Ивонн кивнула.
– Я полагаю, что суд отнесся бы к ней с пониманием, если бы она была более импульсивным человеком и сразу же вонзила нож в живот той женщины. Но Хелена не такая. Она… очень сдержанная. Она взрывается далеко не сразу, но потом ее не остановить.
Бернхард, прежде чем продолжить, замолчал на какое‑то время, вероятно для того, чтобы собраться с мыслями.
– Конечно же я просил у нее прощения за свою измену, но она ничего не хотела слышать. Спустя две недели без моего ведома она связалась с той женщиной и вежливо пригласила ее встретиться и поговорить. Они условились о встрече на той же самой даче. Хелена пригласила ее на обед – готовила она отменно. Женщины обстоятельно и здраво обсудили то, что случилось, и то, как это следует понимать. Как только разговор был исчерпан и гостья собралась уходить, Хелена схватила японский нож для разделки мяса, что я подарил ей ко дню рождения, и несколько раз вонзила его в грудь несчастной. По этой причине преступление расценивалось не как действие, совершенное в состоянии аффекта, а как спланированное убийство. Отсюда и такое строгое наказание.
Ивонн подумала про фотографию, обнаруженную ею в одном из карманов пиджака Бернхарда. Тот самый снимок, что он носил у сердца. Она живо представила себе картину, как его жена вонзает японский нож для разделки мяса в грудь молодой, ничего не подозревающей любовницы.
– А та женщина, что погибла, она много для тебя значила? – спросила Ивонн.
– Ничего. Вообще ничего. Это было явное помешательство. Я даже не помню, как она выглядела. В том‑то и весь ужас. Единственный человек, который для меня что‑то значит, – это моя жена. И так продолжается до сих пор. Мы были всем друг для друга. Мы не смогли иметь детей, и это, вероятно, еще сильнее привязало нас друг к другу. Можно сказать, что каждый из нас видит в другом своего ребенка.
Бернхард встал и направился к книжной полке. Назад он вернулся с семейным фотоальбомом в руках. Разыскав нужную страницу, он с печальной улыбкой на лице положил раскрытый альбом на колени Ивонн.
– Вот это – наш огород, снятый три года тому назад. И как только я мог изменить такой женщине?
Ивонн внимательно посмотрела на снимок.
– Это и есть Хелена? – с удивлением спросила она.
– Да. Ну разве она не прекрасна?
Между аккуратных рядов с кустиками салата и зеленого лука стояла женщина в свежей, бело‑голубой рубашке в полоску и джинсах, превосходно сидевших на ее стройных бедрах. В руках она держала букет красно‑оранжевых георгинов. Миловидное лицо с тонкими чертами, глубоко посаженными глазами, длинной изящной шеей и белыми ровными зубами. Короткая, но при этом очень мягкая и женственная стрижка, а в ушах – маленькие жемчужные сережки. Глаза Хелены были ярко‑голубыми. Эта женщина кардинальным образом отличалась от той, что Ивонн видела на ламинированном фото.
– Да, она действительно очень красива, – заметила Ивонн.
Глава 17
– Слышала новость? Цилла собралась замуж.
Это известие Лотта сообщила Ивонн, едва та переступила порог агентства. Несмотря на то что Ивонн действительно не слишком много времени проводила в своей фирме, раньше она тем не менее была в курсе всех дел. Но с тех пор, как она стала больше времени проводить в доме у Бернхарда, ей реже приходилось наведываться в офис «Твоего времени», а ее пребывание там становилось все короче. Во время утреннего перекуса с Циллой и Лоттой, к своему большому удивлению, женщина вдруг осознала, что иногда она понятия не имеет, о чем говорят ее коллеги.
Ей казалось, что она пропустила массу новостей.
Однако сейчас она поняла, что это известие стало полной неожиданностью и для самой Лотты. Цилла и ее будущий муж познакомились совсем недавно, и, когда двумя часами позднее Ивонн застала ее в компании с возлюбленным, узнала обо всем из первых уст.
У жениха Циллы, бывшего прежде водителем грузовых машин, от подъема тяжестей возникли проблемы со спиной, после чего он ушел работать водителем трамвая. Они познакомились в тот день, когда Цилла по ошибке села не в тот трамвай. Не разглядев на нем таблички с надписью «В депо», женщина, не желая ничего слушать, принялась утверждать со свойственным ей упрямством, что там был отчетливо виден номер три. Таким образом, ей пришлось проехать пару остановок, пока ситуация окончательно не прояснилась. Потом они выпили кофе в подсобке депо и продолжили свое общение.
– Ну и так далее, – заключила Цилла.
– Так далее? – Ивонн и Лотта недоумевающе переглянулись. Они не поняли ровным счетом ничего.
– Я так счастлива! – расцвела улыбкой Цилла. – И можете себе представить, от Бенни я узнала о себе больше, чем за пять лет изучения психологии и за двадцать лет трудового стажа. У каждого человека должен быть свой Бенни.
– Я принадлежу только тебе одной, – буркнул Бенни с застенчивой гордостью.
Он уселся в изящное черное кожаное кресло, заполнив его без остатка. У мужчины были усы как у моржа, а красноватое лоснящееся лицо обрамлял венец торчащих в разные стороны седоватых, почти серых волос. Его не очень внушительный живот подпрыгивал при разговоре, как у добродушного Санта‑Клауса.
– В канун Нового года мы приглашаем вас на свадьбу, – объявила Цилла и, усевшись на колени к Бенни, обвила его шею руками.
– Едва ли это получится, – заметила Лотта.
– Напротив. Все и так длилось слишком долго. Мы ждали друг друга целых пятнадцать лет. Я никак не могу взять в толк, почему же мы столько времени не могли найти друг друга. – Цилла посмотрела на Бенни влюбленными глазами.
Ивонн и Лотта с удивлением и с некоторой завистью взирали на это проявление человеческого счастья и естественной нежности, возникшей между двумя людьми.
В чем же секрет? – размышляла позднее Ивонн, когда шла по улицам предместья. Испытывала ли она сама когда‑нибудь нечто подобное по отношению к кому‑либо? Ну, а этот кто – то испытывал ли то же самое по отношению к ней? Возможно, это было тогда, когда Симон был еще маленький и он принадлежал только ей, а она ему. И больше никогда такого в ее жизни не случилось.
И все‑таки что же произошло тогда между нею и Бернхардом? Она никак не могла взять в толк, почему вызвалась сделать ему массаж. Он расстроил ее, и ей захотелось ему помочь. Ивонн вспомнилось перекошенное от боли лицо Бернхарда, когда тот растирал затылок, и мрак и печаль в его глазах. А ей так хотелось освободить его от этой незримой обузы.
Приблизившись к нему, Ивонн зашла слишком далеко. Однако теперь ей была известна его тайна. И это очень сильно изменило чувства женщины по отношению к Бернхарду. Его мелочная беспомощность, тяжелые взгляды и уклончивость – все это обрело смысл в свете того, что отныне стало ей известно. Целых десять лет! И даже если его жена, как позднее он объяснил, отсидев две трети срока, получит условно‑досрочное освобождение, все равно она не появится дома раньше чем через шесть лет. А это подвергало их брак серьезным испытаниям! И этого человека, этого мужчину, испытывавшего жуткое чувство вины за свою измену, что довела его жену до преступления, Ивонн ввела в искушение физическим прикосновением и, воспользовавшись его истерзанным телом, завлекла в ловушку так называемым невинным расслабляющим массажем, переходящим в ласки. Ивонн стало стыдно самой себя. Единственным утешением было то, что у нее при этом не было никаких дурных помыслов и она в тот момент не желала ничего иного, кроме как облегчить его боль.
И вероятно, ей удалось достичь этой цели. Бернхард испытал облегчение, получив, наконец, возможность рассказать о своей жене. Вероятно, он впервые поделился с посторонним человеком. Ему удавалось скрывать правду от соседей и коллег. И ценой этой скрытности стали его неизменно повторявшиеся приступы страха. Когда Бернхард показал Ивонн снимок жены на фоне овощных грядок, она увидела еще множество других ее фотографий, сделанных во время отпусков, дней рождений, рождественских праздников, в будние дни. На большинстве снимков холодная и красивая Хелена была со вкусом одета и без капли грима на лице. Иногда вместе с ней на фото появлялся и сам Бернхард. На летних снимках они вместе сидели за столиком кафе либо на фоне какого‑нибудь здания, либо на фоне природы. Ивонн предположила, что в таких случаях они давали фотоаппарат официанту или случайному прохожему, чтобы те могли запечатлеть их обоих. Кроме Бернхарда и Хелены, на снимках почти никогда не было других людей, отчего у Ивонн возникло ощущение, что супруги были очень привязаны друг к другу и почти ни с кем не общались.
А еще нигде ей не встречалась женщина с львиной гривой. Возможно, Бернхард случайно сунул ламинированное фото в карман пиджака. Скорее всего, он был связан с ней по работе и никогда не имел личных отношений.
Просмотр фотографий немного наскучил Ивонн: такое бывает, когда на снимках запечатлены события, в которых ты сам не принимал непосредственного участия. И теперь ей пришлось вспомнить свою роль наблюдателя. А разве смысл ее исследования не заключался в том, чтобы узнать как можно больше об обитателях дома номер 9 по улице Орхидей и, не вмешиваясь в их личную жизнь, собрать как можно больше сведений о них?
Ивонн внимательно вглядывалась в миловидное лицо и необычайно голубые глаза хозяйки этого дома. Поначалу она думала, что насыщенный цвет глаз Хелены на первой увиденной ею фотографии возник случайно, по техническим причинам, но чем больше женщина рассматривала фотографии, тем больше приходила к убеждению, что этот оттенок передан очень близко к оригиналу.
Ивонн искала в Хелене признаки психической нестабильности. Ведь наверняка не все у этой женщины было в порядке. Ревность – страшная сила, и, когда она сама еще любила Йоргена, часто представляла себе в холодящих душу подробностях, как вонзает нож в тело мужа и его любовницы. Но какими бы реалистичными ни были эти кровожадные фантазии, они так и оставались фантазиями. А у этой женщины с ярко‑голубыми глазами и с по‑мальчишески зачесанной набок челкой эти фантазии воплотились в реальность. Вместо того чтобы ослабнуть и постепенно сойти на нет, эти фантазии преобразовались в рациональный план, а план – в действие. Но почему? – размышляла Ивонн, вполуха слушая рассказы Бернхарда об их супружеской жизни, которая казалась настоящей идиллией.
После того как мужчина открыл ей наконец свое сердце, его было уже не остановить. После фотоальбомов он принес связанную Хеленой скатерть, сшитую ее руками одежду, акварельные рисунки жены (с изображением овощей и цветов из их собственного сада), изделия из керамики (среди прочего там была и маленькая зеленая ваза, которая из‑за своей простоты и удачно подобранного места для выставления напоказ так в свое время очаровала Ивонн). С почти детской гордостью Бернхард показывал ей все, и Ивонн открыто выражала свое удивление дарованиями и художественным вкусом его жены.
В конце концов пришлось напомнить ему о том, что уже поздно и ей пора спешить на автобус. Тогда Бернхард, в последний раз покопавшись в выдвижном ящике стола, достал и передал ей папку с потрепанными документами.
– Это – полицейский рапорт. Если ты, конечно, хочешь знать, что тогда произошло. Ты можешь взять это домой и прочесть, когда будет время.
Ивонн запротестовала:
– Но мне вовсе не нужно все знать. Бернхард, ты же и так мне обо всем рассказал.
Но мужчина настоял на своем и сунул папку ей в сумку. Ивонн, положив документы вместе с вещами Норы Брик в шкаф своей спальни, с того дня так ни разу и не достала их.
Несмотря на свое решение положить конец своим наблюдениям за жизнью предместья, она решила снова пройтись по привычному для нее маршруту, разумеется минуя дом номер 9 по улице Орхидей. Она слишком вжилась в свою новую роль, и, поскольку общая картина пригорода стала теперь несколько расплывчатой, ей пришлось заново восстанавливать в своей памяти отдельные фрагменты его жизни.
Предместье, свернувшееся калачиком, как кошка, было погружено в серый сумеречный полумрак. В окнах горели оранжево‑красные маленькие светильники, сады, как защитная обертка, оберегали тонко пульсировавшие жизни, которые с улиц переместились внутрь домов к обеденным столам, на мягкие диваны и к пестрящим экранам телевизоров.
Туман благосклонно окутал лиловый дом, и, как всегда, под звуки новостей из своей норы появился мужчина, обнажив свой вялый, по‑видимому от холода, член.
«Вольво‑комбис» возвращались с работы домой, одна за другой занимая свои места у ворот домов. Люди приступали к своим занятиям на кухнях и устраивались перед телевизорами.
При этом все происходило автоматически, словно во сне. Обитатели предместья не уходили в зимнюю спячку, как маленький ежик, которого Ивонн встретила здесь во время своего первого визита, однако их сердцебиение замедлялось в такт их телодвижениям, а речь переходила в невнятное бормотание. В то время как их руки неосознанно выполняли свои обязанности, они мысленно грезили об экзотических краях, пребывавших вдали от унылых улиц предместья, окутанных ноябрьским туманом.
– Я – здесь, – шептала Ивонн. – Я вас не брошу.
Вернувшись домой, она достала полицейский рапорт, переданный ей Бернхардом. Симон был в гостях у друга, а Йорген еще на работе. Ивонн приготовила себе чай и пару бутербродов, а потом, усевшись за кухонным столом, принялась читать.
Глава 18
РАПОРТ
В 18.20 на центральный пост полиции поступил звонок от женщины, которая сообщила, что по Соколиной улице, 18, в дачном поселке Песочная Гора близ селения Эса убита женщина. Звонившая представилась Хеленой Экберг, хозяйкой вышеупомянутого участка. Она сказала, что совершенно уверена в том, что жертва мертва. Она говорила спокойно и уверенно, предоставив подробную информацию о том, как добраться до места происшествия.
В 18.40 полицейские Патрик Андерсон и София Веймарк прибыли на место. Возле дома были припаркованы две машины: одна ~ «опель‑вектра», государственный номер PTR 379, и «мицубиси‑карисма», государственный номер GYY 712.
Прямо за дверью дома полицейские обнаружили мертвую женщину с колотыми ранами на теле. Как было установлено позднее, это была Карина Торессон. Рядом с убитой сидела Хелена Экберг в запачканной кровью одежде и с японским ножом для разделки мяса марки «Кобе» в руках. На ноже также имелись следы крови.
Госпожа Экберг производила впечатление несколько шокированной, но тем не менее вполне уравновешенной женщины. Она полностью осознавала, что совершила убийство Карины Торессон. Эта смерть стала ее местью за то, что Торессон вступила с ее мужем в любовную связь и разрушила их брак.
Обобщенные результаты допросов Хелены Экберг с 24.03 до 28.03
Хелена Экберг сообщила, что она уже давно подозревала о том, что ее муж встречается с другой женщиной. Из подслушанного ею по параллельному телефонному аппарату разговора мужа она узнала, что на следующий день в дачном доме семьи Экберг в Эсе у него намечается свидание с Кариной Торессон. Женщина отправилась туда и застала обоих прямо в супружеской постели. Это зрелище ее потрясло и привело в сильное волнение. Муж Хелены Экберг в тот же вечер попросил у нее прощения и пообещал прекратить все взаимоотношения с Кариной Торессон. Однако Хелена Экберг посчитала, что поступок мужа не заслуживает прощения и что его любовница должна быть «устранена». Подозреваемая связалась с Кариной Торессон по телефону, сказав, что хотела бы с ней встретиться и поговорить о своем муже. Карина Торессон дала согласие на встречу с Хеленой Экберг 24 апреля в 13 часов дня в дачном домике.
Хелена Экберг появилась по указанному адресу в 10 часов утра и стала отапливать помещение. Затем она приготовила обед, на который пригласила Карину Торессон. После того как Карина пришла, женщины спокойно обсудили случившееся. Во время обеда Хелена Экберг еще не была уверена в том, что убьет Карину. Сначала она хотела просто узнать, «что это была за женщина». Она рассказала Карине Торессон, насколько была близка со своим мужем и какой сильный урон их браку нанесла его измена. Хелена Экберг попросила Карину Торессон оставить ее мужа в покое, но последняя не смогла с уверенностью пообещать этого.
После такого ответа Хелена приняла твердое решение. Провожая Карину Торессон к двери, она спрятала нож за спиной, а когда та захотела выйти, несколько раз вонзила его в грудь и живот Карины Торессон, насколько она помнит, четыре раза.
Хелена Экберг даже и не думала скрываться бегством, сама позвонила в полицию и во всем призналась. Ко времени поступления звонка Карина была мертва уже приблизительно в течение двух‑трех часов. Промежуток между наступлением смерти и звонком она посвятила уборке в доме, и это действие она сама охарактеризовала как «выработанное рефлекторное поведение». При этом она не стерла ни с себя, ни со своей одежды следы крови, так как «не хотела уничтожать улики».
На вопрос о том, раскаивается ли в содеянном, женщина ответила, что очень сожалеет о том, что лишила детей Карины Торессон их матери. Если бы она знала, что у последней были дети, то, вероятно, повела бы себя по‑другому. Во время разговора с Кариной Торессон Хелена Экберг задавала ей вопрос о том, есть ли у нее дети, на что та ответила, что это ее не касается. В остальном она не чувствует своей вины.
Ивонн прочла еще несколько протоколов допросов, в которых показания Хелены были представлены подробнее.
Затем она ознакомилась с результатами данных технической экспертизы по группе крови, составу пятен, обыска автомобилей, присутствия частичек песка и гравия на подошвах туфель обеих женщин.
Ивонн просмотрела размытые фотокопии снимков убитой, припаркованных машин, а также дачного домика, запечатлевших его вид как изнутри, так и снаружи.
Со все возрастающим чувством неловкости она прочитала результаты вскрытия трупа и протоколы осмотра места преступления, которые свидетельствовали, что, если не считать крови в прихожей, весь дом был чисто прибран, стаканы, фарфоровая посуда и кастрюли были тщательно вымыты и что мусора не было ни в мусорном ведре под мойкой, ни в мусорном контейнере возле дома. (На одном из допросов Хелена пояснила, что все отходы выбросила в мусорный контейнер одного из соседей, так как зимой он вывозится на свалку, а у Экбергов – нет, а женщина не хотела, чтобы отходы оставались лежать там до следующего года и разлагаться.)
В общем, из документов хода расследования вырисовывался портрет женщины с почти нечеловеческим самообладанием, которая хладнокровно ждала две недели, чтобы отомстить. Она подала на стол заботливо приготовленный ею обед, а потом тем же ножом, что разделывала мясо для обеда, совершила убийство. Хелена имела вполне четкое представление о том, чьи мусорные баки вывозились на свалку, но не проявила такой же дотошности, чтобы точно узнать, были ли дети у женщины, которую она собиралась убить.
Ивонн охватил ужас. Ей бы не хотелось встретиться с такой женщиной. И зачем только Бернхард дал ей все это прочесть?
Глава 19
Декабрь. Предместье готовилось к Рождеству. Здешние жители очень любят украшать дома праздничной иллюминацией. Ивонн обратила внимание на то, что с каждым годом пригород освещался все больше и больше. Если раньше в домах было только по одному‑двум сверкавшим огнями окнам, с одним электрическим подсвечником либо предрождественскими звездами, то теперь это можно было увидеть буквально повсюду. Неукрашенное окно было чем‑то из ряда вон выходящим и нарушавшим облик, как пустота, возникшая на месте выпавшего зуба в ослепительно‑белой улыбке. Предрождественские звезды, более разнообразные и разноцветные, чем прежде, стали теперь еще больше: некоторые иногда полностью заполняли собой оконный проем, сильно затрудняя обзор для Ивонн.
Красные, белые, зеленые электрические гирлянды целиком завладели садами. Сверкающие змеи обвивали кустарники и деревья, карабкались вдоль заборов вверх и, взбираясь по перекрытиям домов, свисали через балконные решетки.
Обе семьи переселенцев, невзирая на поднятые возле домов шведские флаги, не поддались повальному увлечению украшать все предрождественской иллюминацией. Ивонн так и не смогла разглядеть в их домах ни одного подсвечника или звезды. Но их жилища одинаково ярко сверкали круглый год от переливавшейся латуни, люстр и парчи, и наверняка там вполне хватало своего блеска.
У Йоргена намечался отпуск с Рождества до Крещения, и Ивонн также захотелось отпроситься на это время, с тем чтобы у всех членов ее семьи были настоящие рождественские каникулы. Как только она заговорила с Бернхардом на эту тему, тот с удивлением уставился на нее:
– Так долго? Нора, а тебе не будет скучно? Я думал, что у тебя нет семьи, или я не прав? А может, что‑то еще?
Казалось, что ему даже в голову не приходило, что у Норы помимо его дома может быть еще и личная жизнь. О своей работе в агентстве она уже рассказывала ему, но об остальном – ни слова. Для Бернхарда было само собой разумеющимся, что Нора одинока и не имеет семьи.
– Ты, наверное, живешь не одна? – спросил он удивленно, бросив свой взгляд на безымянный палец без кольца. – Но детей‑то у тебя уж точно нет?
Ивонн поразилась тому, насколько искреннее недоумение возникло у Бернхарда по этому поводу. Ведь у большинства людей есть семьи, не так ли?
Этот разговор произошел на улице. Ивонн знала, что он был дома, и, отправившись на его поиски, как это бывало уже неоднократно, разыскала его в маленьком японском саду, где он стоял, уставившись на белую, похожую на водную гладь галечную насыпь. Мискантус растерял все свои пушистые шелковистые метелки, вместо них остались только тонкие и хрупкие стебли, похожие на еловые ветви.
– У меня есть родители, а еще в Уддевалла живет моя сестра с семьей, – ответила она. – И на Рождество я всегда еду к ним и провожу там какое‑то время. Мы ведь так редко встречаемся. А ты, Бернхард? Разве твою жену не отпустят на праздники домой?
– Хелене дадут маленький отпуск только десятого апреля. Но я обязательно поеду к жене, чтобы навестить ее. А остальные дни проведу в полном одиночестве. Прошлое Рождество прошло точно так же.
Эта жалость к самому себе вызвала в душе Ивонн противоречивые чувства.
Она испытывала отвращение к этому не по‑мужски жалкому лицу с обвисшими и мягкими, как у ребенка, щеками и полуоткрытым ртом, который, казалось, постоянно пребывал в каком‑то ожидании. В ожидании чего? Жареных голубей? Поцелуев? Или, быть может, своей мамочки, которая придет с минуты на минуту и почистит ему зубки? Да хорошей оплеухи он заслуживает, вот чего!
И одновременно с этим Ивонн ощутила неизъяснимое желание обхватить руками это лицо и, нежно, но вместе с тем крепко удерживая, расцеловать его. Она вспомнила, как мурашки пробежали по ее телу, когда во время массажа Бернхард поцеловал ее руку. А еще его мокрые от слез щеки под ее губами, его пальцы, скользившие под свитером Ивонн, и те мгновения, когда он раскрыл тайну своей жены.
И в этот самый момент лопнула тонкая, но очень прочная оболочка, которая окружает наше «я» и которая так же жизненно необходима для нас, как кожа, что защищает наши внутренние органы. Это случается крайне редко, чтобы эта оболочка, несмотря на свою прочность и эластичность, оказалась не в состоянии выдержать каких‑то непривычных движений души. Вот тут и возникают маленькие трещинки, которые мы успеваем ощутить на доли секунды, прежде чем через мгновение они затянутся вновь.
Нечто подобное произошло, когда Йорген достал из секретера матери Ивонн ее старую школьную фотографию… Эти тревожные минуты откровения, с тех самых пор увязанные ею воедино…
Прежде чем покинуть этот дом по улице Орхидей с банкой имбирных груш в своей сумке, Ивонн сочувствующе и несколько сдержанно обняла его хозяина.
Она наконец – то согласилась взять себе что – то из заготовок Хелены. Теперь эта банка стоит на кухонном окне ее квартиры, и когда Ивонн смотрит на нее, то размякшие фрукты представляются ей частями мертвого тела в формалине. Дело рук убийцы.
Следующий понедельник был последним рабочим днем Ивонн в доме Бернхарда Экберга перед началом рождественских каникул. Она закончила предпраздничную уборку, начатую ею еще две недели назад. Бернхард рассказывал, что перед Рождеством Хелена всегда делала генеральную уборку дома по старинке, протирая все шкафы и двери, промывая окна и стирая гардины, оттирая кафель в ванной и тщательно вычищая пылесосом мягкую мебель. Мужчина ясно дал понять, что ожидает того же самого и от Норы.
Эта работа была крайне напряженной; кроме того, Ивонн очень боялась стремянок, поэтому мытье окон оказалось для нее очень трудоемким процессом, особенно ввиду того, что в доме их было одиннадцать, включая окна спальни с маленькими тонированными стеклами.
Вернувшись домой позднее обычного, совершенно обессиленная Ивонн легла и уснула. Йорген так и застал ее спящей в одежде Норы Брик. Он осторожно разбудил жену и спросил, хорошо ли она себя чувствует. А когда Ивонн достала пылесос, собираясь убрать прихожую от скопившегося в ней песка, он отстранил ее:
– Дай мне. Ты выглядишь совсем уставшей. Что, по уши в работе?
Ивонн согласно кивнула.
– Я думаю, нам нужно нанять домработницу. Это полное безрассудство, что тебе приходится так надрываться. – И Йорген указал на пылесос. – Дома я бываю редко. Нет, ничего мне не говори. Ну почему мы не можем иметь помощницу по хозяйству? Нам приходится так много работать. Разве мы не можем этого себе позволить? Будет лучше, если свои силы мы направим на то, что у нас лучше получается, вместо того чтобы пылесосить. Ведь этим может заняться и кто‑нибудь другой. Я поспрашиваю у своих сослуживцев, может, у кого из них есть кто‑то на примете.
Ивонн решительно возразила, поскольку вовсе не хотела видеть у себя в квартире чужих людей, но была слишком измотана, чтобы придать словам необходимую убедительность.
Рождество они отметили тихо – только она, Йорген и Симон.
В первый праздничный день вся семья Ивонн была приглашена в гости к родителям Йоргена, а на второй их навестила золовка со своими домочадцами.
На Рождество муж подарил Ивонн вызывающий корсет с подвязками для чулок, который купил в одном из дорогих лондонских бутиков. Когда Симон уснул со своей горой подарков возле кровати, его родители, налив себе виски, уселись на диван. Поболтав еще немного, они отправились в спальню торжественно открывать рождественский подарок Ивонн. Потребовалось некоторое количество виски, чтобы она пришла в себя. Натягивая на потное тело корсет, Ивонн размышляла: «Получается, что, для того чтобы ощутить себя мужчиной и женщиной, нам нужна вызывающая одежда и расслабляющие алкогольные напитки. Интересно, в какой части нашей души сходятся все эти чувства и не является ли сексуальность в чистом виде самой банальной и примитивнейшей частью нашей индивидуальности? Получается, что на моем месте и на месте моего мужа могут быть абсолютно любые мужчина и женщина. Речь идет только о паре мужских и женских половых гормонов в пробирке». Вслед за этим Ивонн все‑таки почувствовала тяжелое и несколько смутное сексуальное удовлетворение, как после богатого белками обеда, и сразу же погрузилась в сон без сновидений. На следующее утро, проснувшись с тяжелой от похмелья головой, она с отвращением посмотрела на красный блестящий корсет, прилипший к телу. Приняв душ, она стала готовиться к рождественскому обеду у родителей мужа.
Накануне Нового года Ивонн вместе с Йоргеном и Симоном ходили в кино, а потом, перекусывая гамбургерами в «Макдоналдсе», обсуждали увиденный фильм. Все трое сочли его сносным, посчитав, что с их стороны это был удачный выбор.
На Новый год Ивонн была приглашена на свадьбу Циллы и Бенни. Получился очень веселый праздник, гости развлекались в помещении правления дачного товарищества, к которому относился домик Бенни. На это торжество были приглашены члены узкого круга избранных из «Твоего времени», а также друзья жениха из числа водителей большегрузных машин, двадцатипятилетняя дочь Циллы, изучавшая право, и тридцатилетний сын Бенни, о профессии которого Ивонн не знала ровным счетом ничего.
– А это, случаем, не очередной ее бзик? – шепнула Лотта на ухо Ивонн.
Они сидели за столом, накрытым бумажной скатертью. С потолка комнаты свисал бумажный серпантин. Один из подвыпивших друзей Бенни произносил тост.
– А что ты понимаешь под словом «бзик»?
– Да просто какую‑то внезапно пришедшую на ум затею, как, например, кристаллотерапия или лечение травами и так далее. Пару недель будет все отлично, а потом сойдет на нет.
– Нет, я думаю, что это серьезно, – ответила Ивонн. – Ты только посмотри на нее.
Сидевшая рядом со своим Бенни Цилла сияла. На ней было земляничного цвета платье, ниспадавшее мягкими складками. С лета она немного прибавила в весе, и ее подбородок несколько округлился. «Только теперь, когда ее окружает настоящая любовь, ее тело может себе позволить стать старше», – подумала Ивонн. Но стоит только начать, как это и дальше пойдет развиваться по нарастающей. Словно с глубоким, полным наслаждения вздохом тело сваливается, как старая подушка. Уже и так выступили жировые складки и отвисла кожа. Иногда Ивонн охватывал даже страх, что тело Циллы больше не сохранит свои формы двадцатипятилетней женщины, а еще глубже увязнет в необратимых процессах старения.