Огромный старинный храм еще ремонтировали: пять его куполов, один большой и четыре поменьше по углам, пока существовали только в виде каркасов из свежих балок. Легкие купола из деревянных этих кружев выглядели весело и сияли на солнце, как золотые. Вокруг носились оголтелые галки, иногда пролетая их насквозь: возле храма росли высокие заиндевелые березы, усыпанные галочьими гнездами. О бок с ним стояла строящаяся кирпичная колокольня, у нее пока возведены были лишь основание и половина первого яруса
Владлен остановился, огляделся, крутя головой.
– Ну, чего встал? – добродушно спросил идущий позади Виктор. – Любуешься?
– Ага, любуюсь! – с ехидцей ответил Владлен. – Вот любуюсь и думаю: это какой же дурак прямо на дорогу дрова вывалил?
И верно: впереди, прямо на дорожке, ведущей в трапезную, была свалена большая груда бревен.
– Зато удобно: разобрали, распилили, покололи и по дорожке к сараю унесли.
– Скажешь тоже – удобно! – буркнул Владлен, обходя бревна по довольно глубокому снегу и проваливаясь в него: как ни старался он попасть в широкие следы, уже оставленные монахами, ему это почему-то почти не удавалось. – А людям как ходить? – возмутился он и тут же провалился в снег по щиколотки.
– Ногами, ногами ходить! – весело ответил Виктор, аккуратно обходя и бревна, и Владлена по уже проложенным следам и почти не проваливаясь. – Зачем тебе ноги даны?
Угрюмое «внутреннее эхо» Владлена вновь зловеще исказило голос и слова Виктора, а главное, их смысл. «Зачем тебе ноги?» – прогудело эхо.
Но Владлен отмахнулся от остатков ночного кошмара, уже и не до того ему было: как ни осторожно ступал он в широкие следы Виктора, все равно провалился еще не раз и не два. Когда он выбрался-таки на дорожку, Виктор поглядел на его старые дырявые кроссовки и покачал головой.
– Надо подумать, как с твоими ногами быть! – сказал он. – Скажу отцу келарю, пусть обувку тебе по сезону подберет...
– Я о своих ногах сам позабочусь! – сердито бросил в ответ Владлен, на ходу оглядывая высокую, но местами обрушившуюся монастырскую стену и явно примеряясь к ней. Ничего, как-нибудь перелезет, если в ворота не уйдет. Хотя ворот монастырских он пока не видел...
Потоптавшись на невысоком крыльце, отряхнув щедро налипший на ноги снег, оба прошли в двери трапезной.
Войдя в помещение, Владлен с любопытством огляделся. Так вот она, трапезная! Одна ее половина, ближняя, уже расписана, а на второй, дальней, пока стоят леса. Между лесами – проход на кухню. Монахов и трудников в монастыре пока так немного, что они занимают всего лишь два не очень длинных стола – монахи за одним, трудники за другим, причем последних втрое меньше, чем монахов, а тех человек пятнадцать. Для Владлена это «монахи и нормальные мужики, которые не монахи»: с его точки зрения только ненормальный мужик может добровольно напялить на себя вместо штанов и пиджака нелепый черный халат и шапку-скуфейку! Впрочем, шапок сейчас на монахах не было.
Столы в трапезной были временные – просто сколоченные доски, поставленные на козлы и покрытые дешевенькими клеенками. Вдоль столов – деревянные лавки, только у торца монашеского стола стояли три обычных канцелярских стула.
– Шапчонку-то скинь! – тихо скомандовал Виктор. – И садись вот сюда. Мужики, подвиньтесь!
Зыркнув глазом и убедившись, что «нормальные мужики» тоже сидят без головных уборов, Владлен послушно стащил с головы шапку, запихал ее в карман камуфляжной куртки и уселся рядом с ними, третьим на лавке.
По коридору между лесов быстрым шагом прошли монахи с кастрюлями, чайниками и плетеными хлебницами: тарелки и ложки были приготовлены на столах заранее. Владлен принюхался и сморщил нос.
– Овсянка... Я им что – мерин? – проворчал он себе под нос. Сидевший рядом длинный мужик на него покосился, причем, естественно, сверху. Владлен решил не обижаться, не разобравшись: а вдруг с этим мужиком еще придется налаживать отношения? Так, кстати, потом и оказалось, причем довольно скоро.
Негромкие разговоры вдруг разом смолкли, монахи и трудники поднялись со своих мест, подтянулись и устремили почтительные взоры к дверям. В трапезную входило местное начальство во главе с высоким, мощного вида монахом.
– Архимандрит Евлогий, настоятель обители, – шепнул Владлену стоявший рядом трудник, кивая на монаха-богатыря.
За архимандритом семенил старенький монашек, а третьим... третьим шел, прихрамывая, отец Агапит!
– Привет, отец Агапит! – негромко, но звучно приветствовал его Владлен. Иеромонах не ответил, но кивнул и улыбнулся приветливо.
* * *
И вот уже все сидят и степенно трапезничают. Все, да не совсем: молодой послушник за аналоем высоким бодрым голосом читал нараспев жития святых, а Владлен сидел перед почти нетронутой порцией каши и нервно крошил кусок хлеба.
– «Тогда правитель велел раздеть их и без пощады бить сухими воловьими жилами, – читал послушник, – после чего их повесили на дерево и строгали тела их до тех пор, пока не обнажились их внутренности...»
– Ты чего не ешь? – шепотом спросил Владлена сосед напротив, степенный бородатый дядечка из «нормальных мужиков».
– Да как-то... В таком вот сопровождении! – ответил, передернувшись, Владлен.
– Ешь! А то работать не сможешь!
Владлен взял ложку и нехотя принялся есть кашу.
Послушник за аналоем между тем продолжал все так же бодро и звонко:
– «Убедившись наконец, что святые непоколебимы в своей вере, правитель приказал палачам снять их с дерева и отпилить им ноги деревянными пилами..»
Владлен положил ложку и с ненавистью уставился на чтеца. Глаза его от злости стали пронзительно синими, а под скулами заходили желваки: вот-вот крикнет: «Да заткнись ты, дай поесть спокойно!» или кинет в бедного послушника алюминиевой миской... Но тут игумен позвонил в колокольчик и тем спас послушника от неминуемой расправы. Монахи и трудники поднялись с места и запели благодарственную молитву.
На дворе дрова
После завтрака монахи разошлись по своим кельям переодеваться в рабочую одежду: те же подрясники, только старые, залатанные, сверху ватники, на ноги, вместо популярного в среде монашествующих бренда «Прощай, молодость», обыкновенные валенки, причем даже не у всех нашлись черные. Бедный был монастырь…
Владлена Виктор повел обряжаться наособицу к отцу келарю. Степенный отец келарь, оглядев нового трудника, ушел куда-то за стеллажи и вынес старый ватник, байковый лыжный костюм вишневого цвета и выдал даже пару нижнего белья х/б, по виду солдатского. Но главное, подобрал ему валенки точно по размеру. С калошами! И еще дал в придачу пару шерстяных носков грубой домашней вязки. Владлен переоделся в уголке и остался очень доволен своим новым «прикидом»: теперь-то он по дороге из монастыря не замерзнет!
– А свою одежку потом в прачечную снесешь! – одобрительно оглядев его, сказал Виктор.
– Ага, обязательно! – кивнул Владлен, бережно сворачивая заскорузлую камуфляжку: так вот он и доверит кому-то свою «рабочую форму», разбежались!
* * *
Вышедшие на работу монахи выглядели бодро, хотя до завтрака успели уже отстоять полунощницу и Литургию.
И снова визжала истошно и жалобно циркулярная пила, но теперь к ее заунывному голосу прибавился стук топоров. Виктор и трудники относили отпиленные чурбаки к монахам, орудующим колунами. Среди них трудился и сам архимандрит Евлогий: дрова он колол умело, да и силищи архимандриту было не занимать. Работающий с ним в паре Виктор не поспевал подносить ему чурбаки.
– Загонял меня батяня! – пожаловался он Владлену. – А ну, – давай, Влад, подсоби!
Владлен, поначалу сачковавший по неизбывной зэковской привычке, постепенно, бочком да смешком тоже заразился общим энтузиазмом, и вот он уже разгорячился и начал носиться бегом от пилы к архимандриту. Вскоре он даже ватник расстегнул, а потом и вовсе скинул за ненадобностью.
Архимандрит, чтобы поспеть за Виктором и Владленом, раздухарился и тоже снял подрясник и остался в одних трениках, по пояс голый! Мускулы у монастырского начальства оказались будь здоров, как у хорошего борца. А на могучем плече в такт движениям запрыгала татуировка – свирепый барс на скале.
– А ну веселей ходи, раб Божий Владлен! – густо покрикивал разгулявшийся архимандрит. И вот Владлен уже бегом бегает, проваливаясь в снег, но не огорчаясь – на нем же валенки! – и уже не подносит чурбаки архимандриту, а подкатывает их по дорожке – для скорости. И ничего, архимандрит не ругается: то увернется, то вовремя сапогом катящийся чурбак оттолкнет. Закидали Владлен с Виктором архимандрита чурбаками и бегом бросились относить колотые дрова к трапезному корпусу. Теперь архимандрит уже явно за ними не поспевал. Адреналин паром стоял над монастырским двором
– А ты молодец! – похвалил на ходу Виктор Владлена. – Умеешь работать, когда хочешь!
– Ясен пень! Я ж в деревне жил.
Прозвонил колокол на обед.
– Шабаш! – объявил архимандрит и начал обтираться снегом, постанывая и покряхтывая от удовольствия.
Владлен поглядел на него, поежился, подхватил с бревна свой ватник и быстренько потопал за монахами в трапезную.
* * *
Обедал Владлен с аппетитом, и это несмотря на то, что уже другой послушник заунывным речитативом читал за аналоем о страданиях святых мучеников Акиндина, Пигасия и Анемподиста: «Царь повелел приготовить три котла и наполнить их оловом, серою и смолою, разрубить старые лодки на дрова и развести ими большой огонь под котлами. Когда это было сделано, и сильно раскалённые котлы кипели и клокотали, святых связали цепями и свесили их сверху в котлы, сначала до пояса, потом – до груди и наконец – до шеи. Они же взирали, среди этих мучений, на небо, и каждый из них пел свою песнь из псалмов Давидовых».
Владлен на этот раз слушал вполуха и только покачивал головой. Лишь один разок негромко, хотя и на всю трапезную, прокомментировал:
– Нет, это надо же – они еще и пели!... Крепкие ребята.
Архимандрит на него покосился, но замечания делать не стал.
Привстав, Влад поднял крышку над общей кастрюлей и налил себе вторую миску дымящегося борща. Между прочим, постного. Но на грибном бульоне, из одних белых, а это уже что-то!
* * *
После обеда все монахи и трудники куда-то вдруг поразбрелись. Владлен вышел на пустой монастырский двор и отправился изучать монастырские стены.
– Ты чего там ищешь, отрок? – окликнул его старческий голос. – Не заблудился ли часом?
Влад резко обернулся. На дорожке стоял тот самый старенький монах, что сидел за столом вместе с архимандритом и отцом Агапитом. Владлен уже знал, что это казначей обители отец Дионисий
– Или потерял чего? – монах близоруко приглядывался к Владлену.
– Нет, батюшка, ничего я пока не терял. Я вот ищу, где бы мне тут покурить! В обители ведь курить нельзя?
– Нельзя, отрок, не положено у нас.
– Вот я и подумал, что надо бы мне за этим делом за ворота выйти...
– Коли надо, так и шел бы.
– А ворота разве не заперты?
– Заперты? Да у нас и ворот-то еще нет, один голый проезд! Ты иди вон за корпус, там сам увидишь.
– Вот спасибо!
– В монастыре говорят: «Спаси Господи!», – добродушно поучил его отец Дионисий.
– Я запомню, спасибо! – не стал спорить Владлен и, окрыленный, порысил за корпус на разведку.
Под стенами обители
Как и следовало ожидать, казначей не обманул: ворот в монастыре действительно пока не было, один только проход в стене и шлагбаум на столбиках поперек него, да и то по бокам шлагбаума могла бы пройти даже лошадь. На всякий случай оглянувшись, Владлен прошмыгнул под него, выбежал за монастырскую стену – и обнаружил там трудников. Вот они, все пятеро! Сидят в ряд на бревнышке. Курят. Отдыхают после обеда. Владлен обрадовался и подкатился к ним.
– Мужики! А покурить найдется? – с подчеркнутым дружелюбием спросил он.
Мужики молча дымили, будто Владлена и не слыхали.
– Мы не мужики, мы рабы Божии! – наконец проговорил один из них, высокий худой белорус, тот самый, что сидел с ним рядом за столом, и невозмутимо затянулся. Из чего Владлен тут же заключил, что курево у них на строгом учете.
– Я и сам такой же раб, как и вы! – с обидой сказал он. Однако рабы Божии к его заявлению остались вполне равнодушны.
– Ну так хотя бы докурить оставьте кто-нибудь! – попросил он, теряя надежду.
Трудники, не глядя на него, один за другим поднялись с бревна и неспешно пошагали к воротам. Владлен провожал их голодным взглядом. Последним шел белорус. Покосившись на Владлена, он сделал последнюю глубокую затяжку и протянул ему окурок.
– Вот спаси Господи! – с поклоном поблагодарил его Владлен. Белорус укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Влад удобно уселся на опустевшее бревно и стал пытаться из ничтожного бычка извлечь максимум удовольствия.
Но уж если повезло в малом, то повезет и в большом! Неожиданно из-за поворота дороги медленным ходом выехал довольно грязный «мерс» и, поравнявшись с Владленом, остановился. Опустилось заиндевевшее окно, из него высунулась голова в пушистой меховой шапке и спросила:
– Эй, парень! Это Никольский монастырь?
– Ну! – утвердительно кивнул Владлен.
Водитель вышел из машины и оказался вполне презентабельным господином в распахнутой дубленке. Только почему-то на ворота монастыря он смотрел с какой-то не то опаской, не то подлинкой, из чего Владлен немедленно заключил, что господин этот хоть и не крутой и даже не мелкий уголовник, но что-то есть в нем такое нехорошее, что лучше держаться от него подальше... Или при случае как-нибудь «кинуть».
И случай немедленно подвернулся.
– А ты – трудник или паломник? – будто мимоходом спросил господинчик, ненавязчиво демонстрируя свою осведомленность в монастырских традициях и обычаях.
– Я-то? Не, я ни то, ни другое! Я здесь человек случайный и временный. А вам кто нужен-то?
– Да хоть бы и ты! – Внимательно поглядев на Владлена, приезжий вдруг оживился и уселся рядом на бревно, подвернув под себя полы дубленки, достал красную пачку сигарет, зажигалку, закурил и, выдохнув дым в свежий морозный воздух, представился: – Я журналист, внештатный корреспондент нескольких московских газет. Пишу в основном на религиозные темы. Можешь мне что-нибудь рассказать об этом монастыре? Не исторические сказки, а что-нибудь этакое... для публики завлекательное. А лучше даже шокирующее. Ведь наверняка ты знаешь какие-нибудь «жареные» фактики из монастырского быта, глаза-то у тебя вон какие ушлые!
– Ну, если не задарма...
– Так я ж заплачу! Всякий труд должен быть оплачен по справедливости.
– Это верно! – проникновенно подтвердил Владлен и хлопнул по бревну. – Тогда садись и слушай, а я рассказывать буду!
Журналюга тут же уселся рядом на бревно, подвернув под себя полы дубленки, и достал из кармана крохотный магнитофончик, лицо его так и засияло жадным любопытством
– А закурить найдется? – для начала небрежненько этак спросил Владлен, чтобы показать, кто тут кому больше нужен.
– Обязательно найдется! – правильно засуетился журналюга и услужливо положил пачку «Мальборо» и зажигалку на бревно между собой и Владленом, а магнитофон пристроил рядом. Владлен, не торопясь, закурил и начал рассказывать.
Минут через десять в проеме несуществующих ворот показался давешний белорус с незажженной сигаретой в руке, увидел беседующих и остановился в нерешительности: то ли он устыдился своей жадности и вернулся уделить Владлену сигарету, то ли сам не накурился и вышел подымить еще, а может, и просто вышел позвать нового трудника на работу, кто знает... Белорус не мог расслышать, что говорил Владлен незнакомому господину в дорогой шапке, – вой заработавшей пилы не давал слушать, но, открыв рот, он с интересом стал наблюдать, КАК Владлен рассказывает! А Влад в приступе вдохновения сопровождал свой рассказ скорбными гримасами и жестами: ладонью левой руки – в правой он держал дымящуюся сигарету – он рубил себя то по бедрам, то по горлу, то потирал свой лиловый фингал. Он качал головой, закатывал глаза, грозил кому-то кулаком и заливал, заливал... Проще говоря, врал напропалую. Позже стало известно, что именно наврал он приезжему журналисту, а пока скажем лишь, что рассказ его был подобен самому крутому роману ужасов.
Белорус постоял, дивясь бурной жестикуляции нового трудника, и ушел восвояси, в монастырь то есть. Но вот циркулярка смолкла, и Владлен к тому времени тоже закончил свою душераздирающую повесть. Он взял новую сигарету и прикурил прямо от недокуренной.
– В общем, договорились, – с важностью сказал он журналюге, – за интервью ты мне штуку должен, ну и подкинешь меня заодно до станции. Идет?
– Да хоть до Москвы! – журналюга сиял. – Конечно, идет, дружище!
– Ну, так я побежал за вещами.
– Давай, только по-быстрому!
Владлен выскочил из машины и помчался к монастырю.
Журналюга взял с бревна магнитофон, выключил его, потом заглянул в пачку «Мальборо», выудил из нее последнюю сигарету, прикурил и бросил пустую пачку в снег, после чего поспешил к своей иномарке, сел в нее и погнал машину прочь от обители.
Когда Влад со свертком одежды и костылями под мышкой выбежал за ворота, на дороге возле монастыря уже никого не было. Он постоял в недоумении, увидел красную пачку на снегу, нагнулся, поднял, убедился, что она пуста, плюнул с досады, бросил и поплелся назад к воротам.
* * *
Циркулярка молчала. Дрова были сложены в поленницу возле кухни, монахи разошлись, а трудники теперь стаскивали к пиле разный деревянный строительный мусор – остатки лесов, обломки досок.
– Ну и где тебя носит, сачок? – сердито окликнул Виктор проходящего мимо понурого Владлена. – А! Костыли свои приволок? Ну и правильно, бросай их в общую кучу!
Владлен послушно отправил костыли в общую кучу древесных отходов – но кинул их с краю, чтобы после в удобный момент подобрать, унести и припрятать.
– А прачечная-то где у вас? Хочу шмотки постирать, – спросил он у Виктора
– Прачечная с другой стороны кухни. Да ты просто оставь свое барахло возле стиральной машины, дежурные придут и забросят в машину, а потом вывесят на просушку. Когда высохнет белье, придешь и заберешь свое. У нас так делается.
– Правильно делается, – одобрил Владлен и поплелся в указанную сторону.
Когда он возвращался назад, циркулярка снова повизгивала, а его костыли, перепиленные на части, уже торчали из общей кучи дров, предназначенных для кухни. Он только вздохнул сокрушенно и махнул рукой.
Монастырские будни Владлена
Вечер, служба. Монахи поют стихиры «Господи, воззвах» на грустный «шестый глас». Время от времени их пение перекрывается какими-то еще более грустными поскуливаниями и вздохами: это отчаянно зевает в углу притвора наш герой.
– Эка мается, бедный! – качает головой стоящий неподалеку старенький, в чем душа держится, но как всегда бодрый духом отец Дионисий. Через некоторое время он оглядывается и, не видя больше Владлена, озабоченно обходит притвор. Пропажа обнаруживается под скамейкой. Он наклоняется и трясет за плечо сладко спящего Владлена:
– Эй, отрок! Да ты шел бы в келью спать!
– Да неудобно, отец Дионисий, со службы уходить. Я уж тут покемарю...
– А-а! Ну спи, спи... – отец Дионисий крестит его и идет на место.
* * *
Стройка двигалась, монахи молились, Влад то оживал, то маялся тоской, хотя и работал со всеми и как все.
А вот Виктору пришло время покидать монастырь: семья, дела, бизнес. Он прощался с бригадой трудников, а рядом стоял архимандрит Евлогий.
– Значит, ты, Андрусь, за старшего остаешься, – говорил Виктор высокому белорусу. – Следи, чтоб ребята у тебя лодыря не гоняли и архимандрита не огорчали!
– Не, мы не станем огорчать архимандрита, – успокоил его Андрусь.
– Я думаю, батяня, все будет в порядке. А к Преображению, даст Бог, я опять к вам выберусь. Привезу крест на колокольню и подгоню вертолет: кран из-за стены не достанет, а в ворота не пройдет, так не разбирать же ограду!
– Ты уж меня не подведи, Витя, – басил в ответ архимандрит. – Сам понимаешь, священноначалие прибудет, не годится колокольню без креста сдавать...
– Понимаю. Все будет океюшки, батяня, не боись!
На глаза ему попался Владлен.
– А ты, Влад, смотри у меня! Чтоб без озорства.
– Да он не будет озорничать, – заступился за Владлена архимандрит. – Он же не вредитель какой. Просто дурной слегка...
– Все будет в ажуре, батяня! – лихо беря под воображаемый козырек, изрек Владлен.
И тут же получил по затылку от Виктора.
– Кому «батяня», а тебе отец Евлогий! – строго сказал Виктор. – Нашел «батяню»... – И совсем другим тоном архимандриту: – Ладно, надо мне ехать! Пошли, батяня, проводишь меня до ворот и благословишь на дорогу.
Архимандрит с Виктором пошли к воротам, а Владлен, подобрав шапчонку, обиженно глядел им вслед.
– Чего это он! Ему батяня, другим не батяня... Я что, не человек, что ли?
– Не в том дело! – сурово осадил его пожилой бородатый трудник. – Архимандрит наш был командиром десантного батальона в Афгане, а Виктор у него под началом служил. Архимандрит его, может, раз десять от смерти спас, потому он ему и «батяня».
– Подумаешь... – протянул все еще обиженный Владлен.
– Если хорошо подумаешь, так и поймешь. Ты ж не совсем дурак, а только «дурной слегка» – и, заметив, что Владлен снова закипает, примиряющее добавил: – Архимандрит так сказал, не я...
Крыть было нечем, и Влад решил оставить спор: им же еще работать и работать вместе до конца лета. Он так решил – до осени, а там... Потому как иначе с деньгами не выходило, а у него уже вырисовывались планы на будущее, для выполнения которых требовался капитал. Приходилось сжать зубы и терпеть.
– Да ладно, – протянул он, переводя обиду в шутку, – история Церкви показывает, что дураки тоже разные бывают: один просто глуп, а другой глуп до святости!
– Это ты про кого? – удивился бородатый.
– А про блаженных! – с некоторым превосходством в голосе пояснил довольный Владлен и независимо удалился.
– Ишь ты... просветился! – глядя ему вслед, сказал Андрусь. То ли с одобрением, толи осуждая.
* * *
Весна вступила в свои права и, можно сказать, уже готовилась передать их лету. Возле открытого настежь окна монастырской кухни расцвела черемуха. А из окна доносилось странная для монастыря песня – старинный «лагерный шансон»:
Голуби летят над нашей зоной, голубям преграды в мире нет. Как бы мне хотелось с голубями на родную землю улететь.
Но забор высокий не пускает, и колючек несколько рядов. Часовые с вышек наблюдают, и собаки рвутся с поводов.
Владлену в субботу выпало скучнейшее послушание на кухне: начистить и натереть картошки для драников на целый монастырь, а еще на паломников, которые ожидаются в воскресенье. Чтобы не так тоскливо было чистить, он и развлекал себя «шансоном», позабыв об открытом для вентиляции кухонном окне:
Вечер за решеткой догорает.
Солнце тает, словно уголек.
На тюремных нарах напевает
Молодой уставший паренек.
Он поет – как трудно жить без воли,
Без друзей, и ласковых подруг.
В этой песне было столько горя,
Что тюрьма заспушалася вдруг.
Плачут в дальних камерах девчата,
Вспоминая молодость свою,
Как они кому-то и когда-то
Говорили ласково: «Люблю...»
Даже самый строгий надзиратель
У стены задумчиво стоит.
Только он один, паскуда, знает,
Что парнишке ночь осталось жить.
Мимо кухонного окна, как нарочно, проходил монастырский регент отец Михаил. Он постоял, послушал, потом громко сплюнул и просунул голову в окно.
– А ну отставить блатную музычку! Не то я отцу архимандриту пожалуюсь! Нашел тоже что петь в святой обители...
– Ага, ваг и надзиратель появился. Да у вас тут тюрьма, что ли? Человеку и попеть нельзя? – возмутился Владлен, со злостью швыряя очищенную картофелину в кастрюлю.
– Пой духовное! Если умеешь, конечно...
– Ой, да подумаешь! Да чего там уметь-то!
И Владлен запел «Херувимскую», да так запел, что регент от неожиданности чуть не сел в клумбу под окном. Но удержался на ногах и остался стоять под черемухой, слушая с открытым ртом и прикрытыми глазами.
А Владлен так увлекся своим пением, что и сам глаза закрыл. Но и с закрытыми глазами виделся ему монастырский храм, и горящие восковые свечи, и солнечный луч, падавший из-под купола прямо на середину храма.. И в этом столбе света непонятно откуда проявляется фигура юной красавицы с куклой-пупсом на руках. Она идет по храму с протянутой рукой, кланяясь направо и налево. Монахи улыбаются и охотно подают ей – кто ветку черемухи, кто свечу, а кто и просфорку. Потом девушка подходит к подсвечнику перед иконой Божьей Матери и ставит свечку. Ее кукла уже успела превратиться в настоящего живого ребенка, прехорошенькую девочку с коротенькими косичками, и девочку эта осторожно тянет пальчик прямо к пляшущему огоньку...
Опомнившись, Владлен тихо довел мелодию до конца и умолк.
– Ты почему так поешь? Кто тебя учил? – заволновался регент. – Ты, может, и ноты знаешь?
– Ну, знаю! – небрежно ответил Владлен.
– Да откуда?!
– От певчего верблюда. Будто только в монастырях петь умеют! В школу я музыкальную ходил почти пять лет, вот откуда! Пока мы с отцом в Питере жили, он заставлял ходить, модно это тогда было. Потом он другую жену себе привел в дом, нас с сестрой и матерью выгнал, ну, мы и уехали к бабке в деревню. Тут вся моя музыка и накрылась.
– Жалко было с музыкальной школой расставаться?
– Да ни капли! Бабка на Ладоге жила, на самом, считай, берегу. Я там сигов научился сетями ловить, в пятнадцать лет на катере вовсю гонял! Др-р-рр! – схватив за ручки большую пустую кастрюлю и крутя ее перед собой, Владлен показал регенту, как именно гонял он на катере
– Ладно, пятнадцатилетний капитан, я тебя в хор беру! Пойду скажу отцу архимандриту, пусть назначит тебе клиросное послушание, – регент решительно развернулся и хотел уже шагать к отцу Евлогию, но Влад его остановил:
– Э, ты постой, отец Михаил! Разве некрещеным можно петь в монастырском хоре?
– А ты разве некрещеный? – удивился регент.
– Ну да...
– Так мы тебя враз окрестим!
– Не, что ты, отец Михаил! Нельзя меня крестить.
– Это почему же?
– Так я ж неверующий! – выпалил и довольно глупо заулыбался Владлен.
– Ты уверен?
– А то! С детства неверующий, и родился таким. Нельзя ведь Бога обманывать, верно? Грех это, и ты меня на это не подбивай, отец Михаил.
– Кого, ты говоришь, обманывать нельзя?
– Бога, Иисуса Христа, Матерь Божью... Ну и всех остальных тоже.
– Так ты ж в них не веришь! Или веришь?
– Не верю.
– Не веришь, а обмануть боишься?
– Ой, да не путай ты меня, отец Михаил. Некогда мне, знаешь, с тобой лясы точить: мне еще вот всю эту картошку надо перетереть! Баба Анжела наладилась драники стряпать, придет скоро... – И Владлен склонился над ведрами с начищенной картошкой, а не на шутку расстроенный регент отошел от окна и повлекся по своим делам.
* * *
Но петь в хоре архимандрит Владу все-таки разрешил и никогда об этом не пожалел, как и регент отец Михаил. Не печалился на новом послушании и сам Владлен. Понравилось ему петь в хоре, да и сами службы стали нравиться, несмотря на их долготу. Правда, трудником он все равно остался и продолжал работать на стройке. А иногда приходилось и на монастырской кухне подежурить.
Владленова почта
Скоро Владлен наладил переписку с сестрой. Взял да и написал ей письмо – просто так, наудачу.
Сестра его Наталья жила с мужем-милиционером в поселке под Санкт-Петербургом, на берегу Ладожского озера. От бабки с материнской стороны Владлену и Наталье достался в наследство довольно большой дом, старый, но крепкий, строенный на совесть, для себя: просторный, с мезонином, под железной крышей, на высоком фундаменте – чтобы озерные воды не заливали в непогодь. Дом был обит вагонкой, выкрашен в синий цвет, а резные наличники – белые. Красота! И участок при доме был ухоженный, с положенными дворовыми постройками, палисадником перед фасадом, садом и огородом позади дома, с двумя большими теплицами, со своим колодцем и даже маленьким прудиком – для полива и полосканья белья. На воротах висело фанерное объявление большими черными буквами: «Свежая и копченая рыба», а в палисаднике устроена была самодельная коптильня, и возле нее стоял прочный, вкопанный в землю деревянный стол для разделки рыбы. От самых ворот было видно – крепко живут люди.
Когда пришло первое письмо Владлена, муж Натальи как раз потрошил на столе сигов. Стайка пестрых кур во главе с большим коричневым петухом паслась у него под ногами, растаскивая рыбьи потроха. Коптильня дымилась, от нее по участку плыли вкуснейшие ароматы. Милиционер, одетый не в форму, а в потертые джинсы и выцветшую футболку, ловко орудовал ножом, а жена читала вслух письмо от брата:
– «Храм мы уже заканчиваем, а потом все силы бросим на колокольню. А вот когда колокольню достроим, тогда архимандрит и даст мне расчет: обещает, что хватит мне и на дорогу, и на первое время, пока работу не найду. Так что, если вы с мужем готовы меня принять, я к вам и приеду. Будем с твоим... – Тут Наталья поперхнулась и замолчала.