– Мы только хотим Вас спросить, не происходит ли здесь чего‑либо необычного, – подхватывает первый. – Предупредительная, видите ли, мера. Боюсь, на данный момент я не могу вдаваться в подробности. Вы сами понимаете…
Он сделал многозначительную паузу, подразумевающую сверхсекретную миссию государственной важности. Может, я и вправду сверхсекретный объект?
Я напрягаюсь от повисшей паузы. Она там, наверное, вот‑вот поддастся их чарам. Что ж, она не первая.
Что же делать, что же мне делать? Неожиданно вспоминаю свой рентгеновский снимок и зажимаю себе рот рукой, чтобы не закричать. Значит, вот как они нас выслеживают.
Похоже, еще минута, и мне придется сражаться за свою жизнь. Хоть бы палку какую‑нибудь найти! Но здесь слишком темно, чтоб рассмотреть, что может пригодиться для драки. Думай, Макс, думай…
– Необычного в каком смысле? – ядовито парирует доктор Мартинез. – Вас интересует двойная радуга? Бензин дешевле чем полтора бакса? Диетическая кола, которую можно пить без отвращения?
Я не могу сдержать усмешку: вот это тетка! Да еще у нее, кажись, на ирейзеров иммунитет. Исключительно редкое явление!
– Нет, – произносит один из голосов спустя мгновение. – Мы собираем информацию о необычных людях, например о новых в округе лицах или о подозрительных детях и подростках, которых вы прежде не встречали. Или даже о необычных животных.
– Я ветеринарный врач, – холодно останавливает его доктор Мартинез. – И, сказать по правде, я не особенно рассматриваю хозяев своих пациентов. И пришельцев никаких в нашем районе я тоже не припомню. Что же касается необычных животных, на прошлой неделе я принимала роды у коровы с раздвоенной маткой. В каждой матке – по здоровому теленку. Вам такое подойдет?
Ирейзеры примолкли.
– Господа, вы меня извините, но у меня дела. Выход по коридору налево. Вас проводить или вы сами его найдете?
Мда… ласковая‑то она ласковая, но разозлится, так никому не поздоровится. Не хотела бы я, чтобы она со мной так разговаривала.
– До свидания. Если Вы увидите или услышите что‑нибудь необычное, звоните, пожалуйста, вот по этому номеру. Спасибо и простите за беспокойство.
По коридору затопали тяжелые шаги. И через минуту я услышала, как хлопнула входная дверь.
– Если эти двое еще раз здесь появятся, срочно звоните в полицию, – предупреждает регистраторшу доктор Мартинез.
Она выпускает меня из кладовки, но выглядит мрачно:
– Эти двое – совсем не то, что тебе нужно, так ведь?
Я киваю:
– Мне лучше вообще немедленно отсюда убраться.
– Подожди до завтрашнего утра. Тебе нужно переждать еще хотя бы одну ночь. Обещаешь?
Я открыла было рот, но вместо возражений у меня помимо воли вырвалось:
– О'кей, обещаю.
– Надж, послушай меня. Не делай этого! Я тебе говорю, это плохая идея, – настаивает Клык. – Опасная и никому не нужная.
Если честно, то Надж удивлялась, что Клык все продолжает ее уговаривать, а не махнул на нее рукой как на безнадежный случай. Он несколько раз грозил бросить ее на произвол судьбы, но поняв, что она не поддается ни на уговоры, ни на доводы здравого смысла, сердито замолчал.
Вот и нужный район. В таком крошечном местечке, как Типиско, искать его долго не пришлось. К тому же Надж хорошо помнила адрес. Какие картинки она себе рисовала, она и сама толком не понимала. Но так или иначе, район трейлерных домов обманул ее ожидания.
Трейлеры стояли нестройными унылыми длинными рядами, каждый из которых был отмечен покосившейся деревянной табличкой. На табличках от руки сикось‑накось намалеваны названия улиц: улица Сегуро, переулок Роудраннер.
Никаких палисадников с клумбами, никаких свежевыкрашенных белых изгородей. Между домами все поросло буреломом колючих кустов, в которых тонули каркасы брошенных холодильников, скелеты доисторических автомобилей и прочий старый хлам.
– Пойдем, – Клык потянул Надж за рукав. – Нам туда. Вон там знак «тупик Чапарал». Видишь?
В самом конце длинного ряда трейлеров зоркие глаза Надж тут же выхватили цифры 4625. Ошибки быть не могло. Она шумно задышала. Вот здесь живут ее родители. Пнув ногой полупустые банки с краской, Надж и Клык опустились на корточки перед заброшенной и покрытой граффити машиной.
– Может, они переехали? – в сотый раз высказал Клык надоевшее Надж предположение. – Может, ты вообще все неправильно поняла, и эти люди просто не имеют к тебе никакого отношения? И потом, подумай, пожалуйста, подумай, маловероятно, конечно, что ты не из пробирки, но даже если это так и у тебя все‑таки есть родители, наверное, была же у них какая‑то причина от тебя отказаться. Может, они тебя вообще знать не хотят.
Клык говорил мягко, почти нежно, но от этого его слова ранили ее еще больнее.
– По‑твоему, ты глаза мне открыл? И я сама об этом не думала? – яростно шепчет Надж с несвойственным ей гневом. – Я сама все понимаю – не маленькая. Но если есть хоть какой‑то шанс, хоть один процент, я не могу не рискнуть. Я просто должна попробовать их увидеть. А что, ты на моем месте наплевал бы на все?
– Не знаю, – по крайней мере, Клык ей не соврал.
– Тебе вообще никогда никто не нужен. Сидишь себе, как бирюк, – расходилась Надж, снова повернувшись лицом к трейлеру. – Ты у нас одиночка, а я другая, мне люди нужны, понятно тебе?
Клык молчал. Скрытые от людских глаз машиной, они сидели у подножья чахлых сосенок, в стороне и от улицы и от тропинки к дому. Надж так распсиховалась, что ее била крупная нервная дрожь. Вдруг Клык напрягся, и она услышала, как, скрипнув, отворилась дверь. На крыльцо вышла женщина. Надж бросила быстрый взгляд на свои руки – вроде бы у них один цвет кожи. Хотя точно сказать трудно.
Женщина спустилась во двор и села в тени в дырявое плетеное кресло. Ее мокрые волосы были накручены на бигуди, а плечи покрывало полотенце. Она нагнулась вперед, закурила и с щелчком открыла банку колы.
– Кола‑то здесь не только на завтрак, – шепнул Клык, и Надж ткнула его локтем в бок.
Ей все было странно. Она как будто раздвоилась: одна ее половина надеялась, что эта женщина не может быть ее мамой. Потому что мама у Надж другая. Она вынимает из духовки свежеиспеченные печенья и ставит их остывать на подоконник. Или сажает в саду цветы…
Но другая половина с радостью приняла эту женщину такой, какая она есть, с сигаретой и банкой колы. Потому что иметь такую маму все равно лучше, чем не иметь никакой. Надо только подняться, подойти к ней, присесть к ее ногам на корточки и сказать: «Здравствуйте, вы случайно не потеряли лет десять‑одиннадцать назад дочку, которую звали Моника?» И больше ничего не надо будет говорить. Потому что тогда эта женщина сама скажет…
– Что, потеряли здесь что‑нибудь, мутанты? Держу пари, потеря‑то ваша тут как тут!
Ошибиться было невозможно: этим медовым зазывным голосом пел у них над головами ирейзер.
Надж резко подбросило на ноги. Их было трое, и рожи у них уже начали приобретать волчьи очертания. Посмотришь со стороны – стройные и подтянутые, как на картинке, парни. А приглядеться – так проступает звериный оскал с окрашенными кровью клыками.
– Ари, – Клык мгновенно опознал одного из ирейзеров.
Надж нахмурилась и пригляделась к вожаку:
– Ари, ты же был маленьким мальчиком!
Он ухмыльнулся, прищелкнув стальными когтями.
– А теперь вот вырос в настоящего взрослого, во всей красе, ирейзера, – и он игриво клацнул челюстями. – А‑ав! Ах, ты моя миленькая коричневенькая хрюшка! Уж как я тебя сейчас – ам – и съем!
– Что же они с тобой сделали, Ари? – тихо спросила Надж. – Как мне тебя жалко!
Его загустевшие брови грозно сошлись на переносице:
– Жалость‑тo прибереги – самой пригодится. По тебе ведь плакать некому будет!
Он засучил рукава, обнажив мускулистые волосатые ручищи.
– От вашего логова в горах осталась только кучка пепла. А ваши недоноски один за другим попадают в аварию, несчастный случай за несчастным случаем. Вот беда‑то какая! Вы двое у нас последние на очереди! Но вам тоже недолго мучиться осталось. Мы вам теперь поможем.
Ирейзеры развеселились, и плечи их заходили ходуном от хохота.
Надж лихорадочно пыталась осмыслить услышанное: вся стая погибла? Кроме них с Клыком никого не осталось? И дом их сгорел?
Она разревелась. Пыталась приказать себе остановить слезы, но не могла. И рыдала, как беспомощный младенец.
Беспокойно оглянулась на Клыка, но он молча, с крепко сжатыми челюстями и кулаками, неотрывно следил за Ари.
– Заливай, трепло, – процедил он сквозь зубы.
Крупные, выразительные глаза Ари сузились.
– Трепло, – тихонько повторила Надж и сама себе не поверила. Она почти такая же храбрая, как Клык. Вся стая погибла? Этого не может быть! Вранье!
– Считаю до трех, – спокойно произнес Клык. – Раз…
Ари рванулся на Клыка и схватил его за плечо.
– Заткнись!
– Два! – Клык удержал равновесие.
Надж рывком подалась вперед, изо всех сил боднув головой в грудь второго ирейзера.
От неожиданности тот пошатнулся, оступился и полетел навзничь прямо на острые трехдюймовые шипы кактуса чола. Никогда еще Надж не слышала музыки слаще его озверелого воя.
Еще секунда – и Надж зависла в воздухе, слепо надеясь через мгновение увидеть рядом с собой Клыка. Не глядя, куда придется, она ногой успела лягнуть Ари. Тот схватился за шею, задыхаясь и отчаянно кашляя.
Клык подпрыгнул, схватил ее за руки и с силой крутанул, запуская дальше вверх, в спасительную вышину. Но не могла же Надж его бросить. Она расправила крылья и, хлопая ими изо всех сил, старалась держаться поближе к земле.
– Ты сейчас у меня издохнешь, мутант. – Ари оклемался и, оскалившись, бросился на Клыка, который совсем уже готов был взлететь.
– Скорее, ну что же ты, скорее, – мысленно подгоняла Клыка Надж.
Но тут Ари подтянулся и остервенело дернул Клыка за ногу. Оба тяжело грохнулись на землю. Сплетенные в клубок, они катались по двору так, что даже Надж не могла разобрать кто где. Но вдруг Ари оседлал Клыка и, сидя у него на груди, молотил его кулаками что было сил и куда попало.
У Клыка из носа фонтаном хлестала кровь. Тут третий ирейзер, не торопясь, принялся размеренно бить его сапогом в ребра. Надж казалось, что она слышит глухое уханье – бух! бух!
Ирейзеры все продолжали методично избивать Клыка. Еще удар – и голова его бессильно мотнулась из стороны в сторону. Но тут Надж увидела, как, собрав последние силы, он яростно плюнул кровью прямо Ари в лицо. Ари зарычал от ярости и с такой силой ввинтил в него сразу оба кулачища, что, казалось, у Клыка больше не осталось ни одного целого ребра.
Надж совсем потеряла голову. Это была полная катастрофа. Клыка сейчас убьют, а она только крыльями плещет над верхушками деревьев, да еще на глазах у всего трейлерного городка.
Что делать, что делать? Должен же быть какой‑то выход? Ей самой двигать на выручку Клыку вниз? Ирейзеры из нее котлету отбивную сделают… Если бы она только могла…
И тут она вдруг вспомнила о банках краски. Пустые? Полные? Надо проверить!
Никто и глазом моргнуть не успел, а она уже нырнула к земле, подхватила одну из банок и снова взмыла в воздух. Хорошенько встряхнула краску, сдала на несколько футов вниз, прицелилась и с размаху швырнула свой снаряд прямо Ари в темя. С оглушительным свистом банка обрушилась ему на голову. Маслянистая зеленая краска медленно потекла со лба, заливая всю его волчью морду.
Ари заорал и вскочил на ноги, безуспешно протирая глаза – когтистые пальцы только раздирали ему шкуру.
Клык ракетой взвился в воздух. Надж никогда не видела, чтобы кто‑нибудь развивал такую сумасшедшую скорость. Она успела запустить вторую банку в еще одного ирейзера, одарив и его шкурой цвета молодой лесной поросли.
Тут краска кончилась, но они с Клыком уже взлетели высоко и оказались вне зоны досягаемости.
Ари успел отряхнуться, но второму ирейзеру, видно, здорово досталось по башке, и он все валялся на земле, то оттирая глаза, то растирая голову. Третий из них, изрядно исполосованный кактусами, все никак не мог выпутаться из колючек. Живого места на нем не было.
– Убью, замочу гадов‑мутантов, – орал им вслед Ари, размазывая по роже краску, кровь и слезы и клацая в бессильной злобе зубами.
– А сам‑то ты кто, не мутант? – мстительно бросила ему с высоты Надж. – Посмотри лучше на себя в зеркало, волчонок.
Ари запустил руку в карман и вытащил ствол. Надж и Клык что есть сил рванули вверх. Пуля просвистела в сантиметре у Надж над ухом.
– Промазал, – выдохнула она облегченно.
Вскоре они уже чувствовали себя в безопасности, в родной стихии высокого синего неба. Какое‑то время оба летели молча, и каждый думал о своем.
– Прости меня, Клык, – виновато начала Надж. – Это из‑за меня тебе так досталось.
Клык плюнул кровью и долго следил, как плевок падает на землю:
– Да брось, не виновата ты ни в чем. Ребенок ты у меня пока – вот тебе и весь сказ.
– Полетели домой, – попросила Надж.
– Куда? Они же сказали, что дом сгорел. – Клык с трудом шевелил разбитыми губами.
– Я про пещеру нашу, у ястребов, – тихо ответила Надж.
Ангел не отрываясь смотрела на Джеба Батчедлера.
Она знала, кто он такой. Последний раз она видела его, когда ей было четыре года, но хорошо помнила его лицо и улыбку. Она помнила, как он завязывал ей шнурки на ботинках, играл с ней в прятки и делал ей воздушную кукурузу. Она помнила, как однажды упала и разбила коленку, а он подхватил ее на руки и баюкал, пока она не успокоилась. И уж конечно, она помнила все рассказы Макс о том, как Джеб спас их от коварных белохалатников, как заботился обо всей их стайке и о том, как он потом пропал, и как все они были уверены, что он умер.
Но он был жив. И он был здесь, рядом с ней. Наверное, он вернулся, чтобы снова ее спасти. Надежда загорелась у нее в глазах. Ангел готова была броситься к нему, прижаться, обнять.
Подожди‑подожди! Подумай! Что‑то тут не так!
Она не могла прочитать ни единой его мысли – он был полностью от нее закрыт. Такого еще не случалось, чтобы она не слышала чужих мыслей. К тому же на нем был белый халат. От него пахло антисептиком. И почему он вообще был здесь, среди этих людей?
Непомерно возбужденный и очевидно перегруженный мозг Ангела явно не справлялся с таким количеством противоречивой информации. Она сжала голову руками, стараясь разобраться и разложить по полочкам факты реальности и свои воспоминания. Как будто это была трудная задачка со множеством неизвестных.
Джеб наклонился перед ней. Белохалатники, которые весь день гоняли ее по лабиринту, отступили на второй план и словно совсем растворились.
Откуда ни возьмись, Джеб поставил перед Ангелом поднос с едой. На нем аппетитно дымились тарелочки, мисочки, и от каждой поднимался такой душистый вкусный пар, что у нее сразу свело челюсти.
Она уставилась на еду. Мысли совсем перепутались. В условие ее задачи добавились новые данные.
Итак, Джеб теперь был похож на всех остальных белохалатников в Школе. По всему, он переметнулся на другую сторону, на сторону врагов ее стаи. Это раз.
Два: что скажет Макс, когда про все это узнает? Она просто с ума сойдет, на стенку полезет. Ангел даже представить себе страшно, как больно, горько и как тяжело будет Макс узнать о предательстве Джеба.
– Ангел, ты разве не хочешь есть? Я знаю, тебя здесь не слишком‑то баловали! – На лице у Джеба написана искренняя забота. – Они рассказали мне, чем здесь тебя кормят. Это ошибка, моя хорошая. Они же не знали, какой у тебя аппетит особенный.
Он виновато улыбался, качая головой.
– Помнишь, мы все однажды ели на обед сосиски. Всем по две. Только ты одна целых четыре съела. А тебе тогда всего три годика было. – Он радостно засмеялся, как будто съеденные ею четыре сосиски были подтверждением того, что она – настоящее чудо природы. – Да‑да, четыре сосиски в один присест, и это в три‑тo года. Такой вот у тебя аппетит невероятный!
Он нагнулся к ней поближе, подтолкнув поднос чуть ли не под самый нос.
– Дело в том, мое золотко, что в твоем возрасте и с твоим метаболизмом тебе в день требуется как минимум три тысячи калорий. А я голову на отсечение даю, тебе и тысячи‑то не давали! Ну ничего, мы это все теперь поправим. Не беспокойся!
Глаза у Ангела сузились. Это ловушка. Макс предупреждала ее именно о таких ловушках. Только Макс и в голову не могло прийти, что расставлять их будет Джеб Батчелдер.
– Не говоря ни слова, Ангел села, скрестила руки на груди и пристально вперилась в Джеба, глядя на него так, как Макс всегда смотрела на Клыка, когда они спорили, и Макс была твердо намерена одержать верх.
Усилием воли Ангел заставила себя не смотреть на еду и даже забыть о ее запахе. Но есть она все равно бы не могла – нервным напряжением ее живот скрутило в тугой и болезненный узел. От присутствия Джеба ей было в буквальном смысле физически плохо. И еще хуже было то, что от него не шло к ней ни единой мысли. Как будто рядом с ней стоял покойник.
Джеб виновато улыбался:
– Ешь, ешь скорей. Тебе обязательно надо есть. Есть и поправляться, набираться сил!
Она старалась глядеть прямо перед собой, не моргать и уж ни в коем случае не показывать, как ей плохо от его присутствия.
Вздохнув, Джеб развернул белую салфетку, взял вилку и воткнул ее в середину тарелки. Только и всего: протяни руку, возьми вилку… – и ты уже обречена.
– Ангел, я абсолютно все понимаю, – ласково говорит Джеб, – все это ужасно непонятно и противоречиво. И я сейчас не могу тебе ничего объяснить… пока… Скоро все само встанет на свои места. Ты все сама поймешь.
– Да уж коне‑е‑ечно! – и это было единственное, что услышал он от нее. Но в эти слова она вложила всю боль и все свое презрение к его предательству.
– Дело в том, Ангел, что жизнь – это тест. Иногда надо просто идти вперед, пройти все испытания, и в конце концов весь абсурд, все безумие обретает смысл. Вот увидишь. А теперь, давай, ешь. Клянусь тебе, тут никакого подвоха. Чем хочешь, клянусь.
Так она и поверила его клятвам!
– Я тебя ненавижу, – твердо заявила она.
Ее слова Джеба не удивили. Немного расстроили, но не удивили:
– И это тоже нормально, моя хорошая. И это тоже совершенно нормально.
– Я. На. Седь‑мом. Небе, – говорю я, глубоко втягивая в себя воздух, и доктор Мартинез смеется.
Я совершенно счастлива. У меня настоящие каникулы! И, в довершение всех семейных радостей, после обеда мы все втроем – Элла, ее мама и я – печем настоящие домашние пирожки с яблоками!
Я сначала до отвала объелась сырым тестом, а потом глядела в стеклянное окошко духовки на медленно поднимающиеся внутри пирожки и пьянела от их сладкого теплого запаха.
Взять на заметку: научить Надж и Ангела печь пирожки с яблоками.
Если только я когда‑нибудь снова увижу Ангела.
Эллина мама вынимает из духовки противень с готовыми пирожками и отправят в печку следующую порцию. Дождаться, когда они остынут, я не в состоянии и, обжигая язык, откусываю здоровенный кусок прямо с пылу, с жару. Пирожок тает во рту, и по всему моему телу растекается несказанное блаженство.
Лица Эллы и ее мамы светятся добротой, и они не могут удержаться от смеха, слушая мое нечленораздельное мычанье и урчанье.
– Можно подумать, ты никогда раньше домашних пирожков не пробовала. – Я не очень понимаю, вопрос это или утверждение, но мне без разницы!
– Прямо рай земной! – я снова протягиваю руку за следующей порцией. – В жизни не ела ничего вкуснее! Сладкие, теплые, нежные… Как руки материнские, как дом родной…
– Бери‑бери, не стесняйся, – подталкивает ко мне доктор Мартинез всю тарелку.
Вечером, когда мы укладываемся спать, я говорю Элле:
– Завтра с утра мне улетать.
– Не надо, останься, – отговаривает меня она. – С тобой так хорошо! Ты мне как сестренка, самая настоящая родная сестра.
Странно… С тобой, дорогой читатель, случалось когда‑нибудь такое: тебе говорят хорошие, добрые слова, а тебе от них становится только хреновей?
– Нельзя мне, Элла, у вас остаться. Меня ждут. Друзья. Они без меня пропадут! У нас одно дело есть, ужасно важное дело.
– А ты вернешься? Прилетишь к нам обратно? … Хоть когда‑нибудь?..
Я смотрю на нее и чувствую себя совершенно беспомощной. Откуда мне знать, что делать и что ей ответить. Ведь у меня никогда раньше никого, кроме моей стайки, не было. Никогда я к людям не привязывалась, ни к кому, разве что к Джебу…
А здесь с ними мне так хорошо! Тепло, спокойно!
И мама у Эллы – тетка что надо! Лучше всех! Строгая, конечно, в чем‑то: «Опять носки где попало разбросали!» Ну и что, ведь и я своих ребят за это гоняю. А в главном она все понимает. Понимает, что не надо звонить ментам про мои раны. Понимает, когда задавать вопросы, а когда слушать. И слушает. И слышит. И верит. Моралей не читает, а принимает тебя – меня то есть – какая я есть, хоть с крыльями, хоть с моим генотипом чужеродным. Я про таких родителей что‑то еще не слыхала.
Ладно, стоп. Нечего себе душу травить. А то так себя накачаешь, что и с катушек долой. А мне эти нервные срывы ни к чему!
– Наверное, нет. Наверное, Элла, не вернусь. Не получится, – я решаюсь сказать правду, но посмотреть ей в глаза у меня не хватает храбрости. – Если бы я могла, я бы обязательно… Но… – И я отворачиваюсь, как будто чищу зубы.
Джеб всегда учил меня: руководствуйся головой – не давай волю эмоциям. Он прав, Джеб всегда прав. И я откладываю свои чувства в долгий ящик. И запираю его на большой железный замок.
Поверить в то, что Макс и остальные погибли, Надж не могла и не хотела. Если в это поверить, то и жить невозможно. Поэтому она заставляла себя думать другие думы.
Она, например, думала, что узкая полоска перед входом в пещеру на ястребиной скале – уютное и вполне комфортабельное пристанище. И еще думала, что в общем‑то это довольно грустно. Она лежала на спине, задрав на каменную стену утеса ярко разрисованные синяками ноги, и разглядывала скалы над головой, розовые, желтоватые, коричневые, кремовые. Солнце палило вовсю, но здесь ее обдувал ветерок и было прохладно.
Вот оно, оказывается, как получается: думаешь, тебе необходимо всякое барахло, любимая чашка, мягкое одеяло, шампунь, собственные твои родители, а потом понимаешь, что всего‑то и нужно – только место, где тебя не могут достать ирейзеры.
И еще в голове у нее не укладывалась ситуация с Ари. Последний раз она видела его совсем мальчонкой, помнила, как он приставал к Макс и вечно действовал ей на нервы. Как же так получилось, что он вырос в такого зверя, почище всех остальных? И ведь всего‑то с тех пор прошло четыре года…
Потом, примерно через полчаса, они с Клыком услышали далекое тарахтение вертолета, залезли в пещеру как можно глубже, в самое ее нутро, и просидели там чуть не целый час в полном молчании. В конце концов, Клык решил, что попробует полететь поискать какой‑нибудь снеди. Надж очень надеялась, что он скоро вернется.
Их дом сгорел дотла. Вся ее семья погибла, только они с Клыком остались. Одни, совсем одни. Навсегда.
Клык приземлился на уступ почти бесшумно, и Надж облегченно вздохнула – вернулся!
– Не заинтересует ли вас, мадемуазель, кусочек сырого диподомиса?[5] – весело спросил он, похлопывая себя по карману ветровки.
– Ой‑ой‑ой, только, пожалуйста, не это, – Надж содрогнулась от одной мысли о таком угощении.
Клык сбросил ветровку, стряхнул пылинки со своей черной футболки, отправил что‑то в рот, принялся со смаком причмокивать и нарочито громко чавкать:
– Свежее не бывает, – соблазнял он Надж.
– Не буду, не уговаривай! – Надж отвернулась. Ее опять передернуло. Летать, как ястребы, – это одно дело. Но есть, как они, – совсем другое. И к этому она была не готова.
– Ну ладно, так и быть, а как насчет шашлыка? Давай, тащи наши вчерашние овощи!
Мгновенно развернувшись и пританцовывая от нетерпения, Надж смотрела, как Клык разворачивает фольгу. В нос ей ударил аромат подкопченного зажаренного с овощами мяса.
– Шашлык! – она подсела поближе к Клыку. – Где ты его достал? Не мог же ты так быстро в город смотаться? Ой, горячо! – дула Надж на зажатое в пальцах мясо.
– Если я скажу, что немного удивил заезжих туристов, это будет приемлемым объяснением? – сдержанно похвастался Клык, рассортировывая куски мяса в одну сторону, а лук и перец – в другую.
Надж зубами сдернула с шампура кусочек поджаристого мягкого душистого перца. Вот это обед!
– Думаю, теперь нам пора решать, лететь ли за Макс или попытаться спасать Ангела, – произнес Клык, дожевав последний кусок мяса.
– Но ведь ирейзеры же сказали, что они всех убили. Значит, погибли и Макс, и Ангел. Разве не так? – Надж почувствовала, как отчаяние снова навалилось на нее каменной глыбой.
– Трудно сказать, – размышлял вслух Клык. – Если Макс все еще не прилетела, значит ли это, что она умерла? И каким образом они ее нашли? С Ангелом – дело другое. Ангел – у них, уж это‑то нам точно известно. И тут, скорее всего, все кончено.
Надж обхватила голову руками:
– Не говори такого, пожалуйста. Я об этом не могу даже думать!
– Я знаю, но какие у тебя…
Вдруг Клык оборвал себя на полуслове, привстал и, сощурившись, принялся вглядываться вдаль. Прикрыв глаза козырьком ладони, Надж тоже уставилась в небо. Где‑то далеко‑далеко на горизонте виднелись две темные точки. Ну и что? Ястребы наверно.
Она снова подвинулась внутрь пещеры, медленно доела последние куски лука и облизала фольгу. Клык должен придумать план. Вот и все, как он придумает, так и будет.
Но Клык пока ни о каком плане не думал, а неотрывно глядел за горизонт. Надж нахмурилась. Две точки приблизились и сделались существенно крупнее. Может, просто это очень большие ястребы. Или даже орлы.
Неожиданно Клык поднялся и выудил из кармана маленькое металлическое зеркало. Вытянув руку, он поймал в него последние лучи заходящего солнца. Как будто пускал солнечные зайчики. Вправо – влево, вправо – влево.
Ястребы все приближались и приближались. Теперь стало совершенно ясно: они летят прямо по направлению к их пещере.
– Что‑то не похоже на ястребов, уж больно они крупные, – наконец сообразила Надж, – и неуклюжие что‑то тоже очень… Только бы не летающие ирейзеры, – ее вдруг захлестнула волна паники.
И в этот момент челюсть у нее отвисла. Тяжело плюхнувшись на уступ скалы и подняв тучу песка и пыли, перед пещерой стояли Игги и Газман. Надж уставилась на них, не веря своим глазам и онемев от счастья.
– Вы, оказывается, живы? – она наконец обрела дар речи.
– Нет, это ВЫ, оказывается, живы, – ворчливо откликнулся Игги. – И вообще, как насчет того, чтобы для начала по‑простому сказать «привет»?
– Привет, ребята. – Газмана все эти тонкости этикета мало интересовали. Ему не терпелось первому прояснить ситуацию. – Мы не могли оставаться дома. Там наши горы кишмя кишат ирейзерами. Вот мы и решили лететь сюда. Говорите сразу, если у кого с этим какие‑нибудь проблемы?
На следующее утро я натянула новый свитер и попробовала расправить крылья. Раненое крыло работало, но все еще болело и было как деревянное. Ничего, разойдется.
В конце концов, я рада была улететь, рада была снова подняться в небо. Я знала, что Клык и Надж меня убьют – я вполне этого заслуживала. Я знала, что бросила Ангела на произвол судьбы. Но я знала и то, что оставить тогда Эллу в беде я на могла. Пролети я тогда мимо, это уже была бы не я. Не Макс!
Хотя, сказать тебе по правде, дорогой читатель, в том, чтобы перестать быть Макс и зажить по‑простому, как Не‑Макс, есть свои, и весьма существенные, преимущества.
Доктор Мартинез собрала мне небольшой рюкзачок – пирожки, пару сухих носков и еще всякую всячину.
– Бери‑бери, это старый, я его уже давно не ношу, – она понимает, что мне неловко, и боится, что я откажусь от их с Эллой последних подарков. – Пожалуйста, возьми, тебе пригодится.
– Ладно уж, коли вы сказали «пожалуйста», придется взять, – говорю я, и она улыбается мне в ответ.
Элла опустила голову и смотрит в землю. Я тоже старательно отвожу от нее глаза.
– Если тебе когда‑нибудь что‑нибудь будет нужно, звони нам обязательно. Номер телефона в рюкзаке в кармашке. Слышишь, звони.
Я согласно киваю, хотя и знаю, что никогда не наберу этого номера. Очень хочется сказать им что‑то на прощание. А что, я не знаю.
– Вы мне так помогли. А вы меня даже не знаете. – Мне прямо самой противно себя слышать. Неуклюжие какие‑то слова у меня получаются. Но я все равно продолжаю: – Я бы без вас обеих пропала.
– Это ты меня выручила из беды, хотя я тебе никто была, какая‑то девчонка незнакомая! Это из‑за меня тебя ранили.
Я пожимаю плечами:
– Ну все равно, спасибо за все. Я уж не знаю, как вас благодарить!
– Будет тебе. – Мама Эллы ласково улыбается. – Мы тоже рады, что с тобой подружились. Ни пуха тебе, ни пера, что бы тебя впереди ни ждало.