Он собирается что‑то сказать, но в это время на ночном столике начинает вибрировать мой сотовый. Майкл поднимает его и показывает мне экран. Это тот же номер в Новом Орлеане, с которого мне звонили вчера вечером. Я нажимаю кнопку «ответ».
– Агент Кайзер?
– Да. Привет, Кэт. Прошу прощения, что приходится беспокоить вас в такую рань.
Почему он мне звонит? Вероятно, он обнаружил, что прошлой ночью я разговаривала с Маликом, а не с Шоном.
– Что у вас на этот раз?
– У меня есть некоторая информация. Скорее всего, она станет для вас шоком, так что…
– Приберегите вазелин для другого случая, ладно? Что случилось?
– Пара вещей. Во‑первых, вчера вечером мы установили, что это не Натан Малик заплатил залог за свое освобождение из‑под стражи по обвинению в убийстве.
– Не понимаю.
– Залог в миллион долларов означал, что он должен заплатить сто тысяч наличными, а на остальную сумму представить финансовые гарантии. На бумаге Малик выглядел достаточно состоятельным, поэтому когда он предложил в качестве обеспечения свой дом на озере Понтшартрен, то мы не стали подробно выяснять, откуда он взял наличные. Но вчера вечером ваш приятель Шон поболтал с поручителем – просто чтобы проверить, не упустили ли мы чего. И оказывается, что бо́льшая часть этих ста тысяч была выплачена кое‑кем другим.
– Кем же?
– Вашей тетей. Энн Хильгард.
Глава тридцать восьмая
Я чувствую себя так, словно нахожусь в кабине падающего лифта: пол уходит из‑под ног, и я знаю, что снизу навстречу мне летит подвал. Мысль о том, что моя тетя могла заплатить залог за Натана Малика, представляется мне совершенно невероятной.
– Должно быть, вы ошибаетесь.
|
|
– Никакой ошибки, – заявляет Кайзер. – Энн Хильгард, урожденная Киркланд. Проживает в Билокси, штат Миссисипи. В двух часах езды от Нового Орлеана. Она привезла поручителю «дипломат», набитый деньгами.
Я открываю рот, но не могу найти подходящих слов. Выводы из того, что сообщил Кайзер, слишком огромны, чтобы уразуметь их моментально.
– Почему Шон не позвонил мне сам, когда узнал об этом?
– Вероятно, вам лучше спросить его.
Нет уж, благодарю покорно.
– О том, что она приходится вам тетей, я узнал всего несколько минут назад. Энн ДеСалль Киркланд. Дочь Уильяма Киркланда, сестра Гвендолин ДеСалль Киркланд Ферри. Родная тетя Кэтрин ДеСалль Ферри, судебно‑медицинского одонтолога. Ваша тетя – пациентка доктора Малика? И именно поэтому у вас установились с ним особые отношения?
– Даже если она и является его пациенткой, я понятия об этом не имела, пока вы не сказали мне этого десять секунд назад.
– Она явно подходит на эту роль. Подтвержденное биполярное расстройство, с тридцатилетней историей болезни. Череда неудачных замужеств…
– Боже мой! – шепчу я. – Не удивительно, что Малик знает обо мне столько. Господи Иисусе…
– Мы пытаемся установить местонахождение вашей тети – говорит Кайзер, – но пока нам не везет. Очевидно, она пребывает сейчас в стадии очередного бракоразводного процесса. Ее муж говорит, что последние пару недель она не живет дома.
– Я видела ее в Натчесе вчера. Она… – Вспомнив полубезумный блеск в глазах Энн, я обрываю себя на полуслове.
– Что? – спрашивает Кайзер. – Она что?
Одалживала деньги у моего деда. Деньги для уплаты залога, наверное?
|
|
– Разговаривала с моей матерью о своих семейных проблемах. Вы сказали, что должны сообщить мне две вещи. Какая вторая?
– Мы только что обнаружили одного из пациентов Натана Малика. На полу квартиры в Метайри. В коме.
– Мужчина или женщина?
Кайзер негромко отвечает:
– Женщина. Ее зовут Маргарет Лавинь. Двадцать семь лет. Она живет примерно в трех минутах езды от вас.
– Образ действий тот же самый? Два выстрела и следы укусов?
– Нет, это была попытка самоубийства. Мы обнаружили ее только потому, что это имя назвал нам психолог, направивший ее к Малику.
– Вы имеете в виду, что ее не было в списке пациентов, который передал вам Малик?
– Именно так. На самом деле он и не собирался выполнять постановление суда в полном объеме.
В голове у меня звучит голос Малика: «Они входят в особую группу. Экспериментальную. Она состоит только из женщин. Я сформировал ее после того, как в течение ряда лет наблюдал безуспешность традиционного лечения. Я отбирал для нее пациенток, находящихся на той стадии, когда взрыв подавленных воспоминаний начинал разрушать их жизни… „Группа Х“ – так называется моя экспериментальная группа».
– Какого рода была попытка самоубийства? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Как это случилось?
– Мы направили двух агентов побеседовать с ней. Через окно спальни они увидели Лавинь на полу в луже рвоты. Она приняла огромную дозу инсулина.
Многие самоубийцы пробуют свести счеты с жизнью с помощью инсулина, потому что он обещает безболезненную смерть. Но обычно они добиваются лишь того, что превращают себя в растения. Я сама изучала этот способ и отказалась от него много лет назад.
|
|
– Она оставила записку?
– Да. Вы готовы ее выслушать?
– Говорите же, черт бы вас подрал!
– В ней написано: «Да простит меня Бог. Погиб невинный человек. Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это. Я не могу до него дозвониться». Что вы об этом думаете?
Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это.
– Я пытаюсь свести концы воедино.
– Я немного опередил вас. Я думаю, что ваш друг Малик уничтожает растлителей несовершеннолетних, Кэт. Я думаю, что он слишком долго слушал, как его пациенты пересказывают эти ужасы. В конце концов он сломался и решил что‑то делать с этим. Не могу сказать, что я виню его. Я и сам сорвался по аналогичной причине. Но мы не можем позволить доктору Малику устранять преступников с лица земли без суда и следствия. Вы согласны со мной?
– Разумеется. Если вы правы.
Несколько секунд Кайзер хранит молчание.
– Вся проблема с воздаянием справедливости в духе «виджиланте» заключается в том, что рано или поздно линчуют невинного человека. Из записки мисс Лавинь следует, что произошло именно это. Интересно, что сделает Малик, когда узнает об этом? Как вы думаете, он сдастся властям?
– Не знаю. В ваших рассуждениях слишком много «если». Почему в записке Лавинь сказано «прекратить это» вместо просто «прекратить»?
– Скорее всего, мы никогда этого не узнаем.
– Маргарет Лавинь приходилась родственницей кому‑либо из жертв?
– Не по крови. Но, мне кажется, вот что покажется вам интересным. Биологический отец мисс Лавинь был арестован как раз перед тем, как она совершила попытку самоубийства. Ему предъявлено обвинение в распространении детской порнографии в особо крупных размерах. Интересное совпадение, вам не кажется? На допросе он сломался и признался в нескольких случаях сексуального насилия над детьми. А после этого его дочь попыталась покончить с собой.
– Не уверена, что понимаю вас. Вы хотите сказать, что считаете его потенциальной жертвой нашего убийцы?
Кайзер сухо и неприятно смеется.
– Теперь он может стать ею. А вы помните жертву номер три? Трейси Нолана? Дипломированного бухгалтера?
– Я никогда его не забуду.
Первый приступ паники случился у меня как раз на месте преступления в доме Нолана.
– Трейси Нолан был приемным отцом Маргарет Лавинь.
– Боже мой! Лавинь рассказала кому‑то, что отчим надругался над ней, и этот кто‑то убил его?
– Вы попали в яблочко, – отвечает Кайзер. – А потом оказалось, что настоящим преступником является ее папаша.
– Господи…
– Я думаю, в детстве мисс Лавинь стала жертвой сексуального насилия, – говорит Кайзер. – Воспоминания об этом она вытеснила в подсознание. Доктор Малик попытался помочь ей вспомнить об этих событиях, и ему это удалось. Вот только она ошиблась в том, кто на самом деле был растлителем. Я имею в виду, что многие дети предпочли бы, чтобы их насиловали приемные отцы, а не настоящие, правильно?
Но все, о чем я сейчас могу думать, это «группа X» и «революционные» методы лечения Малика. Что, черт возьми, Малик проделывал с этими женщинами? Или убеждал их делать?
– Кэт? Вы меня слушаете?
– Да.
– Вы общались с Маликом с тех пор, как мы разговаривали с вами в последний раз?
Я хочу сказать Кайзеру правду – что я разговаривала с Маликом и он отрицал, что совершил эти убийства, – но до тех пор, пока я не узнаю, что связывает его с моей тетей, я не скажу ни слова. И если я точно буду знать хотя бы одну женщину, входящую в состав этой самой «группы X», я тоже расскажу ему все. Но пока я этого не знаю.
– Послушайте, сейчас я больше не могу разговаривать с вами. Я должна найти свою тетю. Ей может грозить большая беда.
– Помогите нам найти ее, Кэт. Мы сумеем защитить ее.
– Если вам нужна помощь в том, чтобы найти ее, значит, вы не сумеете ее защитить. Она страдает биполярным расстройством, Джон. Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, что это значит? Дважды на моей памяти она пыталась покончить с собой. Малик явно манипулирует ею. Вы представляете, какое давление на нее оказывают, в каком она состоянии? Да она прямо сейчас может быть с Маликом, откуда мы знаем?
– Да, может. Поэтому…
– Послушайте, эти двое пациентов Малика, которые приходились родственниками жертвам… Дочь Ривьеры и племянница ЛеЖандра.
– Да, что насчет них?
– Выясните, известно ли им что‑нибудь о «группе X».
– «Группа X»? Что это такое?
– Лечебная группа. Я думаю, они могут входить в ее состав. Из того, что мне известно, только это может пригодиться вам сейчас. А теперь я должна идти.
– Подождите! Откуда вы узнали об этом? Это Малик вам сказал?
– Извините, Джон.
Я нажимаю «отбой» и буквально спрыгиваю с кровати, заставляя Майкла испуганно вскочить на ноги.
Глава тридцать девятая
– Что случилось? – спрашивает Майкл. – У тебя такой вид, словно ты собираешься упасть в обморок.
– Моя тетя Энн заплатила залог за Натана Малика.
Не веря своим ушам, он качает головой.
– Она должна быть пациенткой Малика. Вот откуда Малику известно столько обо мне и нашей семье.
Глаза Майкла возбужденно горят.
– Если твоя тетя является пациенткой Малика, то он почти наверняка лечит ее от последствий сексуального насилия. А это значит, что твоим растлителем был дед.
– Совсем необязательно. Малик лечит людей и от биполярного расстройства.
– Только от него? Или людей с биполярным расстройством, которые пострадали также и от сексуального насилия?
– Только от него одного, я думаю. Биполярное расстройство, «вьетнамский синдром» и сексуальное насилие. Все в отдельности. Я могу воспользоваться твоим телефоном?
– Конечно. А что, твой сотовый сел?
– Нет, но я не хочу, чтобы ФБР прослушало этот звонок.
Несколько секунд Майкл молча смотрит на меня.
– Ты собираешься звонить Малику?
– Я собираюсь оставить ему сообщение, да. Ты не против?
Он выходит в коридор и приносит радиотелефон.
– Если только ты не собираешься при этом рисковать жизнью.
Кивком головы подтверждая свое согласие, я решаю, что не скажу Майклу ни о попытке самоубийства Маргарет Лавинь, ни о ее предсмертной записке. Набрав номер, который назвал вчера Малик, я слышу автоответчик, который просит меня оставить сообщение.
– Это Кэтрин Ферри. Я только что узнала, что моя тетя заплатила за вас залог. Я полагаю, она является вашей пациенткой. Вы вели себя со мной нечестно, доктор. Я бы хотела поговорить с вами как можно быстрее. Вы можете позвонить мне… – Я поднимаю глаза на Майкла. – Какой у тебя номер телефона?
Майкл без запинки произносит свой номер, и я наговариваю его на автоответчик.
– Если в течение часа вы не перезвоните, я расскажу ФБР все, что узнала от вас к настоящему моменту. До свидания.
Я кладу телефон Майкла, беру в руки свой сотовый и начинаю листать страницы электронной телефонной книги. Найдя запись «тетя Энн», я нажимаю кнопку «вызов».
Звучит голос автоответчика:
– К сожалению, абонент в настоящий момент недоступен или находится вне зоны обслуживания. Вы можете оставить сообщение после длинного гудка.
Когда звучит сигнал, я говорю:
– Энн, это Кэт. Я уверена, что многие сейчас стараются заполучить тебя. Я не собираюсь причинять тебе беспокойство. Ты сама распоряжаешься своей жизнью. Но я знаю о тебе и докторе Малике. Я разговаривала с ним и понимаю, почему он тебе нравится. У меня нет желания навредить ему или помочь кому‑либо причинить ему вред. Все, о чем я прошу, это перезвонить мне. Ты скажешь мне только то, что захочешь. Господь свидетель, если кто‑нибудь и догадывается, как ты сейчас себя чувствуешь, так это я. Я знаю, что такое перепады настроения. Я обещаю, что ничего не скажу матери или дедушке и не буду звонить в ФБР. Собственно, я хочу поговорить с тобой о дедушке. И еще о папе. Я пытаюсь выяснить кое‑что о своем детстве, и у меня складывается впечатление, что ты можешь мне помочь. Спасибо. Пожалуйста, перезвони.
Майкл смотрит на меня взглядом врача, словно пытаясь решить, не в маниакальном ли я состоянии. Меня так и подмывает позвонить матери и поинтересоваться, не знает ли она, где Энн, но потом я отказываюсь от этой мысли. Все, чего я добьюсь своим звонком, – это ввергну мать в панику. Если Энн захочет исчезнуть, никто из семьи не сможет ее найти. У нее был обширный опыт.
– Что я могу сделать? – спрашивает Майкл.
– Ты уже и так сделал больше чем достаточно. Ты приютил меня. Теперь я должна принять кое‑какое решение.
– Насколько психически устойчива твоя тетя?
– Две попытки самоубийства. Одна – в колледже, и одна – перед тем как ей исполнилось сорок. Если мать перезвонит мне через пять минут и скажет, что Энн умерла, я не удивлюсь.
– Господи Иисусе!
– Вот именно. Она была одержима мыслью завести ребенка, но так и не смогла забеременеть. Дикие перепады настроения… Ее печень законсервирована в джине.
– А что еще рассказал тебе Кайзер? Они что, нашли очередную жертву убийства?
Я колеблюсь.
– Сейчас я не могу говорить об этом. Не обижайся, но оперативная группа помешана на секретности.
Майкл с подозрением смотрит на меня. Вчера вечером я, без сомнения, нарушила все возможные правила конфиденциальности в разговоре с ним, а сегодня вдруг решила поиграть в…
– Кэт?
Прежде чем я успеваю ответить, звонит телефон Майкла. На экране появляется надпись: «Абонент неизвестен». Я жестом показываю ему на телефон.
– Я могу ответить?
Он кивает.
– Доктор Ферри слушает.
– Здравствуйте, Кэтрин.
Я киваю Майклу и беззвучно шепчу: «Малик».
– Что за проклятые игры вы со мной затеяли, доктор? Вы вели себя так, словно вас посетило озарение свыше, вы с легкостью диагностировали мои проблемы и намекали на всякие вещи относительно моей семьи. А правда, оказывается, состоит в том, что все эти факты вы с самого начала узнали от Энн. Разве не так?
Он отвечает далеко не сразу:
– И да, и нет.
– О, пожалуйста! Перестаньте вешать мне дерьмо на уши, хорошо?
– Какие неприличные выражения, Кэтрин! А что об этом думает доктор Гольдман?
Сердце у меня замирает. Говорила ли я Энн, как зовут моего терапевта?
– Где моя тетя, доктор?
– Не имею ни малейшего представления.
– Она с вами?
– Нет.
– Почему она заплатила за вас залог?
– Потому что я попросил ее об этом. У меня было туго с наличными, а она, я знал, может достать деньги.
– Вы просто бессовестный сукин сын! От чего вы лечили Энн: от проблем, связанных с сексуальным насилием, или от биполярного расстройства?
– Вы знаете, что это сугубо конфиденциальная информация.
– Чушь собачья! Вы нарушаете правила, если вам это выгодно, и прячетесь за ними, когда это подходит!
– Нам нужно поговорить, Кэтрин. Сейчас у меня мало времени. Нам нужно встретиться лично.
Я закрываю глаза.
– Расскажите мне о Маргарет Лавинь.
– Маргарет… Но… Что с ней?
– Она пыталась покончить с собой с помощью большой дозы инсулина. Сейчас она в коме, но оставила записку, в которой обвиняет вас в соучастии в убийствах.
На другом конце провода воцаряется долгое молчание.
– Вы лжете.
– Вы знаете, что нет.
– Что написано в записке?
– Что‑то вроде: «Да простит меня Господь, погиб невинный человек. Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это».
– О боже! – произносит он едва слышным шепотом.
– Сегодня биологический отец Маргарет арестован по обвинению в растлении малолетних. Еще удивительнее то, что ее отчим был одной из пяти жертв в Новом Орлеане. Это вам ни о чем не говорит?
В трубке слышится частое дыхание Малика.
– Вы все еще считаете, что нам нужно встретиться? Или вы намерены сдаться властям?
– Я не могу… Это невероятно. Нам крайне необходимо встретиться.
Я даже и представить не могла, что когда‑нибудь услышу такое волнение в голосе Натана Малика.
– Это вы убили пятерых мужчин в Новом Орлеане, доктор?
– Нет. Клянусь вам в этом.
– Но вы знаете, кто это сделал.
– Я не могу сказать вам этого.
– Вы должны рассказать кому‑нибудь.
– Нет, не могу.
– Моя тетя входила в вашу «группу X», доктор?
– Я не могу ответить на этот вопрос.
– Жизнь моего деда в опасности?
– Я не могу говорить об этом. Не по телефону.
– Вы рассчитываете, что я соглашусь встретиться с вами лично, хотя вы, быть может, убийца?
– Вам нечего бояться меня, Кэтрин. И вы знаете это.
По какой‑то причине я ему верю. Но я еще не сошла с ума.
– Вы сдадитесь властям, если я встречусь с вами?
На несколько секунд его дыхание замирает. Я представляю, как он неподвижно стоит где‑то.
– Если вы обещаете сохранить для меня фильм, о котором мы говорили, я сдамся.
– Где вы хотите встретиться?
– Боюсь, встреча должна произойти где‑нибудь в Новом Орлеане. Вы в Натчесе?
– Да. А вы в Новом Орлеане?
– Пока еще я не могу сказать вам этого. Вы можете оказаться здесь через четыре часа?
– Могу.
– За пять миль до города позвоните по номеру, который я вам дал. Я скажу, куда ехать.
Что бы ни подсказывала мне логика, я не могу отказать ему.
– Хорошо.
– И, Кэт…
– Да?
– Если вы приведете с собой ФБР, то пожалеете об этом. Не хочу угрожать вам, но я должен обезопасить себя. Я единственный, кто может рассказать нечто очень важное о вас самой, и, если я этого не сделаю, вы никогда не узнаете правды. До свидания.
– Подождите!
– Я понимаю, что вас беспокоит эта встреча. Но я не представляю для вас опасности. И знаете, почему? Потому что я знаю дьявола в себе. Когда мы с вами в первый день разговаривали о насилии, мне приходилось следить за своими словами. В конце концов, нас слушало ФБР. Главное, о чем я не упомянул, – это удовольствие, которое оно в себя включает.
По спине у меня пробегает холодок.
– Удовольствие?
– Да. – Голос Малика напоминает теперь шипение змеи. – То, что мы называем сексуальным насилием, несет в себе очень яркие ощущения и для насильника, и для жертвы. Насильник испытывает абсолютную власть над другим человеческим существом, тогда как жертва – чувство полного подчинения. Абсолютной покорности. Партнеры занимают диаметрально противоположное положение в иерархии власти и беспомощности. И память об этих чувствах и ощущениях сохраняется на всю жизнь, Кэтрин. И первое, к чему стремится подвергшийся сексуальному насилию в детстве ребенок, когда вырастает, – поменяться местами. Поменяться ролями. Ощущать власть. Вы понимаете, о чем я говорю, Кэтрин?
Я не отвечаю, потому что в голове у меня проплывают воспоминания о собственном сексуальном прошлом: о вещах, которые я хотела сделать – и иногда делала – с мужчинами, и о том, что я хотела, чтобы они сделали со мной. Очень часто в моих фантазиях присутствовали контроль, власть, отказ от них или же обладание ими. И получаемое мною удовольствие было с ними тесно связано.
– Вашего молчания мне достаточно, – продолжает Малик гипнотическим голосом. – Всю жизнь мне приходилось подавлять в себе это стремление. Потребовались годы, чтобы научиться справляться с ним. Но теперь я знаю своего врага в лицо. Это яд, который передается из поколения в поколение подобно плохому гену. Он живет во мне, как и во всех других, кому довелось пережить подобное. И я одержим желанием обезвредить этот яд. Я веду свою собственную войну. А сейчас мне пора идти, Кэтрин. Позвоните, когда будете в пяти милях от Нового Орлеана.
До меня доносится щелчок. Он ушел.
– Я не пущу тебя на встречу с этим парнем одну, – твердо заявляет Майкл.
Слова и тон Малика по‑прежнему крутятся у меня в голове.
– Ты не поедешь со мной, Майкл.
– Если не я, тогда пусть едет кто‑то другой. Прямо сейчас ты должна позвонить в ФБР и все им рассказать. И я действительно имею в виду все.
– Это не выход. Пока еще нет. Малик знает что‑то такое, что должна знать и я, а если я приведу с собой ФБР, то не узнаю этого никогда. Я останусь в подвешенном состоянии на всю жизнь. Ты этого хочешь?
С неожиданной жадностью он всматривается в мое лицо.
– Ты нужна мне живой, а не мертвой.
Я медленно киваю головой.
– Шон Риган.
– Это твой женатый приятель?
– Да, но это не имеет значения. Шона учили как раз этому. Он сможет защитить меня, и я могу быть уверена, что он будет молчать обо всем.
Майкл выглядит очень грустным, но сейчас у меня нет времени разбираться с его душевными проблемами.
– Я могу воспользоваться твоим «фордом»?
– Конечно.
– Спасибо. Мне еще надо заехать в Мальмезон, прежде чем я отправлюсь в Новый Орлеан.
Майкл подходит и берет меня за плечи. У него оказываются неожиданно сильные руки.
– Ты обещаешь взять Шона на встречу с Маликом?
Я обещаю, хотя знаю, что не сдержу слово. Но мне не нужно чтобы Майкл перенервничал и позвонил в ФБР с рассказом о предстоящей встрече. Он может назвать им номер своего «форда», и я даже не сумею добраться до Нового Орлеана.
– А зачем тебе в Мальмезон? – интересуется он.
– Мне нужно переодеться.
Еще одна ложь. В Мальмезоне мне нужно то, чего там всегда было в избытке.
Оружие.
Глава сороковая
Рассвет только наступил, но нижний этаж Мальмезона залит огнями, словно там шумит королевский бал. Я увидела желтое море света, когда трусцой пробиралась между деревьями от дома Майкла в Бруквуде, двигаясь по тропинке, которую сама же и протоптала много лет назад. Свет горит и у Пирли.
Моя «ауди» припаркована рядом с «кадиллаком» Пирли. Неподалеку стоит высокий, белый грузовичок‑пикап вроде тех, которыми пользуются на острове, – и очень похожий на тот, который хотел переехать меня. Должно быть, кто‑то на острове обнаружил мой автомобиль и перегнал его сюда. Но если это действительно так, то почему дедушка не заставил полицию рыть носом землю в поисках меня или моего тела? И почему никто не позвонил мне на сотовый?
Обогнув залитую светом лужайку перед домом, я останавливаюсь и проверяю свой телефон. В списке пропущенных вызовов значатся три звонка от деда. Поскольку телефон мой был переключен на виброзвонок, я благополучно проспала их, а потом, будучи в шоке от состоявшихся телефонных переговоров, просто не заметила пропущенные. Последний звонок был сделан примерно тогда, когда мне снился тот самый постоянный кошмар. Я нажимаю кнопку «1» и слушаю сообщение. Голос у деда подавленный и звучный, что прекрасно слышно даже в крошечном микрофоне мобильного телефона:
«Кэтрин, это дедушка. Генри обнаружил твой автомобиль на другой стороне переправы на остров. Тебя нигде не было. Луиза Батлер говорит, что ты села на велосипед и поехала к мосту, но никто не знает, добралась ты до него или нет. Если ты получила это сообщение, пожалуйста, перезвони мне. Если ты пострадала или попала в неприятности, не волнуйся. Люди шерифа по обеим сторонам реки прочесывают прибрежные районы и дороги, а Джесси отрядил дюжину мужчин на твои поиски на острове. Если ты попала в аварию, помощь придет очень быстро. Пожалуйста, перезвони мне».
Забота, которую я слышу в голосе дедушки, заставляет глаза мои наполниться слезами. Я перехожу к следующему сообщению:
«Это снова я. Если у тебя неприятности другого рода – то есть такие, которые навлекли на тебя другие люди, – дай им прослушать это сообщение. Говорит доктор Уильям Киркланд. Если вы родом из тех мест, где нашли мою внучку, вам известно мое имя. И вы знаете, что сделали ошибку. Если вы отпустите ее немедленно, я не буду заниматься этим вопросом. Но если вы причините ей вред… Клянусь Богом, тот день, когда я найду вас, станет для вас последним! А я найду вас! Поспрашивайте людей вокруг. Вы предпочтете, чтобы за вами гнались все дьяволы ада, чем один я. Подумайте об этом».
По коже у меня ползут мурашки. Голос, который разговаривал с моими неизвестными похитителями, принадлежал ангелу мщения – холодный и полный смертельной угрозы, настолько уверенный в себе, что никакая сила не смогла бы противостоять ему. Это голос мужчины, который гнал и преследовал сбежавших заключенных на острове много лет назад.
После третьего звонка дедушка не оставляет вообще никакого сообщения.
Глядя на залитый огнями фасад Мальмезона, я более чем когда‑либо уверена, что никого не хочу видеть сейчас. Ни дедушку. Ни даже Пирли. Вот почему я пришла пешком. Если бы подъехала в «форде» Майкла, все присутствующие увидели бы меня и принялись расспрашивать. И тогда мои шансы потихоньку вытащить пистолет из сейфа деда резко уменьшатся. А так…
Я быстрым шагом иду к дальнему концу восточного крыла особняка, где практически темно. Бо́льшая часть комнат закрыта круглый год, если не считать Весеннего Паломничества. Еще в восьмом классе я выяснила, что защелку на одном из окон можно приподнять кредитной карточкой. Раньше я пользовалась этим путем, чтобы совершать набеги на буфет со спиртными напитками дедушки. Сейчас у меня нет кредитной карточки – я оставила сумочку в машине на острове, – но Майкл одолжил мне для этой цели просроченные водительские права. Судя по фотографии на них, в то время, когда их ему выдали, он весил фунтов на семьдесят больше, чем сейчас. Я вставляю права в щель между створками высокого окна, доходящего до пола. Они слегка раздаются, и ламинированные водительские права легко приподнимают защелку.
Пробираясь через тяжелые шторы, я улавливаю запах нафталиновых шариков. Бо́льшая часть мебели в этом крыле закрыта белыми чехлами, и возникает ощущение, что я иду по обезлюдевшему музею. В коридоре до меня долетает аромат жарящегося бекона. Я быстро подхожу к кабинету деда, который обставлен по образу и подобию библиотеки Наполеона. Дверь распахнута настежь, на столе горит лампа, но в комнате никого нет.
Оружейный сейф очень большой. Он достаточно вместителен для того, чтобы в нем хранился макет казино, который дед показывал мне на днях, плюс большая коллекция ружей, дробовиков и пистолетов. Цифровой замок открывается легко – он заперт комбинацией, обозначающей дату моего рождения. Четыре щелчка влево, восемь щелчков вправо, семьдесят три влево, затем повернуть рукоятку. Вращая колесико, я замираю – мне почудились шаги в коридоре, но в комнату никто не входит.
Я поворачиваю рукоятку, и тяжелая стальная дверь открывается.
Макет куда‑то исчез, зато оружие на месте. Пять ружей, три дробовика и несколько пистолетов в кобурах лежат на полу сейфа. Ощущается сильный запах ружейного масла и чего‑то еще.
Пахнет сгоревшим порохом.
Одно за другим я вынимаю ружья из креплений и нюхаю стволы. Первые два сверкают в лучах света, их дула чисты. А вот из третьего недавно стреляли. Держа оружие в руках, я подношу его к свету. Это «Ремингтон‑700» с продольно‑скользящим поворотным затвором, потертый от длительного использования, но поддерживаемый в хорошем состоянии. Я смотрю на него и чувствую, как учащается пульс. Когда я была подростком, то однажды застрелила из него оленя. Но сейчас сердце у меня бьется совсем не поэтому. Я держу в руках ружье, из которого был убит мой отец. Еще ребенком я несколько раз просила дедушку избавиться от него, но он не сделал этого. По его словам, он не видел смысла избавляться от «хорошего ружья» по «сентиментальным соображениям». Зная теперь, что дед сделал этим ружьем – по крайней мере, историю, которую он мне рассказал, – я удивляюсь, что он сохранил его. Неужели дед считал его трофеем вроде винтовки «Уэзерби», из которой он завалил лося на Аляске? Но что более важно, кто стрелял из нее в последние пару дней?
У меня нет времени строить догадки.
Поставив ружье на место, я хватаю автоматический пистолет, который лежит на полу сейфа. Ничего слишком громоздкого или вычурного, обычный «вальтер ППК», из которого мы стреляли по мишеням на острове. В свете лампы черный пистолет выглядит влажным и смертельно опасным. Выщелкнув обойму, я вижу, что она полностью заряжена. Я бы прихватила еще патронов, но нигде их не вижу, а времени на поиски нет. Кроме того, если шести патронов мне не хватит, чтобы выпутаться из неприятностей, в которые может втравить меня Малик, то еще шесть, скорее всего, тоже меня не спасут.