– Очень смешно, – сказал я.
– О чем это он? – спросила Саманта‑Мэрилин.
– Бог его знает.
И тут вошла Мэрилин собственной персоной с двумя стаканчиками кофе из автомата в руках. Медсестра как раз мерила мне давление.
– Что происходит? – спросила Мэрилин.
– Он меня назвал Мэрилин.
– Ну, – ответила Мэрилин‑Мэрилин, – это лучше, чем если бы он назвал меня Самантой.
Я заснул.
Через час я проснулся с ясной головой. И Мэрилин, и Саманта по‑прежнему сидели в палате и оживленно болтали, слава богу, не обо мне. Мэрилин как раз рассказывала душераздирающую историю о том, как она, без единого гроша, жила в Нью‑Йорке и воровала фрукты из отеля «Плаза». Я застонал, они повернулись ко мне, подошли и встали по обе стороны кровати.
– Как спалось? Хорошо? – спросила Мэрилин.
– Теперь я вроде бы выспался наконец.
– Еще бы. Ты стал какой‑то чудной и всех называл Мэрилин, так что мы позвали врача, и он тебе что‑то вколол. Тебе лучше?
– Да, спасибо.
– Должна признаться, мне было приятно, что ты повсюду видел именно меня.
Я слабо улыбнулся.
– Саманта рассказала мне про твое расследование. Там столько всяких подробностей. Ты мне ничего не говорил. Хочешь овсянки?
– Это только наши домыслы, – ответил я.
– Ладно, оставляю вас наедине с вашим делом. Пойду домой. Мне нужно принять душ. Было приятно познакомиться. Заботьтесь о нем.
Саманта подтащила кресло поближе к кровати.
– Ты не говорил, что у тебя есть подружка.
– У нас с тобой как‑то все не как у людей.
– С чего бы это? Скажи мне честно.
– Она бы не расстроилась, если бы узнала. Я могу прямо сейчас ей все рассказать, если хочешь. Поймай ее, пока она в лифт не села, и тащи ее сюда.
Саманта закатила глаза.
– О чем вы с ней говорили?
– В основном о тряпках.
– Ее наряды можно долго обсуждать, у нее их полно.
– Я так и поняла.
– И все? – спросил я. – Только о тряпках?
– Я не сказала ей, если ты это имеешь в виду. – Она поерзала в кресле и выпрямилась. – Ты удивлен, что я пришла?
– Немножко.
– Еще бы. Я и сама не понимаю, как здесь оказалась. Когда тебя выписывают?
– Надеюсь, скоро. Завтра или, может, в пятницу.
– Хорошо. А я пока закончу брать анализы ДНК у тех, кто побывал в квартире. Я нашла твой список. И еще я говорила с лабораторией. Данные по крови и сперме они обещались дать в течение недели. Я ничего не забыла?
– Другие дела.
– Какие?
– Твой отец хотел поискать, не найдутся ли еще преступления с таким же почерком. Этим занимался сержант Сото.
– Ладно, я ему позвоню. Отдыхай и выбирайся отсюда поскорее, а потом поговорим. – Она встала. – Знаешь, из‑за тебя мне ужасно стыдно, что я так вела себя с отцом.
– Мне очень жаль.
Она пожала плечами.
– Теперь уж поздно.
– И все‑таки мне жаль.
– Мне тоже.
Глава пятнадцатая
На следующий день я выписался. Мэрилин прислала за мной лимузин и велела водителю отвезти меня к ней. Возвращаться домой я и сам не собирался. Тот, кто напал на меня, явно знал мой распорядок дня. Он либо следовал за мной от склада, либо караулил меня за углом у подъезда. В любом случае, несколько дней под присмотром Мэрилин мне не повредят. Будем благоразумными.
Мое благоразумие и в сравнение никакое не шло с благоразумием Мэрилин. В лимузине меня ждал телохранитель, огромный негр из Самоа в спортивных штанах. Сказал, что его зовут Исаак. Моя рука в его огромной лапе просто утонула. Он был к моим услугам до тех пор, пока в нем была надобность. По мне, так Мэрилин немного перегнула палку, но спорить с гигантом я не стал.
Разумеется, дом Мэрилин был обставлен с большим вкусом. Очень уютно, хотя и с наворотами. Две кухни, одна полномасштабная на первом этаже и вторая, маленькая, рядом с ее спальней наверху. Это чтобы Мэрилин могла приготовить себе вафли, или яичницу, или мясо, или любое другое блюдо в три часа ночи. Вы наверняка видели этот квартал в телепередачах. Высокие, очень живописные дома из коричневого кирпича. С верандами на задних дворах. Между ними по улицам бродят счастливые туристы с фотоаппаратами. В общем, почти Вест‑Виллидж, только в центре. Экскурсионный автобус «Секс в большом городе» останавливается у соседнего дома, чтобы желающие могли запечатлеть крыльцо, у которого, как мне объясняли, Керри и Эйдан поссорились в четвертом сезоне.
Исаак, привыкший оттирать папарацци в сторону, легко провел меня через эту толпу.
Нас впустила горничная. Мэрилин распорядилась приготовить для меня комнату на первом этаже, чтобы мне не пришлось ходить по лестнице. На кровати лежали три комплекта новенькой одежды, даже ценники из «Барниз» еще остались. На столике меня ждал поднос с соленым печеньем и маленькая пластмассовая тыква с вырезанной рожицей. Внутри оказалась записка. Я развернул ее и прочитал: «У‑у‑у!»
Я прошел в ванную комнату и впервые за много дней оценил нанесенный моему лицу урон. Повязки сменили, с каждым разом бинтов становилось все меньше, и теперь я был облеплен обычным пластырем от подбородка до корней волос. Я отклеил одну полоску и увидел толстый противный струп. Такое ощущение, что кто‑то обработал меня ножом для чистки картошки. Зубы с левой стороны отсутствовали. Почему‑то именно дырки произвели на меня такое сильное впечатление, что я даже засмеялся испуганно. Я был похож на человека, который долго блуждал в Аппалачах и наконец вышел к людям.
На столе стоял пузырек с ибупрофеном, я вытряс на ладонь четыре таблетки. У меня был рецепт на сильное обезболивающее, я собирался купить его в аптеке и отдать Мэрилин или другим любителям острых ощущений. На какой‑нибудь вечеринке пригодятся. Потом я двинул на кухню в надежде перекусить и обнаружил, что у дверей моей комнаты на раскладном стульчике уже устроился Исаак. Он полностью контролировал обстановку в коридоре.
– Да ничего со мной не случится, правда! – сказал я.
– Они хотят, чтобы вы так и думали.
Мы отправились на кухню. Я запил таблетки и надкусил сэндвич с индейкой. Аппетит тут же увял. Пришлось предложить Исааку доесть вторую часть, ту, что побольше. Он с удовольствием согласился и выкинул хлеб, съев только мясо, салат и помидоры.
– Никаких углеводов, – пояснил мой телохранитель.
– Это правильно.
Очень хотелось спать. Так всегда бывает, если спишь три дня подряд. Я налил себе кофе и позвонил Мэрилин.
– Ты уже устроился? Все в порядке?
– Да, спасибо.
– Как тебе охранник?
На другом конце кухни Исаак накладывал в тарелку овсянку. Вот тебе и диета.
– Отлично.
– Его Грета рекомендовала. Он раньше на Уитни Хьюстон работал. Только не говори, что он тебе не нужен. Я знаю, ты сейчас будешь отбиваться.
– Не буду. Я как раз собирался сказать спасибо.
– Пожалуйста.
– Нет, правда. Я так тебе благодарен за…
– Цыц, – сказала она и повесила трубку.
Потом я позвонил в галерею. Трубку взял Нэт. Я спросил, как прошло открытие выставки.
– Изумительно. Элисон была в восторге.
Как и я, Нэт учился в Гарварде, только ему удалось доучиться. Он писал диплом о бисексуальности в иконографии гобеленов эпохи Возрождения. У него потрясающий бостонский акцент, ни слова не понять. Очень похоже на Кеннеди, только голубого.
Нэт рассказал мне об открытии.
– Холодильник мы заказали. А еще вам пришло письмо от окружного прокурора Квинса. Хотите, я распечатаю конверт и прочту вам? – сказал он в заключение.
– Да, пожалуйста.
– Минуточку. – Он положил трубку на стол, что‑то взял и вернулся. – Тут какая‑то палочка, как для ушей, и пузырек. Это… бог его знает, что это.
– Это чтобы определять отцовство, – сказала Руби у него за спиной.
– Ну вот, это тест на отцовство. А что, от вас уже окружной прокурор Квинса беременна?
– Пока нет. Отправь эту штуку ко мне, если можно.
– Си, сеньор. – Он заговорил с Руби: – Интересно, откуда ты так хорошо знаешь, что это за штука? Ты снова решила обзавестись семьей?
– А вот и не укусишь, – ответила она.
Я улыбнулся.
– Слушайте, я за вас переживаю. Кто бы там на меня ни напал, он по‑прежнему на свободе, и мне бы не хотелось, чтобы с вами произошло то же самое.
– У нас все просто чудненько.
– Мне было бы спокойнее, если бы вы не ошивались в галерее постоянно. Закройте ее на пару недель и валите в отпуск. Оплачиваемый.
– Да мы же только открылись. Элисон нас взорвет. И я ее понимаю.
– Тогда смотрите в оба. Пожалуйста. Ради меня.
– У нас все чудненько, Итан. Руби ходила на кунгфу. Руби, скажи.
– Ки‑я!
Я оставил Саманте сообщение, и она перезвонила меньше чем через час. Ужасно деловитая.
– Ты набор получил?
– Да, спасибо. Сегодня все сделаю.
– Отлично. Итан, подумай хорошенько. Есть что‑нибудь еще, на чем могла сохраниться ДНК Крейка?
– Может быть.
Медсестра в больнице меняла мою повязку, и я подумал, что цвет крови на ней удивительно похож на цвет звезды в центре картинки с херувимами. По мере того как меня накачивали лекарствами, эта идея мне нравилась все больше и больше. Сейчас, когда в голове немного прояснилось, красота замысла как‑то слегка померкла, но, учитывая нехватку подходящего материала для исследований, вполне можно было попробовать. Вреда‑то не будет.
– Даже если это кровь, – сказала Саманта, – вполне вероятно, что это не его кровь.
– Твоя правда.
– Но попробовать можно. Почему бы и нет.
– Погоди. У нас проблема. У меня нет этого рисунка.
– А где он?
– Я его продал.
– Ты шутишь.
Я рассказал ей о Холлистере.
– А еще у тебя такие рисунки есть?
– Не знаю. Не думаю. Мы можем их просмотреть, но времени на это уйдет куча. Сначала я попробую позвонить Холлистеру.
Конечно, Холлистер хорошо ко мне относился и непременно снова пригласил бы в гости. Но для того, чтобы он позволил мне отрезать кусочек от его рисунка, просто хороших отношений недостаточно. Оставалось одно: если мне нужна эта картина, придется выкупить ее обратно.
Ненавижу выкупать уже проданные картины. Некоторые продавцы гарантируют, что выкупят работы, если цена на них на рынке упадет. Выкупят по той же самой цене. И покупатель ничего не потеряет. Я так не поступаю. Мне кажется, это расслабляет клиентов. Люди собирают коллекции, в частности, и для того, чтобы развить свое эстетическое чутье. А это возможно только при условии личной финансовой ответственности за результат.
Да и расстаться с огромным кушем, только чтобы выяснить, кровь это или не кровь, мне тоже не улыбалось. Или, может, это кровь, но не того, кто нам нужен.
Напрасно я так переживал. Когда на следующее утро я позвонил Холлистеру, секретарша сообщила мне, что его нет.
В понедельник и вторник я слонялся по дому Мэрилин, а Исаак висел у меня на хвосте, словно тень борца‑сумоиста. Когда мы с ним отправились вставлять новые зубы, он проголосовал за золото и решительно отверг керамику. «У всех реальных пацанов во рту голда».
В среду ко мне приехали двое ребят из полиции. Другие, не те, что были в больнице. По крайней мере, мне так показалось. Я не очень ясно их запомнил. Эти были из отдела по борьбе с правонарушениями в сфере искусства, они ловили тех, кто крадет картины. Сразу стало понятно, что это чудики. Фил Трег состоял из одного живота. Его аляпистый галстук торчал на пузе, как ирокез. Говорил Трег с сильным бруклинским акцентом и от души смеялся собственным плоским шуткам, которых у него в запасе был целый мешок. Его партнер был лет на десять помоложе. Очень замкнутый, вежливый, загорелый, одежда неброская, хаки сверху, хаки снизу. Фамилия у него была Андрейд. Трег велел мне звать напарника Бенни, но я решил обойтись без фамильярностей.
Андрейд и Трег считали, что нападающий хотел получить картины, а не искалечить меня. Потому что ведь кошелек‑то остался на месте. Трег добавил, что меня избили «не больше, чем надо было» (я ответил, что, по мне, так бить вообще не стоило). Вор почти наверняка кто‑то из своих, он связан с миром искусства, а может, работал на кого‑то, кто был связан с этим миром. Иначе совсем непонятно, как он обо мне узнал или как он надеялся продать украденное. Полицейские задали мне множество вопросов. Я уходил от ответов на вопросы про клиентов, поскольку не хотел, чтобы полиция трясла безусловно невинных людей, которым наверняка очень не понравится это вторжение в частную жизнь. Зато я показал им письма Крейка и в красках описал, как пытался найти его, как встречался с Макгретом, как ходил в полицию в последний раз.
Андрейд, щурясь, разглядывал письма.
– Вы уверены, что это от него?
– Почерк похож.
– А что именно «Стоп»… О чем речь? Что вы делали? – спросил Трег.
– Без понятия. Наверное, ему не понравилось, что мы устроили выставку. Но тогда непонятно, чего он сейчас‑то бесится? Выставка закрылась почти месяц назад.
– Может, он хочет получить свои картины обратно?
Я не знал, что ответить.
– Еще каких‑нибудь недоброжелателей можете припомнить?
Единственное, что мне пришло в голову, – Кристиана Хальбьёрнсдоттир. Поколебавшись, я назвал им ее имя.
– Вы не могли бы продиктовать по буквам?
Они собирались сидеть и ждать, когда рисунки всплывут. Поскольку я был обладателем практически всей коллекции, если хоть одна картинка появится на рынке, она наверняка краденая. Отличный план. А если есть еще Крейки, о которых я и не подозреваю? А если вор не будет продавать картины? Но как ни суди, примет нападавшего у нас не было, так что больше нам ничего не оставалось. А когда его поймают, надо будет еще доказать его вину, потому что опознать‑то я его не смогу. И доказать ее будет непросто, почти невозможно. Если только у него не найдут рисунки, которые и свяжут его с местом преступления.
От всех этих рассуждений мне совсем поплохело. В первые несколько дней после выписки Мэрилин вела себя как чрезмерно заботливая мамаша. Звонила каждые полчаса, будила меня, чтобы узнать, как я спал, присылала помощников с книгами, на которых я не мог сосредоточиться, вечером готовила ужин – курицу, котлеты, короче, что‑нибудь с протеином – и силой впихивала в меня еду, приговаривая, что я ужасно похудел и похож на Игги Попа. Она подшучивала надо мной, стараясь поднять мой дух, но меня ее шуточки уже достали. Мэрилин боялась меня потерять, но еще больше она боялась показаться сентиментальной, поэтому всякий раз, проявляя, как ей казалось, чрезмерную чувствительность, она тут же разворачивалась на сто восемьдесят градусов и требовала от меня чего‑нибудь идиотского. Условия при этом выставлялись жесткие и бессмысленные. Например, однажды Мэрилин привезла мне суши и потребовала, чтобы я ел их только за столом. А в кровати нельзя.
– Тебе надо двигаться.
– Мэрилин, я же не инвалид.
– У тебя ноги атрофируются.
– Я устал.
– Вот‑вот. Первый признак атрофии. Вставай и походи немного.
Я сказал, что из нее вышел бы врач‑садист.
– Слава богу, я просто картины продаю. Я не садист. Я стерва.
Вам будет трудно в это поверить, но она еще требовала заниматься сексом. Я ответил, что у меня голова болит.
– Ты же не надеешься, что я на это куплюсь?
– Мне голову проломили, между прочим.
– А тебе ничего и не нужно делать. Просто полежи спокойно. Как обычно.
– Мэрилин! – Мне пришлось буквально отцеплять ее от своей шеи. – Хватит.
Она покраснела, встала и вышла из комнаты.
Чем дольше она так себя вела, тем чаще я вспоминал о Саманте. Это банально – удирать от тех, кто тебя очень любит. И столь же банально желать того, что получить невозможно. Но мне так хотелось новых эмоций. Я не собирался бросать Мэрилин – зачем? Она давала мне такую свободу, о которой мужчина может только мечтать. Просто последнее время столь усиленное проявление заботы меня очень напрягало. Никогда в жизни я не желал невозможного. Скорее всего, потому, что до сих пор для меня возможно было все.
Кевин Холлистер перезвонил мне из Вейла, штат Колорадо. Он там наслаждался рано выпавшим в этом году снегом.
– Полметра, только‑только выпал. Мечта. Прямо рай на земле. – Кажется, он немного запыхался. – Я пошлю за тобой самолет, и к полудню будешь уже носиться по склонам.
Я, конечно, люблю горные лыжи, но сейчас всякий раз, как я вставал, у меня появлялось ощущение, будто мне со всего маху дали в морду. Пришлось ответить, что я приболел.
– Тогда в следующем году. Вернусь домой, буду праздновать день рождения. Моя бывшая жена спроектировала кухню, в которой можно готовить сразу человек на двести. Двенадцать духовок, а я даже тост себе сделать не могу. Я пригласил… – он назвал очень известного повара, – вот он все и сделает. Приезжай. – Он пыхтел и отдувался, на заднем плане слышалось жужжание – подъемник, наверное.
– Ты прямо сейчас катаешься, что ли?
– Да, мы все катаемся.
– Надеюсь, ты подключил гарнитуру.
– У меня в куртке встроенный микрофон.
Интересно, кто там с ним еще? Небось его дизайнерша. Или еще какая‑нибудь барышня лет на двадцать помоложе. Вполне во вкусе моего отца.
Я сказал, что разговор может подождать. Пока Холлистер не вернется в Нью‑Йорк.
– Я вернусь только после Нового года. Давай сейчас.
– Я насчет рисунка.
– Какого?
– Рисунка Крейка.
– А, понял. – Он фыркнул. – За последнюю неделю ты уже второй.
– Да что ты?
– Ага. У меня состоялась длительная беседа об этом рисунке пару дней назад.
– И с кем?
Он не расслышал.
– Алло! Итан!
– Я здесь.
– Итан, ты меня слышишь?
– Я слышу. А ты…
– Итан! Алло! Вот черт! Алло! Черт!
Он отключился.
– Надо купить новую гарнитуру, – сказал Холлистер, когда перезвонил. – Это не гарнитура, а говно какое‑то. Все время ломается. Так что ты говорил?
– Я хотел узнать насчет рисунка.
– А что такое?
– Хотел спросить. Может, ты мне его обратно продашь?
– С чего бы? – Голос мгновенно утратил всякую теплоту. – Тебе кто‑то больше предложил?
– Нет. Дело не в этом. Просто мне стало жалко, что я нарушил целостность. Все‑таки у тебя центральное панно, а мне кажется, работа должна сохраниться единой.
– Раньше ты не переживал насчет целостности.
– Ты прав. Но я все обдумал и понял, как ошибался.
– И сколько ты хочешь мне предложить? Просто любопытно.
Я назвал сумму, за которую продал, плюс десять процентов.
– Неплохая прибыль за один месяц.
– У меня бывают месяцы и получше. И часто, – ответил он.
– Тогда пятнадцать.
– Нет, у тебя точно есть какая‑то цель. Мне ужасно хочется узнать какая, но, к несчастью для тебя, я человек слова. Рисунок уже обещан другому.
– Что, прости?
– Я его продал.
Меня словно молнией ударило.
– Алло! Ты где?
– Тут.
– Ты слышал, что я сказал?
– Да. А кто покупатель?
– Я не имею права тебе сказать.
– Кевин.
– Мне очень жаль, ну правда! Ты же знаешь, старик, я бы с удовольствием. Но покупатель очень хотел сохранить анонимность.
Холлистер говорил точно так, как обычно говорят продавцы в моем бизнесе. Даже странно. Мэрилин сотворила чудовище.
– И сколько тебе дали? – спросил я, уже не ожидая, что он признается. И тут он ответил. Меня закачало.
– Дурдом, а? Прикинь, они прямо сразу столько и предложили. Я мог бы и поторговаться, но подумал: чего уж жадничать? Но заработал я охренительно, прямо как бандит.
Казалось бы, на человека с достатком Холлистера продажа картины, даже если сделка такая удачная, не должна произвести столь сильного впечатления. По сравнению с его ежемесячным доходом это ведь гроши. Для меня сумма, конечно, огромная, а он наверняка больше за электричество платит. Но радовался он, как ребенок, я так и видел, как он потирает руки. Миллионеры становятся миллионерами, потому что никогда не теряют страсть к охоте за дичью.
На вопрос, отдал ли он уже рисунок, Холлистер ответил:
– В понедельник отдаю.
Я подумал, может, попросить взглянуть на него в последний раз? И что я сделаю? Схвачу его и побегу? Далеко мне не убежать с сотрясением мозга и огромным панно под мышкой. Состоящим из сотни отдельных картинок, рассыпающихся на ходу. К тому же я догадывался, кто покупатель. Мало кто мог себе позволить потратить такие деньжищи на никому не известного художника. И мало у кого был повод потратить их таким образом.
Потрясенный, я поздравил Холлистера с удачной сделкой.
– Спасибо, – ответил он. – Если решишься, присоединяйся, покатаемся.
Я пожелал ему хорошего отдыха и позвонил Тони Векслеру.
Глава шестнадцатая
– А что я должен сказать? Он в него просто влюбился.
Мы договорились встретиться в стейк‑хаусе в районе Тридцатых улиц. Сначала Тони ахал и ужасался тем, как меня избили. Почему ты мне не позвонил? А что полиция говорит? Итан, мне это не нравится. Твой отец предпочел бы знать о происходящем. А если бы что похуже случилось? Неужели трудно было позвонить нам? Рука бы отсохла? А если бы тебя машина переехала, ты бы тоже не позвонил? Не позвонил бы. Конечно. Ты бы уже не смог никому позвонить. И т. д. Я вяло отбивался. Ладно, Тони. В следующий раз обязательно позвоню. Конечно‑конечно, я тоже надеюсь, что следующего раза не будет.
Тони глянул на Исаака, усевшегося за столик подальше от нас, и спросил:
– А это чудище ты где нашел?
Тут я накинулся на него с обвинениями. Какого черта он действовал за моей спиной? Тони фыркнул:
– Насколько я знаю, у нас свободный рынок. Мы хотели картину и могли хорошо заплатить. Всех все устраивает, ну мы и купили. На что тебе жаловаться? Из‑за нас твой художник существенно подорожал.
– Дело не в этом.
– А в чем тогда?
– Эти рисунки – часть единой композиции, и это единство должно быть восстановлено.
– Тогда зачем ты их продал?
– Я был не прав. – Я попытался разжать челюсти и мило улыбнуться. – Давай я у тебя их выкуплю. Я тебе дам… Не качай головой, ты еще не слышал сколько.
– Что‑то мне это напоминает. По‑моему, мы с тобой уже вели подобный разговор, только наоборот.
– Я заплачу тебе столько, сколько ты дал Холлистеру, плюс сто тысяч.
Похоже, Тони даже обиделся.
– Ну ты и жмот. Нет, он не собирается ничего продавать.
– Ты его не спрашивал.
– А мне и не надо. Если ты и правда переживаешь насчет целостности полотна… Ведь в этом дело? Ты из‑за этого волнуешься? Это для тебя дело принципа?
– Д‑да.
– Тогда у меня есть очень красивое решение. Продай нам остальное.
– Тони!
– Продай остальное, и целостность будет восстановлена. – Он сделал глоток воды. – Если для тебя это дело принципа, просто продай – и спи спокойно.
– Ушам своим не верю.
– А что такого?
– Зачем ты это делаешь?
– А что я делаю?
– Ты сам знаешь.
– Не знаю. Объясни.
– Ты меня наебал.
– Фу. Чего ты ругаешься?
– Серьезно, Тони! Как, ты думал, я отреагирую? «Спасибо за отличное предложение»?
– Вообще‑то, да. Предложение и правда отличное.
– Говно это, а не предложение. Я не хочу продавать вам рисунки, ясно? Я хочу, чтобы они все были у меня. В этом гораздо больше смысла, чем в твоей затее.
– Насколько я понимаю, результат тот же.
– Нет, не тот же.
– А в чем разница?
– Они будут у вас, а не у меня.
– Но ты ведь торгуешь картинами, нет? Это твоя работа. Продавать картины клиентам.
– Речь не об этом. Ты уже просил меня продать рисунки, и я тебе отказал.
– Тогда, полагаю, переговоры зашли в тупик.
Народу в ресторанчике становилось все больше, звон вилок и ножей нарастал, голова раскалывалась. Исаак вгрызся в большой кусок мяса. Наверное, вид у меня был несчастный, потому что он жестами спросил меня, как дела. Я показал большой палец. Исаак кивнул и вернулся к еде. Под внимательным взглядом Тони я проглотил четыре таблетки ибупрофена (перед обедом было еще четыре).
– Ты как? – спросил он.
– Нормально. – Я потер глаза. – Слушай, мне не только целостность важна. Тут дело в другом.
Он молчал.
– Объяснять очень долго.
Тони приподнял бровь.
– Нет, правда.
Он молчал.
Я вздохнул:
– Ладно.
Пришлось рассказать ему про убийства.
Я говорил, а он внимательно слушал и глубокомысленно кивал. Когда я закончил, он сказал:
– Я все знаю.
– Что?!
– Я в курсе, что происходит.
Если честно, я не очень удивился. Тони знает о мире искусства гораздо больше, чем кажется, я ведь вам уже рассказывал. У него ушки на макушке, и наверняка он все тщательно выяснил, прежде чем позвонил Холлистеру. И точно рассчитал, сколько надо предлагать, чтобы наверняка.
– Тогда зачем ты заставил меня это все повторить?
– До меня доходили только слухи. И я мог лишь догадываться, зачем именно тебе нужны эти рисунки. – Он выпрямился и поджал губы. – Ты хочешь прорезать в картине дыру, я тебя правильно понял?
– Надеюсь, маленькой будет достаточно.
Он кисло улыбнулся:
– А как же насчет целостности?
– Я потом все обратно приклею.
– И ты рассчитываешь… На что? Что тут‑то он и попадется?
– Без понятия. Может, да. Может, нет.
– Насколько я понимаю, даже если у тебя будет образец и окажется, что там кровь и эту кровь еще можно исследовать, легче тебе не станет.
– Почему это?
– Ты не будешь знать, чья она. Виктора или еще кого‑то. Если он творил все эти ужасы, не вижу, почему бы ему не держать дома чернильницу с кровью жертв. Так что рисунок тебе мало чем поможет.
(О том же говорила мне Саманта.)
– Позволь мне самому решать.
– Не позволю. Может, ты забыл? Рисунки‑то у нас.
– Давай обсудим вопрос о территориальных правах.
– Ты сам‑то себя слышишь? Ты мне условия выставляешь и при этом ноешь, что с тобой нечестно поступили, что у тебя преимущественное право. И я еще должен отступиться?
– А почему мне не ныть? Я его нашел.
Тони улыбнулся:
– Да что ты? А я припоминаю, что просто умолял тебя…
– Как только я их увидел…
– Вот именно. Как только увидел. Если у кого и есть на них права, так это у твоего отца. Земля его, и квартира его. И содержимое квартиры его. Мы просто сделали тебе одолжение.
– Я не буду с тобой дискутировать на эту тему.
– А о чем тут дискутировать?
– Хорошо. Ты прав. Слышишь, Тони? Ты прав. Мне плевать. Давай заключим сделку. Давай! Я заплачу тебе вдвое против цены Холлистера.
Он покачал головой:
– Ты не понял…
– Втрое.
Столько я себе позволить не мог, но мне было уже все равно.
– Даже и не думай.
Может, он знал, что денег у меня не хватит.
– Хорошо, сколько ты хочешь? Скажи сколько.
– Дело не в деньгах. У тебя свои принципы. У нас свои. Мы не станем продавать тебе картины, чтобы ты их потом разрезал на части.
– Заебись!
– Если ты будешь так ругаться, я не заплачу за десерт.
– Я не разрезаю картины на куски, Тони.
– Да? По‑твоему, это как‑то иначе называется?
– Эксперты всегда берут на анализ частички холстов.
– Ну точно не из самого центра. И не из современных картин. Это же не Туринская плащаница, а? И потом, какое тебе вообще до всего этого дело?
– Потому что это важно. Важнее, чем картины, Тони.
– Нет, вы его послушайте. – Он достал кошелек и выложил на стол две купюры по сто долларов. – Знаешь, ты очень изменился.
– Стой!
– Отдашь официантке.
– И все? И ты его даже не спросишь?
– А мне незачем, – ответил Тони и встал, – я и так знаю, что для него важно, а что нет.
Я позвонил Саманте.
– Ситуация очень сложная, – сказал я. – Прости.
– Должны быть другие панели с кровью.
– А не можешь ты… ну не знаю… отобрать их по суду?
– Вряд ли мне удастся хоть кого‑то убедить в необходимости отобрать нечто, принадлежащее твоему отцу. По сути ведь он прав: может, это и не кровь вовсе, или не та кровь, или она ни о чем нам не скажет. Когда мы запросим ордер на взятие образца и вырежем кусочек из произведения искусства стоимостью в несколько миллионов долларов…
– Они столько не стоят.
– Это ты так считаешь.
– Поверь мне, он переплатил. Он бы в жизни не смог продать их за такую сумму.
– Есть все основания полагать, что твой отец способен найти другого эксперта, и тот подтвердит огромную стоимость этих рисунков. А еще, я уверена, у него в загашнике полно отличных адвокатов, которым абсолютно нечего делать. Слушай, я ведь не спорю. Просто если ты сможешь найти еще кровь, наша с тобой жизнь будет намного проще.
– В последний раз, когда я забрал коробку со склада, на меня напали.
– Тогда надеюсь, что в следующий раз ты будешь осмотрительнее. – Она помолчала. – Извини. Сдуру ляпнула.