывать его не чернилами, а тушью.
Совет был дельный, и Сигэмацу решил переписывать дневник тушью. Он взял новую кисть и бумагу. Начало дневника он попросил Сигэко тоже переписать тушью.
...Ох, как в тот день его мучила жажда... Где бы попить, где бы попить?.. Он попробовал открыть кран колонки на обочине дороги, но оттуда потекла струя кипятка, окруженная облачком пара.
Вспоминая об этом, Сигэмацу продолжал переписывать дневник.
«От главного храма Ёкогава, расположенного к востоку от железнодорожной станции, осталось лишь несколько покосившихся опор. Молельня сметена начисто, сохранился лишь фундамент.
Люди, проходившие вдоль храмовой ограды, были сплошь покрыты не то пылью, не то пеплом. У тех, у кого сохранилась одежда, кровоточили руки и лицо. У голых до пояса – грудь, спина и ноги. Мимо, словно привидение, прошла женщина, вытянув руки вперед. Щеки ее страшно распухли и свисали толстыми складками. За ней следовал обнаженный мужчина. Нагнувшись, он прикрывал руками срам, словно собирался войти в общий бассейн в бане. Еще одна женщина пробежала в рубашке, третья женщина, прижимая к себе грудного ребенка, то кричала: «Воды, воды!», то принималась вытирать ребенку засыпанные пеплом глаза. Давка на улицах была такая же, как в часы «пик». Без единой мысли в голове я брел в том же направлении, что и остальные. Внезапно среди воплей и причитаний я услышал свое имя, выкрикнутое резким пронзительным голосом.
– Эй, кто меня зовет? – закричал я.
В тот же миг кто‑то протиснулся сквозь толпу окружающих и схватил меня за руку.
– Ах, Сидзума, какое счастье, что я вас встретила.
Это была та самая владелица прядильной фабрики Такахаси, с которой я встретился в электричке. Откуда она появилась, как заметила меня в этой толпе – один бог ведает! Женщина судорожно приникла ко мне, ее била дрожь.
Кое‑как выбравшись из толпы, мы остановились между разрушенными домами у шоссе. Владелица фабрики была очень бледна и продолжала дрожать всем телом.
– Какой ужас, Сидзума. Что это? Что они сделали?
– Сбросили бомбу.
– Куда она попала?
– Точно не знаю. Ясно одно – на нас сбросили какую‑то необычную бомбу.
– Ах, Сидзума, вы где‑то поранили лицо. Кожа у вас странного цвета и облезает.
Я потер обеими руками лицо. К левой ладони прилипло что‑то похожее на катышки влажной темно‑синей бумаги. Я снова потер лицо – и снова липкие катышки. Странное дело. Когда это я успел ободрать лицо? Наверное, это хлопья пепла или куски грязи скатываются, словно кусочки омертвевшей кожи. Я хотел еще раз потереть щеку, но женщина ухватила меня за руку.
– Что вы делаете? Нельзя. Подождите, пока смажут лекарством. А то ведь и внести инфекцию недолго.
Особой боли я не ощущал. Меня только слегка знобило, и дергалась какая‑то мышца на шее. Что это за комочки на левой щеке? Я несколько раз широко открыл и закрыл рот, раздражающее ощущение усилилось. Женщина продолжала держать мою левую руку, и я провел по щеке правой. На ладони снова оказались катышки. Мне стало не по себе. Все окружающее отдалилось, поблекло. Сознания я не потерял, но потрясение было очень сильное – трудно даже описать, насколько.
Внезапно мне вспомнилась угроза, содержавшаяся в листовке, которую не то в начале, не то в середине прошлого месяца сбросил вражеский самолет: «Жители Хиросимы, ждите от нас в скором времени подарочка». Что‑то в этом роде. Сам листовки я не читал, но о ней рассказывал старый инженер Тасиро с консервного завода Удзина. Говорили о листовке и сослуживцы Ясуко.
– Случилось что‑то страшное, госпожа Такахаси. Что‑то из ряда вон выходящее. Поэтому, прежде чем действовать, надо успокоиться, хорошенько все обдумать.
– Можно было ждать всего, только не этого... Не знаю, бомба это либо что‑нибудь другое, но такое испытание свыше сил человеческих... нельзя так, нельзя...
– Госпожа Такахаси, на вас столько пыли. Как будто седой парик на голове.
Женщина наконец выпустила мою руку и стала отряхивать волосы. Пепел посыпался на лицо, на плечи. Тогда она начала его сдувать. Это получалось у нее еще успешнее. Затем она наклонилась вперед, продолжая энергично отряхивать волосы.
Я последовал ее примеру. С головы у меня посыпался мелкий пепел, словно я дунул в потухшую жаровню, полную золы.
– Так дело не пойдет, госпожа Такахаси. Надо найти воду и умыться. Хорошенько умыться!
Найти воду оказалось не так‑то просто. Все дома вокруг были разрушены, а противопожарные бочки погребены под развалинами. Мы вернулись к колонке. Кран был открыт, вода из него не лилась. Ни холодная, ни горячая. Оказывается, кран был подсоединен к стоявшему у входа в магазин баку, и вся вода, разумеется, давно уже вытекла. Сам же магазин был разрушен до основания.
Людей на улице стало меньше, реже слышались стоны раненых. Почти все направлялись к парку Митаки или к железнодорожному мосту Сандзё. Мы тоже пошли в ту сторону. Вдоль железнодорожных путей двигалась бесконечная вереница беженцев. Вот так, должно быть, в очень давние времена шли паломники к священным храмам Кумано. Холм в парке Митаки издали был похож на круглый пирог, облепленный бесчисленными муравьями.
Проходя мимо начальной школы Ёкогава, мы заметили во дворе большой противопожарный бак. Такахаси бросилась к нему. Я рванулся было вслед, но резкое движение отдалось болью в щеке. «Спокойно, спокойно», – сказал я себе, замедляя шаг. Когда я протянул к переносице руку, чтобы снять очки перед умыванием, оказалось, что очков нет. Да и шапки не было.
– Потерял очки и шапку, – сказал я Такахаси.
Та растерянно оглянулась, затем неожиданно схватилась за плечо, за пояс и тихим голосом проговорила:
– А я потеряла сумочку. В ней три тысячи иен наличными, сберегательная книжка и фабричная печать.
– Нужно ее найти. Наверное, вы обронили ее на станции Ёкогава – там, где мы увидали этот огненный шар. Три тысячи иен – сумма нешуточная.
Но прежде чем идти на поиски, надо было умыться. Мы подобрали лежавшее рядом ведро и стали поливать друг другу воду на голову.
– Старайтесь только не тереть щеку, Сидзума, – сказала мне Такахаси.
Я и сам понимал, что этого нельзя делать. Набрав полные легкие воздуха, я сунул голову в ведро. Поднимаясь вверх, пузырьки приятно ласкали щеки.
Улыбнувшись, я вдруг почувствовал сильную жажду, набрал чистой воды и, трижды прополоскав горло, стал жадно пить. Никто меня не учил, но с детских лет я никогда не пил воду из колодца или из источника в незнакомом месте, не прополоскав предварительно горло. Так же поступали мои сверстники в деревне. Считалось, что это не только предохраняет от болезней, но и является необходимым обрядом поклонения водяному божеству, обитающему в колодцах и источниках.
К этому времени улицы почти совсем обезлюдели, я двинулся в обратный путь к станции. Такахаси пошла следом за мной в надежде найти пропавшую сумку с деньгами.
– Черная лакированная сумка с позолоченной застежкой, – без конца твердила она.
– Вы, вероятно, уронили ее в суматохе, – всякий раз говорил я.
На станции не было ни души. Повсюду – от входа и до самой платформы – валялись ботинки, деревянные сандалии, парусиновые туфли, зонты, шапки, пиджаки, корзинки, узелки, коробочки с едой. Как в театральной уборной во время спектакля, устраиваемого выпускниками школы. Особенно много валялось коробочек с едой. Большинство из них было раскрыто. Удивляться тут нечему – еды не хватает, люди все время голодные и едят где попало. Да и что это за еда! Колобки из риса вперемешку с соевым жмыхом, бобами или овощами. На закуску – соленая редька с рисовыми высевками.
– А вон моя сумка, – воскликнула Такахаси и спустилась с платформы на рельсы, на то самое место, куда мы спрыгнули с площадки вагона, когда на небе появился огненный шар.
– Должно быть, и очки мои здесь, – сказал я.
И правда, очки валялись около столба, за который я держался. Стекла, к счастью, остались целы, а вот целлулоид с левой стороны оправы скрутился в спираль, обнажив белый металл. Я собрал остатки целлулоида и поднес очки к глазам. Оправа выглядела странно: левая половина металлическая, а правая – целлулоидная.
– Мне повезло, все на месте, – воскликнула Такахаси, обследовав содержимое своей сумки.
Я попытался протереть стекла очков воротником рубашки, но руки так дрожали, что мне никак не удавалось это сделать.
– Позвольте, я вам помогу, – предложила Такахаси.
– Спасибо. Я сам. Знаете, почему у меня дрожат руки? Я думаю о том, как жесток наш враг. Этот адский свет, который излучала бомба, не только опалил мне левую щеку, но и расплавил очки. Что это за бомба? Страшно даже подумать. Враг не останавливается ни перед чем, стараясь поставить нас на колени.
– Как вы думаете, Сидзума, налетов больше сегодня не будет?
– Если бы только враг видел эти коробочки с едой, он сразу понял бы, что в налетах нет больше никакой необходимости. Все уже и так уничтожено, неужели это не ясно?
– Не говорите так, Сидзума.
Я надел очки.
Невдалеке валялась раздавленная форменная фуражка. Я поднял ее, осмотрел: похожа на мою, хотя и чужая. «Э, да какая разница», – подумал я, нахлобучил ее на голову, и мы вместе с Такахаси вышли на улицу.
– Завяжите щеку, а то попадет пыль, – посоветовала Такахаси.
Я достал индивидуальный пакет, вытащил из него марлевую салфетку и повязал ее, как косынку. Вот только когда я попытался надеть фуражку, она уже не налезла.
– Чужое барахло не в пользу, – сказал я и нацепил фуражку на фигурную черепицу, торчавшую из развалин дома, – авось кому‑нибудь пригодится.
Мы продолжали идти к парку Митаки. Беженцев попадалось теперь уже совсем мало, но их вид надрывал сердце. Особенно запомнилась мне женщина, которая печально стояла на обочине, придерживая раненую руку, из которой сочилась темно‑бурая кровь. Немного погодя нас обогнал мальчик. На нем были парусиновые туфли и рубашка с короткими рукавами, заправленная в рваные штаны. Мальчик остановился перед юношей в железной каске и закричал:
– Брат, брат, это я!
Юноша пристально взглянул на него и в замешательстве спросил:
– Кто ты?
Я и Такахаси стояли на месте, наблюдая за этой сценой. Распухшая голова мальчика напоминала темно‑синий футбольный мяч. Волосы на голове, брови, ресницы – все это исчезло. Узнать его, разумеется, было мудрено.
– Брат, да это же я, я, – повторял мальчик, заглядывая в лицо юноши.
Тот недоверчиво морщился.
– Скажи, как тебя зовут и где ты учишься?
– Мое имя – Кюдзо Сукунэ, учусь во второй группе первого класса первой Хиросимской средней школы.
Юноша, словно уклоняясь от удара, отшатнулся.
– Кюдзо, говоришь... Но ведь мой брат был одет в гетры и рубашку в синий горошек, перешитую из кимоно.
– Гетры порвались, а все пятнышки прогорели насквозь, когда упала бомба. Брат, это я, Кюдзо!
Рубашка у мальчика в самом деле была как решето, но юноша упорно отказывался узнать своего младшего брата.
– А ну‑ка, покажи мне пояс.
– Вот он, гляди, брат! – Обожженными руками мальчик быстро снял пояс и протянул юноше.
Пояс был сделан из кожаного ремешка, которым перевязывают плетеные корзины. Около коричневой пряжки виднелась такого же цвета вращающаяся трубочка.
– Да, это и впрямь ты, Кюдзо! – проговорил сдавленным голосом юноша, едва сдерживая слезы. Он быстро нагнулся к мальчику и стал продевать ему пояс в петли.
Госпожа Такахаси и я, так и не решив окончательно, куда идти, повернули обратно. Я колебался: то ли мне пойти на службу, то ли вернуться домой. Такахаси тоже не знала: отправиться ли ей на фабрику либо к заказчику.
– Пойду‑ка домой. Надо посмотреть, все ли там в порядке. По железнодорожным путям можно добраться, даже если в городе пожары, – наконец решил я.
– А я все же схожу к заказчику, получу от него деньги и сдам в банк, а то как бы не прекратилась поставка товаров.
– Но ведь у вас там, в конторе, Ивасита. Если случится пожар, он не покинет своего поста. Такой уж он парень.
– На Ивасита, конечно, можно положиться, но прежде всего я должна сдать деньги в банк – иначе поставка товаров прекратится.
– Вряд ли сейчас есть кто‑либо в банке, да и вашего заказчика, я уверен, нет на месте.
– Пусть так. Все равно я пойду. Кто не рискует, тот не выигрывает. Деловой человек должен в первую очередь думать о деле.
– Ну что же, тогда наши пути расходятся. Всего доброго. Если по дороге заглянете в наш офис, передайте, пожалуйста, директору, что я приду на службу сегодня вечером или завтра с утра.
Расставшись с Такахаси (больше мне с ней не довелось встретиться; вероятно, она погибла в огне. – Из более поздних записей), я вернулся на станцию Ёкогава. Кругом все горело. Пожары распространялись в сторону Удзина. Пламя вздымалось и у моста Сандзё. Пройти по улицам было невозможно. Оставался один путь: по железнодорожной ветке на Санъё, затем перебраться через железнодорожный мост Ёкогава и идти по насыпи к Футаба‑но Сато.
Этим путем я и пошел. Редкие встречавшиеся мне беженцы почти все были в тяжелых ожогах. Впереди меня брел мальчик лет шести‑семи. Я догнал его и окликнул:
– Ты куда идешь?
Он ничего не ответил, продолжая идти с застывшим лицом.
– Не страшно одному через железнодорожный мост?
Ответа и на этот раз не последовало.
– Пойдем через мост вместе. Хорошо?
Мальчик кивнул головой. «За мостом уже недалеко до Футаба‑но Сато, дальше он спокойно доберется один», – решил я.
Славный мальчик, совсем еще маленький. Я боялся, что не смогу его потом оставить, а это было бы неразумно, и поэтому не спрашивал ни его имени, ни откуда он. Сам он не говорил ни слова. Только шел, приоткрыв рот и думая о чем‑то своем. Время от времени мы натыкались на горящие шпалы. Мальчик останавливался, удивленно глядел на огонь, несколько раз замахивался рукой, будто хотел закинуть камень, и снова пускался в путь.
Я тоже никак не мог понять, почему воспламенились шпалы. Дымились не только шпалы, но и опорные столбы. Бомба, вероятно, нефтяная? Я решил проверить это предположение, затоптал пламя на одной из шпал, лег на живот и принюхался. Пахло только горелым деревом. А ведь я слышал, что от нефтяных бомб исходит необычный, ни на что не похожий запах.
Когда я поднялся с земли, мне бросилось в глаза огромное слоистое облако, напоминавшее грозовую тучу во время великого землетрясения в Канто, которую я видел на фотографии. Опираясь на толстый дымовой столб, облако поднималось все выше и выше. Оно было плоским и походило на шляпку исполинского гриба.
– Взгляни на это облако, – сказал я, обращаясь к своему маленькому спутнику.
Тот молча поглядел вверх – и вдруг широко разинул рот.
На первый взгляд казалось, будто облако недвижимо, но это только казалось. На самом же деле оно расползалось к востоку и к западу, колыхаясь и вспучиваясь изнутри, сверкая мощными вспышками то красного, то фиолетового, то голубого, то зеленого цвета. Его опора, как будто сделанная из сложенной во много раз вуали, увеличивалась прямо‑таки на глазах. Облако грозно надвигалось на Хиросиму. У меня было одно желание: стать маленьким‑маленьким, забиться в какой‑нибудь уголок, спрятаться от этого страшилища. Но ноги у меня стали как ватные, я даже не мог пошевелиться.
– Взгляните туда, видимо, начинается ливень, – послышался вежливый голос.
Я обернулся. Рядом стояла миловидная женщина средних лет; она держала за руку пышущую здоровьем девочку.
– Ливень... Вы думаете, это ливень? – пробормотал я, вглядываясь в небо, застланное какой‑то странной пеленой.
«Не гигантский ли это смерч?» – подумал я. Ничего подобного в жизни не видел. Содрогаясь всем телом, я представил себе, что будет, если на нас обрушится этот смерч. Тем временем облако продолжало ползти в юго‑восточном направлении.
– Вряд ли вам удастся перебраться через мост, – сказала женщина, глядя на мальчика. – Перевернулся товарный поезд. Проход закрыт. Поэтому перед мостом сидят сейчас сотни, а то и тысячи людей.
– Отчего же они не уходят?
– Отдыхают. Идти обратно у них нет сил. Одни тяжело ранены, у других – ожоги. Есть и такие, что лежат в беспамятстве.
– Что это за облако?
– Я слышала, кто‑то назвал его дьявольским облаком. Оно и впрямь дьявольское... А с мальчиком вам, поверьте мне, не перейти через мост.
– Ты слышал, мальчик, что сказала тетя? – неуверенно вымолвил я. – Через мост тебе не переправиться. Иди вместе с тетей сначала вдоль железной дороги в сторону Кабэ, а там свернешь к горам.
Мой маленький спутник поднял на меня глаза.
– Понял? Здесь мы с тобой расстанемся...
Он молча кивнул. Женщина положила ему руку на голову и вежливо простилась со мной.
Малыш повернулся и молча побрел вместе с женщиной в обратную сторону. Жалкая фигурка на тоненьких ногах в парусиновых ботинках со сбитыми каблуками. Короткие штанишки, рубашка с короткими рукавами. Руки, висящие, как плети...