– Не совсем. Он мог бы и сказать, но тут появились вы.
Луиза морщит нос.
– Вам не следует доверять Джесси. Во всяком случае, в том, что касается Люка.
– Я думала, они были друзьями.
– Да, одно время они действительно были ими.
– И что же случилось?
– Я.
– Вы?
Она искоса смотрит на меня.
– Милая, Люк был моим мужчиной семь лет. Начиная с семьдесят четвертого года, вплоть до той ночи, когда его убили. И многим людям это не нравилось.
Я замираю на месте. Эта женщина всего лишь немногим старше меня, лет на десять максимум. И она говорит, что была любовницей моего отца?
Луиза идет дальше, но потом замечает, что меня нет рядом. Она останавливается и оборачивается.
– Я не хотела оскорбить ваши чувства. Я просто хотела поговорить о нем. Понимаете, я надеялась увидеть его в вас.
– Увидели?
Она грустно улыбается.
– Вот сейчас вы смотрите на меня его глазами. В каждой черточке вашего лица я вижу его.
– Луиза, что…
Прежде чем я успеваю закончить, над головой у нас разверзаются небеса. Крупные капли дождя взбивают кремового цвета пыль на обочине дороги, рисуя на ней темные узоры. Эти круги множатся слишком быстро, чтобы за ними можно было уследить, и вот уже мы с Луизой, как девчонки, мчимся по дороге. Сначала она толкает велосипед перед собой, потом садится на него и едет вслед за мной.
– А вы здорово бегаете! – кричит она, когда навстречу нам выныривают хижины крошечной деревушки. – До моего дома совсем недалеко, но он самый последний.
Мы мчимся мимо серых хижин – их крылечки теперь опустели – и сворачиваем на грязную тропинку, которая тянется вдоль озера.
– Вон мой дом! – кричит Луиза.
Я подношу руку к глазам, чтобы защитить их от дождя. Вдалеке я вижу хижину, но она не серая, подобно остальным, а ярко‑синяя, как бунгало на Карибских островах. Теперь я вижу, куда бежать, и устремляюсь вперед, оставляя велосипед за спиной. В грязи я чувствую себя устойчивее, чем Луиза на велосипеде и в спринтерском беге к крыльцу домика легко обгоняю ее.
|
|
Я гляжу, как она проезжает последние несколько ярдов, и вдруг понимаю, что сейчас узнаю об отце такие вещи, которые он намеревался навсегда сохранить от меня в тайне. Может быть, эта красивая незнакомка знает нечто такое, что поможет объяснить то, что рассказал мне сегодня дедушка? Или, по крайней мере, подтвердить?
– Входите же, – говорит она, затаскивая велосипед на узкое крылечко маленького домика. – Я сейчас приду.
Я открываю хлипкую дверь и вхожу в комнату, которая одновременно служит кухней, гостиной и столовой. Не успеваю я переступить порог, как две вещи привлекают мое внимание. Первая – это стук дождевых капель по оцинкованной крыше над головой. Мой повторяющийся кошмар воплощается в реальность, и у меня перехватывает дыхание. Вторая же особенность дома заключается в том, что отец явно жил здесь когда‑то. На полке над газовой плитой стоит скульптура женщины. Хотя в ней чувствуется африканская, а не азиатская кровь – овальное стилизованное лицо на длинной шее и тело с грациозными руками и ногами, – одного взгляда достаточно, чтобы понять, что это работа моего отца. Женщина лежит на боку – одна нога согнута в колене, рука на бедре – и, вероятно, глядит на любимого, который отошел на несколько шагов. Скульптура явно стоит дороже всего домика Луизы.
|
|
Обеденный стол, вне всякого сомнения, тоже сделан руками моего отца. Шероховатая сталь с вделанными в нее стеклянными пластинами и кусочками слюды, вплавленными в металл. В комнате не видно кровати, но я готова держать пари, что он сделал и ее.
– Люк хотел, чтобы у меня был свой угол, – раздается за спиной голос Луизы.
Внезапно пол уходит у меня из‑под ног. В домике стоит удушающая жара, как если бы комнату не проветривали много дней, шум дождя с каждой секундой становится все громче. Но это еще не все. Сегодня жизнь моего отца превратилась из калейдоскопа счастливых воспоминаний в череду изломанных изображений в комнате кривых зеркал.
– Что с вами? – обеспокоенно спрашивает Луиза.
– Не знаю.
Она подбегает к кондиционеру, встроенному в оконный проем, и нажимает выключатель. Грохочущий рокот старого устройства почти заглушает шум дождя, но уже слишком поздно.
Я еще чувствую, как подгибаются колени, как Луиза подхватывает меня под мышки и подталкивает к дивану.
Глава двадцать восьмая
– Выпейте вот это, – говорит Луиза, поднося к моим губам стакан чаю со льдом. – Это жара так на вас подействовала. Дом простоял запертым пару дней, а без кондиционера в нем становится жарко, как в печке.
– Жара тут ни при чем, – бормочу я, принимая из ее рук стакан и отпивая глоток сладкого чая.
– Может, всему виной то, что вы увидели работу Люка? Мне следовало бы догадаться, что вы расстроитесь из‑за этого.
– Я не поэтому вырубилась.
Она внимательно рассматривает меня бездонными карими глазами.
– Я бы сказала, что вы выглядите очень испуганной.
|
|
Я медленно киваю головой.
– Это все дождь.
– Дождь?
– Стук капель. Капли дождя стучат по оцинкованной крыше.
Луиза явно сбита с толку.
– Вам не нравится этот звук?
– Дело не в том, нравится он мне или нет. Я просто не могу его слышать.
– В самом деле? А мне нравится. В такую погоду я чувствую себя одиноко, но все равно он мне нравится. В дождливую погоду я лежала в постели с Люком и могла слушать звук дождя часами. Он похож на музыку.
Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются меня.
– Простите. Вы расстроены, а я ударилась в воспоминания о добрых старых временах. С вами, наверное, в дождь случилось что‑то плохое?
– Хотела бы я знать, что именно. В последнее время звук дождя часто приходит ко мне во сне. И даже наяву.
– Иногда так бывает, – замечает Луиза, подходя к раковине. – И во мне много всякого, чего я не понимаю. – Она открывает кран и наливает воду в чайник. – Я собираюсь сварить кофе. На улице может быть жара в сотню градусов по Фаренгейту, но я должна выпить кофе. По‑моему, это называется силой привычки.
– Луиза, вы можете рассказать мне что‑нибудь об оранжевом грузовичке‑пикапе у моста?
Она несколько минут сосредоточенно занимается приготовлением кофе, а потом садится в мягкое кресло с откидывающейся спинкой слева от меня.
– Вы имеете в виду ржавую развалину возле сарая?
– Да.
– В прежние времена на нем ездил доктор Киркланд.
– Я знаю. А мой отец ездил на нем когда‑нибудь?
Она прикрывает глаза.
– Да, Люк иногда катался на нем, когда доктора Киркланда не было поблизости. Доктор Киркланд вечно хвастался тем, как долго бегает эта развалина. Он говорил, что этот пикап никогда его не подводил и не подведет. Но в конце концов это случилось. А почему вы спрашиваете?
– Мне кажется, я что‑то видела, когда сидела в нем. Мне снится кошмар, что я еду в нем вместе с дедушкой. Мы на северной оконечности острова, поднимаемся вверх по склону холма на коровьем выгоне, по направлению к пруду.
Луиза кивает.
– Я знаю, где это.
– В моем сне мы никогда не доезжаем до вершины. Мы поднимаемся все выше и выше, но никогда не оказываемся на самом верху. А в последнее время чем ближе мы подъезжаем, тем страшнее мне становится.
– Вам давно снится этот кошмар?
– Последние пару недель, может быть, чуть дольше. Вы не знаете, здесь ничего не случалось? Чего‑нибудь плохого, что я могла бы видеть?
Она откидывается на спинку кресла и смотрит в окно на крылечко. Грозовые облака принесли с собой ранние сумерки, и под порывами ветра стекло в оконной раме дребезжит.
– Погода испортится окончательно, но потом все будет нормально, – предсказывает она. – На этом острове за долгие годы случилось много чего плохого. Но вот пруд… Вы думаете, что видели, как кого‑то избивают там? Может, даже убивают? Что‑нибудь в этом роде?
– Не знаю. – Внезапно в голову мне приходит другая мысль. – А вы с папой никогда ничем таким не занимались в пруду? Я имею в виду, в смысле секса?
Луиза надолго замирает и сидит, не шевелясь.
– Иногда мы плавали там. Но только не в то время, когда вы были на острове.
– Вы когда‑нибудь занимались любовью, когда я была здесь?
Она отводит глаза.
– Мы старались не делать этого. Но иногда мы любили друга. Мне очень жаль, если вам неприятно это слышать, но не хочу лгать.
– Нет, мне нужна правда. И я знаю, что бывает, когда любишь кого‑то.
– В таком случае… вы могли видеть, как мы голыми купаемся в пруду. Хотя я не думаю, что вы действительно видели нас.
Я чувствую, что Луизе неприятно говорить об этом, и меняю тему.
– Папа рассказывал вам когда‑нибудь о войне?
– Не словами. Но он позволял мне ощутить его боль по‑другому.
– Как вы думаете, что с ним случилось на войне?
Она смотрит на меня большими, широко распахнутыми глазами, и я вижу в них страдание.
– Его отравили. Вот что с ним случилось. Не тело, а его душу.
– Луиза… Мне рассказывали, что его подразделение повинно в совершении военных преступлений. Зверств. Вы понимаете, о чем я говорю?
Она серьезно кивает головой.
– Они пытали людей. Похищали женщин и насиловали их. Как, по‑вашему, папа мог участвовать во всем этом?
Иными словами, я вплотную подошла к тому, чтобы спросить, не считает ли Луиза возможным, что отец мог растлевать меня.
Она внезапно встает с кресла, подходит к буфету, вынимает оттуда пачку сигарет «Салем» и прикуривает от спички. Несмотря на годы, Луиза сохранила великолепную фигуру и упругие, стройные бедра, за которые многие женщины продали бы душу дьяволу. Я могу только представить, какой красавицей она была в молодости.
– У Люка были свои проблемы. – Она выдыхает голубой дымок. – Когда мы с ним встретились, он не мог заниматься любовью.
– Вы имеете в виду, в физическом смысле? – В груди у меня возникает какое‑то странное волнение. – Он был импотентом?
Она склоняет голову набок, как будто не знает, что ответить.
– И да, и нет.
– Что вы хотите этим сказать: и да, и нет?
Луиза скептически смотрит на меня.
– Я не вижу на вашем пальце кольца. Вы когда‑нибудь жили с мужчиной?
– С несколькими. Или, точнее, это они жили со мной. Вы можете быть со мной откровенны, Луиза. Я знаю мужчин.
Она негромко и коротко смеется.
– Тогда вам должно быть известно, что, когда мужчина просыпается утром, чтобы сходить в туалет, у него часто стоит член?
Я киваю, и болезненное любопытство заставляет меня буквально вцепиться обеими руками в подлокотники дивана.
– В общем, у Люка по утрам наблюдалась та же картина. Но когда я пыталась заняться с ним любовью, у него все моментально опускалось.
– Понимаю.
– Я догадалась, что это война сделала его таким. И раны тут ни при чем. Что‑то случилось с его головой. Понадобилось больше года, чтобы он смог быть со мной. Чтобы он смог доверять мне. Я думаю, это и было самым главным. Доверие. Но я не врач, поэтому не могу ответить на ваш вопрос. Может быть, он видел или сделал что‑то такое, отчего секс стал для него невыносим и ужасен.
В моей голове роятся дикие и безумные мысли. Если мой отец был импотентом, то как он мог растлевать меня? Разумеется, мог, – говорит горький голос у меня в голове. – Помимо полового сношения, существует множество других сексуальных актов и контактов. Я даже не уверена в том, что половое сношение занимает главное место в растлении малолетних. Мне лучше спросить об этом доктора Гольдман или даже Майкла Уэллса.
Окна вздрагивают от особенно резкого порыва ветра, а дождь вовсю барабанит по крыше. Я вслушиваюсь в хриплый гул кондиционера, чтобы заглушить этот звук.
– А что вы говорили о том, что встали между Джесси и моим отцом?
Луиза наливает себе чашку горячего, исходящего паром кофе.
– Джесси всегда хотел меня. Он выделял меня еще с тех пор, как я была маленькой. Всегда заговаривал со мной, приносил подарки. Сопровождал меня верхом на лошади. Но я его не хотела.
– Почему?
– Трудно объяснить, что я чувствовала. Я не понимала и не знала, чего хотела, но точно не Джесси. А потом я начала обращать внимание на белого парня, который бродил по острову. Он был настоящим мужчиной, как Джесси, но при этом оставался мальчишкой. И он всегда был один, совсем как я. Они с Джесси иногда разговаривали, но я думаю, что единственное, что их связывало, это война. В общем, скоро я стала придумывать, как бы попасть Люку на глаза во время его прогулок, так что он сталкивался со мной словно случайно. Мне нравилось разговаривать с ним. Я ведь нигде не бывала, только здесь и в школе округа Западная Фелиция. Это была всего лишь старая деревенская школа для черных, и ничему я там не научилась. Я сидела и слушала то, что рассказывал Люк. Это, честно говоря, было очень странно, поскольку люди, знавшие его, иногда недоумевали, а умеет ли он вообще разговаривать. Но он мог, когда хотел. Со мной он разговаривал все время.
– Я поступала точно так же, – сообщаю я ей. – У меня была привычка приходить каждый вечер в студию и смотреть, как он работает. Он мало разговаривал со мной – вероятно, потому, что я была слишком маленькой, – но позволял мне оставаться с ним. Я была единственной, кто удостоился такой чести.
Луиза улыбается мне. Мы с ней стали сестрами по духу.
– Сколько вам было, когда вы встретились? – спрашиваю я.
Щеки ее заливает румянец смущения.
– Мне было четырнадцать, когда я начала ходить за Люком по пятам. Но мы просто разговаривали. Мы не делали ничего такого, пока мне не исполнилось шестнадцать лет.
Шестнадцать лет…
– Я вижу, вы были влюблены в него.
В ее глазах появляется отсутствующее выражение.
– Вы хотите знать, любил ли он меня, не так ли?
– Да.
– Он говорил, что любит. Я понимаю, что, наверное, вам неприятно это слышать. Но вот что я скажу: он никогда не собирался оставить вас ради того, чтобы жить со мной. Хотя ненавидел это поместье, этот ваш Мальмезон. И ненавидел вашего деда.
– А мою мать?
Луиза бросает на меня внимательный взгляд.
– Он любил вашу мать, можете не сомневаться. Но она не понимала его. И когда я заговаривала о том, что он должен уйти от нее… Конечно, я говорила с ним об этом. Боже, иногда я просто умоляла его… Так вот, он всегда говорил: «Я не могу оставить свою Китти Кэт, Луиза. Я не могу оставить свою малышку с этими людьми. А поэтому не могу переехать к тебе и жить здесь». И он так и не сделал этого.
Это подтверждение отцовской любви согревает мне душу – несмотря на то, что я услышала сегодня от деда. Одновременно я чувствую, как вдруг сжимается сердце.
– Он говорил что‑нибудь еще о моей матери?
Она явно колеблется.
– Пожалуйста, скажите мне.
– Он говорил, что у вашей матери были проблемы с сексом. Еще до того, как он ушел на войну.
– Какие проблемы?
– В общем… Она не любила это занятие, что ли. Она привыкла заниматься сексом в одном положении, когда мужчина сверху, но даже при этом требовала, чтобы он гасил свет. Она не могла раздеться при нем. До того как они поженились, он думал, что это застенчивость, стыдливость. Но она так и не раскрепостилась. Люк говорил, что он проявлял понимание и терпение, и я ему верю. Думаю, в ней воспитали убеждение, что занятия сексом – это нечто постыдное. Я знаю несколько таких женщин. А потом, когда Люк вернулся с войны, у него появились собственные проблемы.
– Спасибо, что вы честны со мной, Луиза.
– У меня нет причины лгать, разве только чтобы не причинить вам лишней боли. Но вы, похоже, способны многое выдержать.
Ты бы удивилась, если бы узнала, как мало и как много я могу выдержать.
– Что вы делали после смерти папы?
Она глубоко вздыхает.
– Первое, что я сделала, это уехала отсюда.
– Куда вы направились?
– В Сент‑Фрэнсисвилль. Некоторое время я работала там в парикмахерской.
– А почему вы вернулись?
– У меня начались неприятности. Меня застукали с травкой в машине. Мне не нравилось курить эту пакость, но все равно она была лучше выпивки. От нее, по крайней мере, не толстеешь. Травка помогала мне хоть немного забыться, глушила боль и тоску. Этому меня научил Люк.
– Вас арестовали?
На лице у нее печаль.
– О да. Они даже собирались посадить меня в тюрьму. Но доктор Киркланд пообещал, что если я вернусь на остров и буду примерно себя вести, то он выступит поручителем и добьется моего освобождения. Вот так все и произошло.
«Разумеется, – думаю я, ощущая странное негодование и даже обиду. – Единственным телефонным звонком феодальный барон восстанавливает порядок в своей вселенной».
– Когда вы вернулись?
– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем.
– И с тех пор никуда не выезжали отсюда?
– Разве что ненадолго. Иногда мне кажется, что этот остров похож на тюрьму. Когда люди выходят из «Анголы», кажется, что они будут счастливы. Но они чувствуют себя потерянными. После стольких лет, проведенных за решеткой, им неуютно без нее, они не знают, как себя вести. И поэтому совершают новое преступление, чтобы вновь оказаться в тюрьме. И остров такой же. Отсюда уезжают многие, но рано или поздно они возвращаются.
Как и я? Неужели все дороги ведут сюда?
– У вас красивые волосы, – продолжает Луиза. – Даже это напоминает мне о Люке.
– Папа говорил о войне с кем‑нибудь еще, кроме Джесси?
– По‑моему, иногда с доктором Кейджем в Натчесе. Это врач, который выписывал ему лекарства. Доктор Кейдж – добрый и достойный человек. Я видела его пару раз. Он любит и умеет слушать людей.
Я припоминаю, что Пирли тоже упоминала доктора Кейджа.
– Единственная вещь, которая, по моему разумению, может хоть как‑то помочь вам, это его дневник.
Сердце у меня начинает учащенно биться.
– Дневник?
– Собственно, это не совсем дневник. Это нечто вроде альбома для рисования. Люк всегда носил его с собой, делал наброски и зарисовки. Много раз он сидел на берегу и что‑то писал в нем. Он поговаривал о том, что, возможно, когда‑нибудь издаст книгу. Я думаю, что некоторые его записи касались войны.
У меня чешутся руки.
– Этот альбом для рисования… Он у вас?
– Нет, к сожалению.
– Как он выглядел?
– Простой альбом для рисования, какие продают в обычных магазинчиках. Толстый такой. Чего он только в нем не рисовал! Однажды нарисовал даже меня. Этот рисунок сохранился.
Она подходит к застекленному шкафчику, опускается на колени, достает альбом с фотографиями, вынимает оттуда листок бумаги и показывает его мне. Это карандашный набросок совсем еще молоденькой девушки, не старше двадцати лет, с восхитительной фигуркой и пугливыми, недоверчивыми глазами.
– Вы были очень красивы.
– Была? – резко реагирует Луиза. Но потом громко и добродушно смеется. – Господь свидетель, я изменилась, конечно. Но тогда я была очень хорошенькой, чему очень рада. Моя красота принесла в его жизнь немного счастья. – Она грустно качает головой. – Боже, как я любила этого парня! Вы же помните, ему было всего тридцать, когда он умер. Вы когда‑нибудь задумывались над этим?
Когда погиб мой отец, он был моложе меня нынешней!
– Я нечасто думаю об этом. Наверное, я привыкла вспоминать его таким, каким запомнила маленькой девочкой.
Она понимающе кивает головой.
– Господь совершил ошибку в тот день, когда забрал Люка себе. Его он забрал, а тысячи мужчин, которые ему и в подметки не годятся, оставил.
Одна из полок шкафчика приковывает к себе мой взгляд. На ней в ряд выстроились книги. «Командировка» Майкла Гера, документальная повесть Бернарда Фола о Дьен Бьен Фу, Грэм Грин, Тим О'Брайен, «Коко» и «Горло» Питера Штрауба, «Сидхарта», «Колокол», четыре или пять книг о резне в Ми Лае.[19]
– Похоже, отец вложил много сил в этот дом, – говорю я указывая на обеденный стол. На самом деле я просто тяну время пытаясь решить, что еще хочу узнать от этой женщины.
Но Луиза лишь улыбается с гордостью.
– Этот старый дом разваливался уже тогда. Но он стоял отдельно от остальных, и потому понравился мне. А потом Люк его отремонтировал для меня. Он сказал, что делает это для себя, чтобы доктор Киркланд не возражал. Но когда Люк уезжал с острова, здесь жила я. Спустя какое‑то время мы стали жить в нем вместе. Все знали об этом, но никто ничего не сказал, поскольку доктор Киркланд молчал. Кое‑кто из женщин называл меня белой подстилкой, но я не обращала на них внимания. Они, по большей части, ограниченные и злобные людишки.
– Мой дед знал о вашем романе?
– Он должен был быть слепым, чтобы ничего не заметить. А доктора Киркланда можно назвать кем угодно, только не слепым.
– Что вы думаете о моем дедушке, Луиза?
Она долго думает, прежде чем ответить.
– Доктор Киркланд жесткий человек, с этим трудно не согласиться. Но одновременно он и мягкий в некоторых вопросах. Он суров и безжалостен с собаками и лошадьми, но при этом заботится о людях и лечит их. За прошедшие годы он спас здесь много жизней. Например, он спас моего дядю после несчастного случая с цепной пилой. Тому отрезало руку по плечо, и он буквально истек кровью, но доктор Киркланд вытащил его. Однако у доктора крутой нрав, да. Если он выходит из себя, то берегись! Люк – единственный человек, кого я знаю, рискнувший возразить доктору, которому это сошло с рук.
– Когда это случилось?
Я совершенно уверена, что никогда не сталкивалась ни с чем подобным. На моей памяти слово дедушки всегда было законом.
– Однажды весной доктор Киркланд и мой кузен объезжали лошадей. Один из жеребцов заупрямился, и доктор Киркланд вышел из себя. Он привязал его к забору и начал избивать. Животное буквально кричало от боли и страха. Сначала доктор Киркланд бил жеребца ручкой мотыги, но чем дальше, тем больше распалялся. Я испугалась, что он свалит коня на землю и изрубит на куски, но тут Люк схватил его за руку.
– Нет, – шепчу я, не в состоянии представить себе эту сцену.
Луиза утвердительно кивает.
– Доктор Киркланд крупный мужчина, вы сами знаете. А тогда он был еще и силен, как бык. Но Люк знал кое‑какие приемчики, которые никогда и никому не показывал. Он схватил доктора Киркланда за руку так, что тот не мог пошевелить ею. Доктор Киркланд кричал, что он убьет Люка, когда освободится. Он попытался его ударить, но Люк что‑то сделал с рукой, которую держал в захвате, и доктор Киркланд побелел и упал на колени.
– Господи Боже! Что было дальше?
– Люк заламывал ему руку до тех пор, пока доктор Киркланд не бросил мотыгу. Потом Люк потрепал жеребца по холке, повернулся и ушел в лес.
– Мой дед сделал что‑нибудь, чтобы поквитаться с отцом?
Луиза кивает.
– Конечно. Он застрелил эту лошадь через пять минут.
– Боже мой!
– Не стоит дразнить доктора Киркланда. В такие игры он не играет.
В душе у меня внезапно вспыхивает целый ураган чувств.
– Луиза, а если я скажу, что в ту ночь именно мой дед убил отца? Дед, а вовсе не грабитель?
Она несколько секунд молча смотрит на меня, а потом начинает отчаянно качать головой, как суеверный туземец, напуганный появлением привидения.
– Не говорите мне ничего подобного. Я даже думать не хочу об этом.
– Если вас так пугает одна только мысль об этом, – негромко говорю я, – значит, вы допускаете, что это может быть правдой.
Она наконец перестает качать головой.
– К чему вы клоните, Кэт?
– Ни к чему. Это была безумная идея.
Мне хочется рассказать обо всем, что я знаю, но что‑то меня останавливает. Что? Недостаточная мотивация поступка деда или всего лишь желание соблюсти приличия? Луиза сохранила добрую память о моем отце. Что хорошего получится, если я попробую запятнать его образ обвинениями в растлении детей?
– Я могу взглянуть на вашу спальню, Луиза?
На ее лице появляется понимающее выражение. Она бросает на меня проницательный взгляд и говорит:
– Вы хотите взглянуть, сделал ли Люк для меня кровать?
– Да.
– Ну, что же, пойдемте посмотрим.
Она подводит меня к двери в задней стене и открывает ее. В небольшой спальне, скрывающейся за нею, моим глазам предстает кровать, которой место в пентхаусе Манхэттена. Четыре столбика из неполированной стали поддерживают овальный балдахин, а передняя и задняя спинки украшены вставками‑узорами из разных металлов, которые напоминают мне мандалу, висящую на стене офиса доктора Малика. Пожалуй, над этим своим произведением отец работал наиболее тщательно.
– Боже мой! – шепчу я. – Вы представляете, сколько стоит такая кровать?
Луиза смеется.
– Я имею некоторое представление об этом, да. Наверное, эта кровать заменит мне пенсионное пособие.
– Прошу вас, не позволяйте никому забрать ее у вас. А если когда‑нибудь захотите продать ее, сначала позвоните мне, пожалуйста.
– Очень может быть, что в один прекрасный день я воспользуюсь вашим советом.
Мы возвращаемся в общую комнату и останавливаемся там. Воцаряется неловкая тишина. Финансовая пропасть между нами вряд ли когда‑нибудь ощущалась больше, чем сейчас.
– Сколько вам лет, Луиза?
– Сорок шесть.
Она старше, чем я думала, но между нами всего пятнадцать лет разницы.
– Чем вы зарабатываете на жизнь? Надеюсь, вас не оскорбил мой вопрос.
Она смотрит в пол.
– У меня есть мужчина, который заботится обо мне. А я просто содержу этот дом для… ну, вы понимаете.
Это не тот ответ, который я надеялась услышать.
– Этот мужчина Джесси Биллапс?
Луиза вздыхает, и я вздрагиваю, ожидая, что она ответит утвердительно.
– Это не Джесси, – говорит она. – Генри. Человек, который привез вас на остров. Он не такой симпатичный, как Люк, но у него доброе сердце.
– Вы замужем?
– Меня не интересует замужество. Я мечтала об этом долгое время, но… мужчину, за которого я хотела выйти замуж, убили. И это стало концом моей мечты.
Я подхожу и беру ее за руку. До сегодняшнего дня я никогда не встречала эту женщину, тем не менее чувствую, что между нами возникла близость, какой я не испытывала с людьми, которых знала всю свою жизнь. И теперь, когда я вспоминаю то, что рассказал дед о смерти моего отца, мне трудно в это поверить. Как мог мужчина, которого столь беззаветно любила эта женщина, совершить неслыханное надругательство над ребенком? Над своим ребенком. И все‑таки… Профессионал внутри меня знает, что такие вещи случаются.
– Похоже, дождь перестает, – говорит Луиза.
– Вы правы. Мне пора идти, пока еще можно. У вас есть машина?
Она отрицательно качает головой.
– Нет. И Генри уехал в Лафайет навестить детей. Они живут с его бывшей женой.
– А как насчет Джесси?
Она выдвигает ящик буфета и достает оттуда сотовый телефон. Набрав номер, она слушает, потом говорит:
– Джесси, это Луиза. Мисс Ферри все еще у меня. Ей пора возвращаться в Натчес. Поднимай свою задницу и двигай сюда. Ты должен отвезти мисс Ферри к ее машине. Перезвони мне и скажи, что скоро будешь.
Она дает отбой и беспомощно смотрит на меня.
– У кого‑нибудь есть автомобиль, который можно одолжить? – спрашиваю я.
– Здесь у многих машины, но они держат их на материке, у паромной переправы.
– А как же они передвигаются здесь?
– На острове есть пять грузовичков‑пикапов, но ключи от них у Джесси. Раньше ключи были у всех. Но потом доктор Киркланд начал ворчать, что уходит слишком много бензина, так что теперь Джесси держит ключи от пикапов у себя.
– А если возникает срочная необходимость, что вы делаете?
– Как‑то обходились до сих пор. Но Джесси перезвонит через минуту. Скорее всего, он сейчас проверяет, все ли спрятано и привязано на случай урагана. Наверное, он отправился на южную оконечность, чтобы посмотреть, все ли в порядке с лодкой.
– Нет, он уехал. Он сказал, что нужно забрать какие‑то припасы с материка.
Луиза выглядит растерянной.
– Очень странно. Джесси не часто покидает остров. И никогда в одно время с Генри.
– Кто‑то позвонил на сотовый, и он сказал, что ему нужно срочно уехать.
– Он сказал, кто это был?
– Нет.
– Здесь что‑то не так. – Она пожимает плечами, затем подходит к окну и выглядывает наружу. Небо стало еще темнее, если это вообще возможно. – Если Джесси не перезвонит, вы можете переночевать у меня. Я понимаю, вы не привыкли к таким условиям, но я могу спать на диване. А вы переночуете на кровати, которую сделал ваш отец.
Я стою, не шевелясь, в замкнутом пространстве хижины и слушаю, как по крыше, заглушая гул кондиционера, барабанит дождь. По коже у меня бегают уже не мурашки, а целые полчища сороконожек.
– Но ведь нет гарантии, что до завтра мост не смоет, верно?
– Все зависит от дождя. Но если дорогу размоет, то кто‑нибудь отвезет вас на лодке.
– Большое спасибо за предложение остаться, но, думаю, мне лучше вернуться к машине сейчас. Если, конечно, это возможно.
Луиза отворачивается от окна и смотрит на меня.