Я все еще ждала озарения, когда открылась входная дверь. Элла вышла на крыльцо: над головой огромный зонт, у ног мелькает какая‑то тень. Собака. На низеньких ножках, толстая, как сарделька.
– Магнолия, поторапливайся. Давай скорее. До костей сейчас обе промокнем.
Псина, не обращая на дождь никакого внимания, принялась усердно обнюхивать двор, а Элла в нетерпении пританцовывает на садовой дорожке.
Где времена отчаянные, там и меры отчаянные. Уж не помню, кто это сказал, но сказано в самую точку. Была не была. И я медленно подхожу к ней на цыпочках.
Так‑так, еще пару анализов крови – и считай, что с глюкозой мы разобрались. А там можно будет и за электроэнцефалограмму приниматься. Посмотрим, что там внутри в черепушке.
– Когда же это все кончится? Макс, где ты? – Дверь ее конуры открылась, и Ангел чуть не заплакала при приближении очередного белохалатника. Он присел на корточки и уставился на нее. Ангел из последних сил вжалась в стенку.
Он потянулся схватить ее за руку, но тут его взгляд упал на ее лицо.
– Что случилось с объектом номер 11? – обернулся он к коллегам.
– Объект укусил Райли, и Райли его ударил.
– Что‑то сейчас со мной будет?.. – напряглась Ангел. Вся левая сторона лица горит огнем, но она все равно рада, что укусила этого гада. Она его ненавидит. Всех их ненавидит…
– Вашему Райли только на автомойке работать. Я бы его даже пробирки мыть не подпустил. Я его в порошок сотру, если он мне этот экземпляр испортит. Думать надо, дубине этакой, это же уникальный образец! – Белохалатник разбушевался не на шутку. – У него что, память отшибло? Мы годами за этим образцом гонялись. Так Райли и передайте, он у меня на полную катушку за нанесенный ущерб лабораторным объектам расплачиваться будет!
Он снова протянул руку и снова попробовал дотронуться до Ангела. Она ума не могла приложить, что ей делать. Запястье, там где в вену была вставлена игла с пластиковой трубкой, сильно болело, и она свободной рукой прижимала его к груди. Целый день ей не давали ничего ни есть, ни пить, не считая какого‑то химического тошнотворно‑сладкого оранжевого раствора. Несколько раз брали у нее из вены кровь и нещадно тыкали иглами. После того как она в конце концов того белохалатника укусила, ей и всадили в вену иглу с трубкой каким‑то особым способом, так, чтобы и кровь у нее было брать проще, и хлопот им было с ней поменьше.
У Ангела в глазах стоят слезы, но она упрямо сжимает зубы. Немножко расслабилась, подползла чуть поближе к двери и даже дала белохалатнику к себе прикоснуться.
– Вот и молодец, – голос его звучит по‑человечески успокоительно. – Не бойся, теперь больно не будет.
Он придержал ее руку и открыл на шунте маленький кранчик, так что кровь окрасила пластиковую трубку в темно‑красный цвет и стала быстро заполнять подставленную пробирку. Ангел сидит, вытянув руку и глядя в сторону. Больно и вправду не было. Пара минут, и процедура окончилась.
Может, это хороший белохалатник? Может он, как Джеб? Держи карман шире! Он такой же Джеб, как луна – голова сыра!
– О'кей! Вот так, теперь осторожнее! – Игги беспокойно ерзает на месте. – Эй, Газзи, ты там особо не дергай!
– Давай, проверяй, – Газман поглаживает плотную упаковку самодельной бомбы, которую они только что окрестили «наш работничек».
– Гвозди?
Газман в ответ бренчит банкой с гвоздями.
– Покрышка? Подсолнечное масло?
– Проверяй, проверяй – говорю же тебе, я все собрал. Мы настоящие гении. Ирейзерам ни за что не понять, что у них под ногами взорвалось. Если у нас, конечно, будет время яму поглубже выкопать.
– Ага, и сложить туда наши подарочки, – согласился Игги. – Теперь надо только полететь дороги проверить да разведать, не устроили ли ирейзеры лагеря где‑нибудь поблизости.
– И гвозди где надо рассыпать, и масло разлить. Только осторожнее, чтоб нас не поймали…
– Да уж, конечно, лучше бы, чтоб не поймали… – Игги скорчил трагическую мину. – А что, ночь уже наступила?
– Вроде того. На, держи. Я тебе разыскал тут чего потемней надеть. – Газман изо всех сил старался, чтобы Игги не заметил, как он волнуется. – Ну и я, конечно, тоже черный свитер надену.
План у них и впрямь был остроумный. Это в случае удачи… А в случае провала… – смертельный.
– Я «работничка» с собой возьму, на всякий случай. Игги переоделся, положил домодельную бомбу в рюкзак и закинул его на плечо. – Не беспокойся. – Он словно видит, как Газман побелел от волнения. – Она без таймера не взорвется. Говорю же тебе, для нас с тобой «работничек» абсолютно безопасен.
Газман вымученно улыбнулся. Распахнув окно, он уселся на подоконник. Его то и дело прошибает холодный пот, а по спине бегают мурашки. Но выбора‑то у него нет – Ангела надо выручать. Он всем покажет, как его родную сестру обижать!
Взяв себя в руки, он глубоко вздохнул и прыгнул в ночное небо. Вот она, настоящая радость свободы – ветер в лицо, раскинул крылья и лети!
Настроение у Газмана быстро улучшалось. Он чувствовал себя сильным и смелым, а вовсе не восьмилетним безродным мутантом.
– Элла!
Девочка подпрыгнула от неожиданности. Я вышла из кустов на свет. Так ей будет меня лучше видно.
– Это я, – чувствую себя все более по‑дурацки: кто собственно «я»?
Темно, хоть глаз выколи, дождь слепит глаза. И почему она должна меня узнать? Собака обнюхала меня и притворно‑грозно затявкала – защитница тоже нашлась.
– Это ты! Спасибо, мне без тебя ни за что было бы от них не удрать! – Элла прищурилась от дождя. – Ты как? В порядке? Ты что здесь делаешь?
Она испуганно озирается, и голос ее звучит настороженно. Будто с тех пор, как мы с ней повстречались с нашими общими друзьями, я успела продать душу дьяволу.
– Нормально все… – понурилась я. – Но в общем, мне бы, наверное… Короче, мне помощь нужна…
Никогда еще ничего подобного не слетало с моего языка. Слава Богу, по крайней мере, Джеб от меня таких позорных слов не услышит!
– Что с тобой? Это они тебя…?
– Они! Один из них меня‑таки подстрелил. Такие вот дела.
Элла охнула и зажала рот рукой:
– Ранена? Что же ты мне сразу не сказала? Тебе же в больницу надо. Ой, Господи, пойдем скорее, пойдем.
Она посторонилась, уступая мне дорогу и отгоняя от меня Магнолию, с интересом обнюхивающую мою мокрую одежду.
И что, ты думаешь, я сделала, дорогой мой читатель? Без размышлений вошла в дом или повернулась бежать из последних сил? Пока я еще стою на пороге, у меня есть путь к отступлению. А чуть закроется за мной дверь – и готово. Птичка в клетке, и обратной дороги мне нет.
Вот и подумай, проницательный читатель, могу я здравое решение принять, если у меня вообще с замкнутыми пространствами нелады – у всех у нас нелады, у всей стаи. Поживешь в клетке с мое – вот я и посмотрю на твою клаустрофобию.
Ладно, не буду тебе загадок загадывать. В дом я все‑таки вошла, и дверь за мной Элла закрыла. Ведь я прекрасно отдавала себе отчет в том, сколько у меня осталось сил: мокрая, голодная, холодная, голова кружится от потери крови. Хочешь не хочешь, а приходилось согласиться с тем, что без помощи не обойтись. Без посторонней помощи…
– Твои родители дома?
– У меня только мама, – отвечает Элла. – А отца вообще нет. Давай, проходи. Не бойся, моя мама сейчас все уладит. Это уж наверняка. Магнолия, вперед!
Она поднимается на деревянное крыльцо и оборачивается ко мне:
– Тебе помочь? Ты сама‑то идти можешь?
– Могу.
Я едва вскарабкалась по ступенькам. Дверной проем светится уютным домашним теплом. То ли от слабости, то ли от испуга голова у меня идет кругом. А вдруг я опять совершаю ошибку? Будто недостаточно я их сегодня сделала.
Ненароком оперлась больной рукой о перила и чуть не упала от боли.
– Ой, у тебя весь свитер в крови. – Элла подставила мне плечо. – Держись за меня, давай я тебе помогу. – И она толкает дверь ногой, едва не наступив на Магнолию. – Мама, мама! Иди скорей сюда, здесь девочке срочно помочь нужно.
Я замерла. Бежать? Остаться? Бежать? И я осталась.
– Думаешь, выдержит эта проволока? – шепчет Газман.
Сосредоточенно нахмурившись и изо всех сил упершись в сосновый ствол, Игги все туже скручивает и затягивает концы кабеля. Наконец, когда проволока чуть не звенит от натяжения, он поставил и защелкнул на ней фиксатор.
– Вот так. Готово. Кажется, должна выдержать. Теперь подождем, когда известный нам «хаммер» врежется в нее на полной скорости.
Газман угрюмо кивает. Вот так ночка! Они столько всего успели – самой Макс на большее бы не хватило! Он надеялся, что Макс уже вызволила Ангела. Он надеялся, что теперь‑то все встанет на свои места, что они все вместе вернутся домой и жизнь вот‑вот пойдет своим нормальным чередом.
Только бы белохалатники не изувечили Ангела… Он на секунду представил себе ее безжизненное тело на холодном стальном операционном столе. Над ней сгрудились дядьки в очках и монотонно бубнят: «Обратите внимание, данный объект наделен редкостной костной структурой». Он потряс головой, стараясь отогнать прочь эти кошмарные картинки. Снова оглянулся вокруг и прислушался.
– Теперь к дому, – толкнул его Игги.
Газман встал на ноги, оттолкнулся от земли и, стараясь держаться поближе к лесу, взлетел вслед за едва различимым в темноте силуэтом Игги. Назад, на восток, домой!
Даже с такой небольшой высоты плодов их сегодняшних трудов было совершенно не видно. Все правильно! Так и было задумано. Никаких ловушек ирейзеры с вертолета заметить не должны.
– Мы ведь никаких подходов не пропустили? Везде поработали? Масло на всех возможных посадочных площадках – это раз! Рассыпанные гвозди на подъездах – это два! Проволока через дорогу натянута – три…
– Жаль только «работничка» нашего к делу пристроить не удалось, – огорчается Игги. – Не пропадать же добру. Ну, ничего, стоит нам только лицом к лицу с ними встретиться, тут и «работничек» пригодится.
– Может, завтра, – обнадеживающе поддакивает Газман. – Завтра посмотрим, какую такую кашу мы залепили.
– Если кашу, то заварили, – поправляет его Игги.
– Кончай придираться… – Газман удовлетворенно вдыхает прохладный ночной воздух.
Если бы только Макс видела, на что они способны.
Дверь широко отворилась. В проеме стоит темноволосая женщина.
– Элла, ты где? Что у тебя тут случилось?
– Мама, это… – Элла вдруг поняла, что даже не знает, как меня звать.
– … Макс. – Ну что я за дура такая. Надо было себе выдумать какое‑нибудь другое имя. Теперь уже поздно задним умом думать.
– Мам, я тебе о ней говорила. Это та девочка, которая меня от Хозе и Двейна сегодня спасла. Только… они ее подстрелили.
– Вот беда‑то какая! Заходи, Макс, заходи скорей. Не волнуйся, мы сейчас родителям твоим позвоним.
Мне ни шага от двери не сделать. Сейчас грязью да кровью весь пол им заляпаю. Пусть уж лучше на коврик стекает.
Тут Эллина мама разглядела мой окровавленный свитер. Подняла озабоченный взгляд на мое почерневшее от синяков лицо. Интересно, что она думает, глядя на заплывший глаз и кровавые борозды царапин?
– Дай‑ка я принесу свои инструменты, – мягко говорит она. – А ты пока снимай ботинки. Элла, проводи гостью в ванну.
Шлепаю по коридору в насквозь мокрых носках.
– Какие такие у нее инструменты? – недоверчиво шепчу Элле, которая в это время включает свет и тихонько подталкивает меня в старомодную, выложенную зеленым кафелем и с проржавевшими трубами ванну.
– Ее медицинский чемоданчик. Она у меня ветеринар. Почти что доктор. Она людям тоже помочь может.
– Ветеринар! И смех, и грех, – хихикаю я, не сдержавшись. В самую точку профессия. То‑то они сейчас поймут, кому у врача лечиться, а кому у ветеринара.
Эллина мама входит в ванну с аптечкой первой помощи под мышкой:
– Элла, принеси, пожалуйста, Макс соку или чего‑нибудь в этом роде. Ей сейчас сахар нужен. И пить как можно больше.
– Соку – это хорошо, – послушно соглашаюсь я, и Элла торопливо отправляется в кухню.
– Я так понимаю, что родителям звонить не надо, – голос у нее ласковый, пальцы нежные, и она уже ловко разрезает на мне горловину свитера.
Але, лаборатория, будьте любезны, пробирку к телефону…
– Нет, нет, родителям, пожалуйста, не надо.
– И в полицию тоже не стоит… Да?
– Не надо никого в это дело впутывать, – соглашаюсь я, закусывая губу, пока ее ловкие пальцы обрабатывают рану на моем предплечье. – По‑моему, это просто царапина.
– Царапина‑то царапина, но довольно глубокая и очень грязная. Как бы заражения крови не было.
Я вся, как натянутая струна. Ты хоть понимаешь, дорогой читатель, как и чем я рискую? Всем, абсолютно всем! Никогда и никто посторонний не видел моих крыльев. Но что я могу поделать? Здесь и сейчас я совершенно беспомощна, и эта чужая женщина вот‑вот неизбежно обнаружит мои крылья.
Эллина мама слегка нахмурилась. Она уже окончательно срезала ворот, уже стянула с меня свитер, и я уже сижу перед ней в одной майке. Сижу неподвижно, как статуя, слепо уставившись прямо перед собой в одну точку.
– Вот, держи, – Элла протягивает мне полный стакан апельсинового сока. Залпом опрокидываю его в себя, чуть не захлебнувшись. Благодать! Как это я не замечала, до чего мучает меня жажда.
– Что‑то тут… – Эллина мама в недоумении ведет рукой вдоль моего крыла, туго уложенного в параллельную позвоночнику пазуху у меня на спине.
– Что‑то тут не то, дай‑ка я посмотрю, – она наклоняется ко мне поближе.
Я тупо вперилась в свои мокрые носки. Пальцы на ногах свело от ужаса. Она слегка меня разворачивает к себе, но я не сопротивляюсь.
– Макс, – у нее большие карие озабоченные, усталые и огорченные глаза. – Макс, что это? – она осторожно дотрагивается до моих перьев.
Я тяжело вздыхаю. Теперь‑то любая надежда на нормальные человеческие отношения с Эллой и ее мамой навсегда потеряна. Мысленно рисую план дома: из ванны по коридору налево, поворот – прихожая, входная дверь. Бежать! Два прыжка – и я уже на улице. Может, даже удастся прихватить на ходу ботинки.
– Это крылья… – шепчу я. Краем глаза вижу, как напрягается у Эллы лицо. – Мои крылья. – Молчание. – Одно крыло тоже задето. Болит.
Пытаюсь втянуть в себя воздух. От волнения меня сейчас стошнит. Медленно, преодолевая боль, расправляю крылья. Совсем чуть‑чуть, чтобы только этой женщине было видно рану.
Глаза у них расширяются и расширяются. Все шире и шире. Прямо‑таки сейчас из орбит выскочат.
Элла открыла было рот и хочет что‑то сказать, но безуспешно. Онемела от удивления.
К моему удивлению, ее мама по‑докторски внимательно продолжает изучать мои крылья. Как будто я самый обыкновенный пациент. Как будто нет во мне ничего особенного. Подумаешь, крылья как крылья – большое дело.
Задыхаюсь, голова кружится. Я вот‑вот упаду.
– Ты права, крыло тоже задето, – словно про себя бормочет женщина и аккуратно отводит его чуть дальше в сторону. – По‑моему, тут и кость повреждена.
Она присаживается на край ванны и внимательно на меня смотрит. Я не выдерживаю ее пристального взгляда и отвожу глаза.
Разве можно было представить, что со мной такое случится? Что такое вообще может случиться? Клык меня просто убьет. И будет прав.
Эллина мама тяжело вздыхает:
– Так‑так, Макс, – голос ее спокойный и уверенный. – В первую очередь, надо промыть раны и остановить кровотечение. Тебе когда последний раз прививку от столбняка делали?
Как все оказывается просто. Никаких лишних слов. Никакой суеты. Только ласковые, заботливые материнские руки. А я просто ребенок. Неудивительно, что от слез я уже почти ничего не вижу.
– От столбняка? Никогда…
– Ну не беда, это дело поправимое.
– Погоди‑погоди. – Газман так крепко сжал в руках сосновую ветку, что у него совсем онемели пальцы.
– Да говори же ты скорей, что там происходит, – нетерпеливо настаивал Игги. – Что, едут?
Раннее утро. Газман и Игги примостились на старой сосне, раскинувшей ветви над заброшенной лесной дорогой. Ситуацию они оценили правильно. Все происходило ровно так, как они и предполагали. По меньшей мере, двое ирейзеров разбили палатки неподалеку от площадки, где пару дней назад приземлился их вертолет. Совершенно очевидно, их главная цель – изловить оставшихся членов стаи. А там, как получится. Можно просто поймать, а можно и замочить. Самим‑то ирейзерам это по фигу. Но и нам тоже разницы никакой нет. Плен был бы хуже смерти.
Газмана, как и всех нас, по ночам по‑прежнему мучили кошмары. Во сне он неизменно видел себя в Школе: белохалатники вытягивали из него кровь, вкалывали ему всякую дрянь, исследуя реакцию на всевозможные наркотические смеси, гоняли его, как белку в колесе, заставляли глотать радиоактивную кашу, отслеживая потом ее циркуляцию. Его по‑прежнему мучили воспоминания о бесконечных днях, неделях, годах непрестанной боли, рвоты, крайнего истощения, заточения в клетке. Газман, не задумываясь, предпочел бы смерть возвращению в этот ад. Ангел бы точно с ним согласилась… Если бы, конечно, могла выбирать… Но у нее‑то выбора уже не было.
– Тихо, «хаммер» едет, – еле выдохнул он.
– По правой дороге?
– Ага. Прямо‑таки мчится, – Газман вымученно улыбается.
– Они тут не слишком правилами дорожного движения озабочены.
– Ш‑ш‑ш! Уже совсем близко. Всего с четверть мили осталось.
– А видно там масло? Не блестит? Прикрыто?
– Не бойсь, не блестит.
Газман напряженно следит, как по ухабам несется грязный черный «хаммер». «Сейчас, сейчас», – шепчет он Игги, и оба чуть не дрожат от возбуждения.
– Надеюсь, привязные ремни у них не в почете.
И тут такое кино началось, закачаешься! По лесной дороге мчится неуклюжий квадратный внедорожник. Оглушительный визг тормозов. «Хаммер» заносит влево. Словно в дикой пляске, он кружит и кружит. Рывок – его выбрасывает в кювет. Какой‑то неведомой силой несет прямо на толстенный ствол дерева. Хрясь! Ветровое стекло вдребезги! Еще секунда – колесами вверх зависает в воздухе, футах в пятнадцати над землей. И наконец падает с грохотом сминаемого в лепешку железа. Стоп кадр!
– Вот это да! Прямо глазам своим не верю!
– А мне? Да говори же немедленно, как оно было.
– Масло! В масло их с разгона внесло, понимаешь? Ну и там занесло, в дерево впилили, взлет и – хлоп всмятку! Валяется там теперь колесами кверху, как дохлый жук навозный.
– А эти? Шевелятся?
– М‑м‑м. Кажись, один вон выбирается… И второй! Оба как под наркотой. Но, похоже, целы.
Больше всего на свете Газману хотелось бы стереть этих ирейзеров с лица земли. Чтобы от них и следа не осталось. Но он никого никогда не убивал. И не очень понимал, как это вообще живое существо можно уничтожить.
Но эти ирейзеры поймали Ангела. Вот и поделом им! Мало им еще досталось!
– «Работничка»! Бросай на них «работничка»! – Игги никакие моральные сомнения не мучают, и он явно расстроен, что им не удалось укокошить ирейзеров.
Газман отрицательно затряс было головой, но тут же вспомнил, что Игги этого не видит.
– Нет, не время сейчас. Они уже мобилы достали. И в лес вошли. Мы теперь только пожар лесной устроим.
– Так‑так. – На переносице у Игги легли напряженные морщины. – Тогда начинаем перегруппировку. Операция переходит во вторую стадию. Айда в лесной штаб!
– Айда! – с готовностью согласился Газман. – Мы и так сегодня здорово потрудились!
В незапамятные времена лесорубы наскоро сколотили себе избушку, пристанище на рабочий сезон. Заброшенная уже лет тридцать, хибара эта практически совсем развалилась. Но стае это было только на руку, и мы облюбовали ее под свой лесной штаб.
– Стадия номер один завершена успешно. – Развалившись в сломанном пластиковом шезлонге, Игги принюхался. – Мы сюда сто лет не наведывались. Сыростью пахнет.
– Ага, была развалюха, развалюхой и осталась!
– Вот и я об этом. Нам потому здесь всегда и нравилось.
– Как мы им намаслили! И всего‑то канистра с маслом, а такую заваруху учинили! «Хаммеру»‑то совсем конец пришел! – Газман поежился. – Мне даже не по себе как‑то!
Игги открыл рюкзак, достал из него «работничка» и погладил домодельную бомбу тонкими чувствительными пальцами.
– Ирейзеров надо окончательно уничтожить. А не то они нас достанут.
– И за Ангела отомстить! Давай подорвем их вертолет!
Игги кивнул и поднялся на ноги.
– Слушай, сматываться отсюда надо, да побыстрей. К дому двигать пора.
В следующее мгновение пол чуть заметно завибрировал. Игги настороженно замер.
– Ты слышал? – шепнул Газман. Игги молча кивнул, поднимая руку.
– Енот, наверное…
– Какой там енот средь бела дня!
Они одновременно обернулись. Царапанье в дверь становилось все отчетливее. Газман похолодел от страха. «Это ничего. Это просто зверек какой‑то лесной», – пытается он себя успокоить. Напрасно. Кровь застыла у него в жилах.
– Эй, вы, крошки‑хрюшки, пустите меня в гости. – Ангельский голосок, казалось, струился сквозь щелястые стены, как дым подпаленной травы‑отравы. На этот колдовской голос, как на песню сирен, выманивали ирейзеры свои жертвы, и те, как завороженные, добровольно сдавались в их волчьи пасти.
С лихорадочно бьющимся сердцем Газман мысленно оценивает диспозицию. Дверь. Два окна. Одно в комнате, другое, совсем крошечное, в ванне. В него и ему‑то не пролезть, а уж Игги и подавно.
Ирейзер снова заскребся в дверь. Ладно, значит, остается вот это. Газман осторожно двинулся к главному оконному проему. Он знал, что Игги последует за ним, ловя малейший шорох.
Хрясь! Дверь с треском слетела с косяка, только щепки полетели в разные стороны. В дверном проеме вырос здоровенный ирейзер.
– Угол стрелок на восемь часов, – подсказал Газман Игги направление к окну. Мозг его с удивительной четкостью фиксирует ситуацию. Он напрягся всем телом, готовясь прыгнуть в окно. Но и там свет вдруг заслонила громадная осклабившаяся рожа.
– Эй, где вы, крошки‑хрюшки, – насмешливо запел второй ирейзер в затянутое паутиной стекло.
Уроки Макс не прошли даром. Газман собрался. Толчками адреналина энергия приливала к каждому мускулу. Отход через дверь перекрыт. Отход через окно блокирован. Они окружены. Отступать некуда. Значит, будем драться. И не на жизнь, а на смерть.
Надж просыпалась раза четыре, прежде чем окончательно открыла глаза и села. Огляделась, на четвереньках подползла к краю пещеры. Рассвет еще только занимался, но Клыка в пещере уже не было.
Сначала Ангел. Потом Макс. А теперь Клык. Никого! Сон как рукой сняло. Ее охватила паника. Казалось, каждая клеточка ее тела напряглась от страха остаться в полном одиночестве. В голове сразу столько мыслей, что она совершенно растерялась.
Вдруг взгляд ее невольно фиксирует какое‑то движение. Ястребы плавно кружили в чистой, бледно‑голубой вышине. Прекрасные, мощные, гармоничные, как песня, слившиеся в одно целое с небом, с землей, с горными вершинами.
И там среди них парит Клык. Вместе с ними, один из них.
Надж резко встала, чуть не ударившись головой о низкий свод. Не раздумывая, прыгнула с уступа – туда, в небо. Крылья раскрылись, словно сами собой. Как паруса, наполнились ветром и понесли ее, точно крошечную лодчонку, сквозь бесконечную синеву стихии.
Она подлетела к ястребам. Сперва настороженные и недоверчиво следящие за ней холодными оценивающими глазами, они наконец слегка расступились, давая и ей место рядом. Клык внимательно наблюдал за ней. Она поймала его взгляд и удивилась: никогда еще не видела она его лица таким полным жизни и таким успокоенным. Клык всегда как натянутая струна. И тело, и лицо в вечном напряжении. А тут он само воплощение покоя и счастливой свободы.
– Доброе утро, – приветствует он Надж.
– Я есть хочу.
Клык кивает:
– До города всего три минуты лету. Вперед, за мной!
Ровно так, как делали это ястребы, он взмыл вверх, даже не шевельнув крылом, а только чуть заметно изменив наклон туловища. Здорово! Надж попробовала его новый прием, но у нее не больно‑то получилось. «Ничего, потом побольше потренируюсь».
Внизу под ними тонкой лентой змеится двухполосное шоссе. По обе стороны – магазины и офисы: сперва вплотную друг к другу, потом все реже и реже, пока наконец осиротевшая дорога не уходит в просторы пустыни.
– Нам туда, – Клык мотнул головой в сторону забегаловки, на задворках которой выстроились в ряд громадные контейнеры кухонных отходов. С высоты было видно, как один из поваров сбрасывает туда аккуратно упакованные картонки вчерашних готовых обедов «на вынос».
Пара кругов по большому заходу, и можно не беспокоиться: работники ресторана уже расчистили полки холодильников, готовясь заполнить их новыми котлетами и салатами. Больше к контейнерам до завтра никто не выйдет. Путь свободен! Сложили крылья и, маневрируя только кончиками перьев, пошли на посадку. Точно прицелившись, бесшумно опустились прямо на край металлического контейнера.
– Нирвана! – Клык ловко сортирует абсолютно пригодные к употреблению, но непродажные коробки с едой. – Да здравствует общество потребления! Тебе шницель?
Надж подумала и отрицательно замотала головой:
– Что‑то меня после вчерашних картин ястребиной охоты на вегетарианство потянуло. Дай‑ка мне вон те салатики. И яблочный пирог тоже. На десерт!
Хорошо, что ветровки у них размера на три больше, чем нужно! Затянешь на талии ремень – получится вполне вместительная сумка. Дружно принимаются заталкивать за пазуху съестные припасы. Пара минут – и они уже снова в воздухе, отяжелевшие от унесенной снеди и радостно улыбающиеся в предвкушении пира.
Прямо удивительно, как резко поднялось у Надж настроение, едва только она поела. Расслабившись, уселась по‑турецки у входа в пещеру и наблюдает за ястребами.
Клык прикончил пятый гамбургер и удовлетворенно вытер руки о джинсы:
– Знаешь, я тут смотрю и думаю: они, похоже, каждым движением что‑то друг другу сообщают. То ли, что добычу видят, то ли еще что. Я пока не понял, но обязательно просеку.
Надж подвинулась поближе к солнцу. Пристроилась на корточках так, чтобы можно было расправить крылья, и каждым перышком впитывает солнечное тепло. Благодать! Сколько могла, она очень старалась сидеть потише и не доставать Клыка своей болтовней. Но хватило ее минут на пять, не больше:
– Клык! Может, нам пора лететь Макс искать? Или лучше самим попробовать Ангела вызволить?
Клык с трудом оторвался от созерцания ястребов.
– В первую очередь – Макс. А дальше видно будет. Она, похоже, во что‑то вляпалась.
Надж мрачно кивнула. Представить себе, какое такое «что‑то» могло заставить Макс бросить их, она была не в состоянии. И даже думать про это не хотела.
Клык поднялся, высокий, темный на фоне желтого, омытого дождями и обдутого ветрами утеса. Посмотрел на нее сверху вниз. Лицо спокойное, глаза терпеливые, но черные, как колодцы. Ни отблеска света в них не отражается.
– Готова?
– Готова! – Надж мгновенно вскочила на ноги. – А куда, ты думаешь, нам надо…
Договорить она не успела – Клык уже улетел, подхваченный ветром и возносимый все выше поднимающимися из глубины каньона потоками воздуха.
Наутро я открыла глаза в тепле, в безопасности, в мягкой постели. Все раны перевязаны. Но болит все, и тело, и душа.
И, как всегда, как только возвращается сознание – секундная паника, и мозг беспокойно сканирует комнату. Где я? Обои в цветочек, белоснежное, свежевыглаженное белье на широкой кровати пахнет по‑домашнему, чистотой и уютом. На мне большущая футболка с каким‑то пестрым героем мультфильма. Я такого не знаю.
Наконец до меня доходит: это Элла и ее мама приютили меня у себя дома. Я здесь прохлаждаюсь, а мне надо срочно спасать Ангела. Если, конечно, она еще жива. Клык и Надж, поди, меня теперь изо всех сил костерят. И правильно делают.
Сон как рукой сняло. Но боль не только осталась – стала еще сильнее. Плечо и крыло отчаянно дергает и отдает в каждый мускул по всему телу.
Когда‑то давно мы боролись с Клыком, и я вывихнула плечо. Как я тогда плакала, зажав его здоровой рукой и приплясывая на месте! Помню, Джеб успокоил меня, говорил, говорил мне что‑то, отвлекал как мог, и вдруг, совершенно неожиданно, оп! дернул и вправил мне плечевой сустав. И все сразу прошло. Он улыбнулся, погладил меня по голове, оттер со лба капли холодного пота и принес бутылку лимонада. И я тогда подумала: настоящий отец. Еще лучше отца.
В горле застрял ком. Как же мне не хватает теперь Джеба!
Неожиданно я насторожилась: дверь в мою комнату отворялась. Медленно, с чуть слышным скрипом. «Бежать! Лететь!» – проносится в голове. Пальцы судорожно смяли простыню. – «В окно! Где окно?»
В приоткрытой двери Эллины карие глаза, любопытные и нетерпеливые.