– Вот так, нисколько не стесняясь?
– Да, я даже не могу припомнить, чтобы мне вообще когда‑нибудь было стыдно. Это было так здорово. А затем я подумал, что, пробираясь садами, я бы мог существенно сократить себе путь к остановке. Мне не терпелось узнать, можно ли таким образом пройти беспрепятственно, или и там путь преграждают стены и заборы.
– Ну и?..
Они вышли из леса и уселись на лавку в каменистом саду. Этот незнакомец показался Ивонн очень занятным типом.
– Все прошло как нельзя лучше. Дорогой мне лишь изредка встречались живые изгороди да низкие заборы. Конечно, чтобы никто меня не заметил, мне приходилось красться. Но было темно, поэтому все прошло как нельзя лучше. И это оказалось так… да, так увлекательно. Никогда, с самого детства, я не был так счастлив. И тогда я подумал: в наше время не часто получаешь столько удовольствия. А что, собственно, его доставляет? Работа? Ничуть, и это несмотря на то, что раньше она мне очень нравилась. Семья? Семьей я еще не обзавелся. Увлечения? Я попробовал себя практически во всех видах спорта: гандболе, баскетболе, лазании по канату, серфинге – словом, везде, где только можно. Я постоянно менял виды спорта, потому что они очень быстро наскучивали мне. Все это наводило на меня только одну тоску. И всегда было одно и то же.
– И тогда вы решили лазить по садам?
– Да, именно эта мысль мне и пришла в голову. Свои наблюдения я начал осенью. А потом с наступлением холодов приостановил. И вот теперь снова пришла пора.
Ивонн продолжала, не отрываясь, рассматривать незнакомца, который тем временем уже успел сесть, но не рядом с ней на лавку, а на лежавшие возле ее ног плоские камни, образовавшие вокруг пруда некое подобие берега.
Сначала, наверное из‑за его одежды, Ивонн подумала, что незнакомцу чуть больше двадцати лет. Теперь же она отчетливо видела, что ему по крайней мере лет тридцать, а может, и все тридцать пять.
– И тогда мне захотелось узнать, куда можно добраться таким образом, не выходя при этом на улицу. Если передвигаться по этим маленьким квадратам, то можно быстрее добраться до границ участка, но здесь в лесу встречается великое множество примыкающих друг к другу садов с тупиковыми тропинками, которые ведут к другим домам, находящимся сзади. Если в лесу выбрать правильный путь, ведущий через сады, то можно пройти больше километра, даже не ступая ногой на асфальт.
Незнакомец рассказывал об этом с блеском в глазах; похоже, он ожидал, что это поразит воображение Ивонн.
– Невероятно, – пробормотала она.
– Однако здесь встречаются и очень трудные участки. В одном месте разница в высоте забора составляет метра четыре – эта кирпичная кладка разделяет два сада.
– И как же вы справились?
– Там есть столбики. Но я и раньше карабкался по стенам.
– Ах так, а что насчет подсматривания? Когда вы стали этим заниматься?
– Поначалу главное было ходить никем не замеченным. То есть стать практически невидимым. А потом я пришел к выводу, что, когда на улице темно и люди включают свет, можно с легкостью заглядывать в их дома. Но это был уже следующий этап. В конце концов, пришла пора поднять планку. Со временем я узнал всех жителей. Я видел то, чем они занимались и какую вели жизнь. Я стал больше наблюдать за ними. Но, начав однажды, очень сложно остановиться. Сейчас я взял на год тайм‑аут. В последние годы у меня было очень много работы, так что я вполне заслужил это своим просто непозволительно усердным трудом. Теперь я провожу здесь почти весь божий день. Вы считаете это безумием?
– Нет, – ответила Ивонн со странным ощущением смущения и стыда.
– Но вот с этим домом у меня вышла загвоздка. – Мужчина указал рукой на дом Экбергов и недовольно поморщил лоб. – Никак не могу взять в толк, что здесь происходит. Вы приходите сюда дважды в неделю, и складывается впечатление, что приходите сюда только для того, чтобы убрать. Тогда я предположил, что вы кто – то вроде… домработницы. Но я догадался, что все равно здесь что‑то не так. С тем типом, что здесь живет, у вас ведь более тесные отношения, или я ошибаюсь?
Ивонн загадочно рассмеялась:
– Я не буду отвечать на этот вопрос. Бинокль, возможно, я еще могу допустить, но чтобы задавать вопрос напрямую наблюдаемому объекту – это уже не лезет ни в какие рамки.
Мужчина задумчиво посмотрел на нее:
– Вы правы. Но я могу узнать, как вас зовут?
– Ивонн, – ответила женщина.
– Магнус, – сказал в свою очередь незнакомец. – Мы уже можем перейти на «ты», не так ли? – Магнус встал и протянул Ивонн руку.
Она пожала ее. И как только ответила мужчине на его уверенный, серьезный и приветливый взгляд, сразу поняла, почему назвалась Ивонн, а не Норой.
– А ты можешь мне объяснить, что это такое? – Магнус указал рукой на камни и гальку.
– Это японский альпинарий. Глядя на него, подсознание находит некий смысл в том, что незаметно глазу и воспринимается как нечто совершенно бессмысленное, – процитировала Ивонн Бернхарда, который, в свою очередь, наверняка говорил словами Хелены.
– Ага! – воскликнул Магнус, наморщив лоб. – А я‑то думал, что же это такое. Удивительное место, но не удивительнее многих других. В садах и вправду можно столько всего увидеть. Самая лучшая часть дома – это та, что находится позади него.
«Естественно, – подумала Ивонн. – Именно так и есть». А она сама видела их всегда только спереди.
– Похоже, что это очень увлекательное занятие, – заметила Ивонн.
– Хочешь сделать со мной кружок?
Это предложение прозвучало довольно неожиданно и при этом весьма заманчиво.
– А если тот тип заметит твое отсутствие?
– Я так не думаю.
Как всегда сразу после сеанса расслабляющего секса с Ивонн на диване, Бернхард впадал в глубокое забытье, и она точно знала, что он проспит несколько часов, восполняя недостаток ночного сна.
– Я только переоденусь и мигом назад, – сказала Ивонн.
Вернувшись, она застала Магнуса сидящим на земле и укладывающим вещи в рюкзак. Поверх футболки на нем была еще и широкая фланелевая рубашка в клетку.
– Как ты думаешь, я могу оставить здесь свои вещи?
– Конечно, только спрячь хорошенько. Бернхард еще спит, но, когда проснется и выйдет на улицу, обязательно придет в этот сад.
Магнус оставил рюкзак и спальный мешок за валунами на лесной опушке.
– Ты что, и ночуешь в садах? – спросила Ивонн, указывая пальцем на спальный мешок.
– Ну да. Я стал так делать недели две тому назад. Нахожу себе хорошее укромное местечко и с наступлением ночи разворачиваю мешок и забираюсь в него. Ночь, проведенная в чужом саду, вызывает просто сумасшедшие ощущения. А какие чудные тут снятся сны! Однако просыпаться нужно всегда пораньше, до того, как кто‑либо выйдет на улицу и застанет тебя врасплох. Ну, скажем, чья‑нибудь собака. А знаешь ли ты, что многие люди не выгуливают должным образом своих собак по утрам? Они просто открывают входную дверь и выпускают их на улицу, а потом зовут их назад, как только те управились со своими делами. У таких хозяев, как правило, в садах полным‑полно собачьего дерьма, но им и дела нет. Собаки всегда быстро находят меня и с лаем бросаются. Хозяин думает, что его пес нашел ежа или лает просто так. Но в большинстве своем собаки очень миролюбивы, сами подходят и рассматривают меня. Тогда мне приходится лежать не шевелясь и терпеть их носы на своем лице. Так продолжается до тех пор, пока собака окончательно не сдастся и не убежит прочь.
– А у тебя увлекательная жизнь, Магнус, – заметила Ивонн.
– Человек получает ровно столько удовольствия, насколько это в его силах. Ну что, пошли? Ты готова?
Внезапно он подскочил к живой изгороди из елей: расстегнутая рубашка развевалась по бокам, а бинокль висел на ремешке у его бедра, как школьная сумка. Остановившись перед изгородью, он призывно махнул Ивонн. Она очень удивилась такой спешке и не торопясь пошла к нему. Магнус неодобрительно покачал головой.
– По садам не ходят обычным прогулочным шагом. Тут передвигаются либо очень быстро, либо очень медленно, в том‑то вся и суть, – поучительно шепнул он.
В следующий момент, подпрыгнув еще выше, Магнус исчез за елями. Ивонн удивленно огляделась: живая изгородь была плотной, прямо настоящая стена.
– Иди же уже, – послышался его голос с другой стороны.
Раздвигая ветви, из изгороди показалась рука мужчины. И тут Ивонн заметила, что в этом месте в изгороди была дыра и свисавшая еловая ветка прикрывала ее, словно занавес. Она проползла в дыру на четвереньках. И была немало удивлена тому, что в этой так хорошо знакомой ей изгороди был лаз, и никто даже не подозревал об этом.
Они продолжили путь уже при начинавших спускаться летних сумерках. Все дело в том, что иной раз им приходилось передвигаться довольно стремительно, а иной раз – очень медленно, в точности как и говорил Магнус.
Ивонн шагнула в новый мир. Она даже представить себе не могла, что это было то же самое предместье, которое, как она полагала, уже хорошо или почти хорошо знает.
Перед ней то и дело мелькали неправильной формы фрагменты улиц, ограничиваемые фасадами домов. Конечно, прежде она изучала и расположение садов, при этом рассматривая их скорее как продолжение самых строений, и улицы в этой системе являлись главным объединяющим звеном. Теперь же она смотрела на них глазами Магнуса: они представали перед ней как пограничные линии, делившие на части всю взаимосвязанную совокупность этого садового пространства.
Границы между садами, по мысли Магнуса, существовали только для того, чтобы их преодолевать. Такова была ключевая составляющая этого вида спорта.
Ивонн училась находить слабые места в изгородях и перелезать через проволочные заборы. Самой сложной оказалась комбинация из живой изгороди и забора, вместе взятых. В таких случаях ей приходилось выходить на улицы, в то время как Магнус для преодоления препятствий пользовался своей техникой прыжков в высоту.
Когда они подходили к низким, но при этом довольно широким рядам живой изгороди, Магнус снимал с себя фланелевую рубашку и расстилал ее поверх молодых деревьев, а Ивонн перекатывалась на другую сторону. Несмотря на плотную ткань рубашки, подстриженные ветви впивались в ее кожу. В некоторых местах Магнусу удавалось облегчить ей работу: подобно изгороди возле дома Экбергов, он прорубал в самых укромных местах проход, который потом прикрывал ветвями.
Ивонн была удивлена бросавшимся в глаза различием между находившимися на возвышениях многоуровневыми садами в переулке Гортензий и Мятной улице и обычными пешеходными тротуарами. На улицах для удобства пешеходов имелись ступеньки и проложенные на таком же уровне дороги, в то время как для путешествующих по садам такие подъемы встречались лишь изредка и изобиловали внезапными и весьма драматичными обрывами либо отвесными стенами. Конечно же четырехметровые стены, о которых рассказывал Магнус, были Ивонн не по зубам. В таких случаях ей приходилось покидать этот садовый мир и выходить на дорогу. Но женщина уже так ловко приспособилась к правилам, действовавшим в этом мире, что порой, прошмыгнув в ворота очередного дома, сама себе казалась настоящей воровкой. А в это время ее спутник, подобно человеку– пауку, взбирался на стоявшую на его пути стену.
Они путешествовали всю ночь по белоснежным покрывалам из источавших сладковатый аромат цветов таволги, мимо нежной зелени лука и огромных листьев ревеня, по свежескошенным лужайкам с рядами лежавшей на них сухой травы, которая прилипала к коленям при ползании по ней на четвереньках.
Они пробегали по выложенным плиткой садовым дорожкам с воткнутыми в землю голубыми лампами‑маячками, которые издали смахивали на освещение взлетной полосы аэродрома, а вблизи – на морских чудовищ с выступавшими из воды выпуклыми глазными яблоками.
Иногда их заставали врасплох внезапно вспыхивавшие светильники с датчиками движения, автоматически среагировавшими на присутствие чужаков, и тогда путешественникам приходилось поторопиться, чтобы поскорее преодолеть освещенный круг.
Ивонн и Магнус путешествовали по садам, разительно отличавшимся друг от друга: им встречались и модные, в викторианском стиле, палисадники, в которых каждая необычная деталь была четко продумана, начиная от плетней из ивовой лозы, возвышавшихся над сплетенными вручную корзинами между фруктовыми деревьями, до цинковых леек, стоявших на ступеньках; и ухоженные сады с подстриженными лужайками и вечнозелеными кустарниками, а еще самые настоящие помойки с пришедшими в негодность холодильниками, ржавыми велосипедами и бетонными трубами.
За унылыми домами из песчаника на Тисовой улице скрывался настоящий японский сад с мини‑храмом и прудом с плавающими в нем карпами.
– А тебя, случайно, никто не подменял недели две тому назад? – спросил Магнус, когда они, решив передохнуть, улеглись под гамаком в саду Счастливого семейства. – Я видел, что там убирала другая женщина.
В саду валялось множество игрушек, а довольные кролики шумно грызли в клетках морковь.
«Должно быть, он видел Хелену, когда та приезжала домой в отпуск», – подумала про себя Ивонн и настроила бинокль, чтобы посмотреть, чем так поздно занимается бородатый отец этого семейства на кухне. По‑видимому, он пек хлеб.
– Гляди, чтобы она не подсидела тебя. Она производит впечатление очень честолюбивой дамы.
– Я завязываю с этой работой, – ответила Ивонн и протянула спутнику бинокль.
– А почему? – спросил Магнус и взял бинокль. Это был очень милый маленький прибор с просто ошеломляющей резкостью.
– Все имеет начало и конец, – заметила она.
На веранде лилового дома в старомодных садовых качелях сидели, держа друг друга за руку, словно парочка юных влюбленных, Вивьен и Хассе. Карликовый спаниель, пытаясь запрыгнуть им на колени, отчаянно тявкал от ревности, но ему никак не удавалось так скоординировать свои прыжки, чтобы они совпали с размахом качелей, оттого пес то и дело плюхался, словно тючок шерсти, прямо возле ног Хассе.
В доме мужчины с Ливневой улицы имелось настоящее панорамное окно, как раз выходящее в сад, и Ивонн вместе с Магнусом даже невооруженным глазом могли видеть, как его хозяин в распахнутом купальном халате расхаживает по гостиной, подходя то к книжным полкам, то склоняясь над стопками газет, и при этом, по всей видимости, разговаривает сам с собой.
Из‑за живой изгороди, окружавшей большой старый деревянный дом на Боярышниковой улице, виднелись мерцающие факелы и слышались громкая музыка и гул голосов.
– Вечеринка, – шепнул Магнус. – А как ты думаешь, не принять ли и нам в ней участие?
Ивонн посмотрела на свое все в зеленых пятнах платье.
– Ну, я не знаю… – неуверенно ответила она.
Оба путешественника перемахнули через изгородь и, прячась за пристройкой с садовыми инструментами, стали любоваться на торжество.
Это было грандиозное празднество со множеством толпившихся в освещенном саду и на террасе людей. В центре стоял большой белый шатер с закатанными наверх боковыми перегородками, что позволяло разглядеть находившийся в нем роскошный буфет с барной стойкой. Довольные гости разговаривали и громко смеялись.
– Вход свободный, – заявил Магнус. – Пойдем потусуемся в этом милом обществе.
И они, выскользнув из‑за сарая, смешались с гостями. Какой‑то молодой человек предложил им поднос с бокалами белого вина. Путешественники взяли по бокалу, после чего Магнус, тактично кивнув, направился к группе мужчин, которые, как казалось, беседовали о компьютерах.
А спустя всего несколько минут Ивонн уже вступила в дискуссию с каким‑то врачом, который рассказывал о сокращении ассигнований в здравоохранении, а потом, без всяких предисловий и остановок, как, по крайней мере, показалось Ивонн, перешел к архетипам, встречающимся среди молодежи, последствиям использования гормонов в климактерический период, а также преимуществам и недостаткам раздельного сбора мусора.
Похоже, что присутствие обоих пришельцев никого не удивило, приглушенное освещение и количество выпитого гостями спиртного сделали свое дело, и никто даже и не заметил пятен на симпатичном и ладно скроенном платье Ивонн.
– Не хочешь закусить? – послышался за ее спиной приглушенный шепот.
Обернувшись, Ивонн увидела Магнуса с тарелкой, до краев наполненной всякой всячиной.
Мужчина, указывая вилкой в сторону навеса, продолжал:
– Во время прогулок по садам следует уделять особое внимание хорошему питанию.
По пути в буфет компанию Ивонн составил какой‑то адвокат.
Они уселись на ступеньки и, удерживая на коленях тарелки, продолжили беседу до тех пор, пока ее собеседник не начал зевать, заявив, что ему пора отправляться домой, так как завтра необходимо идти в суд.
– Дело не слишком сложное. Идиот, он во всем признался. К сожалению, не будь против него веских доказательств, я бы добился его оправдания. Но, как я уже сказал, он во всем признался, и теперь мне остается только снизить меру наказания. Тяжелое детство, плохая компания и тому подобное. Словом, как и положено, – заключил адвокат, решив выпить напоследок еще виски.
– Пойдем отсюда, – послышался рядом шепот Магнуса, и, не дожидаясь ответа, он потянул Ивонн к изгороди, а затем втолкнул в имевшуюся там брешь.
– Почему такая спешка? – спросила Ивонн, встав на ноги с невозвращенным бокалом вина в руке.
– Одному типу захотелось, чтобы я пошел к нему и посмотрел его компьютер, который начал глючить. Поскольку он живет всего через два дома отсюда, он посчитал, что мне ничего не стоит ненадолго отлучиться с вечеринки.
Они оба были всего в паре сотен метров от «мазды» Ивонн.
– Я хоть и выпила стакан вина, но думаю, что смогу сесть за руль. Тебя подбросить домой? Мы можем доехать до улицы Орхидей и забрать оттуда твои вещи.
Но Магнус не собирался возвращаться домой.
– Я переночую в твоем саду. То есть там, где ты работаешь. Я уже спал однажды в зарослях той высокой травы. Классное местечко.
– О’кей, надеюсь, что ты выспишься на славу. И благодарю за чудесный вечер, – сказала напоследок Ивонн.
Однако в эту ночь она сама не сразу смогла заснуть. Лежала в своей огромной кровати, уставившись в темноту. Как только забрезжил рассвет, она встала, приняла душ, сварила себе кофе и принялась метаться по пустой квартире с чашкой в руках. Взяла папку с полицейским рапортом о смерти любовницы Бернхарда. (С чувством глубокого отвращения она засунула когда‑то ее в самый дальний угол ящика письменного стола, а потом забыла вернуть.) Ивонн села за стол и, в то время как за окнами занимался новый теплый летний день и город вновь пробуждался к жизни, медленно, страницу за страницей, стала внимательно просматривать документы.
Глава 24
– Нора, когда ты хочешь взять отпуск? Было бы неплохо, если бы я уже сейчас был в курсе.
Бернхард сидел верхом на стуле, опустив голову на лежавшую на его спинке подушку. Его широкая спина была обнажена: Ивонн растирала ему маслом плечи, а он сидел прикрыв глаза от боли и удовольствия.
– Тебе наверняка захочется навестить твою сестру в Штрёмстаде? Или в Уддевалла?
– Возможно, – ответила Ивонн: она уже не помнила, какой город тогда называла.
Обнаженное тело мужчины удивляло ее все больше и больше. В одежде Бернхард производил впечатление сонного и немощного. Но когда снимал рубашку и становились видны крепкие мышцы его шеи, плавно переходившие в широкие плечи, он выглядел как настоящий борец, пусть невысокого роста, но при этом довольно сильный и выносливый.
– Я тут подумал, что ты… ау! – взвизгнул Бернхард. – Ничего, продолжай. Я подумал, что в отпуск ты можешь пойти в июле, недели на четыре. Так пойдет?
– Превосходно.
– А перед этим Хелену еще раз отпустят домой. На этот раз уже на сорок восемь часов. Было бы здорово перед ее приходом навести здесь полный порядок.
– А зачем? Она же все равно переставит все по‑своему.
– И все же. В знак того, что ее здесь ждут.
– Меня очень удивляет, что Хелена так важна для тебя. И это после того, что она совершила. А ты никогда не боялся ее?
– Боялся?
Бернхард оторвал голову от спинки стула, и подушка упала на пол. Ивонн подняла подушку и снова положила ее мужчине под голову.
– А почему, собственно, я должен ее бояться?
– Потому что, судя по прочитанному мной в полицейском рапорте, у нее, похоже, просто ледяное спокойствие. Большинство женщин стали бы кричать и ругаться и наверняка швырять вещи. А она вместо этого на протяжении двух недель делала вид, будто ничего не произошло, а потом заколола свою соперницу ножом – одного только этого уже достаточно. Ты никогда прежде не думал о том, что такое может снова когда‑нибудь повториться?
– Такое больше никогда не повторится, – резко возразил Бернхард.
Выпрямив спину так, что подушка снова повалилась на пол, он обернулся к Ивонн:
– Ты ошибаешься. Хелена – не какой‑нибудь злобный монстр, скорее наоборот. Она – самый добросердечный и самоотверженный человек, которого я знаю!
Бернхард встал и недовольно посмотрел на Ивонн.
– Тогда почему же ты изменяешь ей?
– Изменяю?
– Насколько я помню, ты изменял ей на этом диване в прошлый четверг.
– Ах, секс!
При этом слове мужчина сплюнул с таким пренебрежением, словно речь шла о том, что уже давно набило ему оскомину.
– Это решительно ничего не значит. Есть еще кое‑что, Нора, что имеет гораздо большее значение. Нечто более сильное, прекрасное и великое. Мне искренне тебя жаль, если ты не понимаешь того, что я имею в виду. Ты, наверное, никогда не испытывала в жизни ничего подобного.
Ивонн пожала плечами.
– Хорошо, я могу устроить генеральную уборку, если тебе это так важно, – сказала она равнодушно. – Но не лучше ли было бы вам вместе провести этот отпуск где‑нибудь в другом месте? Сорок восемь часов – это ведь два дня. Вы же могли бы куда‑нибудь поехать и снять себе домик. Вам бы ведь хотелось провести это время наедине, не так ли?
Бернхард кивнул и снова сел верхом на стул.
– Мы и в самом деле думали о том, чтобы снять дом. Что‑то очень необычное, где Хелена бы смогла спокойно провести свой отпуск. Но он не должен находиться поблизости от нашего прежнего. Ничто не должно напоминать ей о случившемся. И только не на морском побережье. Может, в лесу. Это было бы неплохо, Нора, как ты думаешь: осенью – собирать грибы, зимой – кататься на лыжах. Это бы наверняка понравилось Хелене. На природе она всегда становилась другим человеком, более веселым и свободным. Наша дача в Эсе была для нее настоящим убежищем. Она часами могла бродить по берегу моря.
И ожесточившиеся поначалу черты лица Бернхарда опять стали мягкими и расплывчатыми. Он поднял подушку с пола, положил ее на спинку стула и прислонился к ней щекой.
– Знаешь, Бернхард, я много размышляла над этим, – задумчиво произнесла Ивонн и, набрав себе в ладонь масла, стала растирать его медленными движениями по всей спине мужчины. – Если вы так часто ездили туда зимой, почему же не вывозили мусор?
Бернхард был озадачен.
– Н‑да, я даже не знаю. Этим всегда занималась Хелена.
– Но она четко сказала на допросе в полиции, что ей пришлось выбросить мусор в мусорный бак соседей, так как ваш мусор зимой не вывозили. Я нахожу это очень странным. Такая чистоплотная женщина, как Хелена, наверняка должна была позаботиться о том, чтобы весь мусор вывозился, не так ли? Ведь не везли же вы свой мусор домой?
– Нет, конечно же нет. А почему ты об этом спрашиваешь? Ах, Нора, это было прекрасно. У меня горит все тело.
– Мне бросилось в глаза то, что она сказала полиции, будто зимой у вас не вывозили мусор.
– Ну, если она так сказала, значит, все так и было. Я ничего об этом не знаю.
– Зато я знаю. Я позвонила в ту фирму, которая занимается вывозом мусора в Эсе.
Мужчина повернул голову и удивленно посмотрел на Ивонн, но она вернула его в прежнюю позу.
– Мне сказали, что зимой мусор у вас вывозят с 1997 года.
– Вот как?
– Следовательно, Хелене со своим мусорным пакетом незачем было идти к соседям. Довольно неприлично с ее стороны. И часто она так делала? Как– то это не вяжется с образом твоей жены, который сложился у меня в голове. И все же она это сделала, вместо того чтобы выбросить пакет в свой бак. Почему?
Бернхард не ответил. Мышцы его шеи напряглись под круговыми движениями больших пальцев Ивонн.
– А может, в этом пакете было то, чего полиция не должна была найти? Либо там отсутствовало что – то такое, что как раз и должно было там находиться? Остатки пищи, к примеру?
– К чему ты ведешь?
– Я просто спрашиваю, – мягко ответила Ивонн. – Кстати, именно это и должна была делать полиция. А эти вопросы, что я задаю сама себе, должны были задать и полицейские. И даже Хелена. Но нигде в материалах допросов нет ничего подобного. Эти допросы кажутся совершенно формальными. Словно от признания Хелены помутилось их зоркое зрение и они лишились своего острого чутья. Полицейские не моргнув глазом оставили без внимания те противоречия, которые должны были бы вызвать у них подозрения.
– Нора, что ты имеешь в виду? Что это за противоречия такие?
Ивонн ответила не сразу, водя кончиками пальцев по кругу от его висков вниз до самых челюстей.
– А массаж тебе действительно очень нужен. Твое лицо ужасно перекосилось. У тебя, случайно, не болит голова, когда ты напрягаешь челюстные мышцы?
– Что это за противоречия такие?
– Ну, почему, к примеру, Хелена два‑три часа занималась мытьем посуды и уборкой после того, как убила твою любовницу. Если, по ее словам, она не хотела уничтожать никакие улики, почему она затеяла эту уборку, а не позвонила сразу же в полицию?
– Ее просто одолевает мания чистоплотности. В таких случаях она не всегда ведет себя разумно. Возможно, ее поведение в твоих глазах выглядит несколько странно, мне же это кажется вполне объяснимым. Она хотела уборкой заглушить свой страх. Когда Хелену что – то беспокоит, она начинает все разбирать, точно так же, как другие, к примеру, грызут ногти или курят.
– Или занимаются сексом. Да, возможно, с психологической точки зрения это объяснение вполне приемлемо. Тогда все равно остается один вполне рациональный вопрос: как она могла отмыть до блеска весь дом запачканными кровью руками и в окровавленной одежде, но руки остались в крови, и она тем не менее не оставила после себя ни единого пятнышка крови?
– Она, вероятно, сначала навела порядок, а уже потом совершила убийство, – глухо заметил Бернхард, уткнувшись лицом в подушку.
– Она и любовница сначала все помыли и разобрали и вместе отнесли мусор к соседям. Такое тоже могло быть. Но чем же тогда она занималась в течение двух‑трех часов до того, как вызвала полицию?
– Но Хелена сама же призналась, что в это время она убирала и…
– Вот именно, Хелена сама призналась. Все и упирается в то, что сказала Хелена. Я просмотрела все бумаги, что ты мне дал, и нигде в свидетельских показаниях не нашла ничего, что могло бы подтвердить ее слова. Никто не видел, как она или Карина Торессон приехали в дачный поселок. Есть только твое показание, согласно которому Хелена покинула дом в девять часов утра и отправилась за покупками.
Бернхард отвел руки Ивонн и встал.
– Нора, что ты хочешь, собственно, этим сказать? Расследование состоялось, приговор вынесен. Хелена во всем призналась и отбывает свой срок. Это стало самой настоящей трагедией для всех участников преступления, больше добавить нечего. Или ты сомневаешься в виновности моей жены? Ты полагаешь, что здесь допущена какая‑то ошибка?
Ивонн закрутила крышку на бутылочке с массажным маслом и поставила ее на стол. Но ее ладони были все еще жирными от масла.
Она с задумчивым видом стала растирать его по коже своих рук.
– Полагаю, что полицейские, работавшие в ту мартовскую субботу, были немного уставшими, – медленно продолжала Ивонн, – и утомленными продолжительной зимой, возможно, даже простуженными и заторможенными. А еще слишком перегруженными сверхурочной работой. Им очень хотелось домой, чтобы провести эту субботу в уютном кругу семьи. И поэтому им было на руку то, что подозреваемая сделала за них всю работу и во всем призналась. Конечно, они провели дознание по всем правилам. Но как только увидели Хелену и кровь жертвы на ее одежде и услышали ее признание, тут же был поставлен крест на других версиях, которые они также должны были проработать. Да, Бернхард, я полагаю, что была допущена ошибка и что пришло время ее исправить.
Мужчина недоверчиво посмотрел на нее.
– По‑твоему получается, что вполне может быть, что Хелена не виновна? Но почему же тогда она во всем призналась?
– Возможно, чтобы тем самым выгородить кого‑то, поскольку ей хотелось быть мученицей. Люди любят мучеников. Для некоторых это единственная возможность обрести чью‑то любовь.
– Думаю, что ты ошибаешься. Но если все так, как ты говоришь, и допущена ошибка, тогда я готов сделать все, что в моих силах, чтобы исправить ее.
– Бернхард, неужели? Тогда тебе следует рассказать мне обо всем, и тогда мы сможем решить, как поступать дальше.
Бернхард задумчиво посмотрел на Ивонн.
– Все? – спросил он после длительного молчания.
– Да, Бернхард, все.
– Нора, ты – удивительная женщина. Иногда мне кажется, что ты даже какая‑то неземная. Когда тебя нет, у меня такое чувство, что я просто тебя выдумал. Я никогда не знаю, вернешься ты снова или нет. Тебе так много обо мне известно, словно ты видишь меня насквозь. Кто же ты на самом деле?