Игги взвыл и, широко размахнувшись, смел все подчистую с кухонного прилавка. Отскочившая от стены чашка рикошетом стукнула Клыка по лбу.
– Смотреть надо, кретин! – заорал он на Игги со злостью. И вдруг, поймав себя на полуслове, стиснул зубы и огорченно обернулся на меня.
Слезы текут у меня по щекам. Их соль разъедает борозды царапин, оставленные когтистой лапой ирейзера.
Механически я подхожу к аптечке, механически достаю йод и вату и начинаю промывать Газману раны и накладывать мазь на ушибы. Кто следующий? У Надж вся щека в крови. Ее задело шрапнелью.
В коем‑то веке раз Надж молчит. Свернулась на диване лицом к стене и плачет.
Газман вопросительно смотрит на меня:
– Как же мы позволили этому случиться, Макс?
Я и сама задаю себе этот вопрос. Как? Как?
А с кого еще спрашивать? Я, Макс неуязвимая, я же тут за старшую.
Но мне только четырнадцать… Как всегда, когда я осознаю, что Джеб никогда больше не вернется, что мы тут сами по себе, что никто нам не поможет, что это на меня полагается наша команда‑семья и что это на мне лежит за них вся ответственность, я сгибаюсь под этим грузом. Мне с ним не совладать.
Я вдруг становлюсь самым обыкновенным подростком. Мне хочется, чтоб Джеб снова был с нами, чтобы я была как все нормальные люди, или даже чтобы у меня были родители!
Нет, пожалуй, этого‑то как раз мне и не надо…
– Сам смотри! – огрызается на Клыка Игги. – Это все вы, это вы виноваты. Вы‑то все не слепые, вы‑то могли вытащить ее оттуда.
– Вертолет у них был! – орет Газман. – И пушки, а мы не бронебойные!
– Ну мальчики, ну не надо, ну пожалуйста, – я бессильно пританцовываю вокруг них. – Ведь мы не враги друг другу. Это они нам враги, а мы – все вместе!
|
|
Я нашлепываю Газману последний пластырь и начинаю ходить из угла в угол.
– Помолчите немножко. Дайте подумать.
Они ни в чем не виноваты. Ни в том, что ирейзеры уволокли Ангела. Ни в том, что наша спасательная миссия с треском провалилась.
Но они виноваты в том, что наша кухня похожа на заплеванное логово гиен. Ладно, с этим после разберемся, когда снова можно будет спокойно думать о гигиене и прочей житейской суете. Если вообще когда‑нибудь можно будет о ней думать.
Игги опустился на диван и чуть не раздавил Надж. Она откатилась в сторону, но как только он устроился, уронила голову ему на плечо. A Игги принялся ворошить ей волосы.
– Дыши глубже, – посоветовал Газман, озабоченно глядя на меня. Я снова чуть не расплакалась. Как же так! По моей вине его сестру украли. Я не смогла ее спасти, а он обо мне заботится.
Клык угрюмо молчит. Он открыл банку равиолей и ковыряет их, держа вилку в туго забинтованной руке. Глаза его внимательно следуют за мной.
– Знаете что? Если бы они хотели ее убить или даже убить нас всех – им бы это было раз плюнуть, – потрясенно говорит Надж. – У них же автоматы и вообще. Ангел им зачем‑то живьем была нужна. А живы мы или нет – им ни хрена неважно! Я хочу сказать, что они не больно‑то старались нас угробить. Может, это означает, что мы еще можем снова попытаться ее вызволить?
– Но они же на вертолете, – взъерошился Газман. – Улетели. Они где хочешь могут быть, – его нижняя губа задрожала, и он, пытаясь это скрыть, сжал зубы. – Например, в Китае.
Я подошла и погладила его по голове:
|
|
– Не думаю, Газзи, что они улетели с ней в Китай.
– Мы знаем, куда они ее увезли, – Клык ронял слова, точно бросал булыжники, спокойно и размеренно.
– Куда? – поднял голову Игги. Его слепые глаза блестят непролитыми слезами.
– В Школу, – в один голос ответили мы с Клыком.
Нетрудно представить, что, произнесенное вслух, это утверждение придавило нас всех, как могильной плитой.
Глаза у Надж округлились, рот она закрыла руками.
Газман лихорадочно трет лицо, словно стараясь стереть с него испуг.
Игги выпрямился с каменным лицом. В Школе ему хирургическим путем пытались интенсифицировать ночное зрение. И он ослеп навсегда. Такая вот у них ошибочка вышла.
– Значит, они забрали Ангела обратно в Школу? – недоуменно переспросил Газзи.
– Думаю, да, – подтвердила я, стараясь говорить собранно, уверенно и спокойно. Как если бы не вопил во мне в панике никакой внутренний голос.
– Зачем? – прошептала Надж. – Я думала, они забыли про нас за эти четыре года.
– Они хотят нас вернуть, – отрезал Клык.
Мы никогда о Школе не разговаривали. По принципу, с глаз долой – из сердца вон. А скорее всего, просто каждый из нас старался навсегда забыть время, когда мы были в полной власти садистского отродья, в постылом месте, которое следовало бы разбомбить и стереть с лица земли. Нам всем, чтобы продолжать жить, надо было подчистую все это вычеркнуть из памяти.
– Они никогда про нас не забудут. Джеб ведь попросту украл нас из Школы, – напомнила я ребятам.
– Джеб знал, они на что хочешь пойдут, чтобы нас вернуть. Ведь если кто узнает, что они там с нами делали, всей их конторе конец придет. – Аргументы Клыка были более чем убедительны.
|
|
– А почему бы нам тогда их не разоблачить? – настаивает Надж. – Можно на телевидение пойти – всем показать, всем рассказать – они нам крылья отрастили, а мы такие же дети, как у людей.
– Ладно тебе, – обрезал ее Игги, – их‑то мы приведем к общему знаменателю. А сами всю оставшуюся жизнь в зоопарке сидеть будем?
– И что нам теперь делать? – Газман, как заведенный, продолжает уже в сотый раз повторять один и тот же вопрос.
Клык ушел из кухни и через минуту вернулся с толстой пачкой пожелтевшей, выцветшей и слегка погрызенной мышами бумаги.
– Вот, – протянул он нам пачку, сдувая с нее сухие мышиные какашки.
– Фу, что это? – скривилась Надж.
Клык подтолкнул бумаги ко мне. Это были старые распечатки всяких Джебовых файлов. Когда он исчез, мы все вытащили из его письменного стола и свалили в старый шкаф, чтобы не видеть это добро изо дня в день.
Разложили бумаги на столе. Уже от одного их вида волосы у меня на затылке стали медленно подниматься дыбом. А про мышиный дух я уж просто молчу.
Клык принялся перебирать страницы. Вытащил из пачки большой запечатанный восковой печатью коричневый конверт. Посмотрел на меня. И, уловив мое молчаливое согласие, поддел воск ногтем.
– Что там? – беспокоится Газман.
– Карта. – Клык уже вытащил поблекший листок топографического чертежа.
– Карта чего? – Надж наклонилась поближе, выглядывая у Клыка из‑за плеча.
– Карта секретного объекта, – я почувствовала, как от моих собственных слов у меня скрутило живот. Как я надеялась, что не сломаю больше никогда этой восковой печати и никогда больше не увижу этих крупно напечатанных слов: Секретный Объект. Кодовое Название – Школа. Калифорния.
– Что‑о‑о‑о?!!! – испуганно заскулил Газман.
Игги побледнел еще больше обыкновенного, если такое вообще возможно.
– Туда‑то они и забрали Ангела, – повторяю я, стараясь говорить спокойно. – Туда мы за ней и отправимся.
– Ой, – Надж, видимо, всерьез заклинило. – Ангела, конечно, надо вернуть. Нельзя же ее там оставлять. Они же монстры. Они с ней чего‑нибудь сделают, в клетку посадят, ей больно будет. Только как же мы… Нас же всего пятеро. Значит, всем пятер….
Я закрыла ей рот руками. Отлепив мои пальцы, она быстро‑быстро успела спросить:
– А это далеко?
– Миль шестьсот, плюс‑минус. – Клык уже обдумывал детали. – Это где‑то семичасовой перелет, не считая остановок.
– Может, обсудим сперва, – говорит, не поворачивая головы, Игги, – мы в абсолютном меньшинстве.
– Нет, – я уже прикидывала по карте оптимальные маршруты, привалы и планы отхода.
– Предлагаю проголосовать. У них оружие, вертолет. – Голос Игги дрожит.
– Игги, у нас не демократия. – Я прекрасно понимаю его страх, но помочь ему ничем не могу. – У нас Максократия! Хочешь‑не‑хочешь, Ангела надо вызволять. Не можем же мы за здорово живешь сдать ее этим шакалам, бросив на произвол судьбы. Нас шестеро: один за всех – и все шестеро за одного! Что бы там ни случилось. Нам больше в клетке не жить. Ни одному из нас! Пока я дышу – ни‑од‑но‑му…
Я чуть притормозила и перевела дыхание.
– Теперь так: за Ангелом отправимся Надж, Клык и я. Ты и Газман останетесь здесь. На случай, если Ангел сама от них удерет и сумеет вернуться домой.
В воздухе повисла мертвая тишина.
– Давай‑давай, заливай, вешай кому другому лапшу на уши! – Игги агрессивно надвинулся на меня. – Что, слабо тебе правду‑матку в глаза мне сказать, слабо, да?
От напряжения у меня заныло под ложечкой. На эти разборки у меня нет ни сил, ни охоты, ни времени…
– Ладно, начистоту так начистоту, – я старательно подбираю слова, пытаясь подсластить эту, безусловно, горькую пилюлю.
– Это правда. Я не хочу, чтобы ты летел с нами. Ты слеп. Здесь ты летаешь без проблем, но здесь тебе все знакомо. Подумай только, что ты будешь делать в стычке с ирейзерами на чужой территории. У меня еще и за тебя голова должна будет болеть, да?
Игги прямо передернуло от гнева. Он было открыл рот, но тут ощерился Газман:
– А я? А как же я? Мне наплевать, что у них вертушка и пушки. Она ведь МОЯ сестра!
– Вот именно! Раз Ангел им так понадобилась, так и за тобой того и гляди охота пойдет особая. Не спорю, ты отличный летун, но тебе еще только восемь лет, а у нас впереди долгие изнурительные перелеты. А если у тебя сил не хватит? Что тогда?
– Джеб нас бы никогда не оставил, – жестко бросил Игги. – НИ‑КОГ‑ДА!
– Все! Хватит трепотни. Я уже все сказала. Джеб, может, и не оставил бы. Но Джеба нет и не будет. Он мертв. А теперь – всем собираться!
Часть 2
Отель Калифорния. Или что‑то вроде отеля
– План «Б» всем понятен? – напрягая голосовые связки, я стараюсь перекричать рев ветра.
Клык, Надж и я летим навстречу солнцу, на юг – юго‑запад. Под нами Скалистые горы Колорадо, и уже почти позади хребет Сангре‑де‑Кристо. Мощно рассекая крыльями небо, делаем верных девяносто миль в час. А если повезет, так попутный воздушный поток и еще миль двадцать сверху накинет. Вот она, радость полета!
Клык кивает. Из этого каждое слово клещами тащить надо. Зато Надж не остановить:
– Понятен‑понятен. Если мы каким‑нибудь образом друг от друга оторвемся – я уж прямо ума не приложу, как это может получиться, разве что в облако попадем да и потеряем друг друга. Думаете, такое возможно? Думаете, попадем? Ой, я еще в облако никогда не попадала. Страшно, наверное. Там, поди, и не видно ничего, в облаке‑то…
На сей раз одного моего взгляда хватило, чтоб заткнуть этот фонтан, и Надж скороговоркой закруглилась:
– Встречаемся на северной оконечности озера Мид.
Я киваю. Но проверка еще не окончена:
– А Школа где находится?
– В Долине Смерти, в восьми милях к северу от Бэдуотер.[3]
Надж готова продолжать, но мои брови поползли вверх, и она примолкла. Люблю ee всей душой. Надж чудный человечек, но трещит вечно так, что будь ты хоть Мать Тереза, до белого каления доведет.
– Все правильно, молодец! Запомнила, как по писаному, – подбадриваю Надж.
Ты слышал этот адресок, мой дорогой читатель? Отличное местечко для Школы нашлось. Нарочно не придумаешь: Долина Смерти над страшной водой Бэдуотер. Не удивлюсь, если на подходе надо будет еще и речку Стикс вброд перейти.
Ветер растрепал мне косу и полощет волосы по лицу. Как меня раздражают эти застилающие глаза космы.
Взять на заметку: надо подстричься, и покороче.
Мы улетели, а Газман и Игги остались дома. Понятное дело, они насмерть обижены. Даже попрощаться еле вышли. Но я все равно убеждена, что решение приняла правильное. Вот она, вечная проблема с этим проклятым лидерством. Найти бы где‑нибудь инструкцию типа «Как быть вождем ». Или хотя бы «Лидерство в малом коллективе ». Да похоже, не придумал еще никто такой инструкции. Но, с другой стороны, обижены Газман и Игги или нет – это дело десятое. А первое, главное и единственно важное дело – это немедленно спасать Ангела.
Слышу за собой ровное дыхание Клыка. Обернулась на него и вдруг вижу, что лицо его сияет чуть не блаженным покоем. Не счастьем, нет, – Клык никогда не выглядит счастливым – а именно покоем. Чуть замедлив полет, пристраиваюсь к нему поближе:
– Скажи, летать – здорово! Значит, и в нашей жизни есть светлая сторона.
Он смотрит на меня с понимающей полуулыбкой. Солнце бросает пурпурные отблески на его могучие темные крылья.
Ветер свистит в ушах. Вокруг на сотни миль – горы да небо. Такое, думаю, видеть дано только Господу Богу!
Клык передергивает плечами:
– Что это ты мне вдруг про светлую сторону напомнить решила? Мы‑то мутанты. И нормальной простой жизни нам не видать, как собственных ушей. Вот тебе и оборотная сторона. Так что не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
«Хочешь, смейся, хочешь, плачь, но Клык‑то прав», – улыбаюсь я про себя, обернувшись проверить, не отстает ли Надж.
Она на три года младше нас, но справляется молодцом. Hе по годам длинная, как и мы все, тощая – где‑то килограмм тридцать, не больше, а костяк сильный и легкий – птичий.
Девяносто миль в час – невелика скорость. Один перелет часов семь займет. Да еще на привалы придется хоть пару часов добавить. В Школу соваться усталыми да голодными – самоубийство. Надо прежде поесть и отдохнуть. За это время белохалатники там таких ужасов налабораторить успеют – только держись!
Проверила часы – летим уже два часа. Тело начинает слабеть. Ничто не сжигает столько энергии, сколько полет. Пара часов в воздухе, и я готова хоть быка проглотить. Так что даже ради Ангела привалом да едой жертвовать никак нельзя.
– Макс? – Надж смотрит на меня большими светло‑карими глазами. Они у нее почти того же оттенка, что и крылья. – Я вот все думаю…
Снова‑здорово. Ну почему же ей вечно вслух думать надо! Думала бы про себя и летела себе спокойно.
– Я тут вот о чем. Прежде чем мы улетели, я, понимаешь ли, заглянула в эти Джебовы старые файлы. Там и о нас тоже есть. Вернее обо мне… Я там на одной странице свое имя видела, я имею в виду настоящее мое имя – Моника. И рядом еще каких‑то людей имена, а дальше – Типиско, Аризона. Типиско – это на границе Аризоны с Калифорнией, маленький такой, похоже, городок. Он и на карте есть. Я проверила. В общем, я вот что думаю: ведь ни один из нас родителей своих настоящих никогда не знал, ну, и понимаешь, ведь мы все, то есть я… всегда хотели… думали… ну и другие тоже… Они нас добровольно отдали или…
– Надж! Ну что ты так разволновалась? К тебе те имена, может, и отношения‑то никакого не имеют. Мы, скорее всего, все вообще из пробирки. Лабораторные мы. Так что не отвлекайся на глупости. Лучше давай, пожалуйста, сконцентрируемся на том, как нам вызволить Ангела.
Ответа от нее не последовало.
– Надж?
– Да‑да… Я ничего, я просто думаю.
Она думает… А я наверняка знаю: думы эти мне еще ого‑го как аукнутся!
Во рту у нее было сухо. Голова болела. Болело все тело. Ангел попыталась встряхнуться, стараясь прийти в себя. Над головой темно‑коричневая пластиковая крышка. Клетка. Переносной собачий контейнер. Размер средний. Она попыталась сесть. В голове путались мутные мысли. Хотя где она находится, Ангел поняла сразу – разве можно забыть этот запах смеси химикатов и дезинфекции? Это Школа.
Новая‑Новая‑«Н»‑крылья‑Новая‑Новая‑крылья‑девочка‑новая…
Ангел быстро обернулась в ту сторону, откуда до нее доносился этот бессвязный поток мыслей.
В соседнем контейнере двое детей, оба младше нее. На истощенных лицах остались одни глаза, застывшие на ней мутным бессмысленным взглядом.
– Привет, – прошептала Ангел. Она не чувствовала рядом присутствия белохалатников – только путаные мысли этих ребятишек.
Рот‑шум‑девочка‑крылья‑новая‑новая.
Дети уставились на нее и молчали. Стараясь улыбнуться, Ангел пыталась рассмотреть их получше.
Похоже, оба – мальчики. Кожа у одного шершавая и чешуйчатая. Не вся, а только какими‑то чешуйчатыми пятнами. Видок еще тот!
Другой вообще похож на… ошибку: лишние пальцы на руках и ногах, шеи почти совсем нет. Глаза огромные, навыкате. На голове три волосины. Ангелу даже смотреть на него было больно.
– Я Ангел, – снова прошептала она. – У вас есть имена?
Шум‑шум‑плохая‑девочка‑крылья‑плохой‑шум.
Мальчики казались сильно испуганными, отвернулись от нее и плотней вжались в дальнюю стенку своей клетки.
Ангел тяжело вздохнула и затихла. Что стало с Макс и с остальными? Где они? Тоже где‑то здесь в клетках?
Звук открывающейся двери, шаги по линолеуму. Ангел почувствовала, как в соседней клетке дети дрожат от ужаса, тесно прижавшись друг к дружке. Как бьются в их темном мозгу безумные лихорадочные мысли. Но двое вошедших белохалатников, мужчина и женщина, оставили их без внимания и встали перед контейнером, в котором сидела Ангел.
– Смотри‑ка ты! Харисон‑то оказался прав, – произнес мужчина, наклоняясь и рассматривая Ангела сквозь решетку. – Они‑таки ее поймали. Знаешь, как давно у меня по ней руки чесались. Он возбужденно повернулся к напарнице. – Ты читала доклад Директора об этом типе искусственного генома?
– Читала, но что‑то мне не верится, что все там правда. Ты что, хочешь сказать, что это и есть объект номер 11? Вот эта самая маленькая девочка?
– Она и есть. Во всей красе. Как по заказу! – Белохалатник, сияя, потирает руки и нетерпеливо отпирает клетку:
– Ну‑ка, ну‑ка, крошечка! Дай‑ка я тебя оттуда достану! Седьмая лаборатория тебя уже заждалась. Ох, и пойдет у нас дело, как я ей сейчас в мозг скальпельчиком залезу!
Ангела передернуло. Грубые, шершавые руки уже тащили ее из контейнера.
Волна облегчения захлестнула соседнюю клетку – не нас, пронесло!
Ангел была на них не в обиде.
– Макс, я есть хочу!
Свой сердито урчащий живот я старательно игнорировала уже больше получаса. Но не могла же я на радость Клыку сдаться первой! А вот позаботиться о Надж в качестве внимательного командира – это совсем другое дело и моя прямая обязанность. Так что хочешь не хочешь, а привал делать придется.
Под нами горы, гряда Сан‑Франциско, по крайней мере, согласно нашей карте.
– Клык! Где заправляться будем? Идеи есть?
Он призадумался. Меня всегда удивляло, как это ему удается сохранять полное спокойствие в совершенно отчаянных ситуациях! Прямо робот какой‑то, Клык2‑Д2.
Наши взгляды встретились. Но робот он или не робот, а мы откуда‑то всегда знаем, что каждый из нас думает.
– Ищем горнолыжные курорты, – без слов соглашаемся мы друг с другом. – Летом коттеджи пустуют. И безопасно, и консервов каких‑нибудь в закромах разыщем.
Снижаемся по большому кругу: склоны усыпаны маленькими городками, оживающими только в зимний сезон. Решаю держаться от них подальше. Нам будет спокойнее среди одиноко стоящих домишек. Вон тот например. Ни тебе припаркованной тачки, ни дыма из каминной трубы.
Я притормозила, сложила крылья и стала снижаться.
Приземляемся от дома метрах в пятидесяти. Как всегда, после долгого полета ноги как резиновые. Попрыгали на месте, чтобы размять мышцы, и поплотней уложили вдоль спины еще теплые крылья.
Подобрались к опушке, бесшумно перебегая от дерева к дереву. Возле дома никаких признаков жизни. Крыльцо засыпано сосновыми иголками, подъезд не метен, живая изгородь давно забыла, когда ее последний раз стригли.
Киваю Надж: давай‑де вперед. Она улыбается и, к моему удивлению, удерживается от комментариев.
Беглое исследование объекта не обнаруживает никаких хитроумных сигнальных систем. Да и что тут сторожить, в этом задрипанном домишке!
Перочинным ножом поддеваю задвижку ставень, и они открываются легко и без скрипа. Ну, а старые оконные рамы открыть – это нам с Клыком раз плюнуть.
Первым внутрь влезает Клык. Следом за ним я подсаживаю Надж, а за ней подтягиваюсь уже сама.
Внутри все покрыто толстым слоем пыли. Холодильник выключен и открыт нараспашку. Один за другим открываю кухонные шкафы. Эврика! Да тут целый склад: банки супа, фруктовых компотов, бобы, сгущенка, равиоли. Короче, живем!
Клык где‑то раскопал пыльные банки колы. Ты пробовал когда‑нибудь, дорогой читатель, теплую колу? А вот мы попробовали. Теперь понятно, почему нормальные люди пьют ее со льдом.
Через полчаса – с переполненными животами и слипающимися веками – мы уже растянулись на замшелых хозяйских диванах.
Надж тихонько постанывает:
– Ой, тяжело, ой, переела…
– Десять минут отдохнем, переварим и полегчает, – авторитетно заявляет Клык, поудобнее пристраивая свои длинные ноги на спинке дивана.
– Сейчас, сейчас встаю, – бормочу я про себя. – Сейчас, Ангел. Еще минуточка, и мы уже…
– Давай выбросим все их барахло в каньон. – Игги рассерженно хлопает дверьми по всему дому.
Оставить его, Игги, сидеть на печи слепым домашним котенком, а самим улететь – этого он им никогда не простит!
– Чтоб и духу их здесь не осталось! Через окно в коридоре, кажись, даже кровати их пролезут.
– Давай! Или сожжем, – вторит ему Газман с не меньшим запалом. – У меня прямо в голове не укладывается, как это я должен дома сидеть, когда кто‑то другой мою сеструху из беды выручает.
Злобным пинком он поддал под диван красную поношенную кроссовку.
Обезлюдевший дом стал слишком гулким, слишком тихим и слишком пустым. Газ поймал себя на том, что прислушивается в надежде услышать, как Ангел ласково разговаривает со своими куклами или тихонько напевает тоненьким голосом. Он тяжело вздохнул. Ангел – его сестра, и он за нее в ответе.
Механически Газман достал горсть кукурузных хлопьев из стоящего на прилавке пакета и так же механически отправил их в рот. И вдруг, точно впервые ясно увидев и прилавок, и хлопья, и саму кухню, хорошенько размахнулся и запустил всю пачку в стену.
– Все говно! Все и все! Все на свете говно! – заорал он.
– Ну поздравляю! До тебя наконец дошло! Поздненько. Уж Газмана нашего не проведешь. Он у нас, конечно, не семи пядей во лбу, но…
– Заткнись! – К удивлению Игги, Газман не кричит, а по‑взрослому повышает голос. – Макс оставила нас здесь, потому что всерьез считает, что мы ни на что не годимся.
Игги напрягся.
– А думала она, что случится, если ирейзеры сюда нагрянут? Они и Ангела здесь поблизости поймали, и нас всех тоже здесь засекли. Они наверняка знают, что мы где‑то в этих краях обретаемся. Почему бы им за нами не вернуться?
– Мммм, – замычал в раздумье Игги. – Наш дом и найти тяжело, и добраться сюда трудно.
– Это с их‑то вертушкой? – отпускать саркастические замечания теперь настала очередь Газмана.
Мда…. хоть Игги и старше, хоть он Клыку и Макс ровесник, а крыть ему все равно нечем.
Газман остался собой исключительно горд – мал да удал – и обо всем первым успел подумать.
– Давай не будем сидеть сложа руки, – приободрившись от гордости, он решительно стукнул кулаком о прилавок. – Не будем дожидаться, когда за нами пожалуют проклятые ирейзеры. Сами составим план обороны. Пусть Макс что хочет про нас думает – мы не бесполезный балласт.
– Согласен, – хрустя рассыпавшимися по полу хлопьями, Игги перебрался к Газману на диван. – Полностью с тобой согласен. Макс было не до того, чтобы дом защищать. А мы, умные, надежные, как раз об этом и подумали. Да… подумать‑то подумали, вот только защищать‑то его как?
– Капканы – это раз; бомбы – это два, – Газман вскочил и возбужденно меряет кухню шагами.
– Бомбы – это хорошо. Люблю бомбы. Помнишь, прошлой осенью? Я тогда чуть каменную лавину не устроил.
– Это когда мы взрывали, чтобы деревья в лесу повалить? Макс нам тогда сама добро на ту бомбу дала.
Торопливо разгребая кучу пожелтевших газет, чьих‑то старых носков, забытых тарелок с остатками чего‑то, бывшего некогда съедобным, Газман вытащил наконец драный и засаленный старый блокнот.
– Ага, вот и он! Я помнил, что он где‑то тут завалялся, – бормотал он себе под нос, вырывая исписанные листы. Раскопки еще более ранних наслоений старого хлама обнаружили обгрызенный карандаш.
– Значит, так, – с важным видом Газзи приготовился запечатлевать для истории создание плана обороны. – Надо придумать стратегию. Какие перед нами стоят задачи?
– Вот заладил… Видать, жизнь с Макс под одной крышей ни для кого бесследно не проходит. Поздравляю! Звучишь, как настоящий Максетер… нет, лучше Максонт или…
Газман нахмурился, но, склонив голову над блокнотом, принялся старательно записывать:
– Задача номер один: создание разрывного порохового устройства. Применение только в целях обороны. Задача номер два: взорвать вонючих ирейзеров, когда они вернутся.
Он расправил страницу и перечитал написанное:
– Вот это я понимаю. Вот теперь мы наконец сдвинулись с мертвой точки. Мы отомстим за тебя, Ангел!
Ангел знала: долго она не продержится.
Уже больше часа при каждом вздохе легкие жгло как огнем, а ноги она перестала под собой чувствовать и того раньше. Но едва она пыталась остановиться, садист в белом халате по имени Райли тыкал в нее какой‑то палкой и пускал заряд тока. От каждого такого электрического разряда она взвизгивала и подпрыгивала. И от каждого на коже вздувался красный пузырь ожога. Ожогов было уже четыре, и все ужасно болели. А самое страшное, она всем телом чувствовала, как он предвкушает все новые и новые разряды.
Все, пусть теперь жалит ее хоть сто тысяч раз. Больше она продолжать не в состоянии. Ангел сдалась, сдалась прямо‑таки с облегчением. Мир сжался до размеров установленной перед ней пластиковой трубки. А потом и трубка утратила четкие очертания. Ноги вконец отказали, и она почувствовала, как медленно оседает вниз. Разряды тока – один, другой, потом еще, еще и еще. Но они уже больше не обжигают, а только слегка царапают. Вот и боль уже тоже притупилась и отступила. И Ангел сама словно куда‑то отступила, как в облако, погрузилась в обморок‑сон. К ней подошла Макс. Макс нежно гладит ее потные мокрые волосы и плачет. Ангел знает, что это был сон, потому что Макс никогда на плачет.
Людей сильнее Макс Ангел не знала. Правда, она вообще знала совсем мало людей.
Новый звук, похожий на треск разрываемого полотна, и по‑новому острая боль вернули Ангела из небытия. Она заморгала на ударивший в глаза белый свет. Не то больничный, не то тюремный. И этот запах, этот омерзительный тошнотворный запах.
Чпок, чпок, чпок – чьи‑то руки срывают с ее тела приклеенные пластырем электроды.
– Вот это образчик! Вот это механизм! Три с половиной часа без остановки, – бормочет Райли. – А сердечный ритм ускорился только на семнадцать процентов, да и то только под конец. И кислородный уровень понизился только в последние двадцать минут.
– Я тебе не образчик! Я тебе не механизм! – готова взорваться Ангел.
– Прямо не верится, что мне привалило счастье покопаться в объекте номер одиннадцать! – это вступает новый голос. Но песню поет ту же. – Четыре года я ждал этого часа. Ведь какой интеллект интересный! Я четыре года предвкушал, как вскрою вот эту черепную коробку и возьму образцы мозговых тканей!
Всем телом Ангел чувствовала их ненасытное удовольствие. Все, что было у нее не как у нормальных людей, все их восхищало и возбуждало в них жадный интерес. Их длинные заумные слова складывались в одно простое предложение: Ангел это эксперимент. Для белохалатников она была просто опытным образцом или лабораторным оборудованием. Ни больше ни меньше. Неодушевленный предмет, образчик, механизм.
Кто‑то вводит ей в рот гибкую пластиковую трубку – вода. Ее мучает жажда, точно она ела горячий песок, и она быстро и жадно пьет.
«Надо подумать, как отсюда выбираться», – пытается напомнить она себе, но мысли с трудом связываются в хоть сколько‑нибудь связную цепочку.
Ее поднимают за шкирку, но сил сопротивляться у нее нет. Кто‑то открывает дверцу ее собачьей конуры и с размаху бросает ее на пол. Над ней снова повисает коричневая пластиковая крышка. Как ее бросили, так она и лежит, без движения, почти без дыхания. Но лежать – уже облегчение. Надо поспать немножко, а потом посмотреть, можно ли отсюда сбежать.
Чуть приоткрыв глаза, она замечает на себе взгляд чешуйчатого мальчика. Его соконурника рядом нет. Беднягу увели‑таки утром. И до сих пор не вернули. Скорее всего, уже больше совсем никогда не вернут.
«Не дамся… я им… не… дамся… я… буду бороться… вот только посплю…»
Да что ж это с кроватью моей стало. Была кровать как кровать, а тут вдруг сплошные колдобины. Я раздраженно пнула кулаком каменную подушку – и тут же утонула в пыльном облаке. Апчхи! Апчхи – пыль стоит в носу – не прочихаешь, и застилает плотной завесой глаза.