– Конечно, Надж, – говорю я мягко. – Мы обязательно сейчас пойдем поедим. Я только напоминаю вам, где мы и кто вокруг нас. Всем быть настороже, и в любую минуту будьте готовы бежать. Первый встречный может оказаться ирейзером.
Они кивают. Опускаю зеркало посмотреть, что там у меня с лицом творится, и мне на колени падает какой‑то маленький, но тяжелый предмет.
Замираю на месте. Вдруг…
Нет, не граната – кольцо с ключами. И один из них – от нашего минивэна. Тупо смотрю на него, не веря своим глазам.
– Это упрощает ситуацию, – как всегда, спокойно комментирует Клык.
– Хорошо бы моя комната пахла вот так, как здесь пахнет! – Игги глубоко вдыхает запахи котлет и жаренной в масле картошки фри.
– Это будет существенное улучшение, – я не могу удержаться от напоминания о вечном свинарнике в его комнате.
Одновременно изучаю меню. В животе бурчит на полную громкость, как будто там установили плохо работающую батарею. От долгого напряжения сил и энергии у меня совсем не осталось, и мне кажется, что я вот‑вот рассыплюсь на части.
В ресторане типа «Макдоналдс» полно народу и ужасно шумно. Мы всегда сильно нервничаем среди обычных людей. Пристраиваемся в хвосте очереди, стараясь не выделяться из толпы. Насколько я могу судить, никаких ирейзеров здесь не видно.
Но с другой стороны, кто ж их отличит, ирейзеров‑то. Пока не начнут в волков превращаться, чтобы в клочья тебя разодрать, они выглядят как вполне нормальные люди.
– Я больше мяса не ем, – заявляет Надж и, видя мои высоко поднятые в немом вопросе брови, объясняет:
– Это я насмотрелась, как ястребы пожирают кроликов, змей и всяких других мелких птичек. Поэтому я теперь вегетарианка.
Подошла очередь Клыка. Он заказал три чизбургера, шоколадный молочный коктейль, колу (не диетическую, а самую настоящую, с кофеином и с сахаром), три порции картошки фри и три куска яблочного пирога.
– У тебя, сынок, поди, братишек и сестренок много? – ласково спрашивает его продавщица.
– Да, мэдам, – вежливо подтверждает Клык. Где только он вежливости научился?
А у меня откуда‑то взялось бездонное терпение, и в ответ на новые закидоны Надж я пытаюсь найти компромисс:
– Ладно, без мяса, так без мяса. Но тебе все равно нужны протеины.
Расплачиваюсь за Игги, который заказал то же самое, что и Клык. А тот дождался, когда всю гору еды поставят на Иггин поднос, и неприметно проводил его к самому отдаленному столику, в стороне от чужих глаз.
Наконец наступила моя очередь.
– Значит, так, мне, пожалуйста, два закрытых бутерброда с жареным цыпленком. Два двойных чизбургера, четыре порции картошки фри, шесть кусков яблочного пирога, два ванильных коктейля и один клубничный. И потом еще три чизбургера, только, пожалуйста, без котлеты.
Надж довольно кивает.
Кажется, я не донесу всю эту гору к нашему столику. На еду хочется наброситься прямо сразу, не отходя от кассы. А рядом со мной, дожидаясь своей очереди, так же нетерпеливо переминается с ноги на ногу Газман.
Прошло столетие, прежде чем мы втроем нагрузили всю нашу снедь на подносы, расплатились и присоединились к Клыку и Игги.
На всякий случай я еще раз оглядываюсь вокруг. Ничего подозрительного: детишки вздувают соломинкой в стаканах булькающие пузыри; мирно беседуют мамаши; без дела болтаются подростки. Устало опускаюсь на скамейку. За мной протискивается Надж и следом за ней Газман.
Я сильная? Я несгибаемая? Я железная? Да, да, и еще раз, да!
А как ты думаешь, дорогой читатель, не разревелась ли я белугой от нескончаемого восторга, откусив здоровенный кусок бутерброда с цыпленком? Зачем дурацкие вопросы задавать? Еще как разревелась!
Надж заталкивает в рот свои булки с сыром, Клык уже работает над вторым чизбургером, рот у Игги забит так, что он едва дышит, а Газман горстями глотает жареную картошку. Со стороны мы, наверное, выглядим, как голодающие сироты. Стоп! Почему только выглядим? Мы и есть самые настоящие голодающие сироты!
Несколько минут над нашим столом раздавалось только отвратительное жадное чавканье.
Передо мной вдруг встала блаженная картинка цивильных домашних обедов с Эллой и ее мамой. На столе крахмальные салфетки, ножи и вилки, и мы разговариваем о нормальных мирных человеческих вещах.
Беспечная, уютная, счастливая сценка из теперь уже далекого прошлого! А в настоящем мы одичало глотаем не жуя.
Не очень уверена, в какую именно минуту это произошло, но внезапно осознаю, что шея моя напряглась. Взглянула на Клыка. Он тоже искоса смотрит на меня, наклонив голову. К несчастью, я это взгляд хорошо знаю.
Обвожу глазами зал ресторана. Пара сидевших рядом семей ушли. Ресторан заполонили молодые дюжие парни. Все как на подбор красавцы. Часть их уже расселась вокруг, а новые все подходят и подходят с улицы. Один другого краше, один другого сильнее.
Господи… что же делать! Сердце у меня ушло в пятки. Прямо‑таки упало, как свинцовое.
Едва уловимым движением киваю Клыку на запасной выход прямо за его спиной. Он только моргнул, мол, понял и тронул Игги за руку.
– Надж, Газзи, – выдыхаю я, – не поднимайте глаз, не смотрите по сторонам. На счет три перепрыгивайте через Клыка, и – в запасную дверь у него за спиной.
Ни единым жестом они не дали мне понять, что поняли, о чем я говорю. Оба продолжали жевать. Надж отхлебнула молочный коктейль. И вдруг ее словно подбросило вверх невидимой пружиной, она перелетела через стол, через Клыка и в мгновение ока выскочила наружу. Газман следовал за ней как пришитый.
Вот это слаженность, вот это четкость. Как же я ими в этот момент гордилась!
Загремела пожарная сирена, но я тоже уже за дверью. Клык и Игги следуют за мной по пятам. Ирейзеры только еще выскакивали из ресторана, а я уже заводила мотор нашего вэна. Какое счастье, что нашелся ключ зажигания!
Один за другим ирейзеры высыпали на парковку и уже скалят свои кровожадные волчьи морды.
Жму на газ, быстро сдаю назад, разворачиваюсь. Бах! Задний бампер втыкается во что‑то мягкое – одним ирейзером меньше. Дергаю рычаг коробки передач на пятую скорость и через поребрик, подминая аккуратные кустики, выскакиваю с парковки, проношусь сквозь заправку, чуть не врезавшись в пару тачек. Секунда – и наш вэн уже несется по улице. Как могу лавирую между машинами. От моих неимоверных зигзагов повсюду скрипят тормоза, а водилы клаксонят как сумасшедшие.
– Макс! – кричит Надж, но я и сама вижу несущийся мне навстречу трейлер и в последний момент уворачиваюсь от него. Позади меня скрежещет металл: в резко затормозивший грузовик врезалась следующая за ним легковушка.
Господи, ну почему никто заранее не научил меня водить машину! Почему ты не дал нам спереть быстрый, легкий и маневренный порш, а послал этот неуклюжий, неповоротливый фургон.
Резкий поворот, вэн наклоняется и едет на двух колесах. В конце концов он выравнивается, но его тут же подбрасывает в воздух на какой‑то колдобине.
В крови у меня пульсирует адреналин, пальцы намертво вцепились в руль.
Выносимся из города. Наконец‑то я выбралась из этого машинного столпотворения. Все, пора избавляться от колес.
– Я сейчас остановлюсь, – кричу я ребятам, перекрывая рев мотора, – выпрыгивайте и мигом в воздух!
– Есть! – в один голос откликается стая.
Бросаю взгляд в заднее зеркало. За нами три черные тачки. Они много быстрее нас – вот‑вот нагонят. Надо как‑то выиграть время!
Скрежеща зубами, резко сворачиваю с дороги прямо в кукурузное поле. Петляю, продираюсь сквозь сухую стерню, отчаянно хлещущую в ветровое стекло. Наконец в отдалении виден просвет. «Только бы дорога, только бы дорога», – твержу я про себя.
Оторвались мы от них или нет? В зеркало заднего обзора ничего не разглядеть, а сухая стерня так громко колотит в металлический кузов, что сквозь этот стук невозможно расслышать шум моторов. Так ли, иначе, но впереди действительно показалась дорога. Отлично! Ништяк!
Вэн тяжело выскакивает на асфальт, подскочив так, что из нас вытрясает все печенку. Почувствовав под колесами твердую почву, прибавляю скорость.
В этот самый момент перед вэном выскакивает легковушка. И я врезаюсь в нее на скорости шестьдесят миль в час…
Взять на заметку: в следующей краденой машине сразу избавиться от защитной воздушной подушки.
Дело в том, что у воздушной подушки есть одна особенность. Если врезаться во что‑нибудь со скоростью пятьдесят‑шестьдесят миль в час, она надувается и с дикой силой, как тряпичную куклу, вжимает тебя в сиденье. И превращает твое лицо в лепешку. Что, собственно, с моим лицом и случилось. К выводу о полной бесполезности воздушной защитной подушки я пришла, стараясь остановить хлещущую из носа кровь.
– Как вы там? – справляюсь я слабым голосом.
– Полный порядок, – откликается Клык. Он сидит рядом со мной на переднем сиденье. Шея у него ободрана до мяса привязным ремнем безопасности. Удивительно, что этот ремень напрочь не снес ему голову.
– Сзади порядок, – с заднего сиденья доносится голос Надж, неожиданно детский и испуганный. Вытягиваю шею посмотреть на нее. Она совершенно бледная, в лице – ни кровинки. Только на лбу от удара о переднее сиденье расцветает огромный синяк. Она в ужасе смотрит на мою окровавленную физиономию.
– Не бойся, это только нос, – успокаиваю я ее. – Из ран на голове всегда особенно много крови. Смотри, кровотечение уже останавливается.
Вранье, конечно… ничего оно не останавливается.
– У меня все болит. Не тело, а мочалка какая‑то из нервов, – постанывает Игги.
Газмана вот‑вот стошнит. Он корчится, стараясь сдержать рвоту.
Трах!
Справа и слева со звоном посыпались окна вэна. Мы автоматически закрыли лица руками, защищая глаза. В ветровое стекло изо всей силы колотит ствол. Сейчас и оно брызнет осколками. Волосатая рука с хищными когтями влезла в разбитое окно с моей стороны и открыла дверь.
Мы не смогли даже пары раз им вдарить. Клыка и меня просто выволокли из вэна и бросили на землю.
– Бегите, – только и успеваю крикнуть я, как на мой многострадальный нос обрушивается еще один удар. Рот заливает кровью.
Краем глаза замечаю, что задняя дверь вэна открыта, а Игги и Газман взмывают в воздух. Молодцы!
Ирейзеры ревут от ярости и начинают палить по мальчишкам. Но те уже высоко – их не достать. Ййесс!
Брыкающуюся и вопящую Надж вытаскивают за ноги с заднего сиденья и с размаху кидают на землю рядом со мной. Вижу, что она плачет и тихонько дотрагиваюсь до ее руки.
Один из ирейзеров с силой бьет меня в бок ногой, обутой в снобский ручной работы итальянский ботинок.
– Конец вам пришел. Сцапали мы вас, – самодовольно бросает Ари, и его прихвостни ржут во все горло, чуть не пританцовывая от дикого возбуждения. – Вы в Школу направлялись, гаврики? Вот мы вас туда сейчас и доставим, на блюдечке с голубой каемочкой, – продолжает он, оскалив острые желтые клыки и брызгая на меня слюной.
Ирейзеров пятеро. Нас трое. Для моего роста и веса силы у меня хоть отбавляй. Но Ари на сто шестьдесят фунтов тяжелее меня, и его ботинок упирается каблуком мне в лоб. Ничего мне больше в жизни не надо – только бы врезать ему в последний раз, пусть даже ценой жизни.
Перехватываю темный без выражения взгляд Клыка. Перевожу глаза на Надж, стараюсь улыбнуться и подбодрить ее. Но, кажется, зрелище моей превращенной в кровавое месиво физиономии вызывает у нее только новый прилив отчаяния.
Спустя минуту в небе разносится тарахтение вертолета и ирейзеры все как один принимаются приветственно орать и размахивать руками.
– Нас ждет светлое будущее, – нагибается ко мне Ари. – Как в добрые старые времена, мы все вместе сейчас поедем домой. В Школу!
Ангел была жива. И раз она была жива, все остальное не имело значения. Теперь я готова на что угодно.
Я видела ее: рядом с моей клеткой стояла ее, жалкая и крошечная. Мы обе, как могли далеко, протягивали руки сквозь прутья решетки. Еще немного, всего какой‑то инч, – и мы сможем дотронуться друг до друга.
– По крайней мере, они дали тебе большой контейнер, – голос у нее хриплый и слабый. – А у меня только средний.
Горло у меня сжало судорогой. Я потрясена. Она не жалуется. Старается оставаться храброй и сильной. Мне стало стыдно за то, что я так долго сюда добиралась, за то, что допустила, что нас изловили ирейзеры, за свое бессилие…
– Ты не виновата, ты ни в чем не виновата, – как всегда, она читает мои мысли.
Смотреть на нее страшно: глаза глубоко ввалились, и под ними лежат темные, почти черные тени. Вся правая сторона лица – один сплошной синяк, переливающийся по краям зеленым и желтым. Она точно иссохла, как осенний пожухлый лист. От нее остались одна кожа да кости. Перья на крыльях грязные и точно линялые.
Через проход от нас клетки Надж и Клыка. Надж дрожит. Она отчаянно старается взять себя в руки, но по всему видно, эту битву с самой собой ей не выиграть. Клык сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками. Увидев Ангела, он чуть заметно улыбнулся, но тут же лицо его снова приняло холодное и отсутствующее выражение. Он совершенно ушел в себя. Куда же еще уйдешь, сидя в клетке?
– Прости меня, пожалуйста, Макс, – шепчет мне Ангел, – это все я виновата.
– Не говори глупостей, нас просто в конце концов изловили. А Надж и Клыка вообще из‑за меня сцапали.
От запаха холодного металла и хлорки никуда не деться. Он бьет в нос, и с каждым вдохом воспоминания о кошмарах четырехлетней давности становятся все ярче и ярче. O тex кошмарах, которые я так старалась похоронить навсегда. Вспышки страха и белого слепящего света операционной боли пульсируют в мозгу и сводят с ума. Голова болит нестерпимо. Перед глазами встают какие‑то странные картины – что, уже глюки?
– Макс, я должна тебе что‑то сказать, – Ангел расплакалась.
– Тихо. Успокойся. Новости твои подождут. Постарайся расслабиться, отдохнуть и набраться сил.
– Нет, Макс, это очень важно…
Дверь открылась, и по линолеуму затопали тяжелые шаги. Паника исказила маленькое личико Ангела, а мной овладела безграничная ярость. Эти мерзавцы до смерти напугали мою девочку!
Я им еще покажу! Им мало не покажется! Они у меня еще пожалеют обо всем, что учинили над Ангелом. Они у меня еще маму родную проклинать будут!
Руки сами собой сжимаются в кулаки. Чувствую, как глаза сузились, а мускулы напряглись. Кто бы ни открыл сейчас мою клетку, искусаю, исцарапаю, разорву на куски. А если это гад Ари, то …
Ангел в своей клетке совсем скукожилась, съежилась и тихо плачет. Что они такое с ней сделали? Адреналин ударил мне в голову. Я совершенно крезанулась.
Мужские ноги остановились рядом с моей клеткой. Мне видны только полы белого халата, едва прикрывающие брюки на коленях.
Белохалатник наклонился и заглянул в мою клетку. Вплотную ко мне стоит мягкое, виноватое лицо. Сердце у меня остановилось, и я чуть было не потеряла сознания.
– Максимум Райд, – говорит Джеб Батчелдер, – как же я по тебе соскучился!
Первое, что пришло мне в голову, – это то, что у меня начались глюки. Конечно, сколько можно метелить мою бедную голову?
Я больше ничего не видела. Ни Ангела в клетке рядом, ни Клыка, ни Надж напротив. Только прутья моей решетки и за ними улыбающееся лицо Джеба.
Джеб был мне и за мать, и за отца. Четыре года назад он украл нас из Школы. Вытащил из этого вонючего научного клоповника и спрятал в горах в нашем доме. Научил нас летать. Крылья‑то у нас были, но никогда не было возможности или просто места их раскинуть. Так что мы даже не знали, зачем они нам нужны. Он нас кормил и поил, одевал и обувал. Он учил нас драться и выживать. Он учил нас читать и писать. Он шутил с нами и давал играть в компьютерные игры. Он подтыкал нам на ночь одеяло и перед сном читал нам книжки вслух. Если мне становилось страшно, все мои ужасы отступали при одной только мысли, что Джеб здесь рядом, что он защитит.
Но два года назад он пропал.
Мы всегда знали – его убили. Мы знали, что он скорее умрет, чем выдаст наше убежище. Свято верили, что он погиб, защищая нас. Боль утраты не унималась все эти два года, и нам до слез его не хватало. Как если бы умер отец или мать. Вдруг не вернулся домой – и все. А ты ждешь и ждешь. Мы так и не смирились с тем, что никогда больше его не увидим.
И все эти годы, живой или мертвый, он был моим героем. Каждый день, каждый час.
А теперь все во мне кричало: он с ними! Он один из них! Он ВСЕГДА был такой же, как они! И все, что я про него знала, все, что я про него думала, – это все была только ложь! Одна сплошная ЛОЖЬ!
Все вдруг встало на свои места: слова Ангела, ее страх, ее слезы. Она знала…
Как бы мне хотелось взглянуть сейчас на нее, на Клыка, на Надж, увидеть, что написано теперь на их лицах.
Во мне как будто захлопнулась тяжелая дубовая дверь. И вся моя любовь, все мое доверие к Джебу осталось там, за дверью, за семью замками. А на месте любви и тепла росла всеобъемлющая ненависть такой небывалой силы, что я и сама ее испугалась.
И это притом, что я не из пугливых.
– Я тебя удивил? – Джеб с улыбкой открывает мою клетку и протягивает мне руку. – Пойдем, мне надо с тобой поговорить.
Неожиданно понимаю, что у меня уже готов план: ничего не предпринимать. Смотреть и слушать. Впитывать в себя все, до малейших подробностей. И не выдать ни одной своей мысли. План мой, конечно, не Бог весть что, и водородной бомбы я пока не изобрела, но с чего‑то начинать надо.
Медленно выползаю из клетки. Медленно поднимаюсь на ноги. Каждая мышца ноет. Не глядя ни на кого, прохожу мимо клеток, в которых сидит моя стая. Но тайком за спиной складываю вместе два пальца правой руки.
Это знак. Он означает «ждите».
Этому знаку научил нас когда‑то Джеб.
Через компьютерный зал мы с Джебом проходим дальше, в менее населенную часть здания. Дверь в дальней стене впустила нас в небольшую комнату, мало похожую на лабораторию, с диванами, круглым столом и даже раковиной и микроволновой печкой.
– Посиди, пожалуйста, а я пока сооружу нам какао. – Джеб знает, что больше всего на свете я люблю какао, и говорит он это так, как если бы мы сидели у нас дома на кухне.
Он ставит кружки в микроволновку и поворачивается ко мне.
– Макс, должен тебе сказать, что я тобой ужасно горжусь. Ты самый настоящий молодец! По всем статьям. Сильная – это раз. Командир прекрасный – это два. А выросла как! И какая красавица стала! И горжусь, и наглядеться не могу.
Микроволновка запищала, и передо мной стоит кружка с дымящимся какао.
Мы сидим на совершенно секретном объекте посреди Долины Смерти, в месте, на каждой карте обозначенном как «Великая долбаная пустота». А он все равно извлекает откуда‑то зефир и кладет его рядом с моим какао.
Пристально наблюдаю за ним, старательно игнорируя какао. Но заставить мой живот замолчать не могу – он бурчит, как оглашенный.
Джеб замолчал, точно давая мне время ответить. Не торопясь, отодвинул стул на другой стороне стола и сел напротив. Мой мозг наконец окончательно воспринял эту непоправимую правду: передо мной настоящий Джеб. Узнаю тонкий розовый шрам у него на подбородке, легкую горбинку на носу, маленькую родинку на ухе. Это не его злодей‑двойник. Это он сам. И он‑то и есть страшный посланник Дьявола.
– У тебя, наверное, ужасно много вопросов накопилось. Я даже не знаю, с чего начинать отвечать. Мне, – он замялся, – мне очень жаль, что все так получилось. Если бы два года назад я только мог все объяснить. Если не всем, то хотя бы только тебе. Я на все готов, готов что угодно сделать, лишь бы опять увидеть твою улыбку.
Отруби себе голову и насади ее на кол. Вот и будет тебе моя улыбка.
– Но всему свое время. Со временем все объяснится, все встанет на свои места, и ты все поймешь. Я и Ангелу так сказал. И еще я сказал ей, что все на свете – это тест. Даже если мы про это не знаем. Надо просто делать то, что надо делать. А там время все расставит по местам. Пожалуйста, поверь мне. Все, что до сих пор происходило, как раз и был такой тест.
Он развел руками в стороны, как будто чертил линию моей жизни.
Я сидела перед ним, голодная, избитая, свитер пропитан кровью, с лицом, как сырая отбивная. И мне никогда никого не хотелось убить так, как сейчас хотелось убить его.
Но я молчала, и мое лицо оставалось неподвижной маской.
Он посмотрел на меня, потом на запертую дверь.
– Макс, – произнес он с какой‑то новой интонацией безотлагательной срочности. – Макс, скоро придут люди и будут с тобой разговаривать. Но сначала я должен сказать тебе кое‑что первым.
Признаться, что ты – воплощение дьявола?
– Я не мог сказать тебе этого раньше. Я думал, у меня еще будет время тебя к этому подготовить.
Он оглянулся, как будто хотел убедиться, что нас никто не слышит. Он, кажись, забыл свои собственные уроки, на которых мы узнали от него о приборах отслеживания, скрытых камерах и встроенных микрофонах, подслушивающих устройствах такой мощности, что за милю просекают крысиный чих.
– Видишь ли, Макс, – продолжал он душераздирающе‑проникновенным голосом, – ты еще более необыкновенное существо, чем я тебе когда‑либо говорил. Дело в том, что ты создана с определенной высокой целью. Что жизнь тебе сохранена, чтобы ты осуществила свое предназначение.
Ты имеешь в виду, что я до сих пор жива не только, чтобы увидеть, как безумные фанатики генетики прививают птичью ДНК человеческой яйцеклетке?
Он перевел дыхание и, не отводя взгляда, пристально смотрел прямо мне в глаза. Я холодно гнала от себя любое светлое воспоминание о нем, любой намек на то, как хорошо нам было с ним прежде.
– Макс! Ты создана, чтобы спасти мир. Это твоя высокая цель, твое предназначение. Так и знай!
О'кей, должна признаться тебе, дорогой читатель, что я не удержала свою челюсть на месте. Она‑таки отвалилась. Да‑да. Теперь у меня есть хоть одно преимущество в вечной борьбе за то, чтобы первой занять утром ванну.
– Я тебе большего пока сказать не могу, – Джеб снова настороженно поглядел через плечо, – но я не мог не сказать тебе о масштабах, о мировом значении тех замыслов, в которых тебе отведена великая миссия. Макс, запомни, тебе уготована великая, священная судьба!
Может быть, я не могу себе этого представить, потому что я еще не совсем крезанулась.
– Макс, все, чем ты стала, все, что довелось тебе до сих пор пережить, все, что тебе еще только предстоит, – все это составные части твоего предназначения, ступени твоего пути. Одна твоя жизнь стоит тысячи обыкновенных жизней, и то, что ты живешь на земле, есть самое большое достижение человечества.
Если он надеялся услышать в ответ мои сентиментальные излияния, ему придется очень долго ждать.
Не сводя с меня глаз, Джеб тяжело вздохнул, явно разочарованный отсутствием у меня должного энтузиазма по поводу моей судьбоносной миссии.
– Это для тебя большая новость. Мне, конечно, трудно представить, что ты сейчас думаешь и чувствуешь. Я просто хотел рассказать тебе все сам. Позднее с тобой придут говорить другие. Я думал, тебе будет проще, если я тебя подготовлю… Ты только подумай сначала, что это все значит для тебя и для остальных. Но не говори, пожалуйста, никому в стае. Скоро о тебе, Максимум, узнает весь мир. Но пока пусть это будет нашим секретом.
Я молчала. Я вообще с каждым часом привыкала все лучше и лучше держать язык за зубами.
Он встал и помог мне подняться на ноги. От его прикосновения холодок омерзения пробежал у меня по спине.
В молчании мы вернулись к ящикам‑клеткам. Он отпер мой контейнер и терпеливо дождался, пока я встану на карачки и вползу внутрь.
Поворачивая ключ в замке, он снова наклонился, многозначительно на меня посмотрел и прошептал:
– Пожалуйста, доверься мне. Я больше ничего не прошу, только доверься мне. Доверься мне и слушайся своей интуиции.
«Да сколько же ты можешь твердить одно и то же. Совсем достал», – чуть не вслух думала я ему вдогонку. Интуиция подсказывала мне раздобыть где‑нибудь хирургические щипцы и медленно вытянуть из него все кишки, одну за другой.
– Ты жива? – беспокойно спрашивает Ангел, прижимаясь лицом к стенке своей клетки.
Я киваю и через проход встречаюсь глазами с Надж и Клыком:
– Ребята, со мной полный порядок!
Надж и Ангел недоверчиво кивают, а Клык не сводит с меня своего упорного взгляда. Что он думает, я даже представить себе не могу. Думает, что я предатель? Думает, что Джебу удалось переманить меня на свою сторону? Или, может, он думает, что я с самого начала была заодно с Джебом?
Скоро все разъяснится. Гадать ему осталось недолго.
Шли часы.
В словаре рядом со словом «стресс» нарисована мутантка. Она сидит в собачьей конуре и размышляет о том, что сулит ей судьба: быть убитой или спасти мир.
О'кей, картинки такой нет. Но обязательно должна быть.
Скажи мне, пожалуйста, дорогой читатель, что лучше всего играет на нервах? Сидеть в клетке, ждать смерти, быть преданной… Как, по‑твоему, подойдет такая вот петрушка в качестве эффективного раздражителя?
Рассказать ребятам что бы то ни было я не могла, даже шепотом. Джеб мог сколько угодно делать вид, что закрытые двери и прикрытый ладонью рот – надежная защита от слежки. Меня этим не обманешь! Зуб даю, здесь в каждую щель или микрофон вставлен, или видеокамера. Поди, клетки наши тоже на все сто оборудованы.
Так что и обсуждение планов сопротивления, и какие бы то ни было обнадеживающие аргументы – все это вне вопроса. Невозможно даже просто сорваться и ляпнуть: «Ребята, полный абзац, Джеб жив!»
Едва слышным шепотом Ангел спросила, живы ли Газзи и Игги. Я в ответ только плечами пожала, и она сразу сникла. Хоть я и не могу сказать ей вслух, мысленно чуть не кричу: «С ними порядок, не бойся. Они сбежали». Ангел читает мои мысли, слабо кивает головой и, явно успокоившись, расслабленно прижимается к стенке своего ящика.
Нам остается только переглядываться. Часами.
Снова ужасно трещит голова. Мозг режут вспышки слепящего света и слишком яркие обрывочные картинки недавних событий.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем какой‑то белохалатник шмякает рядом с моей клеткой контейнер с еще одним «экспериментом». Поворачиваюсь посмотреть на нового соседа, но тут же с тяжелым сердцем закрываю глаза.
В этом существе еще можно опознать ребенка, но оно больше похоже на какой‑то разросшийся гриб. По всему телу огромные бородавчатые наросты, количество пальцев на руках и ногах не сосчитать, единственный бессмысленный водянистый голубой глаз вперился в меня не мигая.
Где‑то через полчаса я вдруг понимаю, что существо больше не дышит. «Эксперимент» умер прямо рядом с нами и на наших глазах – отходы их грязного производства.
В ужасе смотрю на Ангела. Она плачет. Она тоже все видела.
Снова идут часы. Счет времени я уже давно потеряла. Наконец дверь лаборатории открывается и впускает какую‑то, по всей вероятности, большую группу. В шуме голосов различаю человеческие интонации и ржанье ирейзеров. В наш проход вкатывают тележку типа больничной каталки.
– Здесь только четыре, – произносит строгий и властный мужской голос, – а где остальные два экземпляра?
– Куплены для демонстрации в зоопарках, – заливает, не моргнув глазом, Ари. – А эти доставлены в целости и сохранности.
Он пихает ногой мою клетку так, что из нее едва не вылетают прутья решетки.
– Что, Макс, соскучилась без меня?
– У вас есть санкция директора? Вы получили его подтверждение на данную меру? – спрашивает женский голос. – Это, безусловно, будет большой потерей для науки. Еще столько неисследованных фактов. Они еще могли бы во многом быть нам полезны.
– Все санкции получены, – подтверждает третий белохалатник. – Оставлять их рискованно. Особенно, если принять во внимание агрессивность экземпляров. Даже вот та, самая маленькая, представляет собой серьезную опасность.
Перехватив взгляд Ангела, поднимаю большой палец: молодец, девчонка, дала им жару. Она только слабо усмехается в ответ.
Тут чьи‑то руки хватают ее клетку и грубо швыряют на телегу, точно это чемодан, выгружаемый на ленту получения багажа. С размаху она ударяется о стенку ящика и без того разбитой щекой. Во мне снова вскипает ярость.
В следующее мгновение Ари подхватывает мой контейнер и бросает его рядом с Ангелом. От сотрясения я насквозь прокусываю губу. Только новых ран мне и не хватает! Ари приближает к решетке свою клыкастую морду и с наслаждением принюхивается к запаху крови.
– Твой отец может тобой гордиться, – ядовито бросаю я ему. Он заводится с пол‑оборота и с такой силой опускает кулак на мой ящик, что от удара трещат доски.
– Эй, там, полегче! – останавливает его женщина. Ари за это готов испепелить ее на месте.
Двое других ирейзеров погружают на тележку клетки с Надж и Клыком и куда‑то толкают ее сквозь двойные двери. Следующее помещение ослепляет болезненно ярким светом. Там все та же тошнотворная вонь хлорки и химического оборудования.