Я мысленно желал ей «очнуться» подальше от диких племен, непролазных джунглей и людей, считающих ее своей собственностью. Я хотел, чтобы ей повезло так же, как и мне: чтобы она открыла глаза в госпитале цивилизованной страны и смогла сделать звонок, не выходя из палаты. И сделала его вопреки всем разногласиям с Уайдбеком.
– Надеюсь, она все‑таки одумается и позвонит, – взмолился я вслух.
– А если нет? – присел рядом Альчи.
– А если нет, то я все равно найду ее, и тогда мало не покажется, – процедил Неофрон, набросил на себя куртку и вышел на улицу, хлопнув дверью так, что та чуть с петель не слетела.
* * *
В самом начале декабря, когда мы уже начали паковать оборудование в чемоданы, Уайдбек выяснил новые подробности жизни Феликса – я был уверен, что парня звали именно так. Феликс до фатальной передозировки успел совершить несколько вооруженных ограблений, пришить трех человек и с ноября находился в розыске. Полиции так и не удалось выяснить его имя и фамилию, но фоторобот вовсю гулял по городу.
Так что пришлось озаботиться тем, чтобы новая облицовка значительно отличалась от варианта, предложенного прежним владельцем: отпустить бороду, надеть контактные линзы, заклеить броский шрам над левой бровью. И наконец, отрастить волосы, чтобы замаскировать шрам на затылке. Судя по всему, Феликсу когда‑то весьма успешно попытались снять скальп.
Двадцатого декабря я, Альцедо, Неофрон и его парни наконец вылетели из Борисполя в Швейцарию. Все прошло так гладко, что Неофрон, кажется, был даже немного разочарован.
Рождество я встретил уже в реабилитационном центре в Лугано и провел там три месяца, наполненных утомительным бездельем: ел, спал и восстанавливал физическую форму. Ни на что большее моя оболочка не была способна. Внутренние органы были в весьма плохом состоянии, обнаружилось несколько старых переломов: ребра, фаланги пальцев, нос, – и ощутимые проблемы со зрением. Но в остальном мне несказанно повезло: вирус иммунодефицита, маркеры гепатитов и других сколько‑нибудь серьезных заболеваний в крови обнаружены не были.
|
|
Лазерная коррекция вернула мне стопроцентное зрение, были бесследно удалены все татуировки и рубцы, за исключением шрама на затылке. Он требовал хирургической пластики с последующей шлифовкой и локальной пересадкой волос. Я откупился от всей этой возни одним весомым аргументом: «и так нормально». Я не собирался возвращаться на Украину ни при каких условиях, а значит черт с ним, со шрамом.
С Кором мы больше не общались. После нашей последней драки между нами словно проложили непреодолимую полосу препятствий, которую ни один из нас больше не мог и не хотел преодолеть.
Помолвка с некой Кристиной так и не состоялась, но я не сомневался, что на этом его эксперименты не закончатся. Наоборот – это самое‑самое начало. Потом Кор выразил желание поработать в сиднейском офисе Уайдбека. С тех пор мы ни разу не виделись. Я не говорил о нем, не интересовался его жизнью и пропускал мимо ушей любые новости о нем. Семья воспринимала эту нашу ссору как нечто преходящее, и у меня не было никакого желания убеждать их в обратном.
* * *
В начале весны Уайдбек провел очередную конференцию. Мне накануне выпала ночная смена в госпитале, так что я заявился туда, едва стоя на ногах. Но мою сонливость как рукой сняло после того, как в конференц‑зал вошел Альцедо и направился прямиком ко мне. Святые угодники, на это стоило посмотреть: миниатюрная цыпочка, в туфлях на шпильке, строгом деловом костюме и прической под названием «Это только кажется, что я уснула с мокрой головой, а потом забыла расчесаться, на самом деле я провела три часа в салоне и выложила за это две сотни швейцарских франков».
|
|
Альцедо уселся рядом и закинул ногу на ногу.
– Кажется, ты вошел во вкус, – давлюсь от смеха я.
Едва я успел побороть очередной приступ смеха, как в зал вошли родители, Никтея и группа экспертов, готовых продемонстрировать очередное достижение науки.
– Что там ваша братия изобрела на этот раз? Эликсир молодости?
– Я не при делах. Это не мой департамент, – зевнул Альцедо. – Нанотехнологи что‑то состряпали, если верить слухам…
Следующие два часа конференции можно было бы уместить в десять минут. Если бы светила науки хотели домой в кровать так же сильно, как я, и если бы перерывы на кофе были слегка покороче, то все ноу‑хау можно было бы сформулировать тремя предложениями: Уайдбек планировал начать выборочную окольцовку птиц в Европе. Отслеживать программно передвижения чувствительных к десульторам птиц и фиксировать точки их повышенного скопления. Эти скопления могут указывать на нахождение там одного из нас – застрявшего в теле‑ловушке.
Для окольцовки планировалось использовать мини‑GPS‑Трекеры, похожие на полоски тонкой полимерной бумаги. Я прихватил коробку таких маячков и поехал домой. На балконе моей квартиры уже пару дней гуляла белая цапля. Я перевернул птицу вверх тормашками и наклеил маячок ей на лапу. Мой первый посильный вклад в проект BirdTrack. Если верить инструкции, маячок активируется, как только намокнет, и сам включится в систему слежения.
|
|
– А теперь марш отсюда, – сказал я цапле и подбросил ее в воздух. Та взмахнула белоснежными крыльями и не спеша полетела к озеру.
* * *
Одна из пациенток в моем госпитале – какая‑то русская туристка – обсуждала с подругой детективный сериал.
– Конечно, убийца он, кто же еще, – сказала она, закатив глаза.
Я проверил капельницу и направился к двери.
– Это была улика, говорю тебе…
Я схватился за ручку двери и застыл, как вкопанный. Внезапно, на долю секунды, я снова увидел себя глубоко под водой: мимо плывут рыбы, высоко, на поверхности воды играют солнечные блики…
– Вряд ли это тянет на улику, – возразила ее приятельница..
И еще один приступ дрожи. Было похоже, тот, кому до меня принадлежало тело, изрядно напортачил. Его просто встряхивало на слове «улика».
«Все нормально, – сказал я в шутку телу. – Ты в безопасности. Я не собираюсь возвращаться на Украину».
Я не смог толком уснуть в ту ночь. Что‑то растревожило все до единого нервы. Нечто настолько неуловимое и утекающее, что едва ли тянуло на остаточную реакцию. Всего лишь слово. То ли из какого‑то славянского, то ли из какого‑то другого языка. Слово, означающее что‑то холодное и текучее, как вода, что‑то яркое, как блик на стекле, и стремительное, как волк.
Оно возникло из темной пустоты моего нового «дома» и тут же отступило обратно во тьму. Как кошка, которая осторожно входит в гостиную и, увидев вместо хозяина чужака, тут же прячется…
– Не сходи с ума, – сказал мне Альцедо после того, как я рассказал ему про воду и блики и про то, как мне осточертело видеть их во сне. – Мне вот снятся теннисные мячики чуть ли не каждую ночь. Дошло до того, что вчера я поехал на корт и стучал мячами об стену, пока в глазах не зарябило… Кстати, помнишь силентиум, который стирает два часа свежих воспоминаний?
– Еще бы.
– У него обнаружился любопытный побочный эффект. При регулярном приеме небольших доз краткосрочная память почти не повреждается, зато начинают меркнуть остаточные реакции. Весь мусор, который хранили клетки памяти, – просто сгорает. Остаешься только ты и твои мысли.
– Предлагаешь мне уколоться силентиумом?
– Как вариант, как вариант, – рассмеялся он. – Правда, все это пока не слишком хорошо изучено. Но если захочешь побыть лабораторной мышкой, я всегда к твоим услугам.
* * *
К бликам и воде потихоньку начали примешиваться другие видения: волки, человек в бинтах, язык пламени, бегущий вверх по бумаге… Я не слишком паниковал, потому что мозг Эйджи и Скотта тоже выдавали массу остаточных реакций. «Все пройдет, – уговаривал я себя. – И это тоже».
Как бы не так.
Волки стали сниться мне каждую ночь: большие, пушистые, с желтыми глазами‑лунами. Человек в бинтах вяло шевелился и плакал так, что сжималось сердце. Огонь бежал вверх, разгораясь все ярче и ярче… Все это имело какой‑то смысл, все эти фрагменты принадлежали одной большой мозаике. Только вот мозаика эта давным‑давно рассыпалась и больше мне не принадлежала. Хотел ли я восстановить ее в памяти? Вряд ли…
Как‑то ночью, на исходе апреля, мне приснился сон, который я уже однажды видел: я держу в объятиях Катрину, ее голова на моей груди. Наконец она поднимает лицо и говорит мне:
– Иди дальше и не оглядывайся.
– Куда идти? – спрашиваю я.
– Туда, – отвечает Катрина и вытягивает в сторону руку. Я устремляю взгляд в указанном направлении: там снова виднеется река, блики на воде, стая серых волков и человек в бинтах, лежащий на берегу.
В то же утро я позвонил в госпиталь и взял неделю отпуска. Пора разогнать волков, расплескать реку и вытащить человека из бинтов. Раз уж сама Катрина просит меня об этом.
– Альцедо, я еду в Киев. Составишь мне компанию?
Лика
Мой брат, давным‑давно окончивший курсы пилотирования при Уайдбеке и справляющийся с вертолетами и легкомоторными самолетами легче, чем со стиральной машиной, позвонил в дверь, вошел в квартиру и заявил, что он не полетит со мной ни в какую Восточную Европу, потому что боится летать.
– Приехали, – обалдел я.
– Клянусь, – вскинул руки Альцедо, – клянусь мамочкой.
Следующие пятнадцать минут я выслушивал подробный отчет о его остаточных реакциях: крошка Изабелла боялась летать и за всю жизнь уступила родителям только дважды. Первый раз она провела на борту самолета в едва ли не полуобморочном состоянии, а второй раз закончился бурной истерикой, которую не смогли унять ни родители, ни экипаж, ни порция успокоительного.
– Такие дела, – сник Альцедо.
– Сядешь в самолет, бахнешь виски и ляжешь спать. Я присмотрю за малюткой Изабеллой, – предложил я.
– Наверно, я плохо объяснил. Ее фобия была настолько сильна, что я просто боюсь потерять контроль над телом. Чего доброго, нокаутирую стюардесс, разобью окно и попытаюсь выйти из самолета на высоте десять тысяч метров. Ты готов к таким приключениям?
Я расхохотался, да так, что не сразу заметил, что Альцедо не смеется – что он абсолютно серьезен! Я не сомневался в том, что даже находясь в теле девочки, он, скорей всего, управится с любым противником (годы тренировок взяли свое), и если ему сильно захочется выбить окно самолета, то вряд ли кто‑то сможет его остановить. Но во что я категорически отказывался верить – так это в то, что можно потерять контроль над телом. Среди десульторов ходили всякие байки, некоторые из которых мы особенно любили пересказывать за стаканом сангрии, и легенда о «потере контроля» была самой популярной.
– Ты в самом деле веришь в эти сказки?
– Даже сказки не возникают на пустом месте, Крис… Мозг такая штука… Не всегда знаешь, чего ждать от своего собственного, что уж говорить о чужом? Жить в другом теле – все равно что жить в заброшенном доме: при свете дня все спокойно, но стоит задернуть шторы, и неизвестно, какие призраки попрут наверх из подвалов и чердаков. Хочешь историю? – Альцедо подсаживается поближе, нервно сложив ладони на коленях. – Однажды, когда я все еще был в теле старика‑афганца, мы с приятелями выбрались поиграть в пейнтбол. Я еще не успел толком приладить маску на лицо, но уже смекнул, что со мной что‑то не так. Маска, камуфляж и оружие в руках наполнили меня какой‑то панической, лютой решимостью. Я сразу смекнул, что это всего лишь остаточные, и подумал, что не стоит себя сдерживать: даже собак иногда нужно спускать с поводка. Все шло гладко, пока я ни с того ни с сего не потерял сознание на несколько секунд… А когда пришел в себя, то увидел перед собой окровавленную физиономию одного из парней. Догадайся, что случилось? Мне потом рассказали, я сам никак не мог вспомнить…
– Тело рвануло в бой?
– Да. Я рубанул друга прикладом пушки для пейнтбола. Не помню этого момента вообще, но… есть о чем подумать, правда?
– Со мной никогда не случалось ничего подобного.
– Я уверен на сто процентов, что внутри каждого из нас есть тайная комната, fra, в этой комнате – потайной шкаф, а в шкафу – тайная кнопка, при нажатии на которую можно вылететь из ботинок. И черт бы с ней, ты знать не знаешь, где эта кнопка, да вот беда: тело прекрасно помнит, где она.
Альцедо тряхнул белокурыми локонами и вскочил на ноги.
– Я не полечу с тобой в твой Киев ни за какие коврижки.
– Ну и ладно.
– Мы поедем туда на машине!
Навернуть две тысячи километров в один конец только потому, что мои остаточные реакции не дают мне спать по ночам? Иногда я поступал нерационально, но чтобы настолько? Альцедо же пребывал от затеи в полном восторге.
– Всегда хотел прокатиться по старушке Европе! Да еще и на твоей тачке, это же просто вихрь. Не успеешь глазом моргнуть, как мы будем сидеть посреди Крещатика, уплетать борщ и глушить украинскую водку. Если, конечно, останемся живы после немецкого пива, чешской бехеровки и польской медовухи…
– Это если крошке Изабелле согласятся продавать спиртное, – обламываю его я.
– О, Беллочка постарается выглядеть хоть куда! Она уже сносно прыгает на каблуках и даже раздобыла силиконовые подкладки в лифчик! Показать?!
– Боже, избавь меня от этих подробностей.
* * *
Я забросил в машину дюжину доз силентиума, коробку GPS‑трекеров для окольцовки птиц, пушку с транквилизатором, сумку со всяким медицинским хламом, который я всегда предпочитал держать под рукой. Неофрон бы прослезился… Альцедо забил оставшееся пространство косметикой и дизайнерскими туфлями.
– Я модная девушка, – важно сказал он, залезая в салон.
– Я вижу.
– Я могу отличить карандаш для губ от карандаша для бровей!
– О нет…
– О да! Я могу за пять секунд отличить дезодорант от антиперспиранта, а потом выбрать такой, который не оставляет белых пятен на черном платье!
– О боги…
– А бретельки лифчика, оказывается, можно перекрещивать на спине, и тогда их не будет видно из‑под одежды, ты знал?!
– Изабелла, а можно мне поговорить с братом? Что‑то я давно его не слышал.
Глядя, как мой брат, профессор химии, сотрудник Исследовательского департамента Уайдбека, будущий член совета директоров, напялил лакированные туфли и хихикает, как девчонка, я впервые был готов признать, что десультор все‑таки может потерять контроль над телом.
* * *
Путешествие до Киева, которое могло бы уложиться в несколько часов, заняло три дня. Впрочем, я не жалел о потраченном времени. Все, начиная с восхитительных скоростных немецких трасс и заканчивая уютными польскими городками, с улицами, мощенными брусчаткой, стоило того, чтобы быть увиденным. Каждый постоялый двор в чешской глубинке и каждый стакан в компании брата стоил потраченного времени. И только сны, которые настигали меня в гостиничных номерах, заставляли вставать затемно и снова гнать машину все дальше на восток, навстречу восходящему солнцу, без устали и промедления.
По пути из Германии в Чехию бро взялся за второе по популярности предание. Оно гласило, что десультор может почувствовать другого десультора на расстоянии. И этой байке Альцедо тоже был склонен верить.
– Это как в том сериале, который мы смотрели в детстве? – подкалываю его я. – Я Дункан Маклауд. Родился четыреста лет назад в горах Шотландии. Я один из Бессмертных!
– Хочешь верь, хочешь нет, – выпячивает губу Альцедо, – но это точно похоже на правду. Если уж птица может почуять десультора за три версты, то почему бы нам не чувствовать друг друга? Особенно если ты долго не контактировал с себе подобными и твои чувства обострились?
– Ну и как ты себе это представляешь – почувствовать другого десультора на расстоянии?
– Понятия не имею, но, клянусь, ближе к старости я свалю на необитаемый остров, а потом, когда совсем одичаю, приглашу тебя в гости, задница. Я наверняка почую твой катер за километр!
– Только глухой не услышит катер за километр.
– Заткнись, умник.
* * *
Третья самая популярная байка, о которой Альцедо размышлял остаток пути до Киева, гласила, что не стоит возвращаться в родное тело, испытывая сильные мучения. Предполагалось, что агонизирующее от боли сознание может убедить твой мозг, что травмы чужого тела – твои собственные.
– Если твое приемное тело погибнет в пожаре, то можно очнуться с ожогами на родном теле, – говорит Альцедо, постукивая пальцами по рулю. – Лихо? Я видел краем глаза кое‑какие исследования, приятного там мало. У восприимчивых к боли десульторов все может закончиться плачевно.
– Истории из жизни?
– Достоверная всего одна. Но какая. Мать Неофрона. Не слишком удачно пустила себе пулю в висок при попытке завершения прыжка. Пуля убила приемное тело, но не сразу. А как только бедняжка очнулась в своем собственном теле, у нее началось массивное внутричерепное кровоизлияние. Совпадение? Не думаю.
– О боги… Вот почему так важно расстаться с оболочкой безболезненно – покинуть ее до того, как почувствуешь боль… Все, мои байки на исходе, теперь можем поговорить о чем‑нибудь другом.
– Способы удаления волос с тела? – ровно спросил я, едва сдерживая подступающий хохот.
– Хорошо, – радостно кивнул Альцедо. – Представляешь, чтобы удалить воском волосы с ног, нужно сначала не бриться три недели, чтобы они отросли до нужной длины! Три недели с волосатыми ногами!
Нет, он же это несерьезно? Или серьезно? Я смеялся, как ненормальный, и чуть не отправил машину в кювет.
* * *
К вечеру второго дня мы были уже на подъезде к Киеву. Я вырубался от усталости, так что Альцедо пересел за руль. Но поспать не удалось: не прошло и часа, как я подскочил от жутчайшей тряски и воплей. Мой взгляд тут же наткнулся на паутину трещин на лобовом стекле, эпицентр которой расположился прямо напротив водительского сиденья. Альцедо выскочил из машины, матерясь во весь голос. Я вылез следом, потирая затекшую шею.
– Если бы я не был наслышан о твоей реакции, то подумал бы, что мы только что расхерачили лобовое стекло.
– Очень смешно.
Я снял тонкое окровавленное перо, зацепившееся за дворник, и расправил его в пальцах.
– Сова?
– Не успел разглядеть. В тот момент я думал о гораздо более важных вещах, например о том как не расплющить наши задницы, слетев в кювет на скорости девяносто миль в час.
Альцедо развернулся и зашагал назад, сердито потряхивая кудряшками на каждом шаге. Потом остановился и поднял большой помятый ком перьев, который когда‑то был птицей.
– Никогда к этому не привыкну. Даже случись это в сотый раз, все равно с перепугу можно наложить в штаны. Надеюсь, в этом твоем Киеве удастся заменить стекло у такой машины. Я почти уверен, что это займет кучу времени…
– Дотащимся до города, а там возьмем что‑нибудь напрокат, пока будут менять стекло…
Альцедо трясло, как эпилептика, так что я снова уселся за руль.
– Ложись поспи, девочка. До города еще несколько часов тихим ходом. Ни фига не видно…
– Выспишься тут. «Девочку» до сих пор колотит.
– Уколись силентиумом.
– Иди к черту, Крис.
* * *
Ближайший сервисный центр, который взялся заменить стекло у моей машины, объявил, что это займет не меньше двух недель. Впрочем, сумма, в пять раз превышающая стоимость ремонта, тут же сократила две недели до двух дней. В прокате мы взяли резвый внедорожник, сняли номера в гостинице и к полудню отправились колесить по Киеву. Район за районом, улица за улицей в надежде, что мозг Феликса подкинет мне новый фрагмент мозаики. Но мои поиски так и не увенчались успехом. Только один раз, когда мой взгляд наткнулся на красный кирпичный забор, в памяти вдруг отчетливо всплыло слово «Беспалова». Но сколько я ни терзал навигатор, он упорно настаивал на том, что ни улицы, ни района с таким названием в Киеве нет.
К концу дня я окончательно выдохся. Альцедо согнал меня на пассажирское сиденье и повернул обратно к гостинице. В тот вечер он оказался за рулем по чистой случайности. И только благодаря этой случайности девчонка, возникшая прямо перед машиной, осталась жива. Все произошло так неожиданно, что девяносто девять против одного, что я не успел бы затормозить вовремя. Чтобы в подобной ситуации отреагировать достаточно быстро, водитель должен был бы обладать просто нечеловеческой реакцией. Например, реакцией десультора, помноженной на реакцию некогда подающей надежды теннисистки. Так что той, что рухнула с тротуара прямо на проезжую часть, не просто повезло. Ей повезло так, как обычно везет только раз в жизни. Машина остановилась в полуметре от ее распластанного на дороге тела.
– А теперь можно пойти и оторвать ей голову, раз уж колесо не раздавило ее, – Альцедо зло ударил ладонью по кнопке аварийных огней и распахнул дверь.
Две девчонки, подружки пострадавшей, суетились возле распластанного на дороге тела. Похоже, потеряла сознание, когда ударилась об асфальт. Я открыл дверь и неторопливо вылез следом за Альцедо.
– Когда выгуливаете чокнутых вдоль дорог, надо крепко держать их за шкирку! – рявкнул Альцедо двум насмерть перепуганным школьницам – лет по пятнадцать‑шестнадцать обеим – и двинул к пострадавшей.
– Она… не знаю, что с ней случилось, она никогда себя так странно не вела, – запинаясь, пробормотала блондинка.
– Пожалуйста, помогите, – пискнула вторая, девочка‑воробушек с колкими глазами и взъерошенной стрижкой.
Альцедо объявил, что нужно перенести тело на тротуар, и Бло с Воробушком неохотно отошли. Я сделал шаг к безжизненному телу, и меня накрыло жуткое чувство дежавю. Девичья фигура, лежащая лицом вниз, и шелк темных, почти черных волос, рассыпавшийся по плечам и ловящий отблески фонарей. Только нечеловеческим усилием воли мне удалось убедить себя, что это не Катрина, а другой человек, и не мертвый, а живой, я переверну ее и не увижу крови и открытых неподвижных глаз, положу пальцы на ее шею и под кожей будет трепетать пульс…
Я осторожно перевернул ее и не сразу, словно собираясь с силами, заглянул ей в лицо.
Удар электрического тока. Остаточная реакция в своем самом полном и ярком проявлении: несомненно, мои глаза видели ее раньше, несомненно, предыдущий хозяин тела знал ее. Невероятно.
Я с трудом оторвал свой взгляд от тонких, наглухо закрытых век, подхватил ее на руки и перенес на тротуар. Пожалуй, мне следовало сразу переложить ее в машину и везти в ближайшую клинику, но что‑то внутри меня пыталось оттянуть этот момент, посмотреть на ее пугающе бледное лицо еще секунду, еще две… Пугающе бледное и очень красивое. Я запустил пальцы в ее волосы, делая вид, что ощупываю кости черепа, но на деле только для того, чтобы скрыть дрожь. Если я знаю ее, а в этом нет никаких сомнений, то она…
Сейчас она очнется и узнает меня!
– Как она? – мальчишка, возникший из ниоткуда минуту назад, участливо склонился над телом.
Ситуация грозила обрасти ненужными свидетелями и любопытными. Я прикидывал, где здесь ближайший госпиталь. Ее подруги не узнавали меня, значит был шанс, что она тоже не узнает, все‑таки месяцы в реабилитации не прошли даром. Я положу ее на заднее сиденье и, если она придет в себя раньше, чем мы приедем в клинику, просто не буду лишний раз оборачиваться. А если она что‑то заподозрит, то укол силентиума быстро исправит ситуацию…
Я поднял тело и двинулся к машине. Бло и Воробушек бросились открывать дверь. И тут странный мальчишка, который все это время мялся рядом, выволок из кармана нож и выдал:
– Никто никуда не поедет.
Парнишка находился под воздействием психотропных веществ или собирался извлечь из ситуации какую‑то очевидную только для него пользу. Рукоятка, зажатая в его кулаке, выплюнула лезвие..
Я велел девчонкам залезть в машину и перевел взгляд на Альцедо. В этой ситуации он беспокоил меня больше всего. Брателло не слишком хорошо контролировал себя, когда дело доходило до драк. Пожалуй, этим грешили все в нашей семье. Я знал, что вид направленного на него ножа может заставить его психануть. Он глухо рассмеялся и сложил на груди свои крохотные девчачьи ручки. Это была обманчивая безмятежность. Пяти секунд ему хватило бы на то, чтобы выбить нож из руки мальчишки, сломать ему руку и раскроить череп о капот машины. И тот факт, что сейчас он закован в тело десятилетней девочки, не стал бы помехой. Но, к моему удивлению, он повел себя на редкость сдержанно.
– Крис, не стоит привлекать лишнее внимание, – утомленно сказал он и не спеша залез в машину. Я повернулся к мальчишке:
– Убери нож. У тебя три секунды.
Лицо подростка вдруг обнаружило едва заметную перемену: от враждебной решительности до настороженной сосредоточенности. Он зажмурил глаза и открыл их снова, его качнуло, и нож вывалился из его руки. Я был уверен, что малыш здорово накачался какой‑то дрянью и теперь видел то, чего не видели другие. Но его следующая реплика заставился меня дернуться от неожиданности:
– Вот мы и встретились, сукин ты сын!
Мальчишка оскалился в безумной улыбке и рванул ко мне. Его сухая рука выпрыгнула вперед, как пружина – быстрая и намеревающаяся получить расплату за какие‑то неведомые мне долги.
Я перехватил его руку, стараясь не сломать запястье, и отбросил от машины. Потом запрыгнул в машину, и Альцедо вдавил педаль газа в пол.
– Надо было вырубить его, – бросил мне Альцедо по латыни, поглядывая в зеркало на летевшего следом пацана. Странный он какой‑то: зрачки в норме, речь связная, не похож на обдолбанного, интересно, какого черта ему надо. – Альцедо повернулся к троице на заднем сиденье. – Вы его знаете?
Бло и Воробушек испуганно помотали головами.
И тут мальчишка споткнулся и рухнул в пыль, проехавшись животом по асфальту. Вот и все. Несколько секунд спустя он медленно поднялся и, даже не взглянув в нашу сторону, поплелся в обратном направлении.
– Пришла в себя! – пискнул кто‑то на заднем сиденье.
Рановато. До ближайшей клиники еще минут пятнадцать. Узнает ли она мой голос, если услышит его, или мне стоит помалкивать? И тут она заговорила.
– Я в порядке. И я все помню.
– Лика, мы едем в больницу, – сказала Бло.
Еще один электрический разряд, взявший начало где‑то в висках и угасший в кончиках пальцев. Я едва сдержался, чтобы не обернуться и не переспросить, как ее зовут.
– Лика, прошу тебя, – тут же сказала вторая.
ЛИКА.
И вот тут меня словно окатило ведром ледяной воды.
«Блики». Liquid[33]λύκος[34]…
Я невидящими глазами таращился прямо перед собой. Вовсе не ушки заставляли этот мозг фонтанировать остаточными реакциями, – это было ее имя. Вот что все это время топталось на пороге моего сознания, ускользало и никак не давалось в руки. То, что отсвечивало бликами, звенело водой и смотрело из темноты яркими волчьими глазами – ее имя, рассыпавшееся на переливчатые «ли», «ка» и их невесомые комбинации… Неужели она и есть та мозаика, которая вела меня сюда? И если так, то что мне теперь со всем этим счастьем делать?
– Чем же вы успели ему насолить? Отказались подкинуть до закусочной? – подала голос девчонка. Она явно была не в духе. Подруги смотрели на нее с испугом.
– Спутанное сознание. Возможно последствие травмы, – бесцветным голосом начал я, но договорить не успел, потому что девчонка вдруг как с катушек слетела.
– Остановите машину! – завопила она.
Альцедо тут же свернул к обочине и остановился. Я не спускал с него глаз и больше всего боялся, что тот сейчас выкинет что‑нибудь в своем репертуаре: нокаутирует вопящего человеческого подростка, выбросит всю троицу на обочину и спокойно поедет себе поглощать стейк из лосося в ближайший кабак. Но мысль, что лицо этой девочки украсит еще один кровоподтек, ни с того ни с сего вывела меня из себя.
– Держи себя в руках, – предупредил я его, – это всего лишь дети.
– А теперь все вон из машины! – рявкнуло «дитя».
В глазах Альцедо полыхнули два синих огня, а пальцы мертвой хваткой вцепились в руль. Если бы эта крикливая малышка знала, что сейчас находится на волосок от прямого удара в голову – она бы вела себя потише. Альцедо рассмеялся. Он всегда смеялся, когда нервничал и пытался взять себя в руки.
– Это что, угон? – спросил он.
Ситуация накалилась добела. Мои планы держаться в стороне и оставаться неузнанным горели огнем.
Я обернулся – и две вещи поразили меня одновременно. Первая: она смотрела на меня в упор так, будто вокруг больше никого не существовало, и вторая: на ее лице была написана тотальная всепоглощающая ненависть.
– Мне нужно поговорить с ним, – она вытянула палец в моем направлении. – Наедине.
* * *
Когда мисс Истерика, прежде чем высказать вслух свои подозрения, потребовала аудиенции, – она приняла одно из самых верных решений в своей жизни. «Теперь ты можешь перестать притворяться, что видишь меня первый раз в жизни, Феликс», – если бы эти слова коснулись уха Альцедо, то в следующую секунду его пальцы сомкнулись бы на ее шее. А я этого ой как не хотел…