Чужие воспоминания, по силе реалистичности близкие к галлюцинациям, просто парализовали меня. Ни одно из предыдущих тел не подбрасывало мне ничего подобного. Я стоял возле этой двери и не знал, сколько времени прошло, час, два или больше. Перед глазами мелькали обрывки воспоминаний Феликса, старая кинопленка чужой жизни – порядком истлевшая, изрубленная в куски, но до чертиков живая. И, наверное, это кино было бы весьма занятным, если бы не один и тот же персонаж, перемещающийся из одного сюжета в другой, одна и та же атональная мелодия, беспорядочно цепляющая и рвущая душевные струны, – девушка по имени Лика. Она была главным актером во всех картинах, которые его память вытолкнула на поверхность. Ее имя стояло диагнозом на всех историях его болезни. Феликс болел ею, он был ею одержим.
Я прислонился лбом к двери, чувствуя, что мне не хватает воздуха точно так же, как его не хватало Феликсу, когда он стоял на этом самом месте и порывался войти в эту комнату. Он не сделал этого только потому, что приятель по имени Макс принялся шататься по всему дому, выкрикивая его имя и опасаясь за его состояние…
Дверь в комнату оставалась закрытой, но дверь в мою личную преисподнюю распахнулась настежь.
Теперь я наконец осознал, куда на самом деле попал. В этой голове было столько безумной черной Инсаньи, что хватило бы на целый батальон таких, как я. Я вдруг почувствовал себя задыхающимся астматиком, который стоит посреди поля неистово цветущих злаков и у которого нет ничего, чем можно было бы прикрыть лицо от смертельного облака пыльцы. Сцена замышлявшегося, но так и не случившегося изнасилования все еще стояла перед глазами: Лика билась подо мной, как голубь в когтях коршуна. Одной рукой я держал ее запястья, а второй в спешке стаскивал с нее белье. Стена, разъединяющая память Феликса и мою начала трескаться и разваливаться на куски: все его мечты, мысли, чувства потекли в меня безудержной рекой.
«Она будет моей. Здесь. Сегодня. И даже ты не остановишь меня», – отчетливо зазвучало в голове.
– Соберись! – прикрикнул я на себя. – Это всего лишь чертовы остаточные реакции. Он мертв. Феликс мертв!
Я отшатнулся от двери, вернулся в гостиную, вышел из дома, захлопнув покрепче дверь, словно желая отрезать путь призракам, которые могли бы устремиться вслед за мной.
Разумней всего было бы просто исчезнуть. Не дразнить спящее внутри чудовище, а просто исчезнуть до того, как Лика вернется из школы. От одной мысли о ней внутри начало ворочаться что‑то темное и неконтролируемое. Я с трудом представлял, что будет, когда она окажется рядом. Но исчезнуть, не поддавшись соблазну увидеть ее в последний раз, – это было еще сложнее. В тысячу раз сложнее.
Мне нужно найти ее и попрощаться.
Я вознес все мыслимые и немыслимые благодарности грозовой туче, накрывшей нас по дороге в Симферополь и активировавшей маячок в кармане ее куртки.
Побег
«Внутри каждого из нас есть тайная комната, в этой комнате – потайной шкаф, а в шкафу – тайная кнопка, при нажатии на которую можно вылететь из ботинок. И черт бы с ней, ты знать не знаешь, где эта кнопка, да вот беда: тело прекрасно помнит, где она…»
Альцедо попал в точку. У этого тела тоже была кнопка. Я отыскал ее не сразу, исследуя все углы этой памяти, разгребая остатки чужого хлама, обрывки воспоминаний, куски давно разрушенных мозаик и мусор чужих грехов. А когда нашел – пожалел, что начал искать. Кнопка вытряхнет меня из ботинок, когда я прикоснусь к ней… А прикоснуться хотелось отчаянно.
Я остановил машину у крыльца большого скучного здания в четыре этажа, окруженного по периметру рядами берез. На ступеньках школы там и сям мостились кучки подростков, и где‑то среди них, если верить застывшей сияющей точке на дисплее моего телефона, была Лика. Долго ждать не пришлось, она сама полетела ко мне, как бабочка к источнику света. «Спокойно», – предупредил я себя, ощущая себя предводителем отряда потенциальных мятежников, которые могут взбунтоваться и предать меня в любой момент. Но…
Спокойно не получилось.
Лика шла ко мне, едва касаясь ногами ступенек. На ее лице сияла легкая задумчивая улыбка, волосы трепетали на ветру, и она не сводила с меня глаз цвета пасмурного предгрозового неба. Сейчас в ней не было ничего детского, сейчас я не смог бы назвать ее ребенком, как делал это не единожды прежде. Сейчас она выглядела необыкновенно серьезной, взрослой и сосредоточенной. И неимоверно притягательной.
«Почему бы мне не обнять ее, когда она наконец расправится со всеми этими бесконечными ступеньками?»
Бурная, мутная волна остаточных реакций.
…Лика в моих объятиях, обнимает меня за перебинтованную шею и плачет от жалости. Я едва пережил очередную драку в ночном клубе. Я опускаю ладонь на ее спину и чувствую выпуклый изгиб лопатки под тканью ее футболки, ее грудь упирается в мои ребра… О, если бы ты только мог предположить, что за окровавленный затылок и сломанный нос тебя ожидает такое вознаграждение, то, пожалуй, лез бы в каждую драку, а, Фил?
Мои руки в карманах сжимаются в кулаки. Мне нужно отвезти ее домой, и как можно скорее…
…сделать своей…
Уехать отсюда.
Мне нужно было уматывать отсюда и не оглядываться. И не потому что я боялся потерять контроль над телом. Что бы Феликс ни чувствовал к ней – это тело больше не принадлежало ему. К черту сказки. Меня волновали куда более реальные причины. Например, бессмысленность моего пребывания здесь. Пока мать Феликса не встанет на ноги – здесь больше нечего делать… Или, например, моя сестра, которой сейчас требовался куда более серьезный защитник, чем одурманенные Неофроном родители… Или – самое пугающее – этот туман в глазах Лики, когда она смотрит на меня. Борись, ангел, борись с этим туманом. Я обещаю уйти быстро, пока этот туман окончательно не заволок твой разум…
Ступеньки закончились, Лика остановилась напротив, не сводя с меня глаз. Лицо спустившегося на землю ангела, обрамленное волосами цвета пера беркута: темно‑каштановые с золотым отливом. Едва затянувшаяся ссадина на щеке и легкая взъерошенность только дополняли образ: о да, ведь падение с небес редко обходится без царапин. Она улыбнулась мне, и в этой улыбке было больше света, чем у солнца, уныло свесившегося над городом. «Лови момент, запомни ее именно такой, потому что через пять минут она возненавидит тебя…»
«Идиот! Дай ей свою чертову руку…»
– Лика, мои планы не изменились. Я по‑прежнему должен уехать сегодня.
* * *
Я смотрел на ее искаженное от боли и возмущения лицо, но не мог ни утешить ее, ни обнадежить.
– Хорошо! Если не завтра, то когда? Когда ты сможешь вернуться и закончить начатое?
– Я не уверен, что смогу вернуться, Лика.
Чужие слезы редко приводили меня в волнение. Вот уже двадцать лет, начиная с семилетнего возраста, я шатался по госпиталям, наблюдал болезнь и страдания и давно приобрел иммунитет к проявлениям человеческой слабости. Но глядя на то, как горько плачет Лика, сжавшись в один крохотный комок, я по‑настоящему растерялся. В ту минуту мое «я» словно развалилось натрое:
«Успокой ее, объясни все, она все поймет. Ты видел, как она смотрела на тебя, когда шла к тебе по ступенькам школы, она готова принять от тебя любую правду, – особенно если это будет правда, а не горстка унизительной лжи на откуп. Представь, как легко будет рассказать ей ВСЕ».
«Отдай ей ключи и убирайся отсюда. Ты видел, как она смотрела на тебя, когда шла к тебе по ступенькам школы. Еще пара часов рядом с ней, и Инсанья съест ее мозги…»
«Просто прижми ее к себе и больше не отпускай. И плевать на все».
Последний голос звучал особенно громко. Поэтому я вложил в ее ладонь связку ключей, остановил машину и позволил Лике просто уйти. Я смотрел ей вслед и ощущал нечто… странное. Бессильное, кричащее, голодное, едва‑едва родившееся чувство, бьющееся в колыбели грудной клетки. Если я вижу ее в последний раз, то дай мне небо сил не пытаться это изменить…
Я развернул машину и поехал к аэропорту, проклиная себя за то, что сказал ей об отъезде прежде, чем довез до дома. Несколько раз я был готов повернуть обратно и убедиться, что она добралась домой. «Да, ты обнаружишь ее дома заплаканную, несчастную и совсем одну. Она бросится к тебе на шею, когда поймет, что ты вернулся, и хватит ли тебе сил выпустить ее из объятий раньше, чем случится непоправимое, а, Фил?»
Я знал, что не хватит.
Но маяться от неизвестности я тоже не собирался. Сейчас вобью номер ее GPS‑маячка в поисковую систему – и если она не сидит дома, сложив ладошки на коленках, то пусть пеняет на себя. Найду, привезу домой и накачаю снотворным, чтоб спала до самого утра, как убитая.
– Да ты само обаяние и шарм, Фальконе, – сказал я себе.
– Кто бы сомневался, – и согласился с собой.
Две секунды расчета ее места пребывания показались мне вечностью. О небо, пусть белая точка окажется в маленьком прямоугольнике ее дома. Но… Как бы не так. Точка с пугающей скоростью удалялась от того места, где я так жаждал ее видеть. Прочь от дома, прочь из Симферополя, все дальше и дальше.
* * *
Я пытался убедить себя, что это ничего не значит. Что лететь в сумерках на скорости сто пятьдесят километров в час прочь из города, поддавшись настроению, – это вполне в духе Лики. Она могла встретиться с кем‑то из друзей и предпринять ночную прогулку на машине. Отвлечься от событий этого не самого радостного дня. Кто знает, как она обычно снимает стресс…
Я остановил машину, мучительно соображая, что делать дальше. Что‑то не так. С ней что‑то не так. Эта уверенность крепла с каждой секундой. Я смотрел на сияющую точку, стремительно движущуюся на юг от Симферополя, и пытался достучаться до памяти Феликса. Та охотно отозвалась в ответ:
– Соглашайся, будет круто, у Урсуленко видала, какая тачела? Проветрим мозги, полихачим. Ты вообще когда‑нибудь ездила на скорости больше сотни?
– Я не люблю лихачить, Феликс.
– Да ладно тебе, Лика. После месяца в бинтах неужто не хочется слегка оттянуться?
– Не хочу тебя расстраивать, но я из тех зануд, которым для снятия стресса достаточно выпить крепкого чая и хорошенько поспать.
Выпить чая и поспать? Серьезно? Вот дерьмо…
Я развернул машину и поехал обратно. Так быстро, что все дорожные знаки чуть ветром не снесло.
* * *
Человек с залитым кровью лицом шел по темной дороге на свет моих фар и нес на руках тело девушки. Пять минут назад белая точка на дисплее, не сбавляя скорости, резко соскользнула с дороги, выписав длинный завиток, и замерла. Этот маневр мог означать только одно: водитель машины, в которой была Лика, не справился с управлением и влетел в сплошную стену деревьев, растущих вдоль трассы. Все эти пять минут – с момента остановки точки и до той секунды, когда я увидел Лику в окровавленной одежде на руках у незнакомца, – я чувствовал такую же панику и дезориентацию, какие испытал, узнав о смерти Катрины. На эти пять минут все боги этого мира обрели во мне потенциального адепта: я был готов молиться каждому из них, только бы с ней ничего не случилось. Только бы тело, покоящееся в руках человека с окровавленным лицом, не было мертвым.
Парень подошел ко мне и передал мне тело. Передал мне ее так, как будто оно всегда принадлежало мне и только по нелепой случайности вдруг оказалось у него. Отдал мне ее так, как будто… знал меня целую вечность и был уверен, что я смогу позаботиться о нем.
И – как только ее тело оказалось в моих руках – отступил назад.
– Уезжай. Бери ее и уезжай отсюда.
Я снова заглянул ему в лицо и поразился: в глазах незнакомца застыл панический ужас, ужас затравленного зверя. Как будто авария, разбитая машина и безжизненное тело на моих руках были не самым страшным, что могло случиться. Как будто где‑то там, за его спиной, в темноте навалившейся ночи скрывалось нечто гораздо более страшное.
– Тебе тоже нужна помощь, – начал я, но того словно плетью хлестнули:
– Плохо доходит?! Увози ее отсюда, бога ради! Проваливай!
Что‑то в его голосе заставило меня не возникать. Я усадил в машину Лику – верней, то, что сейчас отдаленно напоминало ее не самую лучшую восковую копию, – и двинулся в обратном направлении.
Но не успел проехать и сотни метров, как услышал выстрел. В том, что это выстрел, у меня не было никаких сомнений. И тут же раздался второй.
* * *
Зря я не подобрал этого парня. Я загнал машину в придорожные заросли и погасил фары. Взял пушку и заблокировал двери. Я сделал крюк и бесшумно вернулся к тому месту, где оставил незнакомца, с совсем другой стороны. Он лежал в десяти метрах от дороги с огромным черным пятном на белой футболке. Я огляделся. Получить пулю от неизвестного преследователя и откинуться прямо здесь не входило в мои планы. Оставить истекать кровью того, кто спас Лику, я тоже не мог.
И тут мое ухо уловило скрежет металла о металл: звук, не принадлежащий тихой загородной ночи. Неподалеку, оставив за собой полосу сломанных деревьев, исходил паром разбитый автомобиль. Темная тень наконец вскрыла заклинивший багажник, и через несколько секунд машину обняло пламя. Я увидел щуплого мужика, отбросившего пустую канистру и пустившегося бежать. Я прицелился и выстрелил. Человек вскинул руки и начал вертеться вокруг своей оси, пытаясь дотянуться до того места на спине, куда вонзилась капсула с транквилизатором. И, так и не сумев ее вытащить, рухнул в траву.
Ветер раздувал огонь, охвативший машину. Секундой позже рванул бак. Подстреленный лежал неподалеку, ткнувшись лицом в траву и раскинув руки. Я вытащил дротик из его лопатки, перевернул его на спину и… узнал его. Вытянутое хищное лицо, светло‑желтые волосы, кожа альбиноса – тонкая, болезненно‑бледная. Как будто череп обтянули латексом… Этого человека звали Вано, и он был в доме Феликса в ту ночь, когда Анна уехала, а Лика так предусмотрительно заперлась в своей комнате. Феликс знал о Вано только то, что у него можно раздобыть огнестрельное и что Вано успел отсидеть за изнасило…
«Привет с того света, Вано. Сколько лет, сколько зим. Уж не знаю, что ты, падаль, делал здесь и почему ты преследовал ее, но встать с этого места я больше тебе не позволю. Ты видел ее в моем доме. Ты знал ее. Только не говори, что решил преследовать ее? Сейчас этот краснорылый унес ее отсюда и отдал мне, но ты бы вернулся за ней, так? Потому что хочешь насолить мне. Даже после моей смерти. И потому что превращать цыпочек в кровавый фарш – твое любимое развлечение. А ведь я ж предупреждал тебя, что если ты прикоснешься к ней, я выпущу тебе кишки. Предупреждал же?»
Буря остаточных реакций связала меня по рукам и ногам. Несколько минут я думал и действовал как Феликс. Нет, хуже – я стал им. Клетки памяти среагировали на лицо Вано, как бык на красное полотно. А когда это наваждение схлынуло, я увидел, что из грудной клетки Вано торчит вся обойма дротиков с транквилизатором: пока я пытался справиться с реакциями тела, мои пальцы безостановочно жали на спусковой крючок. Я бросился вытаскивать дротики, но было поздно – Вано был мертв. Транквилизатор действовал мгновенно. Содержимого одной капсулы хватало на крепкий получасовой сон, а вся обойма мгновенно останавливала сердце.
Паническое чувство необратимости произошедшего, шок, осознание случившегося – все это пришло гораздо позже. В первые секунды я чувствовал только леденящий ужас. Ужас, и ничего больше. Легенда оказалась явью, сказочные монстры вышли из полумрака и сомкнули холодные пальцы на моей шее. Я потерял контроль над телом! Несколько минут я не контролировал его вообще. Судя по всей той информации, которую только что выплеснул мозг Феликса, этот человек вполне заслуживал мести за изнасилования и – главное – за то, что все еще представлял угрозу для жизни Лики. Но та безжалостная расправа, которую устроило тело Феликса, была за гранью допустимого.
Что еще? На что еще я способен?
«Догадайся с трех раз».
Секундное видение извивающейся подо мной Лики… Нет, только не это.
* * *
Я оставил Вано и вернулся к незнакомцу. В его грудной клетке было два пулевых отверстия, одно в солнечном сплетении, другое на два пальца левее. Теперь рукава и горловина футболки тоже стали черно‑красными, никаких признаков жизни, мертвее мертвого. Я вызвал скорую и полицию и вернулся к Лике.
Она лежала рядом с машиной без сознания: открыла дверь, но сделать больше одного шага не смогла. Она не была ранена, пульс в норме, кровотечения нет. Еще один обморок… Лика пришла в себя, когда я завел мотор, и тут же прижалась ко мне. Я обхватил ее руками, с трудом воздерживаясь от желания усадить ее себе на колени и заставить ее успокоиться любым из доступных мне способов. Поцелуи успокаивают, так ведь? Или… наоборот?
– Феликс, ты в самом деле жив, или я при смерти и у меня галлюцинации? – едва слышно сказала она, и по ее одышке и охрипшему голосу я понял, что ей больно.
Неужели она все‑таки ранена?.. Я приподнял ее футболку и стер с ее кожи отпечатки крови, просочившиеся сквозь ткань. На коже не было никаких повреждений: ни царапин, ни гематом, ничего.
– Ты не ранена, это его кровь, – наконец сказал я, изучая ее бледное лицо. На секунду меня посетило невозможное сумасшедшее предположение, когда я сообразил, что Лика испытывает боль в том самом месте, в котором у ее спасителя были две дырки навылет. Но нет, этого просто не могло быть. Припоминаю слово в слово все то, о чем болтал Альцедо по пути в Киев: «Видел краем глаза кое‑какие исследования под названием “Фантомные проекционные ощущения”, приятного там мало. У восприимчивых к боли десулъторов все может закончиться плачевно. Не стоит возвращаться в родное тело, испытывая сильные мучения. Агонизирующее от боли сознание может убедить твой мозг, что травмы чужого тела – твои собственные».
Впрочем, эти догадки тут же робко отступили под натиском других мыслей: сказать ей о том, что ее спаситель мертв, или умолчать? Она даже не вспомнила о нем: закрыв глаза и прижавшись к моему плечу, повторяла, как она счастлива, что со мной все в порядке (при этом, видимо, напрочь позабыв о том, что сама едва не умерла). Я проглотил вопрос о том, а что мне, собственно, угрожало, и рассказал ей о смерти того, кто ее спас.
Но она не захотела слушать меня. «Замолчи, замолчи…» – повторяла она, не в состоянии связно рассказать обо всем, что произошло. Я не стал настаивать. Однако произошедшее на дороге не давало мне покоя. Каким таким образом Лика оказалась в компании людей, которые явно не годились ей в друзья, почему водитель потерял управление, почему Вано преследовал Лику и ее спасителя?
«Увози ее отсюда! Садиа в машину и, бога ради, проваливай!» – Я вспомнил его искаженное лицо и трясущиеся руки. Что‑то в этой фразе казалось смутно знакомым…
Я привез Лику домой, сделал ей чай, сварил себе чашку крепкого кофе, внезапно заметив, что мне не приходится вспоминать, где что лежит, что руки действуют на автомате, извлекая с кухонных полок все, что нужно. И прислушался к шуму воды в душевой.
Находиться с ней наедине в этом пустом доме, кишащем призраками прошлого, было неимоверно сложно. Я должен распрощаться с ней как можно быстрее, и так, чтобы она не считала меня последним мерзавцем. Еще несколько часов назад меня совершенно не заботило, какого рода воспоминания обо мне останутся у нее после моего отъезда (слово «побег» было бы здесь гораздо уместней). Более того, мне казалось, что чем небрежней обращаться с ней, тем легче ей будет примириться с моим отъездом. Теперь все изменилось. Одного взгляда на ее безжизненное тело было достаточно, чтобы все изменилось. Одна мысль, что она едва не погибла, заставляла меня обращаться с ней осторожней, чем с любым из доселе встреченных людей. И дело было не в жалости. Не в ней.
Я просто не хотел снова увидеть на ее лице боль и отчаяние. Отчаяние и ненависть. «Феликс, отдай мне ключи от дома, останови машину и, бога ради, проваливай!» – я больше не хотел слышать ничего подобного.
Ослепительная, как прожектор, вспышка дежавю.
Я наклонился над столом и вцепился пальцами в дерево.
«Останови машину и, бога ради, проваливай!» – голос Лики.
«Садиа в машину и, бога ради, проваливай!» – голос незнакомца.
Я словно накладывал две пленки друг на друга, сравнивая их оттенки и контуры.
Нет, невероятно. Это просто за гранью реальности, но… что если ее обмороки – это и есть прыжки? Если бы я не был так занят борьбой с собственными демонами, то догадался бы раньше. Я должен был догадаться раньше. Каждый раз, когда Лика теряла сознание, рядом оказывался кто‑то незнакомый, кто пытался защитить ее тело. Головорез с ножом в руке, дамочка в ресторане гостиницы и, наконец, парень с окровавленным лицом, несущий на руках ее тело. Черт возьми, это она сама спасала свое тело! Теперь все складывалось. Вот почему она нервно засмеялась, когда узнала, что ее «спаситель» мертв. Грязные ублюдки… Теперь обойма транквилизатора, всаженная в тело Вано, казалась мне одной из самых достойных и справедливых вещей, которую я когда‑либо совершал. Меня захлестнула ненависть и необъяснимое, пугающе нежное чувство гордости за Лику. Она пыталась спастись и – смогла спастись. Смелая, решительная, невероятная…
Смелая, Решительная и Невероятная неуверенно вошла на кухню, робко оглядываясь по сторонам. Пижама, мокрые волосы, заплаканное лицо. Нужно будет дать ей успокоительного перед отъездом – вряд ли она сама сможет справиться с шоком…
– Я увижу тебя еще когда‑нибудь? – спросила она, принимая чашку из моих рук. Наши пальцы соприкоснулись.
– Чем больше я тяну с отъездом, тем сложнее ответить на этот вопрос.
«Еще нас рядом с тобой, и мое решение уехатъ будет гореть пламенем…»
– То есть? Не понимаю, – сказала она, убирая трясущимися руками волосы со лба. Рукав съехал с ее предплечья и обнажил длинную рану с красными отечными краями.
Я понял, что лучшего шанса подтвердить все догадки не представится.
* * *
Лика согласилась на зашивание без обезболивающего, но уже после первого стежка начала ерзать и упрашивать меня разрешить ей поискать обезболивающее в комнате Анны, а после пятого обмякла и поникла головой, как цветок на сломанном стебле. Я сделал еще один стежок и наложил на рану повязку. Потом усадил безжизненное тело в кресло и подошел к окну.
Фонарь над крыльцом освещал часть сада и песчаную дорожку, ведущую к воротам. Вокруг не было ни души. Вряд ли она могла «улететь» слишком далеко. Я вышел из дома и осмотрелся. Слабый свет фонаря выхватил из темноты фигуру женщины, которая стояла под деревом, прислонившись лбом к стволу и… потирала предплечье левой руки. Попалась!
Чувство изумления в этот момент заглушило все остальное: и желание побыстрее уехать, и голос разума, умоляющий не наделать глупостей. Она десультор – странный, новый, необычный десультор среди людей! Не осознающий, что с ним. Живущий вне всемогущего клана. Один на один со своими прыжками. Я чувствовал себя так, словно внезапно нашел нечто, что испокон веков считалось выдумкой: фею, Атлантиду, единорога… Это нелепое сравнение Лики с единорогом заставило меня улыбнуться, и, кажется, я все еще улыбался, когда спросил у фигуры, приросшей к дереву, что с ее рукой.
Женщина резко обернулась. Испуганное лицо, разлетевшиеся в стороны светлые волосы, широко раскрытые глаза.
– Повредила инвентарем, – сказала она, снимая с рук перчатки. – Ты уже, наверно, собрался уезжать? Если да, то выход там.
«О небо, ты думаешь, что я собрался слинять, пока ты без сознания? Если бы все было так просто. Если бы я только мог расстаться с тобой так просто… Лика».
* * *
Святые угодники! Она десультор! Верней, какая‑то… облегченная версия десультора, покидающая свое тело на несколько минут и тут же возвращающаяся обратно! О, какой ценной находкой она стала бы для Уайдбека. Сравнить ее генетический код с кодом десультора, найти разницу, исследовать ее прыжки. Прыжочки. Приблизиться к разгадке проклятия еще на один шаг…
Как мало времени мне требуется, чтобы решить чужую судьбу. А что если просиживать молодость в лабораториях Уайдбека не входит в ее планы? В твоей машине наверняка найдется хотя бы один ее волос. Вот его для ДНК‑диагностики ты и возьмешь. Потом поедешь домой и еще раз все обдумаешь. Потому что, после того как Уайдбек узнает о ней, пути назад не будет: он вцепится в нее мертвой хваткой. Если узнает.
Я вернулся в дом. Тело Лики по‑прежнему безжизненно лежало в кресле. Осталось совсем чуть‑чуть. Собрать инструменты, попрощаться и… сделать так, чтобы она не смогла меня остановить. Пальцы на ее руке дрогнули, дыхание стало прерывистым. У меня есть полминуты, не больше. Успокоительное и медленное снотворное. Первый препарат снимет шок и поможет пережить все, что случилось с ней сегодня. Второй начнет действовать минут через пятнадцать‑двадцать и уложит ее в кровать до самого утра.
«Браво, повелитель шприцев! Будь твоя воля, и ты ширял бы ее наркотой каждый раз, как только надо уложить в кровать?» – ухмыльнулся внутренний голос.
«О нет, у меня нашлось бы средство куда более эффективное».
«Наручники и липкая лента?»
«Долгий изнуряющий секс».
Готово. Лика шевельнулась и открыла глаза. Я поднял ее на руки и направился в ее комнату.
Только когда я оказался внутри, то осознал, что мне все же не следовало входить сюда. Слишком рискованно. Все равно что ступить на прогнивший мост, под которым ревет горная река. Я увидел стол, полки, подоконник, обои, пол, светильник, кровать и… молча выругался. Перед глазами снова поплыл сумасшедший разноцветный калейдоскоп: Лика сидит на этом столе и болтает с подругой по телефону. Она в коротких шортах и в майке, обтягивающей грудь. Полки уставлены книгами, я знаю, что в книге «Поющие в терновнике» ее фотография из летнего лагеря, где она сидит на пляже голышом. Я вижу, как она моет стекла, встав на подоконник и почти целиком высунувшись в окно, и снова чувствую желание подойти к ней, схватить за локоть и втянуть в комнату. Лика рисует на обоях фломастерами, пытаясь превратить пятно в цветочный бутон, ее волосы, темный шелк, струятся по спине. Она неплохо рисует, но еще никто не говорил ей об этом. Я вижу, как Лика сидит на полу и строчит письмо какому‑то придурку, с которым познакомилась в летнем лагере. Я ничего о нем не знаю, но уже хочу свернуть ему шею. И наконец… кровать. Лика спит, перевернувшись на живот и засунув руки под подушку. Тонкая ткань ночной рубашки едва прикрывает лопатки. Черт бы тебя побрал, Феликс, как хорошо ты все помнишь…
* * *
Я сам не заметил, как выложил ей все то, чего выкладывать не стоило. То ли дело было в той ауре доверия и понимания, которая окружала ее и наполняла всю комнату, то ли в чувстве вины, которое накрыло меня после того, как я дал ей снотворное, не спросив у нее разрешения. Я рассказал ей о том, что испытал, когда увидел Анну, о том, что время от времени выдает мне память Феликса и, наконец, о его чувствах к ней, включая все, о чем он думал в ту ночь, когда сжег плакат на двери ее комнаты.
Лика не поверила мне. Я наблюдал за тем, как она с видом психиатра, уставшего слушать от пациента всякую околесицу, выбралась из кровати, подошла ко мне и села рядом на подоконник. Она находилась так близко, что я уловил аромат медового шампуня, струящийся с ее влажных волос.
– Я не могу поверить. Феликс просто терпеть меня не мог, как и я его!
– Он был без ума от тебя.
Я повернулся к ней и понял, что не смогу сдержаться. Лика сидела на подоконнике и смотрела на меня в упор. Ужаса и смущения, отразившихся в ее глазах, когда она узнала о замыслах Феликса, – больше не было. Теперь на ее лице проступило какое‑то новое для меня выражение. Новое, интригующее и отчаянное.
– А ты? Что чувствуешь ты, новый и другой, глядя на меня?
В момент, когда она договорила фразу, фантом Феликса врезал мне под дых. Лика медленно спустилась с подоконника, и мои пальцы потянулись к ней, намереваясь сжать ее и больше не отпускать. Я привлек ее к себе, и в тот момент, когда ее робкие руки сомкнулись на моей шее, вдруг ощутил нечто, чего не испытывал никогда прежде. Увидел, как маленький прелестный демон по имени Инсанья – это бессильное, голодное и новое для меня чувство – покидает свою колыбель, встает на ноги, поднимает голову и устремляет на меня первый осмысленный взгляд. И взгляд этот полон голода, жажды и одержимости.
– Что ты чувствуешь? – тихо повторила она одними губами. О, все‑таки эти губы созданы для куда более интересных вещей, чем пустые разговоры.
«Феликс хочет растерзать тебя, не сходя с этого самого места, а чего хочу я? Дай подумать… Что если я хочу примерно того же? Увезти тебя отсюда и сделать своей? Нет, сначала сделать своей, а потом увезти отсюда. Вырвать тебя из этого крошечного городка, показать тебе мир? Открыть перед тобой двери любого университета? Дать тебе пару крыльев, чтобы ты могла лететь куда тебе вздумается, свободная, как ветер? Привести тебя на рождественский ужин в своей дом? Познакомить тебя с семьей? Летать с тобой над Альпами? Коротать выходные на Санторини? Жить с тобой, спать с тобой, взять у тебя все, что ты можешь дать? А потом… А потом видеть твое отчаяние, когда ты узнаешь, что я не люблю тебя и никогда не смогу полюбить? Что моя семья, работа и Уайдбек всегда будут на первом месте, а ты – на втором? Что я могу засыпать тебя деньгами, но Инсанья, отблески которой я вижу в твоих глазах, никогда не заставит меня сходить по тебе с ума? Что дальше? Ты будешь красивой, удобной, восхитительной частью моей жизни, пока мне не станет скучно. Или пока не придет время сменить тело. А потом тебе придется увидеть меня в моем родном теле, страдающем от атрофии и истощения. А потом принять меня в той оболочке, которая станет моей в очередном прыжке, и не факт, что ты сможешь прикоснуться к этому телу. Клянусь, так и будет. А потом ты сбежишь, даже не попрощавшись, и вряд ли я смогу упрекнуть тебя в этом. Более того, дай бог, чтобы ты просто сбежала и начала жить заново. Но что если Инсанья сведет тебя с ума, как Катрину? Любовь так легко размазывает людей по асфальту – легче, чем ребенок жука, наступая на него ботинком. Ты слишком хороша для моей реальности. Ты заслуживаешь куда лучшей участи, чем человек с ледяным сердцем…»