– Значит так, – определяю я план действий. – Спускаемся. Старайтесь себя не выдать. Делайте все, как обыкновенные люди. Как слезем, мигом бегите врассыпную. Не бойтесь разъединиться. Встречаемся на углу Пятьдесят четвертой улицы и Пятой Авеню. Ясно?
Все кивают. Первым слезает Клык. За ним Игги, осторожно нащупывая ногой каждую ветку. Ангел спускается следом, потом Надж и Газман. Я ступаю на землю последней.
– Вы что, слепые? Всюду в парке знаки стоят: «Лазать по деревьям запрещено!» Или читать разучились? – с важным видом начинает свою нотацию один из полицейских. А мы тем временем медленно отступаем едва заметными полушагами.
– Вы, кажется, сбежали? От родителей? Из школы? – допытывается женщина‑полицейский. – Мы вас сейчас в полицию отведем. Позвоните оттуда родителям или там родственникам каким…
– Э‑э‑э… господа полицейские, с родителями, видите ли, может быть некоторая проблема.
Тут подъехала новая машина, и из нее во всеоружии выкатились еще двое полицейских. Зажужжали переговорные устройства. Пока тот, который читал нам нотацию, переговаривался с вновь прибывшим подкреплением, я тихо скомандовала:
– Бежим! – Мы кинулись врассыпную, только пятки засверкали.
– Селеста! – вскрикнула Ангел и бросилась назад поднимать оброненного медвежонка. Двое полицейских кинулись ей наперерез.
– Нет! Назад! – ору я и, вцепившись в нее, тащу за собой. Она упирается, стараясь вырваться. Хватаю ее на руки и улепетываю во все лопатки. Поравнявшись с Клыком, перекидываю Ангела ему на плечи.
Короткий взгляд назад – женщина полицейский подобрала Селесту и глазеет нам вслед. Позади нее двое других прыгнули в машину. Я уже почти свернула за угол, но на секунду встала как вкопанная. Длинный коп смотрит на меня из‑за стекла второй тачки. Это Джеб! Или, может, не он? Встряхнувшись, бросаюсь прочь догонять своих.
– Селеста, – отчаянно кричит Ангел у Клыка на плечах. – Селеста!
Голос у нее исполнен такого горя, что у меня разрывается сердце. Но что тут поделать. Выбор прост: или она, или ее кукла. Вернуть ей медвежонка невозможно. Даже если она никогда меня не простит, я все равно приняла правильное решение.
– Мы тебе нового купим, – искренне обещаю я ей и, задыхаясь, несусь вслед за Клыком.
– Не нужен мне другой, – всхлипывает она. Руки ее обнимают Клыка за шею, и она горько плачет.
– Лохи отстали? – спрашивает через плечо Газман.
Оборачиваюсь на бегу. Две полицейские тачки, завывая сиренами и включив мигалки, лавируют в потоке машин.
– Не отстали, пошевеливайся! – и, пригнув голову, набираю скорость.
Никогда не видать нам свободы. Никогда не жить в безопасности. Видно, нам теперь до конца жизни удирать да прятаться.
Забираем от парка на юго‑восток в надежде раствориться в запрудившей улицы неиссякаемой нью‑йоркской толпе.
Клык поставил Ангела на ноги. Ее чумазое личико исполосовано дорожками слез, но она послушно бежит с ним рядом. От потери Селесты мне по‑настоящему тошно. Игги едва касается меня рукой и несется со мной след в след. Он отлично держится рядом, словно слепота ему не помеха. Иногда в нее даже трудно поверить. Пересекаем Пятьдесят четвертую улицу. Копы не отстают.
– Давайте через универмаг, а там выйдем с заднего хода, – предлагает Клык.
Господи, вот бы взлететь! Оставить позади всю эту суету, шум, толпу, погоню, ирейзеров, полицейских. Подняться в небо, голубое‑голубое. Глотнуть свободы… Меня так и подмывает открыть крылья, раскинуть их во весь размах, поймать в них ветер и солнце!
Мечты, мечты… И я соглашаюсь:
– Давайте. Держим на восток, к Пятьдесят второй улице.
Резко виляем с тротуара. Как Клык и предсказывал, через универмаг можно пройти насквозь. Ура! И еще раз ура! Улица, на которую мы вылетаем на другой его стороне, с односторонним движением. Чтобы сюда попасть, лохам предстоит немалый объезд.
Кабы только прежде, чем они сюда доберутся, найти какой‑нибудь безопасный приют…
– Что это? – показывает вперед Надж.
С разбегу торможу так круто, что меня заносит. Прямо как в мультфильмах. Перед нами огромное, серого камня здание. Высоченное, но совсем не похожее на небоскребы. Оно взмывает вверх изысканно разукрашенными остроконечными шпилями. Словно причудливые серые каменные кристаллы прорастают тонкими иголками и тянутся к небу. Посередине три арки, две небольшие по краям и самая широкая – главный вход – в центре.
– Это музей? – любопытствует Газзи.
Надписи при входе гласят: собор Святого Патрика.
– Нет, это церковь.
– Церковь! Вот здорово! Я никогда в жизни не была в церкви! – возбужденно восклицает Надж. – Пошли, сходим!
Не напомнить ли ей, что мы спасаемся от погони, а не совершаем туристическое путешествие по достопримечательностям Нью‑Йорка! Но я еще и рта раскрыть не успела, а Клык шепчет мне в ухо:
– Пристанище.
Вспоминаю, что в стародавние времена люди укрывались в церквях от войн, вражеских набегов и от всяких опасностей. С оружием вход был туда заказан. Солдат не пускали. А полицейских? Исторических, возможно, и не пускали. А современным – пожалуйста.
Ну и пусть пускают. Собор большой, и туристов полно. Так что спрятаться там вполне можно.
В среднюю арку течет нескончаемый поток людей. Встраиваемся в очередь на вход и сливаемся с толпой. Внутри прохладно и пахнет стариной, как‑то особенно, по‑церковному, как‑то… благодатно.
Толпа спонтанно разделяется на две группы. Одни стоят в стороне в ожидании экскурсовода. Другие сами по себе болтаются вдоль стен и проходов, глазеют по сторонам, читают таблички и взятые при входе листочки с информацией.
Какой он огромный! Сюда целый футбольный стадион влезет! И народищу тьма. А все равно на удивление тихо.
Впереди, опустив головы, люди сидят на скамьях, а некоторые даже стоят на коленях.
– Пойдем, – я тихонько тяну туда свою стаю.
Все шестеро, мы тихо проходим по мраморным плитам к величественному белому алтарю в восточной оконечности собора. Рот у Надж широко открыт, она вертит головой по сторонам и не может оторвать глаз от сияющих в солнечном свете витражей. Высоченные стрельчатые своды разукрашены резным камнем, как кружевом. Дворец, да и только!
– Вот это да! – обалдело выдыхает Газ.
Я киваю. Мне здесь хорошо. Я, конечно, понимаю, что ирейзеры или копы могут войти сюда в любой момент. Но на меня почему‑то снизошел мир и покой. Народу тьма, а все вокруг как на ладони. Здесь безопасно. Хорошее место.
– А что эти люди делают? – шепотом спрашивает меня Ангел.
– По‑моему, они молятся.
– Давайте тоже помолимся.
– М‑м‑м… – ответить я не успеваю. Она уже направилась прямиком к свободной скамье, просочилась подальше от прохода, достала подколенную подушечку. Посмотрела по сторонам и так же, как люди вокруг, встала на колени, опустив голову на сцепленные пальцы.
Чем хочешь клянусь, она молится о Селесте.
Один за другим мы все неловко опускаемся на колени рядом с ней, стесняясь и словно глядя на себя со стороны. Игги легко и нежно проводит рукой по Газману и, поняв, какую надо принять позу, встает рядом.
– О чем молиться‑то? – мягко спрашивает он.
– О чем хочешь.
– Мы Богу молимся, правильно? – на всякий случай проверяет Надж.
– По идее, да.
На самом‑то деле я понятия не имею ни про Бога, ни про то, как надо молиться. Но у меня все равно какое‑то странное чувство, что если о чем‑то просить, лучше места не найти. Просить надо здесь.
Весь этот резной устремленный ввысь потолок, вся эта беломраморная красота, вся явственно ощутимая здесь людская вера – все наполняет меня надеждой, что это и есть то место, где горести шестерых бездомных детей не останутся без ответа.
– Пожалуйста, Боженька, – шепчет Надж, – пошли мне настоящих родителей. И чтоб они меня приняли такой, какая я есть. И чтоб любили. Я их уже сейчас люблю. Пожалуйста, сделай что‑нибудь. Спасибо тебе большое. С любовью, Надж.
Да уж! Не скажешь, что Надж на молитвы мастерица. Да и все мы не лучше.
– Боженька, милый Боженька, верни мне Селесту. И сделай так, чтобы я выросла большая и сильная, как Макс. И чтоб я всех защищала. И всем злодеям отомстила, чтобы они нас больше не трогали.
«Аминь», – мысленно закончила я молитву Ангела.
С удивлением замечаю, что Клык сидит с закрытыми глазами, но губы у него не шевелятся. Может, он просто расслабился и отдыхает.
– Я хочу снова видеть, – тихо повторяет рядом Игги, – как в детстве. Все вокруг себя видеть. И еще я хочу как следует наподдать этому скоту Джебу. Спасибо.
– Господи, пошли мне силу. Я хочу стать большим, могучим и стойким, – молится шепотом Газзи. Смотрю на его пушистую светловолосую голову, на его серьезно сведенные брови, и у меня сводит горло… Ему всего восемь лет. А кто знает, сколько ему жизни отпущено?
– И чтоб я мог помочь Макс и другим людям, – заканчивает он.
С трудом проглатываю застрявший в горле ком, моргаю и глубоко дышу, чтобы прогнать слезы.
Потом незаметно оглядываюсь вокруг. В соборе тишина, мир и покой. И никаких ирейзеров.
А вдруг я там в парке ошиблась и не было с полицейскими никакого Джеба. И вообще, хотелось бы мне знать, это настоящие полицейские за нами гонялись или уроды из Школы нас выследили? Или даже из самого Института? Жалко, что Ангел свою Селесту потеряла. Только ребенку какая‑то маленькая радость досталась – тут же ее и отобрали. Что скажешь, читатель, разве это справедливо?
– Господи, пожалуйста, пошли Ангелу ее Селесту, – неожиданно слышу я свое бормотание и ловлю себя на том, что закрыла глаза. Верю я в Бога или нет, я никогда особенно не размышляла. Если он есть, как он мог допустить Школу, белохалатников и все, что они там творят? И вообще, что такое Бог?
Но здесь и сейчас я ни о чем не хочу думать. И вопросов задавать никаких не хочу. Во мне как плотину какую‑то прорвало:
– Сделай меня храбрее и умнее. Помоги мне, Господи, защитить мою стаю. Дай мне волю и силы стать для них настоящей опорой. Помоги мне найти ответы на вопросы, которые мучают нас. Помоги мне, Господи, помоги!
Не знаю, сколько времени мы провели в соборе. Не знаю, сколько мы бормотали свои молитвы. Знаю только, что у меня онемели колени.
Нас окутал чудесный покой и нежно и ласково гладит наши крылья.
Нам хорошо в этом Божьем доме. И уходить не хочется.
Я уже всерьез подумывала остаться в соборе, спрятаться здесь и переночевать. Вон, например, там на верхотуре хоры. Народ разойдется, нам туда взлететь – раз плюнуть. Да и кому придет в голову искать нас в церкви. Поворачиваюсь к Клыку поделиться с ним этими размышлениями, но меня останавливает новый приступ боли. На сей раз ее можно терпеть, но на минуту тело цепенеет, а слова застревают в горле.
Яркие картинки, как кадры кино, мелькают у меня в мозгу. Какие‑то архитектурные чертежи, какие‑то карты‑схемы, похожие на планы метро. Закручиваются двойные спирали ДНК, и их тут же засыпает старыми выцветшими газетными вырезками и открытками с видами Нью‑Йорка. И все это под сопровождение сумбурного стаккато обрывочных звуков и разговоров.
Одна картинка, изображение незнакомого высокого зеленоватого здания, замирает на несколько секунд. Потом в сознании ярко высвечивается адрес: Тридцать Третья улица. Дальше мозг затопляет непонятный поток цифр.
О мама дорогая, что это все значит!
Перевожу дыхание, чувствуя, что боль отступает. Открываю глаза. В сумрачном свете собора ко мне устремлены пять озабоченных лиц. Клык только коротко спрашивает:
– Ты можешь идти?
Я киваю.
Вслед за группой японских туристов выходим на улицу через высокие дубовые двери. От яркого света прикрываю ладонью глаза. Тошнит, и голова продолжает кружиться и гудеть.
Едва мы вышли из толпы, я останавливаюсь и сообщаю:
– Я видела Тридцать Третью улицу. И еще набор цифр, только я его не разобрала.
– Что означает… – встревает Игги.
– Не знаю. Может быть, Институт находится на Тридцать Третьей улице?
– Было бы неплохо. Это, похоже, недалеко. – Откуда Клык знает, далеко это, или нет? – На западной или на восточной стороне?
– Понятия не имею.
– А что‑нибудь еще ты видела?
– Я же сказала, какие‑то непонятные цифры. И высокое зеленое здание.
У Надж уже готов ответ:
– Надо пройти всю Тридцать Третью улицу из начала в конец и смотреть, не будет ли там такого здания, как ты видела. Наверно, оно тебе на просто так привиделось. Ты же ведь не целый город видела, а именно его? Правильно я говорю?
Я соглашаюсь:
– Только то, зеленое.
Зрачки у Надж расширяются. Ангел мрачнеет. Похоже, у всех у нас на уме одно, и всех нас одинаково трясет от смешанного со страхом напряженного нетерпения. С одной стороны, Институт таит разгадку всех тех неразгаданных тайн, которые не дают нам покоя. Кто мы, что у нас в прошлом, какие родители? Может, мы даже узнаем что‑то о таинственном Директоре, о котором твердили белохалатники. Но, с другой стороны, получается, что мы сами, добровольно, собираемся подойти к двери, за которой, как в Школе, мучают и истязают, и собственными руками позвонить в звонок. Примите, мол, нас с доставкой на дом и делайте с нами, что хотите. И эти два чувства разрывали нас всех на части.
Тайна останется тайной, пока ты ее не узнаешь, – прогудел мне внутренний Голос.
Мы проходим мимо киоска, их которого вкусно пахнет польскими колбасками, и Газман с надеждой смотрит на меня:
– У нас еще деньги остались?
– Может быть, не знаю, – размышляю я вслух, вынув карточку из кармана, поворачиваюсь к Клыку. – Может, попробовать?
– Без денег хреново будет, это уж точно. Но, может, это ловушка. Они вполне могли подкинуть ее специально. Чтобы проще было нас выследить, где мы да что мы делаем.
Короче, Клык сомневается. Что мало мне помогает.
Макс, не бойся, – это снова Голос. – Пользуйся ею на здоровье, только сначала надо догадаться, какой у нее пин.
Вот спасибо тебе, Голос. А есть надежда, что ты мне этот чертов пин подскажешь? Упаси, Господи, конечно, нет. Когда это и где мне что‑нибудь на блюдечке с голубой каемочкой подавали?
Но баксы были нужны. Ужасно нужны. Можно бы начать попрошайничать, но полицейские засекут, а если сами не засекут, какой‑нибудь добродетель их вызовет: здесь дети бездомные, помогите, и тому подобная петрушка. Подработать где‑нибудь – отпадает. Украсть? – последнее дело. Мы до этого еще не дошли.
Ладно, будем пробовать карточку. Она вроде должна работать в разных банках. Затаив дыхание, направляюсь к банкомату. Вставляю в щель пластик и набираю: «Максрайд».
Как же, дожидайся!
Пробую наш возраст: «14–11–8–6».
Ни фига.
Обнаглев, набираю по‑простому: «пин‑код».
Отлуп.
Автомат советует мне позвонить в отдел обслуживания и выплевывает карточку.
Идем дальше. Нарочно замедляем шаг, чтобы набраться сил для Института. Так, по крайней мере, я про себя думаю.
У Газа идея:
– А если наши инициалы попробовать?
– Или «гонимонету», – подхватывает Надж.
– «Гонимонету» – слишком длинно, – улыбаюсь я ей в ответ.
Ангел рядом со мной понуро волочит ноги. Была бы у меня капуста, обязательно купила бы ей новую Селесту. Если бы да кабы…
Следующий квартал. Очередной банкомат. Новая попытка. Следуя Газовой идее, набираю наши инициалы: «мкинга» – облом.
Новый заход: «Школа». Еще один: «Максимум».
Мне опять советуют позвонить в отдел обслуживания.
В следующем автомате испытываю «КЛЫК», «ИГГИ», потом «ГАЗМАН».
Очередной квартал – пробую «НАДЖ» и «АНГЕЛ», и третьей попыткой – сегодняшнее число.
Все банкоматы единодушно настаивают на контакте с отделом обслуживания.
Я знаю, дорогой читатель, ты думаешь, я еще не пробовала ни наших дней рождения, ни номеров паспорта.
Но этот номер не пройдет. Никто из нас не знает наших настоящих дней рождения – мы просто выбрали себе день рождения, наугад ткнув в календарь пальцем. А белохалатники «забыли» выписать нам даже свидетельства о рождении, не говоря уж о паспортах. Так что считайте нас нелегалами.
Останавливаюсь у следующего банкомата. Что толку запихивать в него карточку? И я признаюсь:
– Ребята, я не знаю, что делать.
Они, может, и догадываются всегда о моих трудностях, но чтобы от меня самой напрямую такое услышать, это редкость. В открытую я всего каких‑то пару раз им признавалась.
Ангел устало смотрит на меня грустными голубыми глазами:
– Попробуй слово «мать», – и продолжает водить носком башмака по трещине на тротуаре.
– Почему ты так думаешь? – удивляюсь я.
Она пожимает плечами и прижимает к себе обеими руками воображаемую Селесту. Но в руках у нее пустота.
Переглянувшись с Клыком, вставляю карточку в машину и набираю цифры, соответствующие буквам в слове «мать».
«Выберите нужную операцию», – высвечивается на экране.
Потеряв дар речи, снимаю двести баксов и распихиваю деньги по карманам.
– Откуда ты узнала? – теперь допытываться настала очередь Клыка. Голос у него ровный, но шаг нервный, напряженный.
Она снова пожимает плечами. Она как в воду опущена. Даже кудряшки какие‑то вялые и тусклые.
– Мне просто почудилось, что это нужное слово. Оно само ко мне пришло.
Интересно, это мой Голос скачет из одной головы в другую?
– Тебе его Голос подсказал?
– Нет, – она трясет головой, – говорю же, оно у меня в голове само оказалось. Я не знаю как.
Мы с Клыком снова без слов обмениваемся многозначительными взглядами. Не знаю, что у него на уме, но я думаю о днях, которые Ангел только недавно провела в Школе. Что они там с ней делали? Какие омерзительные эксперименты над ней проводили? Какие чипы и в нее вживляли?
Или еще чего почище.
Через несколько кварталов мы свернули налево к Восточной реке. Напряжение внутри меня нарастает, дышать становится все труднее. С каждым шагом мы приближаемся к Институту, к разгадке всех наших секретов, к ответам на все наши вопросы.
Но вот в чем загвоздка: я совсем не уверена, хочу ли я знать эти ответы. А что если мои родители, так же, как родители Газмана и Ангела, сами добровольно сдали меня в Школу? Что если они были какими‑нибудь монстрами? Что если они были простыми хорошими людьми, которым не понравилась крылатая дочка‑мутантка? Короче, чем меньше знаешь, тем меньше головной боли.
Но так ли, иначе, мы идем вперед, и я внимательно оглядываю каждое здание. Снова и снова в ответ на немые вопросы ребят отрицательно мотаю головой – нет, не то. Проходим несколько длиннющих кварталов, и с каждым шагом нервы у меня и у всей стаи натягиваются все туже. Вот‑вот лопнут.
Наконец Надж не выдерживает:
– Интересно, как этот Институт выглядит? Наверное, как Школа? Туда надо будет втихаря влезать? Или можно в открытую войти? А как, хотелось бы знать, они отделяют ирейзеров от остальных, нормальных людей? Какую о нас хранят информацию? Настоящие имена, даты рождения… Как вы думаете?
– Надж, заткнись, пожалуйста, уши вянут, – Игги, как всегда, на редкость тактичен.
Она замолкает и наглухо уходит в себя. Я обнимаю ее за плечи:
– Надж, понятно, что ты волнуешься. Мне и самой страшно…
Она улыбается мне в ответ. И в эту секунду я его вижу, здание по адресу: Восточная сторона, Тридцать Третья улица, дом 433.
Вот оно, здание из моего кошмара. Что ты на это скажешь, дорогой читатель?
Высокое, наверное, этажей сорок пять, слегка старомодное, с зеленоватым фасадом.
– Оно? – коротко спрашивает Игги?
– Оно. Вы готовы?
– Готовы, Капитан, – Игги поднимает руку в салюте.
Поднимаемся по ступенькам подъезда. Толкаем дверь‑вертушку. Вестибюль сияет полированным деревом и начищенной до блеска медью. На гладком гранитном полу расставлены кадки с тропическими пальмами.
Клык показывает на стеклянную панель с названиями расположенных в этом здании контор и компаний и указателем их этажей и номеров офисов.
Никакого Института Высшей Жизни. И вообще никакого Института.
Нет, найти его здесь было бы слишком просто. Нам эту головоломку придется еще поразгадывать.
Тру лоб, ругаюсь про себя на чем свет стоит. Хочется вопить во все горло, плакать и топать ногами.
Но вместо этого я перевожу дух и пытаюсь хорошенько подумать. Указателей ни на какие другие офисы не наблюдается.
За стойкой приемной сидит женщина, перед ней включенный ноут. В углу стол охранника.
Вежливо – вежливей не бывает – обращаюсь к тетке:
– Будьте любезны, вы не подскажете, нет ли в этом здании компаний, не перечисленных в списке?
– Нет. – Она окидывает нас взглядом и продолжает печатать что‑то крайне важное. Например, резюме для подачи документов на следующую работу.
Не успели мы отойти, как тетка вскрикивает от изумления. Оборачиваюсь. Компьютер у нее потух.
От недобрых предчувствий мне сводит желудок.
«Под каждой радугой найдешь горшочек золота» – огромные красные слова пробежали по экрану и взорвались тысячью мелких буковок, рассыпавшихся по черному полю.
Что еще за горшок с золотом? Какие‑то детские сказочки.
Я буквально скрежещу зубами.
Не хватало еще гномов и Джуди Гарланд с ее песенками. Нельзя ли мне хоть раз прямую информацию получить? Без затей и шифровок. Куда мне! Мне все только тесты да головоломки отпущены!
Ммм… Под каждой…
– Скажите, пожалуйста, у этого здания есть подвал? – снова подкатываю я к тетке.
Она нахмуривается и ощупывает меня глазами:
– А кто вы, собственно, такие? Что вы тут разнюхиваете? – и поворачивает голову в сторону охранника.
Похожи они на ирейзеров? Безусловно, похожи. Тут все здание, наверно, кишит этими хищными волчьими мордами.
– Ничего‑ничего, – бормочу я и подталкиваю своих к дверям. Охранник прыгнул было к нам, но как только мы проскочили вертушку, я воткнула в нее авторучку. Дверь заклинило, и он – ни туда ни сюда – застрял в одном из отсеков.
Обернувшись на бегу, вижу, как он бешено бьется за стеклом. Но посмотреть, чем кончится его битва, мне недосуг. Все шестеро, мы стремглав несемся прочь.
Знакомо тебе, дорогой читатель, ощущение, что у тебя горят легкие? Если не знакомо, беги побыстрей и подальше. Только не останавливайся. А там поговорим.
Где‑то через шесть кварталов переходим на шаг. Никто, кажись, нас не преследует, ни полицейские машины, ни ирейзеры. Голова кружится и ужасно болит. Дайте мне, наконец, передышку от этой долбаной жизни.
Но видно, не я одна на пределе. Газман останавливается и без предупреждения с размаху бьет ногой в почтовый ящик:
– Сволочи, гады проклятые, ото всюду нас гонят. Никогда ничего не получается. У Макса голова лопается, Ангел Селесту свою дурацкую посеяла, есть нечего! Ненавижу, всех ненавижу!
Ни хрена себе выплеск! И у кого? У самого терпеливого, самого покладистого! Уж кого‑кого, а чтоб Газа довести, надо хорошенько постараться. Подхожу, кладу ему на плечо руку, но он сердито ее стряхивает: «Отстань!»
Вся наша семья‑стая сгрудилась вокруг и ждет, как я сейчас скажу Газзи, чтобы взял себя в руки, чтоб был мужчиной.
Но я подхожу к нему вплотную, обнимаю его крепко‑крепко, прижимаю к себе, упираюсь лбом в его лоб, глажу по мягким пушистым волосам и чувствую, как вздрагивают его узкие плечи:
– Газзи, миленький, прости меня, пожалуйста. Ты абсолютно прав. Все полное г… Я знаю, как тебе и всем трудно. Конечно, знаю. Скажи мне, что ты хочешь? Что сделать, чтоб тебе полегчало?
Клянусь, если он сейчас попросит переночевать в отеле Ритц, пойду ночевать в Ритц.
Газман всхлипывает, выпрямляется и вытирает лицо рваным рукавом:
– Правда, все, что хочу, можно просить? Все‑все?
От разбушевавшегося мальчишки не осталось и следа. Голос его звучит теперь совсем по‑детски. А я слушаю его и думаю, что все мы вконец пообносились и что надо всем нам купить новую одежду.
– Я хочу… хочу где‑нибудь сесть и поесть. Не на ходу, а расслабиться сидя и чтоб еды было много‑много.
– И всего‑то! Такую мелочь мы сейчас устроим.
Вперед! Да здравствует банковская карточка!
Каким‑то образом в поисках подходящего ресторанчика мы снова вернулись к Центральному парку. Нам приглянулась кафешка на Пятьдесят седьмой улице, но очередь там была чуть не на полчаса.
И здесь, в стороне от дороги, мы увидели ресторан – большущее стеклянное здание окнами в парк. Деревья вокруг него светятся миллионом крошечных голубых огней. Указатели уже на улице приглашают посидеть в Садовой Таверне. Газзи сразу повеселел:
– Клево!
Озолоти меня, я бы сама своими ногами туда не пошла. Слишком большой, слишком навороченный и слишком дорогой. И никаких сомнений – там полно взрослых пижонов. Будем там сидеть на всеобщем обозрении и торчать, как бельмо на глазу.
Но Газману эта Садовая Таверна как медом намазана. А я обещала ему все, чего его душа ни пожелает. На сердце у меня тяжело и одолевают нехорошие предчувствия. Но раз обещала, надо выполнять: «Айда!» Я шагаю вперед, и Клык открывает тяжелую стеклянную дверь.
– Батюшки светы! – Надж оглядывается вокруг круглыми от восторга глазами.
Отсюда из вестибюля видно все три зала. Зал‑Кристалл, где с потолка свисают хрустальные люстры всевозможных размеров, a окна разукрашены цветными стеклянными подвесками. Зал‑Сад, больше похожий на джунгли, чем на ресторан, где официанты снуют между столиками и лавируют между пальм и лиан.
И третий, Зал‑Замок, где в огромном камине можно зажарить на вертеле целого быка – для тех, кому необходимо подтверждать свое королевское величие, даже пережевывая котлеты и отбивные.
По счастью, здесь довольно много детей. Но все они чинно сидят за столиками с мамами‑папами.
– Чем я могу быть вам полезна? – К нам устремляется высокая длинноногая, похожая на модель, блондинка. Оценивающе оглядывает нас и подозрительно интересуется:
– Вы, молодые люди, родителей ждете?
– Нет, – широко улыбаюсь я ей в ответ, – мы сами по себе, без родителей. Нам, пожалуйста, столик на шестерых. Мы празднуем мой день рождения.
Новая ложь, сопровождаемая новой улыбкой.
– Мммм… хорошо, пройдите за мной, – и она ведет нас в Зал‑Замок, к столику рядом с дверью на кухню.
Рядом с кухней это еще и лучше. В случае чего, через запасной выход на кухне удирать будет легче.
Мы расселись. Она вручает нам громадные меню в кожаных, тисненных золотом папках.
– Вас сегодня обслуживает Джейсон, – и она удаляется, кинув на нас последний подозрительный взгляд.
– Макс, здесь клево! – Надж в экстазе прижимает к груди меню. – Мы в таком классном месте еще никогда не ели!
Если принять во внимание, что мы зачастую выуживаем свои обеды из помойных контейнеров, восторг Надж вполне обоснован и даже требует более витиеватых выражений.
Клык, Игги и я сидим с постными лицами. А наш молодняк резвится. Надо отдать должное, если бы не толпа народу, не разодетые в пух и прах взрослые, не моя извечная мания преследования и не куча денег, которую нам придется здесь оставить, местечко это очень даже ничего.
Ладно, плевать. Сосредоточимся на меню. С радостью обнаруживаю страничку блюд для детей.
Рядом с нами вырастает официант Джейсон, пузатый коротышка с зализанными назад рыжими волосами:
– Вы родителей ждете?
– Мы одни, без родителей.
Он хмурится, явно что‑то прикидывает в уме и наконец спрашивает:
– Вы готовы сделать заказ?
– Ребята, все выбрали, кто что хочет?
Газ вопросительно смотрит на официанта:
– Сколько куриных ножек в одной порции?
– Четыре.
– Тогда мне две порции, пожалуйста. И фруктовый коктейль, и два стакана молока.
– Это все тебе одному? – переспрашивает Джейсон с болезненной улыбкой.
– Ага, и не забудьте, пожалуйста, картофель фри на гарнир.
– А я хочу горячий шоколадный пудинг, – просит Ангел.
– Только сначала надо поесть по‑настоящему. Тебе заправиться нужно.
– Хорошо, – Ангел на все согласна и переводит внимательные глаза на Джейсона. – Вы не думайте, мы вовсе не избалованные лентяи. Мы просто очень проголодались.
В ответ на это официант краснеет и начинает переминаться с ноги на ногу.
– Мне, пожалуйста, принесите ребрышки, вместе со всем, что тут написано. И содовую, и еще лимонад.
– Ты понимаешь, девочка, что ребрышки – это четырнадцать унций мяса, короче, полкило.
– Ага, – Ангел, очевидно, не понимает, что именно так смущает Джейсона. Поэтому мне приходится самой уверить его:
– Не беспокойтесь. Она вполне справится. У нее аппетит хороший. Надж, а тебе что?
– Мне лазанью. Она с салатом? Две, пожалуйста, и хлеба не забудьте. Правильно?
Надж вопросительно на меня смотрит, и я киваю.
Джейсон стоит столбом. Поди, думает, что мы его дурим.