Опытные бойцы, не впервые на промысле. Плохо. Все плохо. Така забеспокоился. Если бандиты начнут прочесывать окрестности, его обязательно обнаружат, и тогда…
– Кто стрелял?! – заверещал мелкий бандит. – Откуда?! Завалю падлу!
Из повозки с яростным криком выпрыгнул мальчишка. В руках он сжимал точно такую же винтовку, как у отца. Но воспользоваться ею во второй раз не успел – молниеносно выхватив револьвер, Пупс отправил пулю аккурат в цевье винтовки, выбив ее из рук мальца. В лучшем случае у парня теперь вывихнуты пальцы, а то и сломаны.
– Не стреляйте! – Из‑под тента выбралась женщина. Подбежав к сыну, она обняла его, прикрыла собой, словно самка панцирного волка, спасающая детеныша от загонщиков.
– Не, над этой падалью мне не хочется уже глумиться. – Мелкий походя пнул главу семейства. – Тут же такая курочка с цыпленком! А что делают с курочками и цыплятами, а? Их жарят! Верно, Пупс?
Бандиты сально осклабились.
– Держите их, парни, крепко. А то начудят еще… – Сам же мелкий забрался в повозку, откуда вскоре послышался восторженный вопль: – Ох тут арбузов! И жратва! И еще тут! Парни, добыча понравится, обещаю! До оазиса меж холмов отсюда недалеко, загуляем там по полной!
Но из повозки он вытащил не арбуз и даже не кус вяленого мяса, а палатку в чехле. Ткань его не заинтересовала, а вот чугунные колышки пошли в дело, после того как содержимое чехла упало на ил.
Колышки мелкий лично вбил в дно бывшего моря, вместо кувалды использовав винтовку мальчишки. Приклад, не предназначенный для таких целей, треснул.
– Слышь, на, Крыса, ты б сказал, на кой оно, – подал голос Пупс, внимательно следивший за суетой мелкого, которого, как выяснилось, коллеги по промыслу звали Крысой.
– Щас сам увидишь, Пупс. Скучно просто убить, верно? Надо, чтоб весело. Я люблю хорошенько повеселиться. А вы, парни?
Бандиты дружно закивали, одобрительно загомонили.
Оказалось, они своеобразно понимают, что такое «веселье». Така вот не улыбнулся даже, когда главу семейства, не сумевшего защитить свою женщину и отпрыска, привязывали к колышкам за руки и ноги. Причем веревки – тоже из повозки – натянули так, что мужчина закричал. Наверное, сухожилия повредили. Лицом в ил он лежал эдаким живым крестом – точь‑в‑точь распятый мутант на знаке Ордена Чистоты – и ничего не мог поделать. Разве только выгнуть шею, чтобы кинуть прощальный взгляд на потерявшего сознание сына – Крыса двинул мальчишку кулаком в челюсть и теперь связывал ему руки за спиной, – и на жену, которую облапил один из бандитов.
Крыса подошел к распятому человеку и положил перед ним винтовку:
– На вот. От диких зверюшек защищаться ведь надо. А если в меня захочешь стрельнуть, так не стесняйся.
Мужчина дернулся в бессильной попытке дотянуться до оружия. Крыса мерзко заржал.
– Давай, давай. Не стесняйся!
А потом сендеры сорвались с места, запылили, увозя с собой пленников и повозку со всем скарбом в ней.
Мужчина уронил лицо в ил и завыл.
Чуть погодя Така выбрался из щели. Проверив, на месте ли нож, смазанный кроном – ядом из желчи пустынных медуз, и цел ли кувшинчик с подарком, поправил котомку за спиной. Вот и всё, незапланированный отдых закончен, можно топать дальше.
– Друг, помоги! Помоги мне, друг!.. – взмолился мужчина, заметив его.
Кочевник, который как раз проходил мимо, остановился, чуть обернулся:
– Така тебе не друг. Така никому не помогает.
– Просто разрежь веревки! Прошу тебя! У меня отняли всё, я должен найти их, вернуть…
– Если Така и разрежет веревки, ты никого не спасешь. Ты умрешь. – Обогнув маниса, кочевник отправился дальше. Стопы свои, в которые въелась донная пыль, он направил по следам, оставленным протекторами сендеров. – Тебя убьют.
– Но что же мне делать?! – послышалось сзади. – Неужели ты оставишь меня здесь?!
Не сбавляя шага, кочевник предложил:
– Найми Таку. Така тогда вернет твое всё. Таке нужно пить. У тебя есть в повозке арбузы, я слышал.
– Нанять тебя? – переспросил распятый мужчина. – За воду? Ты шутишь?
На ходу Така пожал плечами. Скоро он отойдет достаточно далеко, чтобы не слышать глупых стенаний.
– Я согласен!!! – завопил в отчаянии распятый. – Я нанимаю тебя!!! Помоги мне – и хоть все арбузы забирай!!!
Така вернулся значительно быстрее, чем уходил прочь. Освобождая пленника, он не потрудился сказать, что бандиты на сендерах уехали к священному оазису, куда Така все равно держит путь. И о том, что подмога не помешает, если придется сражаться, тоже умолчал.
– Меня зовут Аймир. – Поднявшись и повесив на плечо винтовку, мужчина протянул открытую ладонь.
Чуть помедлив, кочевник пожал ее.
* * *
Раскаленный небесный шар катился к горизонту, а они всё шли по следам протекторов.
Иногда сворачивали, обходя норы рыб‑игл, только и ждущих, чтобы отложить икру в подходящее тело. От медуз, неотличимых для чужаков от обычных камней, держались подальше. И если Таке медуза не причинит вреда, то Аймиру лучше не наступать на «камешки», иначе стопу его обхватят белесые нити, вмиг исторгнутые телом медузы, затем они опутают голень и поднимутся выше – охнуть не успеет. И еще выше… От съеденных медузами не остается даже волос.
Что было достойно уважения – Аймир хоть и устал, не ныл, не просил остановиться. Его немного лихорадило – и это понятно, ведь бандиты увезли его жену и сына. Таку небось тоже распирало бы от ярости.
– Далеко еще идти? – Аймир слишком уж пристально взглянул на проводника из клана людоедов, будто силясь высмотреть у него под кожей кости и лихие мыслишки.
Если так хочется, пусть пялится на худую босую фигуру в штанах до колен и в жилетке на голое смуглое тело, Таке не жалко.
– Неверный вопрос. – Кочевник потеребил в ухе золотую серьгу. – В пустыне не так спрашивают. Вот как надо: «Долго еще, Така?» И Така ответит тогда: «До утра разве долго?»
– То есть утром на месте будем? – Ускорив шаг, Аймир вырвался чуть вперед. – А раньше никак?
Кочевник схватил его за локоть.
– Така первый идет. Ты нанял Таку, теперь Така за тебя в ответе. Вперед пойдешь – мертвый будешь. А оно тебе надо? Мертвым плохо быть, мертвому кушать не хочется. А ты живой. Тебе хочется?
Замедлив шаг, Аймир кивнул – и Така вытащил из котомки кусок медузы, завяленной старшей женой по особому рецепту.
Аймир взял, откусил и тут же выплюнул.
– Это что за дрянь?
Така подумал немного и решил пока что не обижаться:
– Это еда. Така ест, и ты ешь.
– Это дрянь, – заявил Аймир слишком резко. А потом добавил: – Эх, я бы сейчас поужинал кукурузной лепешкой, горячей, только из тандыра. И целую – вот такенную! – миску тыквенной каши съел бы.
Таке стало смешно – надо же, лепешку ему подавай и кашу. Посреди пустыни, ага. А заодно ванну, полную воды.
Едва сдержав улыбку, кочевник сказал:
– Ну и лопай свою лепешку. Таку можешь не угощать. – И в шутку протянул руку – якобы забрать у Аймира угощение.
К тому, что случилось после, он не был готов. Удар прикладом в лицо сбил его с ног. Така аж кувыркнулся назад, но тут же вскочил. Сделав обманный финт, он зашел Аймиру за спину и приставил к горлу нож, смазанный кроном.
Наниматель враз обмяк:
– Прости. Нашло на меня что‑то.
– Простить – это забыть. А у Таки память хорошая. – Выплюнув изо рта сгусток крови вместе с зубом, кочевник вытрусил пыль из черных, мелко завитых волос. При этом звякнуло на шее ожерелье из ракушек, когтей и клыков, подаренное старшей дочкой перед самым походом к священному оазису.
«Зачем мне?» – спросил у нее Така, собираясь в путь. «Чтобы помнил о нас. И чтобы не забывал: мы хотим, чтобы маленький жил, и потому надеемся на тебя».
От детей одни неприятности.
– У Таки память хорошая, – повторил он.
Не Аймиру – себе сказал.
* * *
Только стало сереть, они подошли к оазису, с трех сторон зажатому холмами. И тут уж понеслись чуть ли не галопом, но согнувшись вдвое – чтобы их не заметили и потому что Аймиру не терпелось встретиться с бандитами. Глава семейства настолько извелся, что почти уже не реагировал на окрики Таки, потому ускориться пришлось обоим.
Лишь когда впереди появились островки почвы‑такыра с проросшими на них чахлыми кустами Таке по грудь, кочевник сумел убедить спутника, что тут лучше двигаться короткими перебежками от островка к островку.
– Где они?! – Аймир приставил винтовку к плечу.
Така был уверен: бандиты вместе с пленниками укрылись в рощице небольших деревьев, до которой по такыру еще шагов двести. А не видно и не слышно их, потому что спят еще, если накануне хорошенько гульнули, как собирались. Но нанимателю о том знать пока не надо.
– Слишком рано, – сказал Така. – Надо подождать.
– Чего ждать?! – взвился Аймир.
– Тише. Недолго уже.
Солнце медленно поднималось над дальними холмами. М‑мать вот‑вот проснется. Така пришел сюда не ради чужаков, и ему плевать на бандитов. Прежде всего он тут ради благословения М‑матери. Скоро она проснется, но бодрствование ее не будет продолжительным. И потому важно успеть поклониться ей и передать свою просьбу – Така в который раз уже ощупал котомку, проверяя, всё ли в порядке, – и только потом настанет черед нанимателя и его проблем. Не раньше.
Первый – самый яркий! – луч ослепил Таку лишь на миг. Зрачки его тут же сфокусировались, зрение восстановилось. Всё, пора.
– У тебя винтовка. Если кто из бандитов станет мешать Таке – стреляй не мешкая. Да не в Таку стреляй, а в бандита. И что бы ни случилось, не уходи отсюда, пока не позову.
– Здесь ждать? Ты что, издеваешься?! Зачем это?!
– Скоро сам поймешь. Если жить хочешь, жди тут. – Така поднялся во весь рост, как велят традиции его народа, и двинул к рощице.
На ходу он больно, до крови, укусил себя за руку – и первые соленые капли упали на такыр. Это приветствие.
Шаг.
Еще шаг.
Еще…
Ничего не происходило. Как и в прошлые разы, когда Така бывал здесь, он испугался, что М‑мать не хочет принять его и придется вернуться к семье ни с чем, и…
Такыр вздрогнул под ногами, потек волнами, растрескался.
Позади вскрикнул в испуге Аймир. Только бы стрелять не начал раньше времени.
Из рощицы донесся истошный женский вопль. Така обернулся, чтобы убедить Аймира не дергаться напрасно, но тот вроде и не собирался – стоял, чуть пригнувшись, и смотрел на кочевника широко открытыми глазами.
Что ж, так даже лучше, решил кочевник.
Он пробирался все дальше в глубь священного оазиса. Узнав его, такыр завибрировал под пятками, поприветствовал брата. В груди стало тесно от радости. Така снял котомку, вытащил кувшинчик – на дне плескалась самая малость крови новорожденного сына. М‑матери много не надо, чуть‑чуть хватит.
Из рощицы выскочил Пупс. Он был без куртки и без штанов, но в шляпе и при оружии в кобурах на поясе. Бандит успел выхватить револьверы, но не успел выстрелить – пуля из винтовки Аймира пробила ему сердце. Труп опрокинулся на рядом растущий куст.
И тут началось.
Казалось, весь оазис пришел в движение, Така едва устоял на ногах. Это М‑мать окончательно проснулась.
Теперь было важно не упустить ни единого мгновения. Зубами выдернув из кувшина плотную пробку, Така плеснул алым на такыр, потом на чахлую растительность рядом. И тут же по колючим ветвям к каплям крови заструились белесые нити, коснулись их, втянули в себя, на миг окрасившись. Подарок принят!.. Под ногами Таки из трещин такыра выбирались на поверхность тысячи нитей, касались голеней кочевника, узнавали его и больше не беспокоили, возвратившись туда, откуда выползли. Подобное сейчас происходило по всему оазису – и потому кричали бандиты, слышались выстрелы, вопила женщина…
Така побежал к рощице, и белесые нити убирались прочь с его пути. Он не оглядывался – знал, что края оазиса выгибаются там кверху, как и справа, слева и впереди. Зрелище величественное, под стать полету небесных скатов, и Така обязательно полюбовался бы им миг‑другой, как это делал обычно. Но не в этот раз. Ведь надо помочь женщине и ребенку, тем самым выполнив работу, для которой его наняли.
Это же не просто оазис. Это сама М‑мать, которая до сего момента возлежала спокойно, прикрывшись такыром и всем, что выросло на нем. А что? Отличная маскировка, приманивающая к тому же добычу.
Бандиты орали уже так, будто их резали живьем.
Ворвавшись в рощицу, Така первым делом ткнул рукой в сплетение белесых нитей, опутавших мальчишку, – и нити привычно отпрянули. Мальца трясло от страха и от боли. Чтобы его вновь не оплели тончайшие щупальца М‑матери, Така обмазал конечности и лоб мальчишки своей кровью из прокушенной руки. Точно так же он спас женщину. Той, судя по разорванным одеждам, не дали скучать этой ночью.
Кочевник взглянул вверх. Еще немного – и М‑мать опять заснет. Надо ускориться.
– Будьте здесь! – рявкнул он освобожденным пленникам, а сам метнулся мимо сендеров и повозки в глубь рощи, к источнику. Именно там во время пробуждений М‑матери рождаются все медузы Донной пустыни – отпочковываются и отползают прочь, теряя хлопья защитной слизи. Если сразу собрать эту слизь, а потом ею смазать тело младенца, ребенок сможет не опасаться ожогов знойного светила.
Именно этим Така и занялся – стал собирать хлопья слизи в котомку. Сегодня М‑мать исторгла из своего лона десятка три медуз, так что слизи хватало.
А кровь младенца нужна, чтобы М‑мать, испробовав ее и запомнив вкус, передала своим детям – этого человека трогать нельзя, это брат. Как М‑мать им это говорит, Така не знал, он никогда не слышал от медуз ни звука…
Края М‑матери медленно опустились, она впадала в спячку до следующего рассвета. Теперь о том, что это не просто оазис, но огромное священное животное кочевников, говорили лишь опутанные белесыми нитями тела. Все бандиты, кроме Пупса, были еще живы, но говорить уже не могли – нити‑щупальца проникли в рот, забили легкие.
Така замер. Поднялся жаркий ветер. Тут и там, далеко за пределами оазиса, танцевали смерчи над коричневыми пластами холмов.
Холмы, холмы… До самого горизонта только они. И вроде всё, как прежде, а что‑то изменилось. В пустыне так бывает – еще вдох назад ничто не предвещало беду, а сейчас…
– Как вы? – Кочевник подошел к освобожденным пленникам.
– Пить… – чуть приоткрылись пересохшие губы женщины.
Красивое лицо ее не скрывала больше ткань и не портили даже заплаканные глаза и размазанная по щекам кровь из разбитого носа.
Така кивнул. Самому пора утолить жажду. Заодно он не прочь угостить мать с ребенком, ведь теперь все их арбузы принадлежат ему. Он направился к повозке.
И тут позади громко хрустнула сухая ветка.
– Стоять! Куда это ты собрался?!
Така обернулся – и встретился взглядом с Аймиром, который, хрипло дыша, направил на него винтовку. В спину направил. И был полон решимости выстрелить.
– Така ведь говорил: если хочешь жить, оставайся на месте, не ходи никуда. – Кочевник с сожалением понял, что незаметно улизнуть от чужаков не получится. Папаша не поддался на его хитрость, а М‑мать уже заснула и не поможет совладать с пришлым. – Така хочет свой арбуз.
– Така подождет. Уйди с дороги! – Аймир качнул стволом, показывая, куда надо сместиться, и Така тут же исполнил требование. Пупса папаша завалил очень даже умело, не стоит ему перечить без нужды.
– Аймир, принеси нам попить… – попросила женщина, но муж ее не услышал.
Даже не взглянув на семью, он залез в повозку и вытащил оттуда большую кожаную сумку, из которой принялся торопливо доставать тряпичные свертки. Руки у него заметно дрожали. Аймир то улыбался, то хмурился, поглаживая очередной сверток так, будто тот – самое прекрасное и дорогое, что только есть на свете.
– Ах сволочи! Тут не хватает! Сволочи!.. – заскулил он.
– Аймир, мы хотим пить. И нам нельзя здесь долго оставаться. – С трудом поднявшись, женщина приблизилась к мужу и осторожно, с опаской, как показалось Таке, тронула его за плечо.
Аймир дернулся и, зло сверкнув глазами, своим телом прикрыл от женщины свертки. И зарычал, словно пес, у которого хотят отнять кость.
– Аймир, ну что же ты?! Ты же обещал, Аймир! Что никогда больше… Тебя же за это из клана оружейников изгнали… Да что ж ты делаешь, Аймир?!
Но муженек уже ничего не видел и не слышал. Причмокивая в предвкушении грядущего удовольствия, он развернул самый большой сверток, извлек из него бледно‑зеленый ломоть кактуса‑мамми. Затем, не заботясь более о том, что солнце сожжет его кожу, сорвал с себя куртку. На левом плече его, покрытом незаживающими язвами, добавился новый надрез. Губчатую мякоть мамми Аймир вдавил в рану, будто собираясь так остановить кровь.
Кочевник отвернулся.
Да и на что тут смотреть? На очередного глупца, променявшего настоящую жизнь на мираж счастья? Таких много, и они на всё готовы ради очередной дозы.
Вот, значит, почему Аймир был таким нервным и нетерпеливым. Не семью он спешил спасти, а торопился вернуть сумку с мамми.
По мере того как действовал наркотик, Аймир закрыл глаза и лег на бок, лицо его исказила блаженная улыбка, изо рта потекла слюна.
Прогулявшись к повозке за двумя арбузами, Така протянул один женщине и сказал:
– Така уходит. Если хочешь, ты и мальчик идите с Такой. – Он кивнул на забалдевшего мужчину. – С ним вам не выжить. У него мамми в сердце. И мамми в голове. И сам он – мамми.
Женщина испуганно мотнула головой, потом прижала ладони к лицу и зарыдала.
У мальчишки тоже из глаз брызнуло. Вскочив с такыра, он подбежал к Таке и принялся молотить крохотными кулачками ему в бедро:
– Это мой папа, а не мамми! Мой папа! Мой!..
Детей Така не любил.
Ни своих – шумных, веселых, не знающих страха. Ни чужих – отпрысков тех безумцев, что посмели сунуться в Донную пустыню без проводника.
От детей одни неприятности.
– Скоро начнется песчаная буря. – Он развернулся и пошел обратно, ведь его ждали д о ма, а дом кочевника там, где его семья. – Прощайте.
Шаг за шагом, прочь от священного оазиса. Не оглядываясь.
Зная, что смотрят в спину.
* * *
Они догнали его, когда воздух уже напитался пылью.
Така стоял, раскинув руки в ожидании небесных скатов.
– Что ты делаешь? – спросил мальчик.
Шепча единственно верные слова, кочевник указал вверх.
Там, высоко‑высоко над Донной пустыней, парили широкие ромбы с длинными шипастыми хвостами, источающими бледно‑голубое сияние. Их было столько, этих ромбов, сколько людей в клане Таки. И были они сильны и прекрасны. Да что там, они – сама свобода!..
Ветер напоследок взвыл и затих, утащив с собой бурю и небесных скатов.
– Они очень красивые. – Мальчик тронул Таку за жилетку. – Я хочу как они. Улететь хочу. Ты мне поможешь, правда? Научишь?
От детей одни неприятности, но без них никак.
В тот день у Таки появилась новая жена и одним сыном стало больше.
Роман Куликов
ЦВЕТОК ПУСТЫНИ
– Идти!
Окрик Костолома прозвучал как удар плетью, принудив Самира подняться, накинуть драный балахон, взять кривую палку‑посох и зашагать в сторону пыльного тракта.
Как же он не любил то, чем вынужден был заниматься!
Самир оглянулся. С тоской и сожалением посмотрел на оставленные у костра мешок и шкуры. Вряд ли он когда‑нибудь увидит свои скудные пожитки – соплеменники разворуют их, едва он скроется за ближайшим барханом. И Самир их понимал: мертвецу вещи ни к чему. Сейчас ему предстояло в седьмой раз стать «приманкой». Прикинувшись усталым, изможденным бродягой, взывая к людской жалости и моля о помощи, остановить караван, чтобы братья могли напасть и без лишних потерь, неизбежных при погоне, захватить добычу.
«Приманки» обычно погибали, едва начинался набег и люди понимали, что попались в ловушку. То, что Самиру удавалось выживать до сих пор, уже само по себе было чудом. Прошлые разы оставили в память о себе три шрама от ударов саблей и два от пуль.
Духи Донной пустыни словно берегли его неизвестно для чего. Но Самир не испытывал к ним ни малейшей благодарности. Ведь это по их странной воле он родился не таким, как другие его соплеменники. С самого детства он завидовал своим братьям с их длинными мускулистыми руками, крепкими когтями, которыми можно разорвать врага или добычу. Ничего этого у него не было. Почему‑то духи решили, что он должен быть похожим на людей. И пусть Самир лишь немного уступал соплеменникам в силе и ловкости, он знал, что настоящим воином ему никогда не стать. Быть «приманкой» – вот его удел.
Серый песок скрипел под ногами. Спрятанный под тряпками самострел больно упирался рукояткой в ребра, но Самир не подавал виду. Если бы Костолом заподозрил, что у него с собой оружие – непременно отобрал бы, да еще хорошенько наподдал. «Приманка» должна быть беззащитной и не вызывать у людей опасений.
Самир посмотрел на тракт. Далекое облако пыли в стороне горы Крым возвещало о приближении каравана.
Нужно было приготовиться – занять такую позицию, чтобы караванщики издалека заметили его, присмотрелись и поняли, что заблудившийся в пустыне бедолага не представляет для них угрозы.
Лучше всего идти в том же направлении, что и караван. Пошатываться, иногда падать, с трудом подниматься. Всячески показывать, что обессилен, но еще не при смерти.
За ближайшим барханом готовились к атаке соплеменники – воины клана Грозного Рыка. Самир снова почувствовал укол сожаления, что он не один из них. Как же хочется променять никому не нужную способность связно и понятно говорить на силу и ловкость, какой обладают братья. Но жизнь распорядилась по‑своему: они – там, он – здесь.
Самир посмотрел через плечо и с удивлением обнаружил, что караван теперь гораздо ближе, чем можно было ожидать. И судя по пыльному шлейфу, что тянулся следом, двигался он очень быстро. Вскоре Самир смог разглядеть скачущих впереди всадников, а за ними три грузовые повозки, укрытые тентами, и два фургона, обшитые листами железа с прорезями бойниц. Но ни дозорных, ни группы разведчиков, обычных для торговых караванов. Этот, похоже, вообще не собирался останавливаться.
Самир в растерянности посмотрел на бархан, за которым прятались сородичи. Никакого намека, что там засада, – Костолом знал свое ремесло. Но что теперь делать? Самир снова перевел взгляд на караван, до которого оставалось уже не больше двух десятков локтей. Надо принимать решение. Но какое?!
Ситуация была настолько непривычной, что Самир едва не ударился в панику. Он позабыл про все свои наработанные приемы и уловки. Захотелось, наплевав на указания и рискуя навлечь на себя гнев Костолома, броситься через тракт к бархану, к своим. Или же, наоборот, прочь от дороги, обрекая себя за нерешительность до конца дней на насмешки.
В смятении, но без страха, он смотрел на покрытых пылью манисов, на их изможденных всадников. Чубы на бритых головах, посеревшие от грязи шаровары…
Заметив наконец Самира, они, не сбавляя хода, вытащили длинноствольные берданки, но разглядев, что перед ними лишь бродяга‑оборванец, убрали оружие обратно в седельные кобуры.
Когда самый первый всадник поравнялся с Самиром, решение пришло само собой.
Выхватив из‑под тряпок самострел, он пальнул в маниса и сразу бросился бежать. Без оглядки, втянув голову в плечи. Позади него ящер рухнул на песок и закувыркался вместе с наездником в клубах пыли. Скакавший следом гетман успел отреагировать – заставил своего маниса перепрыгнуть через павшего всадника. Но остальные не увидели опасности в поднятой пыли. Мчавшиеся во весь опор манисы налетели на тушу убитого Самиром ящера. Возница первой повозки натянул поводья, но было поздно – манисы врезались в кучу из ящеров и их всадников. Повозка оторвалась от земли, перевернулась в воздухе. С нее посыпались мешки и сидевшие в кузове люди. Крики последних перекрыл грохот рухнувшей в пыльную свалку повозки. От удара с одной из осей сорвались колеса и полетели в стороны, подскакивая и кружа.
Самир остановился в отдалении и смотрел. В голове не укладывалось, что весь этот хаос сотворил он. Но самое главное – караван остановился! Словно в ответ на его мысли от бархана донесся воинственный клич соплеменников – Костолом повел воинов в атаку.
Как только нападавшие приблизились, раздался треск ружейного залпа и караван окутался клубам белого дыма. Самир пригнулся, но в его сторону никто не стрелял и даже не целился. Все пули достались его соплеменникам.
Самир должен был догадаться, что Костолом как опытный вожак не станет напрасно рисковать воинами и прикажет забросать караван ручными бомбами. Но от захлестнувшей его дикой ярости все мысли вылетели из головы, и он побежал к повозкам.
Первый взрыв подбросил один из фургонов. Несколько железных листов обивки сорвались и, грохоча, закувыркались в воздухе. Потом взрыв полыхнул среди всадников. Ударной волной Самира отбросило назад. Очухавшись после падения, он поднялся и смотрел, как из клубов пыли выползают раненые люди, сучат лапами издыхающие манисы.
Еще несколько взрывов – и защитники каравана разгромлены: оглушены, ранены, убиты. Самир услышал лишь пару одиноких выстрелов. Сейчас Костолом должен начать новую атаку. Если не поспешить, можно остаться без добычи.
Краем глаза Самир заметил суету у самого дальнего фургона. Полдесятка гетманов распрягали тягловых манисов и готовили их к верховой езде. Значит, хотят спасти самое ценное!
Он огляделся. Недалеко на песке лежал гетман с окровавленной головой. Подбежав к нему, Самир забрал саблю и с воинственным кличем устремился к фургону.
Его заметили. Двое сразу припали на колени и прицелились в него из берданок.
Самир принялся петлять, уклоняться. Грохнули выстрелы, и одна пуля все же чиркнула его по ребрам, опалив жгучей болью. Отбросив берданки, гетманы достали короткоствольные самострелы. Самир не думал о смерти. Погибнуть в бою – что может быть лучше? Тем более для «приманки»!
Остальные гетманы, прервав свое занятие, тоже развернулись и приготовились стрелять.
Темный продолговатый предмет с дымящимся хвостом упал людям под ноги. Через мгновение полыхнул взрыв. Гетманов раскидало в разные стороны, нескольким манисам оторвало лапы, фургон подкинуло и с треском опустило обратно так, что у колес полопались спицы. Обитые железом стенки заскрежетали, но выдержали. Самира оглушило и отбросило назад. Он упал, выронив саблю, и какое‑то время просто лежал, уставившись в бледное небо и пытаясь унять звон в голове.
Мысль о том, что можно остаться без добычи, заставила его подняться. Самир нашел саблю, скинул мешающий балахон, пошатываясь и мотая головой, зашагал к фургону. Пока сородичи разбирались с гетманами на другой стороне каравана, у него еще был шанс отхватить что‑то стоящее.
Сорвав болтающуюся на одной петле окованную дверцу, Самир залез внутрь. Глаза не сразу привыкли к полумраку. Он зажмурился несколько раз и почти сразу увидел, что в него целятся из самострела. Гетман лежал на полу, прислонившись спиной к стене. Из раны на лбу текла кровь, заливая глаза. Шаровары превратились в окровавленные лохмотья.
– Стой! Во имя всех Святых, стой! – проговорил раненый.
Самир замер, понимая, что в тесном фургоне ему не уклониться от пули.
На саблю упал свет, проникший снаружи, и быстрым бликом пробежался по лезвию. Гетман сразу встрепенулся, поняв, что блеснула сабля – оружие соратников.
– Так ты свой! Я почти ничего не вижу… – Он поморгал, пытаясь убрать кровь с глаз. – Не стой! Спасай ее! – И опустил руку с самострелом.
Самир шагнул вперед, но тут заметил, что в углу помещения, поджав к груди худые коленки, сидит девочка.
Она видела – ее защитник обознался, принял за соратника мутанта, просто похожего на человека.
– Спаси ее! Спаси! – умолял раненый. – Отвези на Буровую, и награда будет больше, чем ты можешь себе представить!
Девочка вскочила, в ее глазах был испуг. Самир оскалился в ответ.
Сообразив, что дело неладно, гетман дернулся и попытался поднять самострел. Но Самир саблей выбил оружие у него из руки.
– Поганый мутант! Чтоб ты сдох, нечестивый! – процедил гетман, давясь слюной и кровью.
Девочка попыталась проскользнуть мимо Самира, но он поймал ее и зажал под мышкой.
– Нет, стой! – снова заговорил умирающий гетман, скалясь от боли. – Мутант… Все равно! Спаси ее! И ты станешь богаче своего вождя! Что ты получишь от набега? Лишь крохотную долю, а самое ценное заберет себе вожак. Но если послушаешь меня, сможешь создать свой собственный клан, купить все, что пожелаешь, – оружие, манисов, драгоценности, чистейшую воду, которую пьют только старейшины. Любая самка захочет быть твоей! Только отвези девочку на Буровую! – Он из последних сил с мольбой протянул к Самиру руку и начал заваливаться на бок, продолжая бормотать: – Спаси ее… спаси… спаси… – С каждым словом его голос становился все глуше.
Самир выбрался из фургона вместе с притихшей девочкой.
– Ты! Дурная «приманка»! – услышал он окрик и оглянулся.