Тут мне проступила SMS‑ка: «послезавтра я в Питере. Посидим на крыше?»
Сообщение пришло от художницы‑Маши. Так уж вышло, что стоило ей получить возможность поехать в Германию, она сразу же согласилась: такой шанс упускать было нельзя ни в коем случае. Мы жили тогда вместе, и ближайшее будущее представлялось исключительно в ярких тонах. Даже ее молодежные сленговые выражения и слова‑сорняки меня приятно развлекали. О возможности уехать в Мюнхен девушка сказала с извиняющейся ноткой и, вроде бы, с долей сожаления – ведь никто из нас не сомневался, что это точка в отношениях. Примерно раз в три месяца, она ненадолго приезжала в Петербург, где мы и встречались. Что‑то подсказывало, послезавтра будет настоящая встреча, и ни о чем другом думать уже не хотелось. Еще некоторое время мы обсуждали рассказ Арины, пока я не засобирался уходить.
– Погоди. Не посмотришь мой ноутбук? Что‑то медленно работать стал, – вдруг неожиданно сказала колдунья, положив свою руку поверх моей. Сейчас она напоминала богиню непорочности, до изумления напившуюся своего нектара вперемешку с амброзией, после чего согрешившую по очереди со всеми остальными богами.
– Ой, извини, но нет, – я аккуратно освободил свою пятерню. – У меня же с собой ни программ‑диагностиков нет, ни инструментов…
– Ты что, уже уходишь? – вдруг сердито спросила Арина. – Она явно намеревалась обидеться.
– Извини, пора мне… О, знаешь что? Есть один парень, отличный айтишник. Рекомендую. Точно починит, сто процентов гарантии, а поскольку сейчас он остался без жены, то время для тебя найдет. Вот визитка его, – и я положил на столик карточку Ивана. – Скажешь ему, что это я посоветовал.
– Он как? Не извращенец? Нормальный?
«И это говорит ведьма, которой нужно минимум два раза в день для поддержания желаемого тонуса? – подумал я. – Но вероятно как раз именно поэтому. Извращенцы‑то разные бывают...»
– Вполне. Тебе понравится, – усмехнулся я.
– А о чем с ним можно поговорить?
– Да о чем угодно! Начиная с погоды, заканчивая футболом! Лучше всего начать с его интересов: компьютерами и палеонтологией увлекается. Ладно, пойду наверно, – сказал я, когда стало понятно, что разговоры наши закончились и больше делать мне тут нечего. – Спасибо за увлекательный рассказ. До свиданья.
– Прощай, – сказала она таким обиженным тоном, что сделалось очевидным: мы действительно прощаемся, причем, по меньшей мере, надолго. – Там уже вовсю льет, промокнешь.
– Ты любишь дождь? – почему‑то спросил я.
– «Ты любишь дождь и утренний рассвет. И в этом мы с тобой чуть‑чуть похожи. И босиком по сложной смене лет Ты, не боясь преград, шагаешь тоже…» – задумчиво продекламировала она. – Помнишь, как там дальше?..
– «Ты много видел. От души любил... И, как у всех, есть право на ошибку. И наверняка плоды вкусил Что были под запретом, но с улыбкой.»[3] – откуда‑то из темных глубин моей памяти всплыло продолжение этих строк. – Ну, пока. Удачи.
Расстались мы довольно‑таки прохладно, и чувствовал я себя самой последней сволочью.
Глава XVIII
Не бойся темноты
Квартира, в которой приходилось жить, пустовала физически, но не юридически. Как поведал сосед в последнюю нашу встречу, прописано тут было трое. Двое в одной комнате, и один в другой. В моей комнате, как уже говорилось, сначала жил какой‑то мужик, а потом ею владела некая женщина проживающая ныне в Австралии. Хозяйка. В настоящий момент прописана она не была, но комнатой владела. Мой сосед, бравший плату за постой, так и не проговорился, за кем числится третья комната, а я не спрашивал.
Кто обитал в других квартирах на площадке, осталось невыясненным, поскольку на глаза не попадался никто. За все время, пока я там жил, на лестнице вообще не встретилось ни одного человека. Возможно, так получалось из‑за моего жизненного графика, но временами казалось, что в доме обитали исключительно призраки, тени и фантомы.
Несмотря на белые ночи, после полуночи в квартире становилось почти совсем темно, а в коридоре так и вообще полный мрак. Возвращался я в первом часу, а то и позже, и был вынужден долго шарить по стене в поисках выключателя.
Однажды, вернувшись после полуночи, не завалился спать, как обычно поступал, а включил доисторический компьютер. Посредством попеременного засовывания в дисковод, выбрал хорошую дискету, запустил русификатор, затем «Лексикон» и начал набивать текст, что с самого утра путался в моей голове. Текст, даже пусть не вполне еще сформировавшийся, искал выхода и раздражал. Я просто обязан был избавиться от него, перенести на какой‑нибудь носитель. Пока ноутбук Лены, которым я пользовался, находился в лапах Ивана, старая эйтишка оставалась единственным доступным мне инструментом.
Текст, что наконец‑то изливался из моей памяти и находил пристанище на дискете, неожиданно увлек. Ощущение, так похожее на зубную боль, что всегда сопутствует процессу написания, немного ослабло. Ничего не отвлекало – отсутствие Интернета способствовало процессу.
Есть такой американский ужастик – «Не бойся темноты». Там одинокая нелюдимая маленькая девочка Салли приезжает на берег Атлантического океана, чтобы пожить со своим отцом и его девушкой в старом особняке, который они реставрируют. Изучая ветхое здание, Салли натыкается на всеми забытый подвал, куда не заглядывали более века, со времен таинственного исчезновения архитектора старинного дома. Девочка случайно освобождает древние порождения тьмы, что пытаются утянуть ее в ужасную бездну, открывающуюся в подвале дома. Теперь Салли надо убедить отца и его любовницу, что это не просто детская фантазия, и отвратительные твари действительно готовятся затащить их всех куда‑то в преисподнюю.
Хорошо, что в своем мелком возрасте я не знал подобных фильмов. Дело в том, что временами мне кое‑что виделось в темноте, какие‑то непостижимые кошмарные существа, поэтому тьмы я боялся до ужаса. Панически. Особенно – в сочетании с тишиной. В темном беззвучии слышался тихий и равномерный гул. Я думал тогда, что так звучат сами обитатели мрака. Но это давно прошло, остались лишь смутные далекие воспоминания детства. В моем теперешнем возрасте, потемок уже не опасался, и никаких потусторонних тварей в питерской квартире для себя не ожидал. Темнота меня тоже мало беспокоила.
В коридоре электричество я старался даром не жечь, а в комнате хватало свечения монитора. В результате вокруг было полутемно. Дом погрузился в тишину, через выходящее во двор окно звуки тоже почти не доносились, а толстые дореволюционные стены обладали отличными звукоизолирующими свойствами.
От работы отвлекли гулкие шаги во дворе. Никогда не обращали внимания, как громко это бывает среди ночи? Кто‑то прошел через двор и хлопнув дверью нашей парадной, стал подниматься по лестнице. Через несколько минут шаги послышались на площадке, кто‑то подошел к внешней стороне входной двери квартиры и остановился там. Довольно долго сохранялась тишина, потом послышался неясный шорох, металлический звон и характерный звук открываемого замка.
Кто‑то вошел в квартиру и закрыл за собою дверь. Кто‑то шел по коридору. Судя по шагам, крупный тяжелый мужик, не особо беспокоящийся о тишине. Через секунду в мою дверь громко постучали.
– Э! Выходи! Поговорить надо, – раздался грубоватый, очень спокойный, но вполне материальный хоть и незнакомый мужской голос.
– Щас! – откликнулся я. Прятаться никакого смысла не было, да и желания тоже.
Я подступил к двери, включил свет и открыл створку. Передо мной стоял крупный дядька, одетый в новую полицейскую форму с четырьмя звездочками на каждом погоне. По физиономии и манере держаться мужик напоминал «старшего товарища» из фильма «Люди в черном», но только в молодые годы. Почему‑то сразу подумалось, что он, кроме всего прочего, тайный сотрудник госбезопасности. Несмотря на суровое лицо, выглядел мужик довольно‑таки дружелюбно.
– Привет! Не возражаешь, если мы поговорим? На кухне удобнее будет.
– Как насчет пива? – интуитивно предложил я, – а то у меня неожиданно образовалась целая упаковка чешского.
– Нормально, – кивнул мент, – под пиво самое то получится…
* * *
Звали капитана Игорем. Довольно скоро мы стали почти приятелями. Наши дружеские чувства росли прямо пропорционально числу опустевших бутылок. Как оказалось, именно этот полицейский вместе с сыном был прописан в третьей комнате. Несмотря на внешний вид Игоря, характер беседы совсем не походил на допрос. Как‑то сразу мы разговаривали «на ты».
– Живу‑то я в другом месте, – невнятно откровенничал капитан, – а тут прописан, и тут голосую. На днях соседи из другой квартиры позвонили, и сообщили на тебя. Типа живет какой‑то незнакомый мужик, кто, что – неизвестно. У Палыча комнату снял?
– Ага, – покаянно кивнул я. – На месяц.
– По делу, или так, проветриться?
– В отпуск, – чистосердечно признался я.
– Отпуск в городе? – с сомнением отнесся к моим словам капитан.
– Питер же. Когда я к вам приезжаю, то никогда не успеваю осмотреть те места, что хочу. Вечно времени ни на что не хватает.
– А, понятно.. Музеи, парки всякие. Это правильно. Сам‑то я хоть и питерский, но вот знаешь – до сих пор в Эрмитаже не был! В Русском музее был, а в Эрмитаж не ходил никогда… У вас в Москве только в Кремлёвском музее был… Да, о квартире этой… о комнате… Палыч говорил тебе?
– Что говорил? – не совсем трезво спросил я.
– Нехорошая эта комната. Да и квартира вообще. Ты думаешь, почему Палыч с дачи не вылезает? Почему я на Охте живу, когда тут работаю?
– На Охте? – спросил я. – Это где хотели небоскреб Газпрома строить?
– Хотели. Перехотели уже. Есть Малая и Большая Охта. Малая Охта в большей степени сталинская, а Большая – хрущёвско‑брежневская. Строить собирались в муниципальном округе Малая Охта… Место – так себе. Отстаёт от центра район и от других частей города тоже отстает. Болото, как есть болото, и если бы построили там, то району была бы очевидная польза. Я‑то на Большой Охте живу, на Энергетиков, в девятиэтажке. Хуже этого быть не может.
– Почему хуже не может?..
– Как почему? Для нас это вообще очень плохо. Метро далеко. Балкон выходит прямо на проспект, шум от машин круглосуточно. Слышимость в доме – идеальная, и если в соседнем подъезде кто‑то что‑то сверлит или окна меняет, житья, считай, целый день нет. Домик вроде не новенький, брежневской поры, а жильцы все сверлят и сверлят. Зимой батареи чуть теплые, летом горячую воду отключают. На балкон не выйдешь, окно не откроешь. То кто‑нибудь что‑нибудь жарит на плохом масле, то курит какая‑нибудь блядь, то красит чем‑то вонючим, то та же блядь так духами обольется, что через два этажа доносится. А здесь и днем, и ночью тихо все. Мирно, как на кладбище…
– Тогда почему здесь не живешь?
– Здесь? А где? В комнатёнке? Ну, во‑первых – семья. Жена, ребенок… им всем пространство нужно, понял, да? И потом – я ж говорю, тут как на кладбище. Нехорошее здесь место, квартира в смысле.
– Нехорошая квартира? Как у Михал Афанасьича? – спросил я, а сам подумал: «с чего бы вдруг он со мной так долго болтает? Зачем ему это вообще? Неужели исключительно из‑за халявного пива? Или у него профессиональный интерес?»
– А вот не смейся, – отвел глаза Игорь. – Тебе что, Палыч ничего не рассказал? Ни о чем не предупреждал?
– О чем? Он предупреждал, чтобы я почту из ящика регулярно вытряхивал и в коробку складывал. Чтобы не ссал мимо унитаза и воду за собой до конца сливал. Чтобы краны все перекрывал и двери запирал на положенные замки. Чтобы все обесточивал и окно закрывал, когда ухожу. Чтобы баб сюда не водил, но на этом он как‑то не особо сильно настаивал…
Тем временем мы продолжали пить чешское пиво. Где‑то на задворках сознания возникла идиотская мысль, что зря я трачу такой напиток на человека, которого вижу первый раз в жизни. А возможно – и в последний. Но потом вспомнился один из «природных законов» человеческого общества: жить настоящим, а не прошлым и не будущим; то, что даровано сегодня, направлять на сейчас, и лучшее, что можно сделать, всегда надо делать здесь и сейчас. Как‑то плохо последнее время у меня с формулировками.
– Вот это он зря, – неодобрительно покачал головой капитан.
– Ты про баб?
– Нет. Про окна. Если окна летом закрыты – значит, дома никого нет, верный знак тем, кому приспичило незаконно поинтересоваться содержимым чужой квартиры… Так, о чем это я?
– Говорил, что нехорошее это место. А почему – так и не объяснил.
– А, да. Значит, Палыч ничего тебе об этом не сказал? – уже в третий раз спросил меня Игорь.
– Да нет же, говорю. А что он должен был сказать‑то? О чем «об этом»?
– Слушай, значит. По ощущениям могу так сказать, что квартире в этой все обостряется, если ты понимаешь, о чем я. Но обостряется в негативном плане. Вот я. Если приходил в хорошем настроении – оно улетучивалось, а вот если раздраженный – просто сатанел! То слишком душно, то чересчур холодно, то излишне громко, то слишком тихо – не слышно ничего. Я не мог тут долго находиться – хотелось бежать и бежать как можно дальше. Это непонятное чувство постоянно преследовало меня, будто сама квартира испытывала неприязнь ко мне и вообще ко всем своим жильцам. Центром негатива была эта самая комната, где сейчас ты проживаешь. История у комнаты прямо скажем нехорошая. Сначала в ней жил какой‑то мужик, который в один прекрасный момент пропал без вести – тела так и не нашли. Исчез с концами. После туда въехала молодая девушка с матерью. Мать долго и тяжело болела, а дочь ухаживала за ней. Женщина очень мучилась, кричала, царапала стены от боли, словом кошмар. Умерла она так же в страшных страданиях, а дочь сразу же съехала отсюда, так как по ночам ей мерещились крики и стоны матери. Потом комната эта пустовала – в ней никто не жил и никто ее не снимал. Зато негатив мало‑помалу расползался по всей квартире. Палыч, когда напивался, уверял, что тут поселилось абсолютное зло. Я вообще тот еще скептик – но тут поверил, так как со здоровьем конкретные проблемы начались. И ты знаешь, после того как я спешно отсюда сбежал, даже половину вещей тут оставил, здоровье пошло на поправку! Не сразу конечно, но все‑таки. Да и настроение выправилось, что при моей работе немаловажно. Сейчас я здоров, словно космонавт.
– Прямо для голливудского ужастика, – попытался пошутить я. – А как же Дмитрий Паплович?
– А что Палыч? Он тут практически не бывает никогда. У него дача со всеми удобствами – теплый зимний дом в Ольгино… Ух, засиделись мы… в таком виде мне уже нельзя за руль, здесь переночую. Ничего, если всего одна ночевка, то можно. Не повредит.
А за окном продолжалась питерская белая ночь. Конечно, белые ночи не только местное явление, но здесь они стали своеобразным символом. Брендом. Именно в данный период остро ощущается мистицизм города, ведь именно в эти дни Петербург преображается, обостряя восприятие всех, кто хоть раз видел его в самую прекрасную пору…
Уже второй час я сидел на кухне питерской коммуналки и пил пиво с ментовским капитаном. Вероятно, он давно сказал всё, что хотел сказать и от ненужных ему тем умело уходил. Разговоры велись обо всем не свете, но почему‑то неизменно сводились к обсуждению: смысла жизни, баб, и к оценке внутриквартирного абсолютного зла, в существование коего, честно говоря, верилось с большим трудом.
– Погоди, – наконец произнес я после очередного глотка, когда в моем мозгу забрезжила реальная возможность вылезти из порочного круга тягостных тем, – вот милицию переименовали в полицию, а ОМОН в ОПОН нет. Почему? Этот вопрос мучит меня.
– Не боись, – убедительным тоном произнес мент, – всё учтено великим ураганом. Еще приказом министра Нургалиева отряды милиции особого назначения официально именуются «ОМОН», но расшифровываться аббревиатура стала иначе, как «Отряды мобильные особого назначения».
– О, спасибо. Ты излил бальзам на мою израненную сомнениями душу. Вообще‑то я другое хотел спросить.
– Спрашивай – отвечаем, если не затрагивает служебных тайн и профессиональных секретов.
– Ты же, наверно, юрист по образованию?
– Уголовное право, Юрфак универа. – спокойно подтвердил капитан. – А что, тебя это так волнует?
– Вот смотри, – тихо проговорил я. – Человек бесследно исчез, но оставил записку, что так, мол, и так, добровольно ухожу из жизни. Записка написана от руки, кровью. Кровь и почерк пропавшего. С тех пор вообще ни слуху, ни духу, тело не найдено. Дело должны возбудить?
– Не обязательно, – задумчиво сказал Игорь, почему‑то поморщившись. – Вот если бы заявление от родственников или, например, с работы, то должны. Но как будут это дело вести, тут уж иной вопрос. Это у тебя личный интерес, или так, сугубо литературный?
– Сугубо литературный, – нетрезво кивнул я, – но и личный тоже.
– Слушай, а у тебя только пиво? Ничего посущественнее нет?
– Да нет как‑то… С меня и пива вполне достаточно.
– Тогда, – вдруг совершено трезво подмигнул мне мент, – мы Палыча сейчас раскулачим. Ну‑ка подвинься… – с этими словами Игорь ловко, одним движением, отпер столик Дмитрия Павловича и, как эстрадный фокусник, погрузил туда руку по самое плечо. Затем его лицо приобрело необычайно счастливое выражение, а в вынутой наружу руке оказалась бутылка водки с подозрительным названием «Горячка».
– Есть! Вот она родимая! Он, Палыч в смысле, всю жизнь в Северо‑западном округе прапором прослужил. А главная черта прапора в чем? В его маленьких кулацких наклонностях. Но если наклонности эти должным образом обратить на пользу ближних сих, то дай ему, касатику, Бог здоровья! Палыч завсегда тут заначку держит на случай неожиданного приезда. Вот так поздно вечером с дачи заявится, а нигде уже не продают! Надо будет вернуть потом, не забыть. Не то обидится.
– Чего ж он здесь, а не в своей комнате хранит такие культурные ценности?
– Ну, это из соображений сугубо экзистенциального прядка. Тут важны не проявления психики человека, а сама его жизнь в неразрывной связи с миром и другими людьми. Он ведь у нас великий философ, не заметил, нет? Зря. Видимо, вы недостаточно общались. С ним поговорить всегда есть о чем.
Следом, как по волшебству, откуда‑то появилась пара классических граненых стаканов. Игорь ловко разлил по ним бесцветную прозрачную жидкость.
– Знаешь, – сказал он после первого принятия, – есть такая иранская притча. Волк, Лиса и Лев решили охотиться вместе. Дела у них пошли удачно, и добыли они козу, оленя и зайца. «Ну, теперь дели добычу, – велел Волку Лев, – только по справедливости». «Хорошо, – ответил Волк. – Козу, я полагаю, надо отдать тебе Лев, зайца – Лисе, она ест мало, а себе возьму оленя – я сегодня больше всех вас бегал». Услышав это, Лев рассвирепел и растерзал Волка. «А теперь будешь делить ты, – велел он Лисе, – но по справедливости!» «С удовольствием, – согласилась Лиса. – Пусть коза пойдет тебе на завтрак, олень на твой обед, а заяц станет твоим ужином». «Вот это правильно, – усмехнулся Лев. – Но кто научил тебя так хорошо распределять добычу?» «Лежащий возле тебя растерзанный Волк, о мой повелитель!» – ответила Лиса.
– Ну и?..
– Ну и вот, это моя любимая причта… Понял, да?
Я тогда ничего не понял. Более того, всё дальнейшее прошло словно в тумане, и последующие разговоры, если таковые даже имели место, совсем не сохранились у меня в памяти.
Скоро предстояло начинать очень тяжелый день.
Глава XIX
Суси мориавасэ
Утром болела голова и жутко хотелось пить. Я почти на ощупь добрался до кухни и долго пил воду прямо из крана. Похоже, это у меня входит в традицию. Игоря видно не было, на стук в его дверь тоже никто не отвечал. Должно быть, давно ушел. Зато на кухне не сохранилось никаких следов застолья, даже стаканы исчезли. Видимо капитан не только проснулся вовремя, но и порядок успел навести. Казалось совершенно невозможным вспомнить, чем же закончилась пьянка.
После того, как колдунья Арина научила меня гадать на октаэдрических костях с карточными символами, это вошло в привычку. По любому поводу, а иногда и просто так, без всякой видимой причины, я бросал кости. Они, в свою очередь, показывали: то личные проблемы, то дальнюю дорогу, то нежные встречи, то какие‑нибудь хлопоты. Что ж, ничего необычного. Когда у современного человека не бывает проблем, дорог и романтических встреч? А уж хлопот в современном мире всегда предостаточно.
До Ивана я дозвонился лишь в понедельник, все выходные его телефон был намертво выключен. Договорились на вечер. Таким образом планировалось два визита: встреча с бывшим продюсером Артемьева и поездка к Ивану с целью забрать чужой ноутбук.
Место беседы оказалось современным рестораном, выполненным в духе традиционно японского минимализма. Подчеркнутая сдержанность мебели, цветового решения, тихий шелест бамбука, журчание декоративного водопада, бумажные фонарики и японские гравюры.
Продюсер‑порнограф оказался вовсе не таким, каким я его представлял. Мужик скорее напоминал классического нового русского начала девяностых, променявшего джип и клубный пиджак на неограниченный кредит во всех ресторанах города. Звали его, как и Брежнева – Леонид Ильич. Встречались мы в некоем заведении под названием «Тэмпура», где, как сказал Леонид Ильич, у него «намечался ланч». Дожидаясь меня, порнограф уже лихо орудовал палочками, активно потребляя нечто похожее на нарезанное ломтиками мясо под соусом. Себе я взял суси мориавасэ, стакан ананасового сока и сакэ. Продюсер посмотрел на меня странно, но ничего не сказал.
– Называйте меня Леонид, – сразу же велел продюсер. – Артемьев уже предупредил, что вы позвоните, но подробно не объяснил зачем. Работу ищите? Вообще‑то хедлайнер мне сейчас ни к чему.
– Если честно, наш общий знакомый был немного неправ. Говорил я ему, что лучше не врать, а он хедлайнера какого‑то придумал. На самом деле я просто‑напросто интересуюсь этим человеком, – и я выложил на стол несколько фоток покойного. – Знаете его?
– Этого? – сразу же оживился Леонид, дожёвывая свой «ланч». – А что с ним?
– Убит, – кратко пояснил я.
– Да? Очень хорошо, – внезапно обрадовался Леонид. – Спасибо за приятную новость. А вы кто?
– Вообще‑то никто. Исключительно в частном порядке пытаюсь найти убийцу.
– Понятно. Тогда извините, у меня крайне мало времени. Артемьеву передайте от меня самые искренние пожелания!
Сказав эти слова, порнопродюсер встал и ушел, даже не заплатив по счету. Хорошо хоть наел всего‑то на пятьсот рублей.
До Красного Села добираться пришлось на общественном транспорте. У метро «Проспект Ветеранов» я сел в задрипанную маршрутку, прикидывая, как потом рациональнее дойти до дома Ивана. Пока ехал, был вынужден вместе с другими безответными пассажирами слушать жизнерадостное FM‑радио. Бесконечный блатной музон, он же – «русский шансон». Сначала крутили, со слов ди‑джея, «классику». Уши вполне мирных граждан услаждали: «Мурка», «Гоп со смыком», «На Дерибасовской открылася пивная» и «Жора, подержи мой макинтош». Потом тема сменилась, и пошел исключительно заунывный бред про каких‑то «пасанов », которых поубивали в девяностых. Жаль, что не всех положили. Вдруг подумалось, что тех, кто обожает такие песни и заставляет при этом слушать других, хорошо бы иногда сажать в «Кресты». Ненадолго, недельки на две. Исключительно в познавательных целях, дабы полнее могли ощущать блатную тематику. С другой стороны, суфийская музыка, которую иной раз заводят водители некоторых московских маршруток, еще хуже действует на мозги.
Временами клонило в сон, и я чуть было не проспал нужное место.
В этот раз Иван казался вялым и малоразговорчивым. Только сейчас я вдруг обратил внимание, что мой приятель передвигается необычной походкой, слегка подволакивая ноги. Был он весь какой‑то бледный, заторможенный, под глазами синяки. Но при этом выглядел вполне довольным. От него явственно попахивало недавно принятым пивом.
– Ну, здорово, – поздоровался я с Иваном. – А ты что, болеешь что ли? Что такой мятый?
– Привет… Ну, наконец‑то. – Похоже, мой приятель и вправду обрадовался. – Заходи. Знаешь, – понизил он голос до восхищенного шёпота, – она меня всего затрахала. Причем в самом прямом, можно сказать – медицинском значении этого слова, я даже отгул по этому поводу взял. Да ты, входи, чего топчешься, кроссовки можешь не снимать.
– Подруга твоя новая обижаться не будет? Она ведь аккуратистка, как я слышал.
– Подруга? Нет, не подруга, к сожалению. Теперь уже неважно, мы расстались. Уехала она. Сначала вообще уборку делать принудила: то там пропылесось, то это выброси. Оконные стекла мыть заставила. Везде пол перемыть пришлось, пыль отовсюду повыгребать, даже из‑за шкафов. Двигал их, представляешь масштаб бедствия?
– А потом что у вас произошло?
– Все что надо, то и произошло, а сегодня собралась и уехала… черт ее знает, почему. Как говорится, человек может тремя путями познать мудрость: почитать умные книги, научиться у здравомыслящих людей или переспать со стремной девушкой.
– Что так? – удивился я. – Она вроде тебе понравилась, или я чего‑нибудь путаю?
– Мне‑то понравилась. И до сих пор, понимаешь, нравится, но не мой темперамент, не пара она мне, – пробормотал Иван, опуская глаза. – Не дура, не уродка, не страхолюдина. Красавица, можно сказать. И тело безукоризненное, просто супер! Ведь для мужика же ничего иного не надо, кроме как поставить девушку на четвереньки и со вкусом оттрахать, извини за пошлость. Так что не переживай, всё у нее будет путем.
– Уж я‑то знаю, что не пропадет, – задумчиво подтвердил я. – С чего бы мне за нее переживать. Один мой знакомый недавно поучительную историю рассказал, вот это я понимаю – повод для переживания… Он врачом на «скорой» работает, много разных прикольных случаев знает. И смех и грех. В общем, в какой‑то деревне под Москвой парочка влюблённых наркоманов решила покататься среди ночи. Машину разогнали по шоссе, заехали на обочину, и от скорости взъехали на торчавший рядом с дорогой отбойник. Он же плавно из земли выходит, а потом идет параллельно поверхности. В результате эти придурки застряли, и того не заметили, что впустую газуют, думали – едут. Музон на всю мощь врубили, разогнались, в общем. Сидят, кайфуют. В конце концов, бабке из ближайшего дома надоело, что по ночам спать не дают. Вышла она, подошла к машине и постучала в окно, дабы прекратили безобразие. Короче, девушка с ума соскочила, а парень на месте скончался. От инфаркта.
– Не врешь? По‑моему это переделка из старого анекдота. Или нет? Но история да, прикольная. Я бы тоже с ума сошел, если б ночью, на полной скорости, мне в окно машины какая‑то бабка постучала.
– Какого ещё анекдота? – шутливо возмутился я. – Вполне реальный эпизод. Этот знакомый, правда, сам не видел, но дружественная бригада ездила на тот самый вызов. Парня – в морг, а для девушки «психушку» вызывали, спецбригаду. Так что сведения у меня буквально из вторых рук.
– Покойников тоже вроде специальная «скорая» возит. Где‑то кто‑то мне об этом уже говорил.
– Вообще‑то перевозка трупов централизованно возложена на станцию скорой помощи, для чего там особые бригады выделены. Давно уже так. Скоропостижно умерших направляют на вскрытие. Но все на месте решается, поэтому иногда везут и обычные бригады… Да, а что там с компиком, который я приносил? Он еще жив? Удалось стертые файлы вытянуть?
– То, что удалось, я в корешок выложил, в директорию «файл три нуля». Увидишь, сам разберешься.
– Сколько я тебе должен?
– По дружбе косарем отделаешься.
Пришлось рассчитаться. Честно говоря, я втайне надеялся, что с ноутбуком Иван разберется бесплатно.
– Может пивка? – с надежной в голосе спросил компьютерщик. – Или опять торопишься? А то в прошлый раз как‑то не очень душевно получилось.
После попойки с Игорем о пиве казалось страшным даже вообразить.
– Извини друг, у меня еще встреча сегодня, – на всякий случай солгал я. – Но если тебе очень плохо, и ты настаиваешь…
– Опять врешь, небось. Ладно, ну тебя к чертям. Иди уж, детектив хренов, – мрачно согласился Иван.
Глава XX
Мария Петроградская
На другой день я встречался с ненадолго приехавшей из Германии художницей Машей – стройненькой эластичной девушкой, имевшей со мной некоторые общие элементы минувшего. На первый взгляд она казалась худощавой, даже поджарой, но в действительности была совсем не такой уж худышкой, как это выглядело снаружи. По традиции, в любую погоду, мы ходили на крышу старого дома на «Ваське», долго сидели там, провожая солнце или встречая утро. Рассказывали друг другу всё то разное, что случилось с каждым из нас за истекшее время, а потом шли в какой‑нибудь круглосуточный бар, сидели там пока не надоест, после чего отправлялись куда‑нибудь еще, или расходились в разные стороны. Смотря по обстоятельствам.
Маша была модной преуспевающей художницей, второй год жила в Германии и продолжала эксплуатировать одну и ту же художественную тему. Постапокалиптическое будущее. Городские виды в ее изображении напоминали кадры фильма «Жизнь после людей».