– По‑моему, она уже не спит, – оборачивается она к маме.
Обе входят, широко улыбаясь:
– Доброе утро, Макс! Завтракать будешь? Ты любишь блины? – ласково спрашивает женщина.
– И маленькие колбаски? – подхватывает Элла. – И фрукты, ну и всякую всячину?
У меня слюнки так и потекли. Интересно, это мне кажется или они по‑настоящему мне на футболку капают? Я вдруг замечаю на кровати стопку одежды. Мои собственные джинсы и носки, выстиранные и только‑только снятые с батареи, еще даже теплые. И новый сиреневый свитер с аккуратными прорезями на спине для крыльев. Специально для меня разрезали.
Вот как обо мне заботятся. Теперь – Эллина мама, как раньше Джеб.
Разве можно к такому привыкнуть?
Какой смертью умирать, Газману было все равно. Быстро их ирейзеры прикончат или долго измываться будут, значения большого не имело. Конец один.
Игги вплотную придвинулся к нему и выдохнул прямо в ухо:
– Вверх и вперед!
Вверх и вперед? Что он имеет ввиду? Спятил что ли? Как это вверх? Газман совсем ничего не понимал. Но долго ему раздумывать не пришлось.
Под звон разбитого вдребезги стекла на него обрушился дождь осколков и щепок. Он подпрыгнул от неожиданности и от ужаса. А ирейзер, с довольным оскалом, уже влезает в окно.
– Теперь подумай головой, – притворно резонирует первый головорез, – одна крошка‑малышка у них уже есть. Думаешь, им еще один объект живьем потребуется?
И оба гулко заржали, как будто кто‑то бил в пустую бочку. И тут прямо на глазах у мальчишек рожи их стали меняться. Сперва поросли шерстью… Челюсти вытянулись, вперед вылезли заострившиеся зубы. Глаза сошлись к переносице. И вот на Газмана уже скалится волчья морда. Его прямо передернуло от омерзения.
– Ой, мальчики, – хором урчат ирейзеры, – и что же это вам никто не разъяснил, что бегать‑то вы можете, да спрятаться‑то вам слабо!
Шерсть уже отрастала у них на руках. Еще немного, и волчья шкура полностью покроет их тела. Один из мутантов облизнулся, картинно потирая свои здоровенные волосатые когтистые ручищи. Так плохие актеры играют злодеев на третьеразрядной провинциальной сцене.
– Готов? – Голос Игги едва различим, а губы практически не шевелятся. Газман даже не уверен, услышал он Игги, или ему только померещилось. Секунды таинственным образом растянулись в часы. Руки сами собой сжались в кулаки. Он готов! Он, конечно, готов!
– А тот недоносок вообще слепой, – ирейзер тычет в Игги напарнику. – Не беспокойся, корешок, скоро тебе придет конец, и не надо будет больше беспокоиться, как бы сослепу лоб не расшибить. Жаль только, не достался тебе глаз следующего поколения. Как мой.
Газман поднял на него взгляд – так вот он о чем, – и тошнотворное отвращение подкатило у него к горлу. Из стального шара, сидящего в глубоко запавшей глазнице, бил красный лазерный луч. Сталь от него сияла кровавым светом. Ирейзер усмехнулся и перевел глаз на Газзи. На рукаве появилась красная точка. Запахло паленой тряпкой – дырка на рубашке становилась все больше.
Ирейзер самодовольно осклабился:
– Ты, дурак, сбежал, и новые технологии на тебе испытать не успели. Проиграл ты, парнишка.
«Как же, проиграл», – подумал Газман с омерзением.
– Ну что, поросята, побегаем в догонялки. Глядишь, может вам и повезет … на короткое время.
Усмехаясь и предвкушая заведомо легкую добычу, ирейзер придвинулся к ним поближе.
– Считаю до трех. – Газман опять не понял, то ли ему показалось, то ли он и вправду слышит команду Игги.
– Раз! – ноги Газзи сами собой спружинили, и он чуть заметно привстал на цыпочки.
– Два!
– Три! – выкрикнул Игги, и Газман ракетой взлетел вертикально вверх, с треском расправляя крылья.
С яростным воплем ирейзер подпрыгнул, ухватил его за щиколотку и изо всех сил дернул вниз. Игги уже пробил прогнивший потолок и стремительно взмывал в небо. Отчаянным рывком Газман вырвался из когтей ирейзера. Он уже протиснулся было в пробитое в потолке отверстие, но крыло неудачно за что‑то зацепилось, он рухнул на крышу и неотвратимо заскользил вниз по скату, но повис, ухватившись за поперечную балку.
– Газер! Шевелись! Давай скорей!
Хрясь! Балка подломилась, и Газман сорвался вниз. Но удача все же была на его стороне. Крылья вдруг чудом раскрылись. Взмах, еще один, сильней, еще сильней. Он уже набирал высоту, вот‑вот поравняется с Игги. И в этот момент Игги швыряет вниз на избушку «работничка»!
– В сторону! Выше давай! – орет Игги, хлопая крыльями как сумасшедший.
Уфф! Только было Газман выровнял дыхание, как лес содрогнулся от страшного грохота! Бомба их, хоть и домодельная, сработана оказалась на славу!
Взрывной волной их и самих подбросило и отнесло изрядно в сторону. Едва сбалансировав крылья, Газман протер глаза: там, где еще секунду назад стояла их развалюха, теперь сиял огромный огненный шар.
Не прошло и минуты, как он распался, и вот уже дикие и жадные языки пламени мечутся на ветру, с треском пожирая гнилые бревна.
Пламя ползет по земле, словно длинные красно‑желтые змеиные языки слизывают с самого основания деревьев тонкие сосновые иголки, и вдруг резко поднимается по стволам вверх. Вот оно уже лижет зеленые макушки деревьев.
«Какая зловещая красота!» – думал Газман, не в силах оторвать глаз от этой страшной картины.
– Надеюсь, с этими двумя покончено, – выдавил наконец из себя Игги.
Газман только молча кивнул. У него перед глазами стоит ужасное зрелище горящего тела, сначала подброшенного взрывом, а потом плашмя грохнувшегося на землю и дотлевающего, как почерневшая головешка. Он видел и другого ирейзера. Тот отполз от избушки на несколько футов и потонул в клубах разъедающего глаза дыма.
– …если только они не спаслись каким‑то чудом, – добавил Игги.
К Газману вернулся дар речи:
– Нет. Они сдохли.
Он почему‑то чувствует себя виноватым и словно извалявшимся в грязи. Но тут он вспоминает, как они с Ангелом всего три дня назад ели вместе одно на двоих мороженое, и дурацкое чувство вины исчезло, как его и не бывало.
Ну и хрен с ними! Плевать мне на них! Издохли – туда им и дорога!
И тут он увидел, как черный «хаммер», мятый, разбитый, но живой, мчится в сторону пожарища. Ирейзер, высунувшийся из окна по пояс, настраивает окуляры полевого бинокля.
– Игги, сваливаем отсюда! Нам здесь больше делать нечего!
Звонок снова ударил по барабанным перепонкам, и чьи‑то грубые руки снова пихнули Ангела вперед. Она споткнулась, едва не полетела носом на тугие витки колючей проволоки, но чудом удержалась.
Она с раннего утра носилась здесь как угорелая. Уже наступал вечер, а они все гоняли ее и гоняли. И конца‑краю этому видно не было.
Что это был лабиринт, Ангел поняла сразу. Его устроили в громадном гимнастическом зале главного здания Школы. Звонил звонок, ее толкали вперед, и она на скорость должна была найти выход. Лабиринт перестраивали каждый новый забег, выход всякий раз перемещался, и его надо было искать заново. Едва она сбавляла скорость, ей доставался разряд тока такой силы, что мозг, казалось, прокручивали в центрифуге. А то увеличивали напряжение на прикрепленных к лодыжкам датчиках, и они начинали жечь ее, словно каленым железом. Такой вот кнут придумали для нее белохалатники! С застилающими глаза слезами Ангел бежала чуть не вслепую: поворот вправо – влево – снова вправо – вправо – влево – выход.
Глоток воды, пара минут перерыва на переконфигурацию лабиринта, и опять по новой!
Ангел всхлипнула, стараясь не разрыдаться вголос. Если бы она только знала, что делать, чтобы избежать этих ударов электрическим кнутом!
Она села, от страха и возбуждения натянутая, как струна. Закрыв глаза, напряженно прислушивается к разговорам белохалатников.
Один предлагает запустить вместе с ней в лабиринт ирейзера – для «проверки физической сопротивляемости» и «сравнительного анализа силы двух опытных образцов». Другой считает, что, независимо от ее скорости, напряжение на ножных датчиках надо поднять до максимального уровня «для изучения стрессовых эффектов и их влияния на уровень адреналина».
Ангел искренне желала им всем вечно заживо вариться в кипящем масле.
Еще один, прямо извращенец какой‑то, чертит очередную, особо хитроумную, схему лабиринта.
Кто‑то дал ей стакан воды, и она залпом его осушила. Ангел старательно делала вид, что полностью отключилась, но на самом деле сосредоточилась.
Эврика! Мысленные построения белохалатника, как в зеркале, отражаются у нее в мозгу. Все понятно. Каким будет новый лабиринт, она уже знает. Ангел нарочито часто задышала, притворяясь, что вот‑вот упадет в обморок, а сама тем временем планировала свой следующий забег.
Каждый тупик, каждая западня были у нее как на ладони. Притворно рассеянно озираясь по сторонам, Ангел мысленно рассчитывала повороты: от входа сразу направо… Снова направо. Налево. Три следующих развилки пропустить совсем. Выход будет за четвертым поворотом направо.
Здорово она их обдурила! Ей прямо не терпится начать новую гонку!
Какой‑то белохалатник рывком ставит ее на ноги перед стартовой чертой. Затарахтел звонок, ее пихнули. Со скоростью ветра она срывается с места. Маршрут спланирован заранее, и она без колебаний несется вперед, побивая все собственные рекорды.
Выход! Она вырывается за пределы лабиринта и падает на прохладный дощатый пол.
Над ней витают обрывки слов: удивительно, способность к познанию и анализу, интерпретационные навыки, творческий подход к решению проблем. Взять образцы серого вещества. Законсервировать жизненные органы. Сохранить генетический код.
– Вы с ума сошли, господа. Мозг ее расчленять рано, – говорящий засмеялся, как будто сказал что‑то смешное.
Она где‑то слышала этот голос, то ли во сне, то ли дома с Макс, а может, в передаче какой‑то по радио…
Ангел заморгала. К ней медленно возвращалось сознание. Она внимательно посмотрела вверх и, конечно, выдала себя с головой. Над ней навис пожилой человек в очках в тонкой оправе. Он улыбался, но она не улавливала никаких его мыслей. Он был похож… похож на…
– Здравствуй, Ангел, – ласково сказал Джеб Батчелдер. – Сколько лет, сколько зим, девочка. Я так по тебе соскучился.
Надж понятия не имела, что надеялся увидеть Клык. Летящую к ним Макс? Макс, стоящую внизу и размахивающую навстречу им руками? Распростертое на земле безжизненное тело Макс? Эту последнюю мысль Надж старательно от себя гнала. Клык старше ее. Он умнее. Макс ему доверяет. И она, Надж, тоже. Она примет любое его решение. Лучше самой больше ни о чем не думать. Она будет просто терпеливо и спокойно ждать.
Как давно они расстались с Макс? Надж уже потеряла счет времени. Все ширящимися кругами они с Клыком часами кружат над землей. Может, Макс уже обогнала их и давно дожидается в условленном месте на озере Мид?
– Клык? Ты помнишь, где Макс от нас отстала?
– Да.
– Мы туда и летим, да?
Пауза.
– Нет.
– Почему? Может, с ней что‑то случилось? Может, ей надо помочь? Может, надо сначала спасать Макс, а потом уже выручать Ангела?
Надж считала, что эти две задачи неразделимы. Но какую решать первой? То Ангел, то Макс, то снова Ангел. В мозгу у нее все перепуталось.
Клык взял налево, забирая все круче перенятым у ястребов движением всего тела.
Надж послушно следовала за ним. Земля внизу казалась выгоревшей и мертвой: редкие, никуда не ведущие дороги, колонны одиноких кактусов и островки колючего кустарника.
– Теперь подумай, – Клык старается говорить спокойно и логично. – Что могло случиться с Макс? Разбиться о дерево она не могла. Упала на землю? Врезалась в скалу? Тоже вряд ли. Значит, если с Макс что‑то случилось, на нее напали. Значит, тот (или, что еще хуже, те), кто это сделал, за ней следил. И для нас совершенно излишне, чтобы этот «кто‑то» выследил и нас тоже. Поэтому, если мы полетим за Макс, мы сами себя выдадим.
У Надж отвисла челюсть.
– А если Макс припозднилась просто потому, что она занята, наше возвращение к ней тоже ни к чему не приведет. Она вернется, когда сможет. Всему свое время. Так что пока наша главная задача – общее наблюдение за территорией. И возвращаться назад мы не будем.
Надж уже готова была возразить, но в голове у нее зазвучал голос Макс: «Сначала думай, потом говори». Она закрыла рот и недоуменно задумалась. Почему Клык отказывался выручать Макс, правда, ценой собственной безопасности? Ведь готовы же они на все – потерять и свободу, и жизнь – ради спасения Ангела. Почему же с Макс по‑другому?
«Разве Макс не важнее Ангела? – виновато думает Надж. – Разве Макс не заботилась обо всех них? Разве не на ней держалась вся их общая жизнь?»
Она бросила на Клыка сердитый взгляд: Клык был хороший. Не слишком‑то мягкий и ласковый, но хороший. Сильный, красивый, умный, способный. Но, если бы не было Макс, разве смог бы он взять их всех под свое крыло? Может, он просто улетел бы и жил один сам по себе, а про них и забыл бы совсем. Чужая душа – потемки, и какие там у Клыка мысли, Надж совершенно невдомек.
Неожиданно она почувствовала, как по щекам у нее текут слезы, к горлу подступил ком, в носу защипало. Представить себе, как жить без Макс, она не могла.
Надо успокоиться, дышать глубоко и успокоиться. Не плакать же на глазах у Клыка! Надо стать сильной, по‑настоящему сильной. Не когда‑нибудь после, а прямо сейчас. Надж постаралась на лету смахнуть слезы, постаралась думать о чем‑то другом.
Вон там внизу едет белый грузовик, и она пытается представить себе, что он везет и откуда. Как будто это имеет какое‑нибудь значение…
Грузовик направлялся к развилке. Каждая отходящая дорога четко помечена стрелкой, указывающей направление и расстояние до следующего населенного пункта или точки назначения. Надж пригляделась, и дорожные знаки стали яснее. «Калифорния. Центр досуга. 18 миль», – читает она. «Лас Вегас. На север. 98 миль». «Типиско. 3 мили».
Типиско, Типиско, Аризона. Ее родина! Место, где живут ее родители! Боже мой! Там она их разыщет, увидит своими глазами! Может, они захотят взять ее к себе? Может, они тосковали по ней все эти годы?
– Клык! – закричала она, уже начав снижаться. – Там внизу Типиско! Я полетела в Типиско!
– Не смей! Надж, не смей! – Клык подлетел к ней вплотную. – Не отвлекайся! Не надо тебе туда! Нам надо держаться друг за друга!
– Нет! – Надж вдруг чувствует себя самостоятельной и отчаянно смелой. – Я лечу искать своих родителей! Если Макс больше нет, мне нужен хоть один родной человек!
Темные глаза Клыка округлились от удивления:
– Надж, ты с ума сошла! Что ты такое говоришь? Давай все спокойно обсудим. Сейчас привал сделаем и обсудим. Подожди!
– Нет, – отрезала Надж. – Я лечу в Типиско. И ты меня не остановишь!
– Тут в общем‑то безопасно, если, конечно, ирейзеры не выйдут на наш след по запаху, – прошептал Газман Игги.
Тесно прижавшись друг к другу, парнишки сидели в расщелине около самой вершины крутого утеса. Разросшийся по бокам колючий кустарник надежно укрывал их от посторонних взоров. Да и вообще, чтобы сюда добраться, ирейзерам пришлось бы заняться альпинизмом. Но, с другой стороны, у них был вертолет…
Игги огорченно пнул попавшийся под ногу камень:
– Дело наше швах! Я думал, те двое, которых мы поджарили, были одни. Думал, мы сможем хоть немного передохнуть. Фиг тебе! Они, поди, подкрепление вызвали еще до того, как избушку нашу атаковали.
– Но хоть двоих мы порешили. – Газман сосредоточенно разминает пальцами пыль. «Интересно, – думает он, – оттого, что мы их укокошили, Игги так же хреново, как мне?»
– И что с того? Что теперь делать? Домой нам заказано. Они, я думаю, туда в первую очередь двинули. Куда нам теперь деваться? А если Макс и остальные вернутся домой и угодят там в засаду? Ведь прямо в их волчьи пасти попадут!
– Откуда мне знать, – огорченно буркнул Газман. – Я вообще думал только о том, как с теми двумя разделаться, а что дальше – мне не до того было. Ты умный, вот ты и предлагай!
Но Игги уныло уткнулся головой в колени:
– Я тебе что, Эйнштейн, что ли?
В расщелине стемнело. Воздух был затхлым и вонючим. Им обоим казалось, что они похоронены заживо.
– Идея! – оживился вдруг Газман. – Слушай, что я придумал. Оно, конечно, рискованно, и Макс меня по головке за это не погладит, но…
Игги поднял голову:
– Давай, выкладывай!
Никогда еще за все мои долгие четырнадцать лет не чувствовала я себя обычным, нормальным человеком. Никогда, только в тот единственный день, который я провела с Эллой и ее мамой, доктором Мартинез.
Сначала мы завтракали. Это был настоящий семейный завтрак на кухне за круглым столом. С тарелками, с ножами и вилками и с салфетками в стаканчике. Не так, как у нас всегда: сосиску сунуть в огонь на шампуре и прямо с шампура съесть – чего тарелку пачкать. Или мюсли без молока, консервы из банки. Или джем – с ножа…
Потом Элле пора было в школу. Я боялась, что с ней что‑нибудь сделают те оглоеды, но она меня успокоила, что директор у них строгий. И водитель школьного автобуса тоже что надо. Так что ни в самой школе, ни по дороге никогда ничего плохого не случится.
Подумать только! Настоящий школьный автобус! Прямо как по телевизору!
Так вот, Элла уехала, а я осталась дома с доктором Мартинез. Разгружая посудомоечную машину, она повернулась ко мне:
– Макс, – она даже сказать еще ничего не успела, а я уже напряглась. – Ты хочешь со мной поговорить… о чем‑нибудь?
Я глянула ей в лицо. Доброе. Мягкое. Понимающее. Но если я начну говорить, мне не остановиться. Рассироплюсь и расплачусь. На этом Макс придет конец. Макс, железная, Макс, за всех отвечающая, Макс, решающая все проблемы, рассыплется на кусочки, разобьется вдребезги. А мне надо спасать Ангела, пока еще не поздно… пока…
– Нет, спасибо, не хочу.
Она кивает и принимается раскладывать на полках чистые тарелки. А я сижу и мечтаю, как буду дружить с Эллой и ее мамой, долго, всю жизнь. Даже когда уеду от них и вернусь домой к своей стае. Я ведь смогу к ним просто прилетать в гости… Мы будем устраивать пикники и посылать друг другу рождественские открытки… Я уверена, что будем!
Вот дура! Я совсем утратила чувство реальности. Пора валить отсюда!
Доктор Мартинез расставила чистые тарелки и принялась закладывать посудомойку новой порцией оставшейся от завтрака грязной посуды.
– А у тебя есть фамилия?
Я задумалась. Фамилия моя ей ничего не даст – у меня же нет никаких официальных документов. Потерла виски – голова у меня разболелась еще за завтраком.
– Ага, – наконец выдавила я из себя. – Я сама ее себе придумала.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет (день рождения я тоже придумала себе сама), я спросила Джеба про свою фамилию. Помню, я надеялась, что он скажет: «Батчелдер, такая же фамилия, как у меня!» Но он так не сказал. Зато предложил: «Выбери ее себе сама».
Я тогда подумала, как же мне себя назвать? Подумала, что умею летать, и вообще о том, кто я такая и какая.
– Моя фамилия Райд, – ответила я Эллиной маме. – Как женщина‑космонавт Салли Райд.[4]А полное имя Максимум Райд.
Она кивнула:
– Хорошее имя. А есть еще такие, как ты?
Я сжала губы поплотнее и отвела глаза. В висках стучит. Самое ужасное, что мне хочется ей все рассказать, так и подмывает выложить все начистоту. Все, до малейших подробностей. Но я не могу. Годами Джеб внушал мне, что никому нельзя доверять. Никогда. Никому.
Снова поднимаю на нее глаза.
– Макс, крылья нужны тебе, чтобы летать? Ты ведь летаешь, да? – Какие еще она испробует на мне трюки, чтобы вытянуть из меня мои тайны? Так вот, значит, какую цену заломила эта тетка за свою мягкую постель да домашний завтрак.
– Ага. – Я просто диву себе даюсь. Вот тебе и железная Макс! Вот тебе и Макс‑никогда‑никому‑лишнего‑слова‑не‑сболтнет!
– Правда? Вот это да! – у нее на лице светится восхищение, беспокойство и даже намного зависть.
Я киваю:
– У меня очень тонкие кости. – Я уже ненавижу себя за свою болтливость. Макс, заткнись! – Тонкие и легкие. И дополнительные мышцы. Легкие больше, а сердце гораздо эффективнее обычного человеческого. Но мне надо много есть…
Внезапно я затыкаюсь. От ярости и от досады на себя по щекам и по шее ползут ярко‑красные пятна.
Понимаешь ли, дорогой читатель, выложить все это постороннему человеку – это самое настоящее преступление. Вот я и раскололась. Раскололась по‑крупному! Это все равно, что дирижабль нанять и вывеску на нем навесить здоровыми буквами: «Макс мутантка» – пускай таскает по всему небу этакую рекламу!
– Как же так случилось? – мягко допытывается Эллина мама.
Глаза у меня сами собой закрываются. Была бы я одна, закрыла бы уши руками и свернулась бы на полу в клубок. Обрывки воспоминаний, страх, боль – все вдруг всплыло разом в моем мозгу и затопило его кромешным кошмаром.
Ты, дорогой читатель, поди, жалеешь себя, поди, думаешь, как тебе трудно быть подростком, поди, проблемы своего переходного возраста обмусоливаешь. А попробуй‑ка пожить с чужим генотипом. С птичьим!
– Не помню, – отвечаю я ей. И это вранье.
Доктор Мартинез не на шутку огорчена:
– Макс, ты уверена, что я ничем не могу тебе помочь?
Отчаянно мотаю головой. Злюсь не то на себя, не то на нее. Она меня таки спровоцировала.
– Не‑е. Все равно с этим покончено. Навсегда. Но мне от вас выбираться пора. Меня друзья ждут. Это очень важно.
– А как ты до них доберешься? Тебя отвезти?
– Нет, – я озабоченно растираю ноющее плечо. – Я туда полечу. Туда только по воздуху… Только вот не знаю, смогу я лететь или нет.
Доктор Мартинез в раздумье наморщила лоб:
– Раны твои еще не зажили. От любого напряжения могут открыться. И глубину повреждения костей и тканей мне на глаз оценить вчера было трудно. Но если сделать рентген, перспективы твои прояснятся.
– У вас что, глаза с рентгеновским излучением?
Она удивленно рассмеялась. Глядя на нее, усмехнулась и я. Настоящая мамаша. Никакого понимания. Как только Элла с этим каждый день может жить!
– Нет, суперменов здесь маловато. Зато у некоторых из нас есть доступ к рентгеновским аппаратам, – ласково дразнит она меня.
У доктора Мартинез ветеринарная лечебница, на пару с еще одним врачом. Сегодня у нее выходной, но она уверена, что ее появление в клинике никого не удивит. Она протягивает мне ветровку:
– Держи, надевай!
Я по‑прежнему опасаюсь оказаться среди людей, но она уверенно берет меня за руку.
Лечебница недалеко – всего пару улиц пройти. Мы входим в приемную, и она приветливо кивает сослуживцам:
– Здравствуйте, это Эллина подружка. Я покажу ей, как мы тут работаем – ей надо писать сочинение про ветеринарию.
Регистраторши за стойкой гостеприимно улыбаются:
– Конечно, конечно, проходите, пожалуйста.
Слова доктора Мартинез явно имеют для них абсолютный смысл. Почему? Откуда мне знать? Что за «сочинения»? Я всю жизнь только правду говорю – никогда ничего не сочиняю.
Мы входим, но минуту спустя я замираю на месте. Меня прошибает холодный пот и сердце бьется так, точно готово выпрыгнуть из груди.
Передо мной сидит человек.
Дядька в белом халате!
Доктор Мартинез оглядывается на меня:
– Макс?
Я оцепенело смотрю на нее. Она мягко кладет руку мне на здоровое плечо и тихонько подталкивает в смотровой кабинет.
– Вот здесь мы принимаем пациентов, – объясняет она с притворным энтузиазмом и плотно закрывает за нами дверь. Потом притягивает меня к себе и, обняв, спрашивает, понизив голос:
– Макс, что с тобой? Что случилось?
Усилием воли заставляю себя разжать кулаки и сделать несколько глубоких вздохов – иногда это помогает успокоиться.
– Это запах здешний, – шепчу я смущенно. – Запах лабораторных химикатов и лекарств. И дядька в белом халате… Мне плохо… Мне срочно надо выйти. Прямо сейчас.
Лихорадочно перевожу глаза с двери на окно и обратно, с окна на дверь. Куда быстрее?
– Не бойся, я тебе обещаю, ты здесь в полной безопасности. Постарайся остаться еще чуть‑чуть. Только сделаем рентген и сразу уйдем. Попробуешь?
Во рту пересохло, в висках стучит, как молотком!
– Макс, пожалуйста, возьми себя в руки.
Заставляю себя кивнуть. Доктор Мартинез проверяет, что на мне нет никаких побрякушек – откуда бы им у меня взяться – и осторожно укладывает меня на стол. Надо мной зависает какой‑то аппарат. Нервы мои натянуты – вот‑вот лопнут.
Доктор Мартинез выходит из комнаты. Что‑то жужжит. И все. Можно вставать.
Две минуты спустя она уже показывает мне черный большой пластиковый лист, на котором проступают очертания моих костей, плеча, руки и крыла. Прикладывает лист к стеклянной коробке на стене, щелкает выключателем, и картинка становится яркой и отчетливой.
– Смотри, – она ведет пальцем вдоль изображения моей лопатки. – Здесь с костью все в порядке. Только мышца задета. Видишь, вот тут поврежденные ткани?
Я киваю.
– А это кости крыла, – голос у нее бессознательно понижается, – они тоже целы. Прекрасно! К несчастью, ткани заживают медленнее костей. Хотя, должна тебе сказать, восстановительный процесс протекает у тебя на удивление быстро. У тебя и вправду очень красивые косточки, тонкие, стройные, легкие… А вот это, что такое? – она вдруг нахмурилась и постучала пальцем по картинке.
Доктор Мартинез указывает на яркий белый квадратик, примерно сантиметра два – два с половиной в ширину, где‑то в середине моего предплечья.
– Ты случайно никаких украшений не носишь? – вопросительно смотрит она на меня. – Или это молния на ветровке?
– Нет, я ветровку сняла.
Доктор Мартинез наклоняется поближе к снимку и прищуривается:
– Эта штука похожа на… – ее голос начинает дрожать.
– Что, что там такое, – выражение ее лица меня сильно беспокоит.
– Это микрочип, – она явно в нерешительности. – Мы их вживляем домашним животным на случай, если они потеряются. В микрочипе записаны контактные данные хозяина, и по ним животное всегда можно опознать. Только… Только тот, который у тебя стоит, он очень дорогой. Такие только элитным собакам и кошкам ставят. Высокопородным, выставочным и прочее. У этих чипов еще и отслеживатель есть. Если украдет кто собаку, например, или если она сама убежит, такой микрочип посылает сигналы, по которым ее можно выследить, где бы она ни находилась.
Теперь мне все понятно. Мое лицо каменеет от ужаса, и доктор Мартинез встревоженно пытается меня успокоить:
– Только пойми меня правильно. Я не говорю, что это именно чип и есть. Я только говорю, что эта штуковина на него похожа.
– Вытащите ее скорее, – прошу я севшим от страха голосом. – Вытащите ее, пожалуйста, прямо сейчас.
Она снова повернулась к снимку и несколько минут внимательно его рассматривала. А я как могла пыталась держать себя в руках.
– Макс, должна тебе сказать правду. Не думаю, что его возможно вынуть хирургическим путем. Похоже, что чип имплантировали очень давно, когда ты была еще маленькой. С тех пор вокруг чипа наросли и плотно оплели его мышцы, нервы и кровеносные сосуды. Если попытаться его вырезать, очень велика вероятность того, что твоя рука полностью перестанет действовать.
Если хорошенько вдуматься, я в общем‑то уже свыклась с тем кошмаром, которым была моя жизнь. Потому‑то так и ошарашил меня этот новый «сюрприз» моих мучителей. Оказывается, они по‑прежнему и на расстоянии продолжают играть со мной в свои дьявольские игры.
«И чему я, идиотка, удивляюсь, – горько спрашиваю я себя. – Разве не украли они Ангела два дня назад?» Словно наяву Ангел возникла передо мной, широко мне улыбаясь и глядя на меня полными любви глазами. Я постаралась успокоиться и собраться.
И ровно в этот момент до нас из приемной донеслись мужские голоса, вежливые, обаятельные … задающие вопросы. Много лишних вопросов.
Я снова окаменела. Доктору Мартинез не надо было ничего объяснять. Она посмотрела на меня, прислушалась к происходящему в регистратуре и все поняла без слов.
– Не бойся, – сказала она спокойно. – Сейчас я с ними разберусь. А ты посиди‑ка пока здесь немножко. Она подтолкнула меня к двери в маленькую кладовку. Я спряталась за висящие на вешалках длинные белые халаты. Доктор Мартинез заперла дверь и выключила свет.
Не думай, дорогой читатель, что я не замечаю абсурдности моего положения: спасаться от белохалатников, прячась за белыми халатами. Нарочно не придумаешь!
Чуть не в ту же секунду я услышала разговор, доносящийся из смотрового кабинета.
– Что здесь происходит? – возмущается доктор Мартинез и властно добавляет: – Кто вас сюда пропустил? Это медицинское учреждение.
– Прошу прощения, мадам, – мужской голос обволакивает бархатными интонациями, и сердце у меня замирает.
– Доктор, – резко обрезает его Эллина мама.
– Простите, доктор, – примирительно вступает новый голос, мягкий и завораживающий. – Извините нас за непрошеное вторжение. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Мы представляем местные правоохранительные органы.