– А мне ничего не надо, Тиа, буду пить что под руку попадется, – хихикает Диомедея, подхватывает бокал шампанского с подноса официанта и исчезает в полумраке зала.
Пространство наполнено оранжевыми бликами камина, звоном стекла и приятным лаунжем. Совсем скоро сюда слетятся, как птицы, десульторы со всей Европы, выпьют за здоровье наследницы Уайдбека (перешептываясь у нее за спиной, как тяжко пришлось бедняжке), справятся о внезапном прыжке дона Анджело (в перерыве между ризотто и запеченным окунем), обсудят с матерью график взаимных визитов на год вперед и так же легко разлетятся утром. Еще одна безупречная зарисовка из жизни заколдованного клана, члены которого могут позволить себе все, ну или… почти все. Все, кроме звезд с неба и счастья умирать от любви.
Воспоминание о Лике болезненно скользит по нервам. Как легко она бы вписалась в реальность этого вечера. Как легко она бы очаровала мою мать. Как легко бы мы заставили всех десульторов уронить на пол челюсти, не сводя друг с друга глаз и излучая чистую, горячую, нескромную Инсанью. Я и она: два стакана текилы на безалкогольном празднике, два заряженных пистолета среди пластиковых игрушек, два счастливых безумца среди профессоров психиатрии! А потом с каким удовольствием я бы увел ее отсюда. И, едва перешагнув порог моей квартиры… Да нет, все началось бы куда раньше: на парковке. Нет, еще раньше: в лифте по пути на парковку…
– Ну и как там, в облаках? – голос Альцедо возвращает меня на землю.
– Восхитительно, – прикрываю глаза я.
– Как ты вообще? – спрашивает он и плюхается рядом с большим стаканом какой‑то розовой дряни, украшенной фруктами и бумажным зонтиком.
– По‑старому, – я вытащил из кармана упаковку кофеина, выковырнул из блистера таблетку и запил ее большим глотком «Лафройга».
– Не понимаю, почему ты до сих пор ширяешься силентиумом. Он тебе явно не помогает.
– Посмотри на свой стакан и, может быть, поймешь.
– А что с моим стаканом? – затрепетал ресницами тот.
– Если ты якобы избавился от остаточных реакций Изабеллы, то скажи, какого черта ты все еще носишь туфли на безумном каблуке, благоухаешь, как консультантша парфюмерного магазина, и пьешь розовый коктейль, украшенный клубничкой?
– Ы, – ошарашенно буркнул Альцедо, как будто только сейчас заметив, что перед ним стоит.
– Вот‑вот. Может быть, силентиум работает не так быстро? Особенно если дело доходит до… массивных поражений мозга, – закончил я.
– Да иди к черту! Я просто вынужден выглядеть взрослее! А коктейль… Да это просто вкусный коктейль, и плевать, какого он цвета. Тиа, можно мне еще один такой же?
Тиана протягивает ему еще один бокал, доверху наполненный розовой пеной.
– Тиа, у тебя обалденный маникюр, не подскажешь…
– Во‑во, – ухмыльнулся я. – Ты слышишь себя, нет?
Альцедо прикусил губу, едва сдерживая хохот.
– Ладно. Не знаю. Отвали вообще, чего пристал. Но все же хочешь мой профессиональный совет? Завязывай с силентиумом, ты выглядишь, как полное дерьмо. На силене не так‑то просто питаться. По‑моему, тебе пора испытать другое лекарство от этой твоей «ЛИКОрадки».
– Например?
– Стоит сзади, только не оглядывайся сразу. Облегающее голубое платье, шикарные волосы, грех во плоти. Не сводит с тебя, засранца, глаз, с тех пор, как ты перешагнул порог. Ей‑богу, впервые с начала прыжка пожалел, что сижу в теле девчонки. Но ты просто обязан пойти и как минимум познакомиться. Как максимум… нет, максимума тут быть не может, моя фантазия просто не знает границ, когда я смотрю на нее.
– Кто она?
– Понятия не имею, – пожал плечами он, – но она горяча, как секретарша дьявола. Похоже, кто‑то из наших ушел в новый прыжок. Может, крошка Алауда или… троюродный дядя Саггитариус, – расхохотался Альцедо.
– Точно не дядя Сагги. Он бы задушил себя сразу, как только просек, что попал в тело женщины.
– Да, грудь и вагина – это не для слабонервных, fra, – рассмеялся Альцедо, откинув назад белокурую голову.
Я медленно повернулся на барном стуле. Незнакомка подмигнула мне и приподняла бокал в приветственном жесте. Я кивнул ей в ответ.
Секретарша дъявола
Стакан с Альцедо, бокал с матерью, несколько шотов со старыми приятелями. Изысканные закуски от шеф‑повара, которые кажутся мне не более аппетитными, чем земля или опилки. Кофе в перерывах. Интересно, как долго выдержит моя голова, зажатая между молотом и наковальней: между силентиумом, отправляющим мозг в анабиоз, и кофеином, пытающимся вытащить меня оттуда за ноги?
И тем не менее я был рад, что отклеил башку от подушки и приехал сюда. На все это стоило посмотреть: сестра, кружащаяся по залу в танце с кем‑то из парней Неофрона, – багряное пятно летящего по воздуху платья, улыбка человека, который только что выиграл миллион в лотерею; Альцедо, молотящий туфлями по паркету в не самом трезвом танце; Никтея и Неофрон, воркующие в дальнем углу зала и приканчивающие на пару вторую бутылку вермута. Никтея и Неофрон… Я столько раз видел их рядом, но только сейчас сообразил, что из них вышла бы отличная пара. Оба примерно одного возраста, оба готовы душу продать за наше развеселое семейство, у обоих железная стружка вместо нервов.
Диомедея закончила танец с очередным ухажером и победно оглядывает зал. Сегодня ей нет равных во всей Швейцарии: живой костер, в пламени которого сгорел бы любой мужчина. Она шлет мне воздушный поцелуй, сдувая его с ладони, и осматривается в поисках очередного счастливчика для танца. Я хочу быть этим счастливчиком, но тут Никтея машет сестре рукой, и Дио направляется к ее столику, оставив меня с носом. Неофрон наливает и протягивает сестре полный бокал. Бог ты мой, исторический момент. Я задерживаю дыхание: возьмет или выльет Неофрону на голову?
Наследница Уайдбека принимает бокал.
Вот это да. Столетняя война окончена. Дио делает глоток, отставляет бокал и… Сейчас Никтея точно умерла бы от ревности, если бы знала, что это за чувство. Диомедея протягивает Неофрону руку и вытаскивает его к залитому сумраком танцполу. Тот смотрит на нее с вежливой прохладцей, но не возникает. Очевидно, сестра уже пьяна как сапожник, потому что ее танец с Неофроном – это последнее, чему готовы верить мои глаза.
Хорошо, что она умеет прощать. Даже тех, кто заставил ее пройти по раскаленным углям. Талант, которым меня природа наделила не так щедро: в этот момент я вижу Кора, лениво входящего в зал под руку с незнакомой цыпочкой, и не чувствую ничего, кроме ледяного раздражения. Если бы Кор протянул мне бокал в знак примирения, я бы разбил его ему о череп.
* * *
Спать. Кофеин уже не берет меня. Спиртное не радует. Девушки в ярких нарядах, порхающие с места на место, как райские пташки, вызывают не больше аппетита, чем изысканные блюда, а от последних мне просто хочется блевать. Мама всплеснула руками, как только узнала, что я ухожу и даже не попробую фирменное фруктовое gelato, которое вот‑вот подадут к столу.
Есть желато – еще один пункт в списке того, на что я сейчас не способен даже под дулом пистолета.
– Заеду к тебе завтра и съем целую миску, – бравирую я, припечатав поцелуй к ее виску. Мама выглядит просто умопомрачительно в темно‑синем платье от Валентино. Королевский цвет для королевы династии Фальконе.
– Приглядывай за своей дочерью, кажется, она уже надралась в щепки.
Я оглядываюсь на Дио, покачивающуюся в танце с Неофроном, и мысленно желаю ей не испортить ему рубашку содержимым своего желудка. А то как бы война не вышла на новый виток.
– Пусть делает, что хочет, только бы не плакала, – закатывает глаза мама. – Как ей там живется у тебя? До сих пор не верю, что она решила покинуть родное гнездо. Мой пуховой птенец… Ты ее хорошо кормишь?
– Да она сама накормит кого угодно.
Мама обнимает меня и указывает взглядом куда‑то в дальний угол зала, наполненный красным сиянием камина.
– Могу я просить тебя кое о чем, милый?
– Да, что угодно.
– Отнесешь бокал моей сангрии Кору и его девушке?
– Мам…
– Крис, прошу тебя. Ради меня. Пора закончить эту войну, похоронить умерших и двигаться вперед.
– Легко сказать. Знаешь, чего мне хочется, когда я вижу, что он снова взялся за свои эксперименты? Раскроить ему голову об один из твоих чудесных умывальников…
– Она десультор, – перебивает меня мама. – Его девушка – десультор, так что можешь не переживать о ней. Если Кору вздумается дурить, то она выставит его за дверь быстрее, чем тот скажет «ой». Любовь не протрет ее мозги через сито.
Медленно усваиваю лексику, обычно не свойственную моей матери.
– Bambino, это всего лишь сангрия, а не твое всепрощение и благословение. Их можешь оставить при себе.
Диомедея и Неофрон закончили демонстрацию окончания холодной войны и разошлись, чинно расшаркавшись ножкой. Что если это легко – улыбнуться своему врагу, протянуть ему руку и сделать вид, что давно похоронил мертвых? Даже если на самом деле держишь своих мертвых при себе, наряжаешь каждое утро в свежее платье и отказываешься выпускать рассыпающиеся в прах руки…
– Ладно, мам. Давай сюда свою сангрию. Только ради тебя и только сегодня.
* * *
Двадцать шагов до камина по лакированному паркету показались мне не легче подъема на Эверест. Кор заметил меня издалека и теперь не сводил с меня глаз – глаз затаившегося хищника. Рядом с ним сидела, закинув ногу на ногу, его подружка. Подружка‑десультор, хвала Господу!
Вокруг расположилась компания десульторов: кое‑кого я знал, кое‑кого видел впервые. Ребята звенели льдом в стаканах и таращились на светловолосого парня, который сидел у самого камина и, судя по выражениям лиц слушателей, травил очередную увлекательную байку. Секунду спустя я узнал в нем Бутео – одного из моих одноклассников по школе десульторов. Уже полгода сидит в теле какого‑то помятого машиной француза.
Кор склонил набок голову и прищурился, буравя меня взглядом… Подхожу еще ближе. «Это всего лишь сангрия, а не мое всепрощение и благословение. Их я оставляю при себе».
Я делаю еще несколько шагов вперед – и стремительно, на всем ходу, попадаю в зону слышимости. До моего уха долетает резкий голос Бутео и хихиканье сидящих вокруг:
– Да у той малютки просто мозги сварились от Инсаньи, вот что! Донора сбил пикап. Тело отделалось синяками, а голову, – Бутео постучал пальцем по лбу, – собирали по кускам. Я три месяца не мог сделать контрольный звонок, было не до того: пришлось заново учиться говорить. И она все эти три месяца ошивалась вокруг…
Останавливаюсь на месте, как вкопанный, зажав в руках два бокала.
– Конечно, цыпочка ничего не знала о том, что ее милого вытряхнуло из тела давным‑давно и теперь тут я. Все эти три месяца спала рядом с моей койкой, держала меня за руку и, дай ей только волю, даже нужду справляла бы там же, только бы не отлучаться лишний раз. Да она просто с катушек съехала…
О боги… В свое время мы перетравили сотни подобных баек, и я был одним из тех, кто ловил каждое слово. Но сейчас меня тряхнуло так, как будто у меня в руках было по высоковольтному проводу.
– Но самое забавное случилось, когда я наконец вышел из госпиталя и сказал ей, что сваливаю из Франции и больше не вернусь. Вы бы видели ее мордашку! Воплощение чистого безумия. Знаете, что эта крошка заявила мне накануне моего отъезда? – Бутео откашливается и продолжает тоненьким голоском: «Мишель, я люблю тебя больше жизни. Если ты останешься со мной, я клянусь, что ты никогда не пожалеешь об этом. Я сделаю все, чтобы ты был счастлив!» О, я чуть не расплакался! «Хочешь, чтобы я был счастлив, уйди с дороги, зомби», – так ей и сказал.
Пелена. Плотная красная пелена перед глазами. Два стакана падают на пол и разлетаются в дребезги. Едва соображая от ярости, я рванул к Бутео, оторвал его от пола и припечатал спиной к каминной кладке. Мои руки словно начали жить своей жизнью, кровь звенела в ушах, передо мной маячила потрясенная физиономия Бутео, с которой мгновенно слетела самодовольная ухмылка.
– Ты не такой самоуверенный, когда напротив не девчонка, а кто‑нибудь вроде меня, а? – зашипел я ему.
– Крис… ты… че? – залепетал Бутео, пытаясь стряхнуть с себя мои руки.
– Жаль, что жертвы Инсаньи не могут вместо нежных признаний двинуть в челюсть.
– Да пошел ты! – рявкнул Бутео.
– Крис, какого черта? – подлетел к нам Альцедо.
Бутео вывернулся и занес руку. Я еще раз тряхнул его спиной об стену, наслаждаясь мелодичным звуком, с которым его латаный череп ударился о кирпичную кладку, – и тут же почувствовал, как на моем локте повис человек или даже не один. Между нами влез Неофрон и кто‑то еще.
– Ты разбил мне затылок, чокнутый! – вопил Бутео, вытаскивая из волос окровавленную ладонь.
В тисках чужих рук я начал медленно приходить в себя.
– Не самое лучшее время для выяснения отношений, – буркнул Неофрон, увлекая меня в сторону. Я оглянулся на вопящего Бутео, и последнее, что увидел, покидая вечеринку, – лениво улыбающегося Кора. Тот как сидел, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку дивана, так и не двинулся с места. Его подружка испуганно смотрела мне вслед.
* * *
Никто из них так и не понял, что произошло. Никто. Травить байки об Инсанье было обычным делом десульторов. Как истории о глубоководных чудовищах не сходят с уст рыбаков, так и истории о любви не оставляют умы тех, кто никогда с ней не сталкивался, но вживую видел ее жертв… Неофрон вытащил меня на свежий воздух.
– Ты не десультор, – повернулся я к нему. – Тогда ты знаешь, что такое любовь, так ведь? Ты должен был испытать это хоть раз.
На секунду с Неофрона слетела маска пуленепробиваемого киборга, а из‑под нее показался обычный человек, с которым можно было не только отстреливаться от преследователей, но и болтать о девушках.
– Знаю, – наконец ответил тот.
– Тогда как ты все это терпишь? Все эти паршивые байки про Инсанью, все эти хиханьки‑хаханьки… Тебе никогда не хотелось сделать то, что сейчас сделал я? Тряхнуть какую‑нибудь насмешливую тварь об стену?
– Тебе когда‑нибудь хотелось тряхнуть об стену слепого, который никогда не видел солнца? Как бы цинично тот о нем ни отзывался.
Окей. Под таким углом я на все это еще не смотрел.
– Поезжай домой, отоспись.
– Пожалуй, лучшее предложение за сегодня.
Я спустился вниз по ступенькам, миновал парковку и двинулся прочь. Можно было взять одну из машин Уайдбека с шофером, но лучше‑ка мне прогуляться. Полчаса пешком до дома – в самый раз, чтобы проветрить голову и успокоить вибрирующие нервы.
Как мало иногда нужно времени, чтобы из человека, не знающего никаких забот, превратиться в законченного психа. С момента поездки на Украину прошло всего два месяца, но этих двух месяцев мне с лихвой хватило на то, чтобы начать без зазрений совести разбивать головы людям. Луна залила серебром озеро и горные вершины по другую его сторону. По черной поверхности, купаясь в сиянии, скользили яхты.
– Уже баиньки? А как же десерт? – окликнул меня незнакомый женский голос.
Я развернулся и увидел ту незнакомку, манящий взгляд которой преследовал меня полвечеринки. «Секретарша дьявола» собственной персоной.
– Я не любитель сладкого.
– Не любитель сладкого или боишься отбить Бутео еще что‑нибудь? – лениво улыбнулась она.
– И поэтому тоже. Мы знакомы?
Девушка приближалась ко мне, слегка откинув голову и сложив на груди обнаженные руки. Красотка, но всего как будто слишком. Слишком много открытого тела, сиропа в голосе и бриллиантов на шее.
– Еще как знакомы. Но я не прочь поиграть с тобой в угадайку, Крис…
«Поиграть с тобой» прозвучало почти приглашающе. В какой‑нибудь другой раз я бы непременно оценил подобный оборот, но сейчас не чувствовал ничего, кроме раздражения.
– Алауда? – прищурился я, игнорируя ее медовый взгляд.
– Мимо.
– Лофорина?
– Не‑а.
– Ну тогда… дядюшка Саггитариус?
Незнакомка весело рассмеялась. Кем бы она ни была, ей досталось тело, бывшая владелица которого наверняка сколотила состояние на своей оболочке. Телеведущая, манекенщица или фотомодель. Никаких сомнений.
– Пф‑ф! Сагги наложил бы на себя руки сразу, как только осознал, что попал в тело женщины, – подмигнула незнакомка, повторяя всем известный факт.
Я открыл было рот, чтобы продолжить утомительное угадывание, но эта красотка вдруг прижалась ко мне, приблизив лицо так близко, что мы едва не столкнулись носами.
– Сдаешься? – сказала она и, ослепительно улыбаясь, добавила: – Ваша светлость.
– Dio сапе, Элли! – наконец осенило меня.
– Так‑то лучше! Ну все, теперь мне можно тебя потискать, недотрога?
* * *
– Очнулась в Бразилии. Начала не совсем удачно. Бывшая хозяйка перебрала с кокаином, откинулась прямо в раздевалке за минуту до выхода на подиум. Откачать откачали, но ее агенты, фотографы и газетчики основательно потрепали мне нервы. А ведь я даже не говорю по‑португальски, – хохочет Эланоидес. – В больнице имитировала потерю памяти, пока все эти люди пытались чего‑то от меня добиться. Через пару дней сделала контрольный звонок, и парни привезли меня домой… О, как мне нравится мое новое тело, мне еще не попадалось ничего подобного. Только грудь явно силиконовая, такая большая!
Я уронил взгляд в ее декольте и тут же отвел глаза. Со мной точно не все ладно. Странно, но Элли, от которой я был без ума всю свою юность, сейчас действовала мне на нервы.
– Ну‑ну, только не красней, – сжалилась она. – А ты как? Где выбросило? Легко добрался?
– Восточная Европа. Донор тоже откинулся от передозировки. Правда, героиновой.
– Ого. Несладко пришлось? – вздыхает Эланоидес. Она стоит так близко, что я чувствую аромат ее духов: он сладкий и тяжелый, и идеально подходит к этому откровенному платью и тлеющему взгляду.
– Да. Прогулялся до преисподней и обратно.
Элли ласково улыбается и не сводит с меня глаз.
– Только сейчас поняла, как соскучилась по тебе. Честно говоря, я не собиралась на эту вечеринку, пока Дио не сказала мне, что ты тоже придешь. Хорошо, что…
Она делает шаг вперед, так что теперь нас разделяет только слой воздуха в сантиметр, не больше.
– Хорошо, что тебя не забросило в школьника или старика. Потому что… Потому что со школьником или стариком я бы не смогла сделать… вот так…
Ее руки вспорхнули на мою шею, обтянутая тонкой тканью грудь прижалась к моей, а губы заскользили по моим губам в смелом, искушенном поцелуе. Она была мягкая и податливая, как пластилин, и горячая, как раскаленные угли. Обычно я разделял ее энтузиазм, в чем бы он ни проявлялся: живи здесь и сейчас, кто знает, в каком теле придется коротать следующий прыжок. Но сейчас все вдруг перевернулось с ног на голову.
– Элли, мы же просто друзья… – Я перехватил ее запястья. Но она восприняла эту фиксацию как новую часть игры.
– Друзья с привилегиями, ты хотел сказать. Боже, я без ума от твоего нового тела, Крис. Надеюсь, твой прыжок закончится очень и очень нескоро.
Не могу сказать, что я пришел в восторг от этой настойчивости, но мое тело, не прикасавшееся к женщинам уже тысячу лет – по крайней мере так казалось, – имело свое мнение на этот счет.
Проклятье, пожалуй сто тысяч лет…
– Поехали ко мне, – прошептала она, запуская ладони в задние карманы моих брюк. – Или к тебе, как скажешь. Мне кажется, эти тела давно ждут хорошей разрядки. Ты хочешь меня, Фальконе‑Сан‑торо. Там, у тебя в штанах, лучшая улика.
И я в мгновение ока вывалился из этого магического плена.
ЛИКА.
Что бы она почувствовала, глядя на меня, одеревеневшего в объятиях Эланоидес? Еще совсем недавно, не слишком разбираясь в таких тонких материях, как любовь и ревность, я бы вряд ли смог ответить на этот вопрос. Теперь я знал наверняка: она бы умерла от боли.
Наваждение схлынуло. Я сфокусировал взгляд на лице Элли и на мгновение представил ее в своей постели. Ее дыхание участилось, губы приоткрылись в предвкушении, а глаза… В них больше не было ничего осмысленного: влажная, трепещущая, пылающая пустота.
«Когда ты спишь с человекам, которого любишь, – говорит Катрина, скользя ладонью по моей груди, – то это не просто секс. Это как пропускать через себя космос. Все эти охрениллионы тонн материи и антиматерии… Когда я занимаюсь с тобой любовью, то чувствую, что я – то самое узкое место в огромных‑огромных песочных часах, только через него перетекает не песок. А космос. Ты меня понимаешь?»
«А если бы ты меня не любила?» – спрашиваю я.
«Тогда бы мы просто трахались, – улыбается от. – Как звери. Это не то».
О, Катрина… Вот теперь до меня дошло, что она чувствовала все те годы, пока мы были вместе, и это внезапное понимание сразило меня, как молния. Я вглядывался в лицо Эланоидес, отмеченное печатью вожделения, и знал, что не смогу переспать с ней. Несмотря на ее невозможно красивое тело и приглашающую готовность, несмотря на то, что мы уже спали вместе, и не раз…
Я не хочу ее, потому что до одури хочу другую.
– Элли… Я не могу, – отстранился я.
– Почему? – искренне удивилась она. – У тела какие‑то проблемы?
– Не то чтобы проблемы…
– ВИЧ? Какие‑то заболевания?
– Нет‑нет, не в этом плане.
– Гомосексуальные остаточные реакции? Донор был геем?
– Да нет же! Элли… остановись.
Кажется, она воспринимала мое сопротивление как часть прелюдии, как новую занимательную игру, и просто не могла вообразить причину, которая бы мешала двум свободным людям, более того, бывшим любовникам, еще раз скоротать время под одним одеялом.
– Диомедея сказала мне, что у тебя сейчас нет постоянного партнера, но… может, она ошиблась?
У меня отвалилась челюсть. Вот это вылазка в тыл противника!
– Не злись на нее, это я ее спросила. Она сказала, что не знает точно, но ей кажется, что ты свободен, поэтому я и…
– Я не свободен, Элли!
Ее ладони, скользящие по моим предплечьям, остановились.
– Упс! – выдохнула она. – Кажется, я слегка не вовремя, да?
Элли рассмеялась, и ее смех был искренним: она, десультор, понятия не имела, что такое ревность. Ревность – обратная сторона Инсаньи – никогда не касалась ее души.
– А я уже было настроилась на безумную ночь, Ваша светлость! – хихикнула Элли.
– Уверен, там полно подходящих кандидатов, – улыбнулся ей я, кивнув в сторону ресторана. – Например Неофрон, который, помнится, как раз в твоем вкусе.
– Никому не говори, но я уже пробовала! – закатила глаза она. – Отшил меня, как школьницу. Но как хорош, сукин сын, особенно сегодня. Ты заметил? Никогда не видела его при таком параде. Одна рубашка, наверно, стоит как ВВП Зимбабве. Мне кажется, у него интрижка с Никтеей. Полвечера проговорил с ней и выглядел счастливым, как кот, объевшийся сливок.
– Видел. Похоже на то.
– Ты же покажешь нам ее? – спросила Элли, резко меняя тему. – Свою девушку. Она тоже десультор?
Я застыл на месте, чувствуя тупую боль в висках.
«Моя девушка».
До чего же пьянящими были эти слова.
– Да, она десультор, Элли. Это все, что я могу сказать.
– Передай ей, что если она не будет тебя охранять, я украду тебя в два счета.
– Бесстыдница, – хохотнул я.
– Посиди без секса месяцок, посмотрю на тебя.
Она послала мне воздушный поцелуй и скрылась за дверью.
* * *
Я в реабилитации Уайдбека, мое новое тело опутано датчиками и с ног до головы укрыто одеялом. Я слышу голоса по ту сторону двери и медленно приподнимаюсь на локтях.
– Входи, он уже здесь, – доносится до меня тихий голос сестры.
Дверь открывается, и я вижу Лику.
Мои глаза затягивает туманом, губы пересыхают, пальцы впиваются в одеяло.
Мне кажется, что я не видел ее целую вечность, если не дольше. Но теперь она здесь, она приехала, она дождалась! Я протягиваю к ней руку, и Лика резко отшатывается назад, натыкаясь спиной на Дио.
Ужас и отвращение. В ее глазах ужас, отвращение и ничего больше. Моя вытянутая рука – темная и сухая. На ней выпирающие вены и густые темные волосы. Трясущимися руками я поднимаю одеяло и оглядываю свое новое тело: я в теле безногого старика‑талиба, в том самом, в котором обитал Альцедо в своем прошлом прыжке. Но теперь в нем по какой‑то невероятной случайности – я. Вместо ног у меня два коротких обрубка, я провожу ладонью по лицу и чувствую короткую жесткую бороду, я упираюсь языком в передние зубы и ощущаю, что доброй половины из них нет. «Лика» – выдыхаю я, и мой голос похож на голос больного, охрипшего от жажды ворона.
Лика смотрит на меня и закусывает губу, чтобы сдержать вопль.
– Это только начало, его только что привезли, – шепчет ей Диомедея, обнимая за плечи, – после реабилитации это будет совсем другой человек. Он визуально помолодеет лет на десять, у него будут отличные протезы и…
Загляни в его глаза, это он.
Тот, кого ты любила. Тело – это всего лишь оболочка, самое главное увидит только твое сердце!
Лика ничего не говорит. Она стоит напротив – бледная, тонкая, чистая, как цветок из утреннего сада, и, кажется, вот‑вот потеряет сознание. «Я была уверена, что все будет как в сказке, – написано на ее лице. – А теперь ты явился в теле, к которому мне даже не хочется прикасаться!»
Лика разворачивается и выбегает из палаты, Диомедея бежит за ней, я вытаскиваю из руки иглу капельницы и наматываю силиконовую трубку вокруг своей шеи…
* * *
Я вскочил с глухим воплем, тяжело хватая воздух. Я сидел на кровати в кромешной тьме, взмокший от пота и запутавшийся в простынях.
– Я не собираюсь вовлекать ее в подобные отношения ни при каких условиях, все, успокойся, – пробормотал я себе, пытаясь взять себя в руки.
Я опустил ноги на пол и попытался встать, но тело едва слушалось. Держась за стены и спотыкаясь, я спустился в гостиную, включил лэптоп и запустил программу слежения.
Сияющая белая точка безмятежно мерцала там, где я и надеялся ее увидеть, – в маленьком прямоугольнике, обозначающем дом в пригороде Симферополя. Я запустил пальцы в волосы и долго сидел в темноте, не в состоянии оторвать глаз от сигнальной точки на мониторе. Сколько раз я пытался запретил себе следить за Ликой, но желание убедиться, что с ней все в порядке, всегда оказывалось сильнее.
Я клацнул на зеленый кружок «Спотифая» и выбрал единственную композицию в моем списке: Lamb – Gabriel. Раньше я просто не мог слушать ее. Эта песня была на диске, который я унес с могилы Катрины, и с тех пор слишком сильно, до головокружения, напоминала мне о ней. Но теперь я слушал ее и больше не задыхался от боли. Теперь она возвращала меня мыслями в совсем другой день и место:
Двадцать третье апреля.
Одна из богом забытых трасс где‑то в самом сердце крымских степей.
Сумасшедшая весенняя гроза.
Ангел с мокрыми волосами, в моем свитере, сидящий рядом на пассажирском сиденье…
– Крис?
Я оглянулся: в дверях, подпирая косяк плечом, стояла Диомедея. Я свернул программу слежения и прикрыл крышку ноута. Но песня продолжала звучать, наполняя тишину восхитительными клавишными аккордами.
– Дио? Я думал, ты еще на вечеринке.
– Приехала полчаса назад. Собиралась лечь, но что‑то не спится.
Что‑то слишком связная речь для человека, который только что под завязку залился алкоголем.
– Красивая песня, – заметила сестра.
– Да, – все, что смог ответить я.
– Она же у тебя в машине. И больше никакой музыки вообще. Что это за трек такой… особенный?
«Господи, да она вообще не пьяна!»
Диомедея плюхнулась рядом – пижамка с утятами, волосы вымыты и уложены, ночной крем толстым слоем на мордашке. Сто лет не видел ничего подобного.
– Что‑то ты слишком трезвая, – сменил тему я. – И причесанная. Разве после таких вечеринок не полагается падать в кровать прямо в платье и туфлях?
– Все ясно. Песня очень особенная, но черта с два я об этом узнаю.
– Как‑то так. Как вечеринка?
Дио наградила меня взрывоопасным взглядом и пихнула локтем в бок.
– Было… несколько странных происшествий.
– Надо же. Например?
– Например, один касавчик разбил затылок другому безо всяких на то причин. Просто проходил мимо, а потом схватил беднягу за воротник и тряхнул спиной об стену. Прикинь. Все до сих пор недоумевают, что на него нашло.
– О, я уверен, что у этого красавчика была на то серьезная причина, – натянуто рассмеялся я, влез в толстовку и побрел на кухню.
Меньше всего мне сейчас хотелось говорить об этом ублюдке Бутео. Диомедея вскочила и двинулась следом. Ох, что‑то мне подсказывало, что на этот раз она просто так не отстанет. И тот факт, что на часах три ночи, ее тоже не смутит.