Потом здесь оказались еще и те, кто надеялся быть освобожденным от занятий. Но только первое, вводное занятие состоялось на уроках, потом нужно было приходить в свободное время. Затем образовался круг из нескольких оставшихся учеников, которые еще колебались. Ивонн была единственной из своего класса, чему была очень рада.
После первых мучительных занятий по театральному искусству дети приступили к репетициям. Ивонн отбарабанила свои слова так же громко и монотонно, как и остальные. «Лысая певица» – это была совершенно абсурдная и непонятная пьеса, но у нее имелось одно преимущество, заключавшееся в том, что ничего не случится, если кто‑нибудь пропустит пару фраз или начнет цитировать их в неправильной последовательности. Никто ничего даже не заметит.
Перед премьерой с Ивонн что‑то произошло. Когда она стояла на сцене актового зала, ее нервозность как ветром сдуло. Несмотря на то что на нее смотрела вся школа, у нее возникло такое ощущение, будто она совершенно одна. И это вовсе не было то неприятное чувство одиночества, а ощущение полной расслабленности и раскованности, словно лежишь вечером в постели и чувствуешь, как твои мысли свободно витают в полудреме.
Внезапно Ивонн превратилась в миссис Смит, которую она представляла на сцене. Девочка стала по – другому двигаться, по – другому разговаривать. Словно в ней скрывался другой человек, вышедший наружу только сейчас. Она не понимала смысла этих странных фраз, но произносила слова как само собой разумеющееся. (Впоследствии ей стало понятно, что между миссис Смит и ее матерью было много сходного, и если хорошенько вдуматься, то сама Ивонн выросла в не менее драматичных условиях и что, когда мать девочки выдавала свои трехчасовые монологи, и Ионеску, и даже Беккет просто отдыхали.)
Через мгновение исчезло ощущение одиночества, и она осознала присутствие вокруг себя публики. Было совсем тихо, и она пришла в еще большее возбуждение. Ивонн, осмелившись воспользоваться присутствием зрителей, поняла смысл выражения «контакт с аудиторией».
Постановка прошла с большим успехом. Все говорили об артистических способностях Ивонн. Потом их приглашали в другие школы: сначала в родном городе, потом и в соседних городах округа. Неожиданно одноклассники прониклись к Ивонн уважением, а иногда у девочки и вовсе возникало ощущение, что они даже немного робеют перед ней. Один мальчик, который писал резкие стихи социальной направленности и был председателем школьного совета, разговаривал с ней как с равной.
Ивонн выбрала для себя экономическое направление в гимназии, однако этот выбор повлек за собой определенные трудности. Ее мать требовала к себе все больше внимания. Как обычно, при посещении врача она сохраняла видимость, что совсем здорова. Но Ивонн знала, что в последнее время матери становится все хуже. Но с тех пор уже ничто не могло причинить девочке большую боль. Она твердо знала, что в ней есть дремлющие силы, которые она выпустит наружу, если потребуется.
А потом доктор Виллениус ушел на пенсию. Матери больше не выписывали никаких лекарств, и ей пришлось проходить амбулаторное лечение в клинике. В конце концов ее положили в больницу. А Ивонн стала жить в одной деревенской семье, и это событие оказалось поворотным в ее судьбе, поскольку всю свою жизнь, что зимой, что летом, она провела в городе.
В школьном автобусе она познакомилась с Гуннаром, ставшим ее первым другом. Он учился на автомеханика и был медлителен, ленив и невозмутим. Однажды в автобусе он сел рядом с Ивонн, положил свои пропитанные машинным маслом ладони на ее руки, и так они ехали всю дорогу. У родителей юноши была корова, и Ивонн однажды даже присутствовала при рождении теленка, хотя при этом оба, и корова, и ее детеныш, погибли. Девочка прекрасно помнила о том, какое было тогда настроение у всех присутствовавших, но вместе с тем все выглядело совершенно естественно.
С Гуннаром девочка говорила на любые темы: и о матери, и о том, что значит быть изгоем, и о своей мечте о театре. Он никогда ни над чем не смеялся. Но однажды положил конец их отношениям, также просто и открыто, как когда‑то сам их начал. Юноша счел, что эти отношения отнимают у него слишком много времени, которое он предпочел тратить на машину или на корову. У Ивонн тогда возникло то же ощущение, что и при рождении теленка: ей стало грустно, но при этом все выглядело вполне естественно.
Затем Ивонн изучала театральное искусство в университете, для чего переехала в однокомнатную квартиру в городе. Через год она вместе с другими студентами организовала театральную труппу. Они жили на пособия по безработице и устраивали детские спектакли в школах и детских садах.
Потом Ивонн приняли в одну из самых преуспевающих театральных трупп, под руководством весьма харизматичного режиссера, который был уже известен на театральных подмостках. Это было самое счастливое время в ее жизни. Постановки труппы получали хорошие отзывы, город оказывал им щедрую поддержку, и у них не было недостатка в публике.
Гром среди ясного неба грянул тогда, когда в один из дней в кабинет режиссера пришло письмо судебного исполнителя. И снова в памяти Ивонн всплыли неприятные воспоминания. Ее мать никогда не оплачивала счета за квартиру и часто получала подобные грозные послания. Ивонн поговорила с режиссером, но тот слишком легкомысленно отнесся к этому делу. Как большинство гениев, он не разбирался в экономике.
Она втайне просмотрела все его документы и узнала истинное положение этой блестящей театральной труппы. Они великолепно играли в своем театре, стоявшем при этом на самом краю пропасти. Если бы город узнал, насколько плохо обстояли их финансовые дела, то им никогда бы не получить ни единой дотации.
Ивонн привела все дела театра в порядок. Затем все чаще на нее стали возлагаться заботы о ведении бухгалтерского учета. В конце концов она снова оказалась в экономической гимназии и постепенно довела до конца свое обучение. Первое время актерам приходилось чередовать работу с бухгалтерией. Но у Ивонн это получалось лучше, чем у других. Никто, кроме нее, не мог справиться с этим делом, вот так она и зависла в бухгалтерии. А театральные подмостки все больше ускользали от нее.
Поначалу ей приходилось очень трудно. А потом она поняла, что хозяйственная деятельность и бухгалтерия также могут приносить удовольствие. Она училась ходатайствовать о получении дотаций, и у нее появилось настоящее чутье, где добывать деньги.
Она нашла себе надежное местечко с небольшим, но стабильным заработком. Со временем этого заработка ей перестало хватать, и она устроилась на более высокооплачиваемую работу.
Сменив несколько мест, Ивонн приняла решение продолжить обучение. В экономике она сделала упор на организацию и управление производством. Темой ее экзаменационной работы было планирование рабочего времени на предприятиях информационных технологий. Она проводила интервью, исследовала установки и анализировала их и неожиданно обратила внимание на то, что занимается весьма востребованной работой консультанта.
Ивонн организовала фирму «Больше времени», и однажды к ней в качестве клиента попала Лотта, бывшая одногруппница по высшей школе экономики. Девушка в то время работала на одну американскую фирму, которая продвигала новый бизнес‑проект по уборке письменных столов по запросам клиентов. Но Лотта хотела работать независимо. Совместно они разработали собственную методику, которая прекрасно сочеталась с идеями Ивонн о планировании времени, и девушки приступили к работе.
Ивонн пришла к выводу, что мир полон неразберихи и люди прямо‑таки алчут порядка. И девушки, переступавшие порог офисов клиентов вместе со своими белоснежными папками и такими же четко выверенными методиками по организации работы, воспринимались как спасительные ангелы. После их работы клиенты со слезами благодарности смотрели на свои прибранные столы, даже не успевая вовремя записаться на дорогостоящие курсы, предоставляемые агентством «Больше времени».
Из дурно пахнущей парии Ивонн превратилась в востребованную, успешную и самоуверенную женщину. И всего за несколько минут уважаемый господин Экберг свел весь ее многолетний труд на нет.
Глава 10
В понедельник была прекрасная солнечная погода. Ивонн начала рабочий день в отеле «Шератон», куда была приглашена для утреннего доклада одной сетевой компанией, членом которой состояла. Женщина пристально осмотрела помещение: перед сценой с трибуной для оратора стояли накрытые столы. Многие из присутствующих уже угощались, и Ивонн сразу же увидела в толпе коротко стриженные рыжие волосы Циллы, которые засигналили, как красный свет светофора, когда девушка принялась усердно жестикулировать. Одна из молодых сотрудниц фирмы, занимавшаяся уборкой письменных столов, села рядом с ней.
– Мы хотели прийти заблаговременно, пока все еще свежее, – объяснила Цилла подсевшей к ним Ивонн.
Они уже принесли завтрак, по – дружески прихватив кое‑что и для Ивонн. Цилла давно выучила, что та предпочитает: кофе с молоком, апельсиновый сок и половину бутерброда с ветчиной.
Какая‑то женщина прочитала доклад, в котором речь шла о восстановлении после пожара. Ивонн пыталась слушать, но ей с трудом удавалось сосредоточиться, так как она все время думала о том, какой предстоит день: а сегодня она должна была начать работать в качестве домработницы у господина Экберга. Она представила себе, какие будут у него глаза, если к вечеру его жилище окажется таким же неприбранным, как и утром, когда он покинул его. Она представила себе его негодование, с которым он будет искать в телефонной книге номер Норы Брик, которого там не окажется, и его беспокойство, когда он поймет, что ключи от дома он отдал совершенно постороннему человеку, который теперь бог знает где, и еще неизвестно, что у него на уме.
И что же он тогда будет делать? Вероятно, вспомнит про визитную карточку ее прежнего работодателя, Ивонн Герстранд.
Он примется ее искать и звонить в офис. И если ему удастся застать там Ивонн, то она ответит ему, что это, должно, быть, какое‑то недоразумение и что она никогда не нанимала уборщицу по имени Нора Брик.
Он станет проклинать себя за то, что допустил большую глупость, отдав так быстро ключи. Потом он, вероятно, подождет еще пару дней, не появится ли вновь загадочная Нора. А вдруг она перепутала день? И каждый вечер с колотящимся от волнения сердцем он будет открывать входную дверь своего дома: прибран ли, не ограблен ли или так и остался нетронутым и неубранным? Затем он вызовет службу по установке дверных замков. Ивонн стало стыдно, и она решила прогуляться до его дома и подложить ему в почтовый ящик ключ от квартиры вместе с запиской с извинениями. Она вполне могла бы так сделать, если бы нашла себе другое место работы.
Ивонн сослалась на то, что ей необходимо уладить еще кое‑какие дела, и рассталась возле отеля со своими сотрудницами, которые пешком отправились в офис фирмы, в то время как сама она пошла на крытую автостоянку, где оставила машину.
Ивонн припарковалась на привычном месте на самой окраине предместья. Сады еще пребывали в пышном великолепии позднего лета; сладкие цветочные ароматы были вытеснены терпкими ароматами плодов, и дул прохладный ветер, гонявший по светло – голубому небу клочья облаков. Поразительным казался тот факт, что в предместье всегда было чуточку прохладнее, чем в городе, вероятно, оттого, что большие здания лучше удерживают тепло. Ивонн замерзла в тонком льняном жакете и вспомнила о свертке с поношенной одеждой, который не успела выбросить в мусорный контейнер и который все еще лежал в багажнике ее машины. Она вынула пальто: оно было достаточно просторное, и Ивонн надела его поверх жакета.
Стремительным шагом она направилась знакомым путем до улицы Орхидей. В будущем во время своих прогулок она будет избегать этих маленьких отклонений от привычного маршрута и пойдет прямо по Ливневой улице. Теперь, когда она увидела дом номер 9 по улице Орхидей изнутри и познакомилась с его владельцем, он отчасти потерял для нее свою притягательную силу.
Ивонн остановилась возле дома и посмотрела на окна. При дневном свете они были темными, отчего выглядели совершенно непрозрачными. Она приподняла крышку почтового ящика, что – бы бросить в него ключ вместе с запиской: «К сожалению, у меня не получается принять Ваше предложение о работе. Мне очень жаль, что доставила Вам напрасное беспокойство. С уважением, Нора Брик». Но удержалась.
Мучительное собеседование отнюдь не принесло ей ожидаемого результата. Нельзя наблюдать и одновременно самой оказываться под прицелом наблюдения, нельзя смотреть со стороны на игру, в которой и сам принимаешь участие.
Но теперь Ивонн была совсем одна. Она могла войти в дом и спокойно осмотреть все комнаты, а уж потом бросить ключ в почтовый ящик.
Ивонн поднялась по ступенькам крыльца и, нажав на кнопку звонка, стала ждать, не откроет ли дверь господин Экберг. Когда реакции не последовало, она сама отперла замок и вошла внутрь. У нее возникло щемящее чувство оттого, что прежде она представляла себе, как отважится на странный поступок – устроиться на работу прислуги только для того, чтобы оказаться в этом доме.
Когда Ивонн оказалась наедине с этим домом, все ощущения обострились с новой силой. Первым ее встретил запах, который она никак не могла припомнить со дня предыдущего визита. Это был характерный насыщенный запах пустующего помещения, присутствующий в каждом заброшенном доме. Пропитанный, как правило, ароматами пищи, мыла и человеческих тел, запах дома беспрепятственно проникает повсюду, а когда обитатели дома отсутствуют, становится еще сильнее, и его не распознать даже хозяевам, когда они возвращаются, и который воспринимается как чужой и немного тревожный.
Ивонн сняла туфли и повесила пальто. Из темной прихожей открывался вид на залитую солнечным светом кухню. Она прошла в дом и огляделась.
Кухня господина Экберга была аккуратно отремонтирована: казалось, что она не претерпела существенных изменений со времен постройки дома где‑то в первой половине двадцатого столетия. Дверцы шкафов были бережно покрыты белым лаком, оставаясь при этом на своих местах. Раздвижной столик не был залакирован: его сосновая древесина потемнела от солнечных лучей, десятилетиями падавших на него, и от регулярного смазывания маслом. Теперь у него был теплый золотисто‑коричневый оттенок, придававший ему благородный вид.
Ивонн и сама была бы не прочь заиметь такую несколько старомодную, но уютную кухонную мебель. Если бы только она могла вести такую жизнь, проводя много времени на кухне, регулярно готовя пищу и собирая по вечерам всю семью за обеденным столом. Но ее собственная жизнь выглядела иначе. Йорген, Симон и она возвращались домой в разное время, и каждый делал себе бутерброд, отваривал немного макарон или ел готовые блюда, которые можно было без проблем разогреть в микроволновке. Однажды они уже предприняли попытку устраивать регулярные воскресные семейные обеды, доставать красивую фарфоровую посуду и вместе готовить еду, а потом неторопливо и мирно сидеть за столом, рассказывать друг другу о том, чем занимались всю неделю. Но эти застолья проходили натянуто и неестественно, и вскоре с ними было покончено.
На кухне господина Экберга было неуютно оттого, что здесь царил беспорядок. В мойке и на мраморных разделочных столах громоздились скопившаяся за несколько дней посуда, пивные банки, упаковки и остатки пищи. Стол после завтрака не был убран, вероятно, еще и потому, что в мойке уже не было свободного места.
Ивонн, брезгливо поморщившись, собралась было сразу же уйти из кухни, чтобы продолжить осмотр дома, но неожиданно заметила написанную от руки записку, лежавшую на столе посреди жуткого беспорядка:
«Дорогая Нора!
Мне очень жаль, что свой первый рабочий день Вам приходится начинать с устранения этого отвратительного беспорядка. С прискорбием признаю, что все это не относится к «обычной работе по дому», о которой мы договаривались. В будущем такое не повторится!
В выходные мне пришлось работать дома – к сегодняшнему дню нужно было выполнить определенную работу, ~ и я быстро перекусывал, не имея времени убрать за собой. Вчера вечером я хотел навести порядок, но, должно быть, уснул за письменным столом.
Пишу эту записку в надежде на Вашу снисходительность. В качестве компенсации я положил в конверт некоторую сумму сверх Вашего жалованья.
Очень тороплюсь,
Бернхард Экберг
P. S. В качестве небольшого личного презента мне бы хотелось подарить вам бутылку сливового ликера, собственноручно сделанного моей супругой, ~ он стоит в подвале слева возле лестницы, или ~ если желаете ~ баночку повидла из айвы или имбирных груш. Возьмите то, что Вам больше по вкусу!
P. P. S. Надеюсь, что после собеседования у Вас не осталось неверного впечатления обо мне. Нора, я ни минуты не сомневался в ваших способностях. Сегодня не так уж и много осталось таких, как Вы!»
Под запиской лежал конверт. Ивонн заглянула в него: у нее не было ни малейшего представления о том, сколько зарабатывают домработницы, но в любом случае это было намного больше того, что она ожидала получить за пару часов работы.
Она снова с недоумением прочла записку. У него есть еще и жена. Она что, уехала?
Ивонн снова пошла в прихожую и открыла дверь, которая, как она полагала, вела в подвал, и спустилась по лестнице. За узкой дверью, запертой на деревянный засов, она обнаружила кладовую, достойную хозяйки прошлого столетия. На выстланных вощеной бумагой полках теснились ровные ряды банок и бутылок. Их полупрозрачное содержимое искрилось от проникавшего сквозь маленькое оконце солнечного луча, и его цветовая гамма простиралась от янтарно‑желтого до вишневого и рубиново‑красного цветов. На каждой баночке и бутылке была этикетка с указанием содержимого и датой изготовления. Аккуратный и ровный почерк не имел ничего общего с каракулями Бернхарда. Сроки изготовления варьировались, но тем не менее все эти запасы были сделаны не позже чем два года тому назад.
Значит, его жена отсутствовала не временно. Бернхард Экберг был разведенным или вдовцом.
Ивонн покинула кладовую, ничего себе не взяв, и снова поднялась по лестнице в дом. Беспорядок на кухне резко контрастировал с аккуратно расставленными и подписанными банками, увиденными ею только что в подвале. Она предположила возможную причину их развода. В какой‑то момент Ивонн едва не поддалась искушению написать новую записку типа:
«Дорогой Бернхард!
Возвращаю Вам ключ. Теперь я понимаю, почему Вас бросила жена.
Очень тороплюсь,
Нора Брик».
Но ведь могло так случиться, что его жена умерла. И Ивонн, отбросив идею с запиской, с любопытством продолжила экскурсию по дому.
В ванной комнате отсутствие жены хозяина бросалось в глаза. Никакой косметики и парфюмерии, только зубные щетки.
На пороге спальни Ивонн уважительно остановилась и стала рассматривать эту приватную часть жилища, комнату, в которую никогда не приводят гостей. Женщина посмотрела на двуспальную кровать с покрывалом из хлопка, придававшим брачному ложу абсолютно безупречный вид. В нише помещалась встроенная кушетка с подушками. Лимонно – желтый ковер украшал орнамент в виде прямоугольников. Под скосом крыши притулилась дверь, которая вела в гардеробную.
Словом, это была просторная и уютная комната. Теплые цвета и скромная мебель вызывали ощущение чистоты. Это была комната для пробуждения в совершенно новом, ничем не запятнанном дне.
Ивонн призадумалась и над своим собственным распорядком сегодняшнего дня. В шесть она ужинает вместе с одним своим клиентом. А перед этим ей нужно пойти в офис и подготовиться к встрече. Ей остается только стремительно пробежаться по остальным комнатам. А потом она примет решение опустить свое письмо с извинениями и ключом в почтовый ящик и навсегда покинуть этот дом. Ее мучила совесть за совершенный ею обман, но тем не менее теперь она, наконец, была довольна. Она явственно представляла себе лицо Бернхарда Экберга, когда тот обнаружит в почтовом ящике ключ с запиской. Ему самому придется разгребать гору посуды.
Неужели встречаются еще такие мужчины, которые оказываются совершенно беспомощными в том случае, когда из их жизни исчезает женщина? А как бы Йорген повел себя в подобной ситуации? Вероятно, он и дальше складывал бы всю посуду в посудомоечную машину и гладил бы свои рубашки, как делал это всегда. Коснись это ее семьи, осталась бы после нее такая же пустота?
И вообще, смогла бы она изменить что‑нибудь? Ивонн призадумалась над тем, что жизни ее сына и мужа двигались по одной и той же накатанной колее. У сына – школа, друзья и компьютерные игры, у Йоргена – работа, любовницы и фитнес‑клуб. Все как обычно. Несколько тревожная и вместе с тем успокаивающая мысль. Затем ее взгляд упал на дверь гардеробной под сводом крыши. Следуя за интуицией, она стремительно шагнула на ковер, который оказался плотным и густым, как мох. Открыла дверь и включила свет.
И перед ней предстал длинный ряд развешанных на вешалках вещей: несколько мужских пиджаков, рубашек и пара костюмов, за ними следовали юбки, женские костюмы, блузки, платья. Вся одежда, добротно сшитая и отменного качества, выглядела просто и элегантно. Получается, что Бернхард Экберг вовсе не разведен.
В этот момент Ивонн услышала шум с нижнего этажа. Похоже, кто‑то открыл, а потом закрыл дверь. Первым ее желанием было остаться в гардеробной, спрятаться здесь и дожидаться, пока человек уйдет. Но потом она вдруг вспомнила, что не закрыла за собой входную дверь и оставила туфли посреди коврика в прихожей. Она вышла из гардеробной, выключила свет и закрыла дверь. Спускаясь по лестнице, Ивонн замерла на полпути: в прихожей стоял Бернхард Экберг и снимал перчатки.
– Как хорошо, что вы уже пришли, Нора, – сказал он. – А я вернулся домой пораньше. Сегодня утром у меня было одно очень важное заседание, а остаток дня я могу поработать дома.
– А я только что пришла, – пробормотала Ивонн с пылающими от стыда щеками. – Я поднялась наверх, чтобы получить общее представление. Я думала, что рубашки вы оставите наверху.
– Рубашки?
– Я думала, что обязана гладить ваши рубашки.
С того момента, как хозяин дома застиг Ивонн выходящей из спальни, приготовленная ею ложь о том, что она нашла себе другую работу, теперь уже не могла показаться правдоподобной.
– Господи, да я даже еще и не стирал их. На выходных у меня было жуть сколько работы. На этот раз никаких рубашек. Быть может, вам лучше начать с кухни?
Ивонн растерянно кивнула.
– Спасибо, Нора, очень мило с вашей стороны.
Ивонн заметила, что продолжает стоять как вкопанная, одной ногой ступив на следующую ступеньку и держась рукой за поручень. Другой рукой она судорожно вцепилась в свое пальто, словно оно могло чем‑то ей помочь.
Когда ступор прошел, Ивонн отправилась на кухню. Хотя еще не оправилась до конца от шокового состояния, она все равно открутила кран. Сквозь шум воды Ивонн слышала, как Бернхард прокрался на кухню; бросив мимолетный взгляд через плечо, увидела, как он взял со стола свою записку и сунул в карман, словно внезапно почувствовав стыд.
– Там, на двери, есть фартук. А я сяду за стол в гостиной и поработаю. Вы можете меня спрашивать, если необходимо что – то узнать. В противном случае мне бы не хотелось, чтобы меня отвлекали! – крикнул он из прихожей. Его обезличенный профессиональный тон производил впечатление, будто он хочет вернуть себе некий авторитет, который потерял, порвав свое покаянное послание.
Ивонн сняла пальто и льняной жакет, повесила их на спинку стула и засучила рукава блузки.
На одном из крючков с внутренней стороны двери она нашла фартук и надела его. Опустила стакан, явно отдававший виски, во вспененное в мойке моющее средство. Ивонн и сама толком не понимала, как могло случиться, что она стала домработницей Бернхарда Экберга.
Вся эта ситуация, подобно езде на русских горках, удивительным образом веселила и раззадоривала ее. Теплая вода стекала по рукам, пена искрилась на солнце всеми цветами радуги, и Ивонн видела, что каждый предмет, который она мыла, невероятно красив. Каждая ложка, кастрюля и каждое блюдечко были совершенны и по форме и по фактуре, заботливо и со смыслом отобранные для эстетики. Все, что было побито или пришло в негодность, выглядело таковым каким‑то особо прекрасным и утонченным способом. Как, к примеру, поблекшие цветы на суповых тарелках или старых подносах, чья глазурь уже давно полопалась. И эти трещины образовывали мотив, напоминавший корни растений или жилки листьев. На какое – то мгновение у нее возникло загадочное ощущение того, что она стоит на самой удивительной в мире кухне и моет самую удивительную в мире посуду. И тогда Ивонн постаралась отогнать от себя эту приятную и вместе с тем глупейшую мысль.
Когда с мытьем было покончено, она насухо вытерла все столы и метелкой прошлась по всем поверхностям. Переходя из комнаты в комнату, она вытирала пыль и пылесосила, получая, таким образом, полное представление о доме. Первый этаж состоял главным образом из гостиной, поделенной диваном и креслами на столовую и жилую зоны. На втором этаже кроме спальни имелись еще две комнаты поменьше, а также ванная и маленький холл.
Ивонн сделала вывод, что уборка дома не составляла особого труда, все его поверхности были совершенно четкими, а предметы – относительно немногочисленными. Однако пыли оказалось больше, чем она предполагала вначале. По сравнению с беспорядком, царившим на кухне, остальные комнаты производили впечатление чистых, но оказалось, что на рамах картин пыль лежит ровным толстым слоем, а когда Ивонн приподняла покрывало, свисающее с кровати, оттуда вылетела моль. Было очевидно, что здесь уже давно никто не убирал.
Бернхард Экберг сидел за обеденным столом и работал. Он выглядел таким сосредоточенным, что на его лбу даже выступили капельки пота. Он слегка кивнул Ивонн, когда та провела тряпкой между лежавших на столе стопок бумаг.
Ивонн подумала про жену Экберга, и внезапно ей пришло в голову, что она оказалась в плену предрассудков: раз в доме не убрано, значит, хозяйка отсутствует. И как только она могла прийти к такому выводу? Это наверняка бизнес‑леди, так же как и ее муж. Ни у кого из них нет времени для уборки, вот поэтому они и переложили на Ивонн эту работу. У Циллы, например, в доме убирает женщина из Боснии. Многие люди так делают.
Ивонн и сама разрывалась надвое. Она была глубоко убеждена в том, что сама должна со всем справляться, и не желала никому позволить себе помогать. Еще с детства ей приходилось заниматься домашним хозяйством и заботиться о матери. Впрочем, она почти полностью истребила в себе это трудолюбие. Часть философии ее агентства «Твое время» базировалась на утверждении, что каждый должен делать только то, в чем хорошо разбирается, и что все услуги продаются и покупаются.
Когда Ивонн закончила уборку, она снова надела на себя жакет и пальто, потом, мельком заглянув в гостиную, попрощалась и вышла за дверь. Она была уже возле калитки, когда услышала, как ее окликнул Бернхард Экберг:
– Нора!
Она обернулась. Он стоял на ступеньках крыльца и что – то держал над головой.
– Вы забыли.
Это был конверт с деньгами. Ивонн вовсе не намеревалась брать их, однако теперь была вынуждена это сделать. Она вернулась и взяла конверт.
– Я вижу, что вы ничего не взяли из заготовок Хелены. Обязательно возьмите в следующий раз. Там этого всего полно, и мне одному не съесть. Я действительно советую вам взять имбирные груши.
– Спасибо. Я подумаю об этом.
– Я так рад, Нора, что вы взялись за эту работу. Вы очень трудолюбивы, я это сразу заметил. – И, словно прочитав мысли женщины, со страхом в голосе добавил: – А вы придете завтра снова? А в следующий понедельник?
Ключ от дома Бернхарда все еще лежал в сумочке Ивонн. Но по какой‑то загадочной причине в руках мужчины оказался ключ от некоего неведомого устройства, которое заставило ее голову убежденно кивнуть и произнести следующие слова:
– Да, непременно. Я обязательно приду.
И как он нашел этот ключ? Ивонн полагала, что уже давно выбросила его.
Глава 11
Ивонн была тактичным наблюдателем. И лишь однажды она почувствовала, что кто‑то мешает ей сполна предаваться этому занятию. В тот момент она рассматривала даже не людей, а понравившийся ей дом.
Оставить его без внимания было почти невозможно. Никто не мог пройти мимо этого дома и не посмотреть на него. Конечно же это был тот самый лиловый дом, где проживало благообразное семейство с карликовым спаниелем. Цвет дома был не просто лиловым, а вызывающим, отвратительным. Этот густо‑лиловый цвет казался не столько неправдоподобным, сколько просто‑таки неприемлемым для дома.
Спустя два дня после того, как Ивонн навела порядок в доме Бернхарда Экберга, она совершала свой обычный обход по предместью. И, взглянув на лиловый дом, в очередной раз содрогнулась. Быть может, она чуть дольше задержала взгляд на этом доме, как если бы проходила мимо какой‑то аварии: взгляд всегда привлекает что‑то ужасное, на что, собственно, вовсе и не следует смотреть. Внезапно из‑за забора высунулась голова женщины.
– Чего уставились? Никогда не видели фиолетового дома? – чуть ли не прошипела она. – Или полагаете, что все дома должны быть выкрашены в серый цвет? Вам бы хотелось, чтобы в этом проклятом пригородном гетто ничто не выделялось!