Я проснулась и ахнула: жалюзи огромного окна с видом на горы были подняты, и в палату лил рекой солнечный свет. Над бирюзой озера, в роскошно‑синем, безоблачном, бескрайнем небе, парили, поблескивая крыльями, птицы.
– Доброе утро, спящая красавица. Я думала, что это мне принадлежит абсолютный рекорд по количеству часов в объятиях Морфея. Но ты потеснила меня с пьедестала.
Я оторвала взгляд от окна и увидела сидящую у моей кровати Изабеллу. То есть, сидящего… как же его зовут… Черная рубашка с кармашками на груди – такие носят полицейские в кино, сияющее золото волос, солнечные очки на лбу.
– Доброе утро, Альцедо, – я на всякий случай покосилась на свою грудь: не сползла ли больничная рубашка. Надеюсь, слюни во сне я тоже не пускала…
– Значит, Крис рассказал тебе и это? – усмехнулся он. – А я уж было настроился на милые девчачьи разговоры, ну, знаешь там… духи, туфли, восковая эпиляция.
Я нервно хихикнула. Духи я люблю таскать у Анны, туфлям предпочитаю кеды, а эпиляция… Единственное, что я могла бы рассказать по поводу нее, – это как горько я рыдала, когда поняла, что мне не хватит мужества сорвать с ноги проклятую восковую полоску.
– Боюсь, я не слишком сгожусь для таких разговоров.
– Да‑да, невинность – это так мило, – понимающе улыбнулся Альцедо.
Теперь я рассмеялась от души. Слышать подобную фразу от сидящей напротив тринадцатилетней девочки было страх как весело.
– А где Крис? – спросила я, поборов приступ смеха.
– Вернется, как только разделается с делами. Мамочка с тетушкой подкинули ему работенку, – хохотнул он. – Кстати, это тебе.
Альцедо сунул мне в руки конверт, я распечатала его и увидела несколько строк, написанных тем самым красивым почерком, который оказал бы честь любому старинному фолианту: «Я должен уехать и провести это утро не с тобой, а в компании лысеющих и потеющих акционеров Уайдбека, я, видимо, чем‑то прогневил небеса:) Вернусь так скоро, как только смогу. Я люблю тебя. Крис. Р. S. Если Альцедо будет наглеть, смело посылай его к черту. Он так давно не общался с девушками, что наверняка забыл, как это делается».
|
|
– Дашь почитать? – ухмыльнулся Альцедо, хрустя яблоком и потряхивая белокурыми кудряшками.
– Иди к черту, Альцедо, – рассмеялась я.
– О, чувствуется школа Криса, – расхохотался он. – Поехали, детка, переполошим это сонное царство.
* * *
Альцедо вез меня по широкому коридору к выходу. Как же мало это место походило на клинику. Роскошный интерьер, высокие потолки, мраморный пол, даже картины импрессионистов на стенах. Черт возьми, это место может брать деньги только за то, чтобы пройтись коридорами…
– Как тут красиво… Никогда не видела ничего подобного.
– Мало кто из обычных людей видел нечто подобное. Это не какая‑то там больница. Это клиника для реабилитации десульторов.
– Да? – пискнула я.
– Да. Большинство пациентов – десульторы, проходящие курс реабилитации, подлечивающие тела, которые им достались.
– А врачи тоже десульторы?
– Врачи, спецназ, пилоты, детективы, телохранители, обслуживающий персонал – почти все они обычные люди, которые считают, что работают на некую влиятельную организацию. Мало кто знает, кому эта организация покровительствует, и тем более об особенностях генетики десульторов. Ну разве что некоторые, особенно приближенные к семье…
|
|
Альцедо выкатил мое кресло на улицу и повез меня по дорожкам роскошного сада. Сколько же здесь было цветов, необычных деревьев, старинных деревянных скамеек. Анна полжизни отдала бы, только бы взглянуть на все это одним глазком… Альцедо пристроил кресло возле беседки, увитой жимолостью.
– Хочешь попробовать встать? Посмотрим, в каком состоянии нога.
Я встала и с его помощью даже смогла сделать несколько шагов.
– Нормально. Восстанавливаешься быстро. Думаю, через недельку уже можно снимать бинты.
Он помолчал, сосредоточенно разглядывая меня, и добавил:
– Идиотски, конечно, вышло. То, что ты получила пулю от нашего же человека… Пуля пробила стекло и срикошетила от приборной доски. Кто бы мог подумать… Кстати, его зовут Асио. Восстанавливается в этой же клинике. Все то же самое, что и у тебя: перелом ребра, внутреннее кровотечение и сотрясение. Только в более тяжелой форме.
Чувствую укол совести, потом неудержимое чувство гордости за Криса (да мой возлюбленный ни много ни мало – смертоносная машина!) и снова укол совести… Я поковыряла концом тапочки золотистый гравий, рассыпанный под скамьей, и решительно начала:
– Альцедо, я видела, как ты сражался за меня со своими же людьми, и благодарна тебе за это. Наверняка ты сделал это не ради меня самой, а ради Криса, но… тем не менее я бесконечно ценю это.
– Не за что, – неожиданно тепло ответил он. – Надеюсь, те воспоминания, которые мы спасали, стоили того?
Я почувствовала, что заливаюсь румянцем.
– О, вижу, что стоили, – добродушно захихикал он.
|
|
Мимо нас прошли двое, мужчина и женщина. Наверно, тоже пациенты этой клиники. Они кивнули Альцедо, тот кивнул в ответ. Я заметила их пристальные, заинтересованные взгляды и только сейчас сообразила, что это уже не первая порция подобного внимания, адресованного мне за сегодня.
– Я никогда не страдала паранойей, но мне кажется, что все в этой клинике так странно… смотрят на меня.
– Они смотрят на меня, – лениво проворчал Альцедо. – Я здесь что‑то вроде знаменитости.
– Серьезно? – удивилась я.
– Нет, – сдался он. – Конечно же, они смотрят на тебя, моя милая.
– Почему?
– Выкосить отряд собственных людей ради какой‑то… девушки – шутка ли? Ради тебя Крис нарушил несколько важных правил. Конечно же, им любопытно посмотреть на ту, из‑за которой Крис демонстрирует такие выраженные признаки безумия.
– Любовь – это безумие?
– Безумнейшее из безумий, – закивал Альцедо, глядя на меня со странной улыбкой.
– Я не очень понимаю, – пробормотала я и вдруг вспомнила выражение лица Криса, когда он просил научить его любить «без страха и сомнений». Я определенно не знаю еще чего‑то…
* * *
Следом за Альцедо явилась Диомедея – сияющая и искрящая, как фейерверк. Она села рядом и сунула мне в руки какой‑то сверток.
– Открывай!
Я наспех разделалась с двойным слоем оберточной бумаги и вытащила книгу. Страницы были испещрены ровными столбцами строк.
– Снова стихи?
– Они самые, – лениво улыбнулась Дио. – Страница двадцать девять, там мое любимое.
Но как только я начала искать страницу двадцать девять, Дио остановила меня:
– Почитаешь, когда останешься одна и нечем будет заняться. Лучшее время для поэзии – одиночество, – и, мгновенно меняя тему, добавила: – Есть что‑то, чего тебе сейчас здесь не хватает? Книги, косметика, может, хочешь какой‑то особенной еды?
– Я хочу Криса, – пробурчала я, и мы обе рассмеялись.
– Боюсь, сейчас он очень занят.
– У исполняющего обязанности генерального директора очень много дел?
– Ты уже в курсе, да?
– Немного.
– Более подходящей кандидатуры нет. Отец сейчас ушел в прыжок. Понимаешь, о чем я? Он очнулся в другом теле черт знает где и еще не дал о себе знать. Ники, гендиректор, ближайшие пару месяцев будет учиться держать ложку в руке, ей не до того. Тела успевают сильно атрофироваться за время долгой комы, нужен покой и время на восстановление. Наш старший брат, Кор, – там же, в реабилитации… Хотя думаю, даже если бы он был в порядке, то никто не доверил бы ему управление Уайдбеком. Боюсь, Кор еще не наигрался в свои игрушки. Ни я, ни Альцедо не горим желанием взять на себя такую ответственность. Наша мать может возглавить Уайдбек, но она готова отказаться от этой должности в пользу того, кто, по ее мнению, давно готов к подобной миссии.
– Это Крис, – разулыбалась я.
– Ага. Есть еще Неофрон. Мой жених. Он формально не принадлежит нашей семье. Пока, – лукаво добавила Дио. – Но тем не менее, мама доверит ему Уайдбек, если Крис откажется… и есть еще кое‑что, что заставит его принять Уайдбек в свои руки. Ему наверняка захочется внести кое‑какие изменения в одну важную книгу. Переписать одну из основополагающих глав. Крис говорил тебе что‑нибудь об Инсанье?
– Инсанья? Нет. Впервые слышу.
– Расскажет, – сказала Дио, глядя на меня так же загадочно, как смотрел Альцедо, говоря о «безумнейшем из безумий».
Больше я не смогла добиться от нее ни слова. Ну и ладно, все равно рано или поздно все завесы спадут, все туманы рассеются, волны отступят в отливе и обнажат самое дно.
– Тогда вот что, – улыбнулась я. – Может быть, ты знаешь? Почему Криса назвали в честь орла?
Дио откинулась на спинку кресла и блаженно откинула голову. Разговор о брате и воспоминания о детстве явно доставляли ей удовольствие.
– С пеленок был серьезным, невозмутимым, не знающим страха ребенком. Не пускал никого ни в свою душу, ни в свою кроватку, – захихикала Дио. – Выбрасывал из нее все игрушки. Рано бросил грудь и чуть не открутил палец Кору, когда тому вздумалось «поиграть с лялей». Меня тогда еще на свете не было, а то бы я с удовольствием на все это посмотрела.
Я мечтательно прикрыла глаза. Этот этюд из детства Криса внезапно наполнил меня нежностью и умиротворением. Теперь этот ребенок вырос, превратился в умопомрачительного мужчину и стал принадлежать мне. Интересно, что за подвиг я совершила в прошлой жизни, если в этой меня так наградили? Если мои кармические счета просто трещат по швам от зачисленных средств.
* * *
На часах была уже четверть второго, а Криса все еще не было. После ухода Диомедеи я успела привести себя в порядок, прочитать кучу стихов из подаренной ею книги, посмотреть телек, поболтать с медсестрой на своем неуклюжем немецком и даже проголодаться. В половине второго дверь в мою палату наконец приоткрылась, и – я задержала дыхание от удивления. В комнату вошла невысокая, но статная брюнетка в строгом темном платье. Усталое, немного надменное выражение лица, гладко убранные волосы, прохладный взгляд. Она была бы похожа на вдову, если бы не слишком богатое ожерелье на шее и не слишком кокетливые серьги. На пальцах – пара крупных колец, на сжатых губах – аккуратный слой коралловой помады, в венах, как пить дать, – голубая‑преголубая кровь. Я почти обрадовалась тому факту, что лежу в кровати и не могу встать, иначе бы точно подскочила и присела перед этой дамой в реверансе – до того роскошно она выглядела.
– Лика? – поинтересовалась она, пристально разглядывая меня с головы до ног.
– Д‑да, – сказала я и зачем‑то добавила: – Мадам.
– Крис был против этого визита, поэтому я буду благодарна, если это останется между нами, – незнакомка опустилась в кресло рядом с моей кроватью.
– Хорошо, – кивнула я, пока даже определенно не представляя, кто она и откуда знает Криса.
– Он перестанет со мной разговаривать, если узнает о деталях этого разговора, но я все же обязана спросить: какая сумма послужит вам компенсацией за доставленные неудобства и удержит вас от обращения в полицию?
Я пару раз медленно моргнула, собирая воедино остатки мыслей.
– Я не собираюсь обращаться в полицию, честное слово.
– Боюсь, одного вашего слова мне недостаточно. Я убеждена, деньги хранят молчание куда лучше честного слова.
– Послушайте. Ресторан принадлежит семье того, кого я люблю. Похитивший меня человек приходился братом тому, кого я люблю. По‑вашему, я смогла бы так его подставить?
Женщина поморщилась, как будто услышала какую‑то откровенную чушь.
– Любовь… Час от часу не легче, – пробормотала она скорее себе, чем мне, и потерла лоб.
– Кто вы?
– Тот человек, который расхлебывает последствия их ссор вот уже двадцать с лишним лет. Начиная с йода на ссадины от бесконечных драк и заканчивая плачущими девушками.
«Бог ты мой!»
– Вы его мама?
– Она самая, – вздохнула женщина.
– Со мной вам не придется расхлебывать никакие последствия. Что мне сделать, чтобы вы поверили мне? Я не держу зла на Кора, наоборот, буду только рада, если эта вражда закончится и они оба успокоятся. Я не хочу снова видеть разлетающиеся вдребезги головы!
Женщина смотрела на меня с плохо скрываемым изумлением.
– Вы знаете, что Кор жив? Крис рассказал вам о десульторах?
– Э‑э‑э… Да.
Она встала, быстро и решительно, и протянула мне руку.
– Вы должны пойти со мной.
– Я не могу идти, – пробормотала я.
– Я помогу вам пересесть в кресло. Пожалуйста, Лика!
Я подчинилась. Женщина помогла мне пересесть в каталку, выкатила меня из палаты, и мы понеслись по коридорам черт знает куда. Один коридор, еще один, лифт, снова коридор. Мимо проносятся стены, светильники, полотна импрессионистов. Расступаются врачи и пациенты, и каждый чуть не падает ниц, завидев саму повелительницу Уайдбека. Бронированная дверь с кодовым замком – и мы очутились в каком‑то странном месте: кажется, здесь больше охранников, чем врачей. Мое кресло‑каталка с размаха въезжает в чью‑то роскошно обставленную палату, и я вижу незнакомого мужчину в кровати, который лежит, сцепив над головой руки и блаженно прикрыв глаза. Лет тридцать на вид, темные волосы, бледная кожа, давно не видевшая солнца, массивная татуировка на плече. На голове наушники, и он в такт постукивает пальцами по подлокотнику кровати.
Хозяйка Уайдбека подкатила меня чуть ли не к самому краю его кровати, стащила с его головы наушники и громко – так, что этот мужик чуть с кровати не упал – объявила:
– А теперь извинись перед ней, Кор.
* * *
Глаза – темно‑карие, смеющиеся, циничные – изучают мое лицо.
– А кто это? – хрипло говорит он. – Я ее не знаю.
– Еще как знаешь, – перебивает его мать. – Она может стать либо врагом, либо союзником, Кор, и я надеюсь, тебе хватит ума помочь мне сделать ее союзником. Поэтому ты извинишься за свое свинское поведение прямо сейчас.
– Я не буду извиняться, – нагло улыбается Кор. – Законы Уайдбека едины для всех, так? Тогда не хочешь сначала сказать ей то, что сказала моей невесте?
Его мать замирает в нерешительности.
– Давай, мам, – подбадривает ее Кор.
Ну и наглец.
– Хорошо, я расскажу сам, если тебе так трудно! – паясничает он. – Дорогуша, мой брателло будет нянчиться с тобой от силы три года. А потом вам придется расстаться. Без вариантов.
– Я в курсе. Он должен будет сменить тело, потому что дольше трех лет его душа в нем не удержится. Мне придется расстаться с телом, но я отказываюсь отпускать его душу.
– Вот те на! – оглушительно рассмеялся Кор, раскидывая в стороны свои ручищи. – Пока ты тут грозишь мне кнутом, наш драгоценный Крис нарушил еще один из основополагающих законов Уайдбека! Выложил девчонке все о десульторах. И кто он после этого? Даже я не опускался до такого!
Его мать явно растерялась. Я оглянулась через плечо, и мне стало жаль ее. Сейчас она так была похожа на Анну в тот момент, когда пыталась наставить Феликса на путь истинный. Пока тот демонстративно отвергал эти попытки.
– Скажи мне, мам. Как человека, нарушающего все мыслимые правила, могли назначить исполняющим обязанности директора? – гнул свое Кор.
– Он ничего не нарушил, – твердо сказала я.
Кор перестал терзать мать и посмотрел на меня – посмотрел как на жалкую говорящую букашку. Но я выдержала этот взгляд.
– Он не нарушил никаких правил, потому что я – тоже десультор.
В палате воцарилась мертвая тишина. Улыбка вмиг слетела с лица Кора, его мать присела на край кровати – прямо напротив меня. Такая же бледная, как простыня, на которой она сидела.
– Я тоже могу перемещаться в тела других людей. Правда, немного по‑другому. Меня выбрасывает не на три года, а на несколько минут, в тела живых и на небольшое расстояние. Но тем не менее я тоже десультор. Облегченная версия десультора. И я рада, что нашла себе подобных, иначе рано или поздно я бы закончила свою жизнь в психбольнице.
Еще одна пара лиц, достойная картины в позолоченной раме.
– Вы не верите мне? Я могу прямо сейчас прыгнуть в тело вашего сына и рассказать вам… ну, например, какие бывают камелии. Описать два десятка сортов. Ваш сын их точно не знает, а я работала в цветочном магазине.
– О, Пресвятая Богородица! – вдруг вскочила мать Криса и обняла меня так, что моим ребрам снова пришлось несладко. – Десультор! Мои молитвы услышаны!
Я смущенно приобняла ее в ответ. Ее плечи дрогнули – она плакала! Обнимала меня своими аристократичными руками и плакала. Понятия не имею, почему тот факт, что я десультор, привел ее в такое волнение, но если это слезы радости и от меня больше не будут пытаться откупиться, то бога ради!
– А можно выключить эту «Санту‑Барбару»? – фыркнул Кор.
И, видя, что ни одна из нас не реагирует на его болтовню, добавил:
– Добро пожаловать в наше чокнутое семейство, облегченная версия десультора.
* * *
Следующий час я провела за чашкой кофе с самой Аджайей Фальконе‑Санторо. Кофе подали прямо ко мне в палату. Вместе с блюдом каких‑то немыслимо красивых пирожных и печенек. Что‑что, а печенье я люблю.
– Ой, имбирное…
– Ешь деточка, ешь, – умиленно подбодрила меня она. – Все дети должны хорошо есть.
Только к концу разговора я сообразила, как ненавязчиво и незаметно эта королева Уайдбека выяснила, кто я, сколько мне лет, откуда я родом, кто мои родители, не было ли у меня швейцарцев в предках, как мы познакомились с Крисом и что я планирую делать со своей жизнью. На заключительный вопрос у меня не нашлось ответа. В последнее время я занималась чем угодно, только не планированием своего будущего.
– Ничего, – приободрила меня Аджайя, – ты так молода. И так жизнерадостна. А мир принадлежит тем, кто ему рад. Что бы ты ни решила, Уайдбек поможет тебе обрести себя. Мы не оставляем таких, как мы.
Теперь пришло мое время прослезиться, во мне было столько благодарности – ни объять, ни измерить. Но Аджайя не успела меня утешить: зазвонил ее телефон, она приложила трубку к уху, перебросилась с кем‑то парой слов и тут же засобиралась.
– Крис уже здесь, так что я улетаю, дитя мое. Он стережет твой покой, как Цербер, так что лучше бы мне не попадаться ему на глаза. Доедай, доедай печенье!
* * *
Я и Крис сидели за столиком в кафе клиники и не сводили друг с друга глаз. Только что в моей палате он целовал меня так, как будто не видел пять лет. Целовал так, что меня чуть не выбросило. Нам пришлось остановиться и предпринять что‑то более невинное. Например, отправиться в кафе и заказать два стакана чая со льдом. Холодные закуски. Мороженое. Все что угодно, только бы погасить бушующий внутри пожар. Мы ели и хихикали, как дети, как двое сумасшедших, сбежавших из психушки, как двое заговорщиков, только что на миллион ограбивших банк. И даже десятки пристальных, подозрительных, изумленных взглядов не могли вернуть меня на землю. В самом деле, что такого? Можно подумать, что в этом месте никто никогда не влюблялся!
Но в каждом райском саду обязательно найдется жалящая пчела: в кафе вошла незнакомая мне женщина и отправилась прямиком к нашему столику. Не просто женщина, а – что‑то подсказывало мне – одна из них. Она не походила на пациентку этой клиники – ее уверенные, стремительные шаги не оставляли никаких сомнений в том, что она абсолютно здорова. Под тонкой тканью ее платья легко угадывалось движение ее подтянутого, роскошного тела – тела фото‑модели, которое могло бы украсить собой обложку любого глянцевого журнала. Я нервно сжала в кулаке вилку, потом усилием воли разжала пальцы и положила ее на стол. Крис повернул голову только тогда, когда женщина обдала нас волной пьяняще‑сладких духов и села на стул, который легко подхватила возле соседнего стола.
– Привет, я Эланоидес, – она протянула мне мягкую загорелую ладонь с прекрасным маникюром и широким золотым браслетом.
– Лика, – я неуверенно пожала ее руку и тут же выпустила.
– Я знаю, может, это немного бестактно нарушать ваше уединение, но лучше уж я умру от стыда, чем от любопытства, – улыбнулась она. – Крис, она просто красавица.
«Красавица? Кто, я?»
– Это твое родное тело или донорское? Только не говори, что родное, а то я просто позеленею от зависти. Крис уже говорил мне, что ты тоже десультор, так что не смущайся.
– Родное, – сказала я, но эта красотка уже потеряла ко мне интерес.
– Я здесь случайно, – повернулась к Крису она. – Договорилась проведать кое‑кого из знакомых, а потом выяснилось, что твоя малышка в этой клинике, Крис, а заодно и ты с ней. Прости, все знают, так что я не стала исключением. И вообще вся эта история с агентами на слуху, надеюсь, ты в порядке.
– В порядке, Элли. Как никогда прежде, – он посмотрел мне в глаза, и я поняла, что его слова адресованы скорее мне, чем ей.
– Ох, как я рада, что кто‑то наконец надрал агентам задницы, эти мужланы иногда просто несносны. Поправляйтесь оба! А мне пора, – Эланоидес протянула Крису руку, встала, поправляя платье на крутых бедрах и сказала мне то, от чего мое лицо одеревенело:
– Наслаждайся его чудным телом, bambino. В следующем прыжке ему может повезти куда меньше.
Потом она наклонилась к Крису и тихо сказала ему то, что, пожалуй, следовало бы сказать еще тише, а лучше в мое отсутствие:
– Прости за мою настойчивость в ту ночь в «Гнезде», я немного набралась. Да и не знала, что твоя девочка такая миленькая. Надо было тебе сразу сказать мне.
Эланоидес скользнула ладонью по его плечу – так, что моя рука снова непроизвольно сжала вилку, – весело распрощалась и выпорхнула из ресторана.
Я смотрела ей в спину, искренне надеясь, что мое лицо не подведет меня, что оно будет хотя бы не ярко‑алым и не перекошенным от возмущения.
– Ее иногда заносит, – сказал Крис, сжимая мои ладони, – но вообще она хороший человек. Искренний и не способный на подлости.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь одолеть дичайший приступ ревности, и улыбнулась Крису, но улыбка точно вышла жалкой. Шлейф ее духов – мед вперемешку с тлеющим древесным углем – все еще витал вокруг, как пар от колдовского котла. Изображение ее руки, скользящей по плечу Криса, въелось в мою сетчатку.
– Эй, – голос Криса долетел откуда‑то издалека. – Что случилось?
– У вас с ней… было что‑то? – пробормотала я.
– Очень давно, – ответил он. – Когда мы были еще подростками. Иди сюда…
Крис передвинул стул, приподнял меня и усадил к себе на колени. Я не сопротивлялась, вжалась лицом в его рубашку и сложила руки на его груди.
– Я хотел отложить этот разговор на потом, когда ты совсем поправишься, но, видимо, придется начать сейчас, – нахмурился он. – Элли не хотела обидеть тебя или заставить ревновать. Ты же расстроилась именно из‑за этого ее прикосновения ко мне?
Я кивнула, сглотнув болезненный комок в горле.
– Она не представляла, что может вызвать в тебе ревность, потому что она… не знает, что такое ревность.
– В смысле?
– Ревность – это обратная сторона любви. А десульторы не влюбляются. Черт его знает почему, то ли это генетический сбой, то ли проклятие, но десульторы крайне редко теряют голову. Почти никогда. И иначе как безумием это чувство не называют.
И тут я вспомнила реплику Альцедо о том, что «любовь – безумнейшее из безумий», и теперь начала догадываться, что он имел в виду.
– В самом деле? Чувство влюбленности десульторам в новинку?
Крис ответил мне такой улыбкой, от которой у меня снова свело низ живота.
– В новинку – это мягко сказано.
Он начертил линию на моей ладони и продолжил:
– Люди сталкиваются с любовью с детства, испытывают ее снова и снова, прежде чем окончательно поймут, каково это – любить, и как жить с этими чувствами. Так? Родители, культура и искусство с пеленок убеждают их, что романтическая любовь – это благо, что это прекрасно и однажды случается со всеми. Матери умиленно вздыхают, когда чадо испытывает муки первой любви, друзья с улыбкой хлопают по плечу, так что к моменту, когда это наконец случается с тобой, ты уже примерно знаешь, чего от всего этого ждать. Но представь, каково влюбиться, не имея подобного опыта. Все равно что провалиться с головой под лед. Иногда мне кажется, что я просто слепой котенок, совершающий одну ошибку за другой…
– Для слепого котенка у тебя прекрасно получается, – возразила я. – Крис, твое сердце способно на большее, чем сердца очень многих людей. А ошибки можно исправить.
– Так было не всегда, – вздохнул он. – И есть ошибки, которые невозможно исправить.
Я накрыла ладонь Криса своей, чувствуя, что подошло время для разговора о том человеке, о котором мы еще никогда не говорили, но обязаны были поговорить. Тонкий, ускользающий призрак этой девушки так часто появлялся передо мной в воздухе, что я почти перестала нервничать, когда о ней заходила речь:
«Но не может же он встречаться с психопаткой, правда? Хотя… Ах да, конечно, может. Крису в этом плане всегда везло…»
«Детка, ты слышат, что случилось с предыдущей подружкой Криса? Спроси у него и узнаешь, почему он так носится с тобой!»
«Покажи ему эту фотографию и попроси рассказать, кто это…» Разговор об этой девушке был последним невидимым барьером, преодолев который, мы впредь сможем преодолеть все что угодно. Но этот разговор должен был состояться не здесь – не в этом кафе, под прицелом десятков глаз, и даже не в моей палате. Лучше бы нам поговорить там, где никто не помешает, где не будет ни медсестер, ни посетителей, ни писка аппаратуры, никого и ничего, нарушающего гармонию нашего уединения. И если этот разговор будет слишком тяжел, то я готова облегчить его любым из доступных мне средств. Я подняла голову и встретилась взглядом с Крисом:
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ней. Но не здесь. Забери меня отсюда? Забери меня к себе домой.
На небесах
– Нет, ни один разговор, и этот тем более, не стоит того, чтобы прерывать твое лечение.
– Не нужно ничего прерывать. Все, для чего я тут нахожусь, это регулярный прием таблеток и смена бинтов на ноге. Вчера вечером ты сам выбирал дозировку обезболивающего для меня, а несколько месяцев назад, помнится, зашил мне руку так, что не осталось даже следа. Не поверю, что ты не справишься с перевязкой или выдачей лекарств. Я не хочу больше находиться здесь. Я хочу быть там, где ты сможешь нормально спать по ночам и не будет всего этого назойливого интереса со стороны твоих друзей. Это немного тяжело с непривычки…
Он решительно запротестовал:
– Лика, ты была серьезно ранена. Некоторые виды лекарств ты сможешь получать только здесь. И мне придется отлучаться время от времени, а я бы не хотел, чтобы ты оставалась одна.
– Да я же не при смерти! У меня всего лишь сотрясение и небольшая рана. Я справлюсь и без особенных лекарств. И что со мной может случиться, если ты уйдешь? Я не сую пальцы в розетку и не надеваю на голову полиэтиленовые пакеты, – рассмеялась я и, не видя ответного веселья на его лице, добавила: – Крис, серьезно! Если ты будешь уходить, я буду звонить тебе так часто, как ты того потребуешь. Черт, я даже согласна на сиделку…
– Кто учил тебя искусству убеждения? Дьявол‑искуситель? – проворчал он.
Девушка‑пациентка, сидящая за соседним столом, опрокинула на себя стакан сока, когда Крис запустил пальцы в мои волосы, притянул к себе мое лицо и поцеловал в губы, в лоб, в ладонь.
* * *
Мои вещи были собраны и упакованы за пять минут. Я сидела в кресле‑каталке и слушала, как Крис говорит с кем‑то по‑итальянски по телефону, улаживая какие‑то непостижимые для меня дела. Наконец он спрятал телефон и повернулся ко мне:
– Готова?
– Почти, – кивнула я. – Есть небольшое дело, это не займет много времени. Если ты позволишь…
Я объяснила Крису, что к чему, и он был не против. Подхватил сумку с моими вещами – так легко, будто она ничего не весила, – и направил мою каталку в противоположное крыло клиники, по хитросплетениям широких, залитых ясным светом коридоров.
Мы подъехали к прозрачной двери, за которой я увидела человека в белой больничной робе. Его голова была откинута на подушку, но он не спал. Сейчас, без экипировки и балаклавы, я наконец смогла впервые рассмотреть его: лет тридцать на вид, суровое, утомленное лицо, длинные русые волосы разбросаны по плечам. Он был чем‑то похож на бога Тора из одноименного фильма: наверно, я бы не удивилась, если бы обнаружила лежащий рядом с кроватью Мьельнир[53].
– Здравствуйте, Асио, – сказала я по‑немецки. – Вы помните меня? Мне жаль, что так вышло. Жаль, что не нашлось иного способа обо всем договориться…
– Не извиняйтесь, синьорита, – ответил тот по‑немецки с сильным итальянским акцентом. – Жизнь – борьба, сокол не должен извиняться за то, что ловит голубку, а голубка не должна извиняться, если выклюет соколу глаз.
– Этот мир был бы куда лучше, если бы голуби и соколы жили в мире, – вздохнула я.
– О, тогда соколам пришлось бы клевать зерно, утратить клюв и когти, разжиреть и превратиться в голубей. А голуби потеряли бы интуицию, легкие крылья и заодно небеса вместе с ними. Борьба украшает жизнь, синьорита, поверьте. Ни о чем не жалейте и ни перед кем не извиняйтесь.
«Философы в спецназе Уайдбека? Так бывает?»
– Мне тут рассказали, что если бы вам дали приказ защищать меня, то вы бы защищали меня до последней капли крови.
Асио подмигнул мне, приставил два пальца к воображаемой фуражке и сказал:
– Приказ защищать вас я бы исполнял с куда большей охотой, синьорита.
– Спасибо, – смутилась я.
– Передайте Крису, что благодаря ему нам придется пересмотреть нормативы Уайдбека по подготовке бойцов.
– С удовольствием, – улыбнулась я.
Я почувствовала необычайное облегчение, объяснившись с этим человеком. Словно преодолела еще один барьер между мной и миром Криса. Я попрощалась, вышла из палаты, и любимый сомкнул руки на моей талии.
– Мне поручено передать, что благодаря тебе им придется пересмотреть нормативы Уайдбека по подготовке бойцов.
– Размечтались. Сначала будут уроки этикета и запрет атаковать женщин, – буркнул Крис. – Стыдно за них, честное слово…
Крис усадил меня в кресло и опустился передо мной на корточки.
– И… есть еще кое‑что Лика. Прежде чем мы уедем отсюда..
Он был очень взволнован, я заметилп отблески смятения где‑то в глубине его глаз.
– Я должен показать тебе свое тело. Свое настоящее тело. Оно тоже здесь. Правда, сейчас оно выглядит не лучшим образом. Но ты хотя бы будешь иметь представление о том…
– Крис, – я сжала его ладонь и послала ему ободряющую улыбку. – Я ужасно хочу посмотреть на тебя, но пусть наше «знакомство» начнется не в больничной палате, не там. Я знаю, как трудно произвести впечатление, будучи прикованым к койке. Сама не раз была в таком положении. Поэтому… Пусть все начнется не так. Я хочу увидеть тебя таким, каким тебя привыкли видеть родные, – например, на фотографиях, где ты смеешься, веселишься, проводишь время с друзьями… я уверена, что потеряю голову, как только увижу этого парня, – лукаво добавляю я.
– Лика, – сказал Крис, и я удивилась, как много нежности может уместиться в звук моего имени. – Минуту назад я ломал голову, как бы не испугать тебя своим телом, и вот внезапно уже ревную тебя к нему. Как тебе это удается?
Я рассмеялась, рассмеялась слишком громко и счастливо для человека с простреленным бедром, треснувшим ребром и множественными ушибами.
* * *
Солнечный свет в конце корридора – нам туда. Навстречу шагает небольшая группа врачей в свежеотутюженных халатах. Стоп, Крис, притормози! Я задираю голову, разглядываю проходящих мимо людей и в следующую секунду едва не подскакиваю от удивления. Я не ошиблась? Таня? Алькина тетя? Та самая, у которой мы гоняли чаи в Киеве? Да не может быть!
– Таня?! – громко кричу я.
И девушка, которая едва не проскочила мимо, останавливается и ищет глазами источник окликнувшего ее голоса. Я начинаю махать руками, как ветряная мельница, и ее глаза широко распахиваются.
– Лика?! – изумленно восклицает она. – Что ты здесь делаешь?!
– А ты?!
– Работаю в той самой швейцарской клинике, о которой тогда тебе говорила, – ошарашенно улыбается она и тут же со страхом переводит взгляд мое кресло‑каталку. – Ты в порядке?! Как ты здесь очутилась?
– Э‑э‑э… Да вот приехала в Швейцарию и ногу подвернула на экскурсии, пустяки, – безбожно вру я.
Таня переводит взгляд на Криса и хмурит лоб:
– Мы с вами встречались раньше? Ваше лицо кажется мне смутно знакомым.
Крис что‑то отвечает ей по‑итальянски, наверняка что‑то вроде «я не говорю по‑русски», и эта внезапная конспирация смешит меня до слез.
Таня пишет мне номер своего швейцарского телефона, крепко обнимает и желает всего самого лучшего. Вот это встреча! Напоследок она снова подозрительно оглядывается на Криса и снова вопрошает, на этот раз по‑английски:
– Вы уверены, что мы нигде не встречались?
– I don’t think so[54], – отвечает тот, качая головой и талантливо изображая спешку.
– Ты знаешь ее? – начинаю пытать Криса я, как только мы продолжили путь по больничному коридору.
– Да, – кивает мне он с лукавой улыбкой. – Только в момент знакомства я вел себя не самым лучшим образом, так что лучше бы ей меня не помнить. Я тебе потом все расскажу…
– Это ты предложил ей работу в этой клинике?! – восклицаю я.
– Тс‑с‑с, – зажимает мне рот Крис, и мы оба смеемся, как ненормальные.
Я оглядываюсь через плечо и ловлю его веселый взгляд. Да мой парень просто душка, хотите верьте, хотите нет.
* * *
Мы остановились на подземной парковке, сверкающей хромом и светоотражающей краской. Крис открыл мою дверцу, поднял меня на руки и направился к дверям лифта. Я чувствовала тепло его ладоней, обхвативших мою спину и бедра, и ощущала, как во мне затягивается тугая‑претугая пружина…
Крис остановился у дверей лифта и осторожно опустил меня на землю.
– Вот куда мне следовало увезти тебя сразу с аэродрома…
– Да, тогда тебе не пришлось бы сейчас тащить меня на руках, – улыбнулась я, морщась от боли в бедре.
– Если бы я хотя бы отдаленно представлял, что в ресторане тебе может что‑то угрожать, то мы бы поели и поговорили у меня дома. Единственная сложность заключалась бы в том, как не смутить тебя до смерти этим предложением.
– Ну… Да… Вообще‑то я не езжу к парням домой на первом свидании.
Крис посмотрел на меня с веселой улыбкой. Двери лифта бесшумно открылись, и моя судьба взяла меня за руку и повела за собой.
Я представить не могла, что дом Криса будет так невообразимо хорош. Я оказалась в большом двухуровневом пентхаусе с окнами от пола до потолка. Закатное солнце залило все теплым медовым светом. Одна из стен была полукруглой, а посреди квартиры тянулась вверх винтовая лестница из дерева и черного металла. Но об интерьере я тут же забыла. Как забыла обо всем остальном. Везде, где только можно, стояли вазы с белыми цветами, под потолком парили на золотых нитях розовые и красные воздушные шары, а на противоположной стене висел большой бумажный плакат с одной‑единственной фразой. Я прочитала ее, и мои глаза заволокло слезами.
«Если ты здесь, значит, мне больше не о чем мечтать ».
Я остановилась на пороге, едва дыша, и сквозь туман смотрела на это трогательное проявление его чувств. Меня целовали и до него, мне и прежде оказывали знаки внимания, но еще никто так не радовался одному моему присутствию. Крис привлек меня к себе, потрясенный странной переменой в моем настроении, и я заплакала в голос.
– Только не говори, что тебе здесь не нравится, а то верну тебя в больницу, – зашептал он мне в ухо, и я рассмеялась сквозь слезы.
– Очень нравится, очень. Мне до сих пор не верится, что я нако