– Кончай трепаться! – Шифу достал маузер. – Он просто пытается нас стравить в надежде спастись.
Миха с неприязнью посмотрел на лейтенанта:
– Уж больно спокоен он для смертника.
– Хорошо держится, – согласился Шифу, делая шаг в сторону карлика.
Чак сдвинулся от него к краю площадки. Теперь он стоял почти на том же месте, где и утром, когда разговаривал с находившейся внизу Инкой, – это стало ясно, когда пятка начала соскальзывать в отверстие, больше похожее на нору песчаного суслика.
– Я смерти не боюсь, если вы об этом, – заявил он. – Мне даже приятно будет сдохнуть, зная, что еще больший клад вам не достался.
Миха облизнул губы и бросил быстрый взгляд на омеговца.
– Блефует, – холодно пояснил тот, медленно надвигаясь на Чака.
– Нет, стой! А ежели правду брешет? Стой, говорю! – Миха навел обрез на лейтенанта. – Не трожь малого!
– Да врет он, чтобы шкуру спасти! – заорал, оборачиваясь, Шифу. – Ты хочешь разборки, бандит?! Давай! Посмотрим, чья возьмет!
Сержант неодобрительно покачал головой, но сделал знак бойцам. Омеговцы подняли опущенное было оружие, как и стоявшие напротив камнеломщики. Чак повертел головой, ища щель, в которую можно было бы быстро ввернуться. Он стоял на краю расчищенной им самим площадки, и до ближайших камней было шага четыре – большаковских, не Чаковых. Миха перевел ствол маузера на лейтенанта, но пистолет Шифу по‑прежнему смотрел карлику в лоб.
Шифу сплюнул, показывая, как ему надоела эта разборка, и быстро двинулся к Чаку. Миха поднял оба ствола, но не стрелял: с другой стороны площадки в него целился из карабина сержант, ухмыляясь в усы. Понимая, что бежать глупо, Чак все же дернулся в сторону камней, но тут Шифу схватил его за шиворот. Маузер уперся карлику в висок.
– Одна аккуратная дырочка, – издевательски произнес Шифу. – Сделаю из тебя коврик, коротконогий.
Миха выругался. Чак зажмурился.
Что‑то ткнулось ему в подошву.
– Отойди, мал о й! – тихо донеслось снизу.
Карлик посмотрел под ноги и увидел ползущий из норы ствол. Одного взгляда хватило, чтобы опознать его. Чак отпрыгнул, будто на него напала змея, толкнул Шифу. Тот повалился, карлик упал сверху. Железная трубка вылезла на всю длину, опустилась, из нее вырвалась длинная струя пламени.
Одежда на стоящих ближе людях загорелась. У Михи вспыхнула борода. Хозяин каменоломни отшатнулся, споткнулся о камень и упал на спину. В панике заколотил по подбородку ладонями, обжег руки, загреб горсть песка и растер по тлеющим волосам. Лицо, плечи, грудь опалило, кожаная одежда покоробилась. Миха на спине пополз под защиту платформы.
Камнеломщики и омеговцы бросились врассыпную, с руганью или воя от боли. Кто‑то катался по земле, сбивая пламя. Один омеговец вломился в колючки, огонь с него перекинулся на сухой куст и побежал дальше. Струя пламени, громко гудя, двигалась полукругом, туда и обратно, длинный язык бил на десяток шагов. Загорелось еще несколько кустов колючки, образовав вокруг площадки огненный барьер. Омеговцы отступили за скалы, туша товарищей. Камнеломщики, прихлопывая загоревшиеся штаны, бежали под прикрытие валунов, кто‑то упал в песок и быстро полз прочь. Один камнеломщик, чья полотняная одежда загорелась почти целиком, обезумев от страха, размахивал руками, затем упал и начал кататься по земле.
* * *
«Пора», – понял Георг.
– Лежите и не высовывайтесь, – велел он рабам.
От гудящей струи пламени их прикрывала кабина крана, но люди все равно попадали на пол и голов не поднимали. Сам он спрыгнул с платформы прямо на укрывшегося за колесом рыжего надсмотрщика. Тот пригнул голову и обеими руками сжимал деревянный приклад самострела. Георг попал ему каблуками крепких ботинок в плечо, детина выругался, выпустив оружие, и обернулся. Киборг одним ударом механической руки своротил рыжему челюсть, нагнулся за самострелом. Прятавшийся за камнем в нескольких шагах впереди охранник оглянулся, вскинул обрез, но Георг выстрелил первым. Охранник вскрикнул и выронил обрез, схватившись за плечо, из которого торчало оперение дротика.
– Сзади! – вскрикнула женщина.
Георг с разворота взмахнул самострелом как дубинкой. Тяжелый приклад врезался другому охраннику в подбородок, голова запрокинулась, камнеломщик ударился затылком о край платформы и сполз на землю.
Из‑под платформы высунулся ствол маузера. Георг поднял ногу и резко опустил ее на держащую маузер руку, поросшую черным волосом. Пальцы разжались, выпуская оружие.
– Чего сделал?! – заорал снизу Миха. – Слазь!
Георг продолжал втаптывать ладонь бородача в землю, одновременно нагнулся и механической рукой вырвал обрез, который Миха попытался приставить к его ноге. Обрез он отдал женщине, та просунула руку сквозь решетку стрелы и дотянулась до приклада. Тусклые глаза ее сверкнули, она навела ствол на цель где‑то сбоку от Георга. Киборг оглянулся: двое камнеломщиков, заходивших сзади, попятились.
Георг убрал ногу. Миха со стоном подобрал раздробленную ладонь другой рукой и отполз глубже под платформу. Выбрался из‑под крана с другой стороны, кинул через плечо затравленный взгляд и побежал к стоящим в отдалении сендерам. Другие камнеломщики уже запрыгивали в машины и заводили мотор.
Вдруг стало тихо: смолк огнемет. Подобрав потерянный Михой маузер, Георг осторожно пошел в обход крана.
* * *
Когда гудение пламени стихло, Чак поднял голову. С другой стороны площадки, от крана, с маузером подходил Георг. Карлик встал, отряхнулся и, потирая ушибленное плечо, медленно двинулся к Георгу, оглядываясь. Шифу лежал неподвижно – падая, он ударился головой о камень. Вокруг площадки торчали черные кочерыжки, оставшиеся от кустов, земля была засыпана пеплом и угольками, песок местами спекся, образовав блестящую корку. Возле камней лежал обгорелый камнеломщик, из‑за скал выглядывал сержант, усы у него стали черными и дымились. Других камнеломщиков не было видно, за краном слышался шум двигателя.
– Инка! – завопил карлик.
Ствол огнемета провалился, из норы донесся тоненький голосок:
– Отойдите!
Чак отскочил, махнул Георгу, чтобы не приближался. Земля возле скал взорвалась осколками бетона.
Дождь осколков и песка продолжался недолго. Когда пыль осела, Чак с Георгом увидели вместо небольшого отверстия неровную дыру. Плита по краям щетинилась осколками бетона и гнутой арматурой. Чак заглянул внутрь. По сдвинутым лесенкой деревянным ящикам карабкалась довольная Инка, на верхнем еще стояли баллоны огнемета, присыпанные серой пылью. Внизу виднелся пулемет с заправленной почти целой лентой.
– Пулемет доставайте, – велела она подошедшему киборгу.
Георг протянул девочке свободную руку, рывком поднял ее на поверхность и тут же оттащил от края: плита в этом месте шаталась, поскрипывала.
Пошевелился засыпанный осколками и пылью лейтенант омеговцев. Высунулась рука с пистолетом. Шифу встал, встряхнулся, как вылезший из воды пес. И наставил пистолет на девочку. Георг шагнул вперед, вскидывая маузер, но выстрелить не успел.
– А‑а, разрази меня геморрой! – завопил Чак. Нагнув голову, он бросился на Шифу и боднул его в пах.
Лейтенант с глухим стоном согнулся пополам, схватившись за причинное место, сделал пару неверных шагов. Треснувшая от взрыва плита подломилась под ним, и Шифу с грохотом провалился в дыру. Чак с Инкой отскочили, затем, когда пыль рассеялась, осторожно подошли к краю.
– Готов, – сказал Чак, разглядывая лежащее на обломках тело. – А вот и наш приз! Теперь я его вижу. Песочком слегка присыпано, правда, но это уже мелочи. Ради этого стоило попасть в плен!
Из‑за валунов начали выходить омеговцы, поднимая карабины и обрезы с самострелами. Георг сунул Чаку маузер, сам прыгнул в дыру и быстро вернулся, таща пулемет. Силы киборгу было не занимать, ленту уже вставила Инка. Он навел оружие на ощетинившихся стволами людей и громко заявил:
– Советую держаться подальше!
Чак подпрыгнул, размахивая маузером:
– Валите отсюда, большаки! Прежде Донная пустыня снова наполнится водой, чем вы сможете с Чаком справиться!
Из‑за кабины крана выглядывали испуганные лица рабов, предоставленных самим себе.
– Ох, надо же их освободить, – вспомнил Георг. – Чак, займись, я прикрываю.
– Точно! Завести кран, подогнать и вытащить наконец это оружие, из‑за которого я столько пережил!
* * *
Нагруженный оружием и людьми термоплан медленно взлетал. В салоне негромко переговаривались освобожденные рабы – Чак милостиво согласился подбросить их до поселка. Георг обещал им отнятое у охранников оружие и кое‑что (с трудом отвоеванное у Чака) сверху, чтобы они освободили остальных и стали хозяевами каменоломни. Киборг считал, что так будет справедливо, а карлику было наплевать – он свое получил и был доволен.
Чак гордо сидел в кресле, положив одну ладонь на рулевое колесо, другую на рычаг; ноги покоились на привязанных к педалям колодках. Инка стояла рядом, глядя вперед.
В кабину вошел, вытирая руки ветошью, Георг.
– Я должен сказать тебе спасибо, Инка, – произнес он. – Ты нас спасла.
Девочка кивнула, принимая благодарность как должное.
– Вы бы сделали для меня то же самое, – сказала она.
– А ты, Чак?
– Чего сразу я? – вскинулся карлик. Но затем пробурчал, поворачиваясь к девочке: – Ладно‑ладно, я и сам собирался это сделать. Я только одного не понимаю, как ты вообще додумалась туда залезть? Дура же девка!
Инка постучала пальцем по лбу:
– Потому как думалка не у одного тебя есть. Моя думалка еще и лучше твоей будет. У вас, у мужчин, вместо настоящего думателя планосоставитель стоит. Скрипучий такой, устаревшей модели. Один в плен к камнеломщикам попал, другой – к омеговцам… Вот и весь результат ваших планов. А ты, мал о й, когда‑нибудь сам себя перехитришь, вот так вот.
Чак фыркнул, собираясь сказать в ответ какую‑то гадость, но промолчал.
«Каботажник» медленно летел над Пустошью к полыхающему огнем закату.
Алексей Регин
СКАЗКА О ТОМ, КАК НЕВЕСТИН ПИРОГ ПОЯВИЛСЯ
Давным‑давно в захудалом поселке, который до Погибели славно именовался Рязанью, жил‑был батрак Елик. Батраком он слыл исправным: никакой работы не чурался. То кукурузное поле поможет вспахать и засеять, то навоз за манисами уберет. Нанимали фермеры Елика регулярно, как только требовалось подсобить еще одной парой работящих рук, вот только платили ему мало, ибо все знали: батрак умом не обезображен и свое по праву лишний раз не стребует. Иными словами, был Елик у местных богатеев вроде местного дурачка, коим можно помыкать как хочется.
Вздумал однажды Елик жениться. И нет бы ему, дурню, обратить внимание на батрачку Зойку, которая давно уже ему глазки строила, – запал Елик на дочку фермера богатого, Федунию. Сколько ни объясняли отец с матерью, что не пара она ему, Елик по семейной убогой лачужке туда‑сюда ходит, ручками машет, ножками топает и знай себе твердит одно: женюсь на Федунии, и всё тут.
И вот незадолго до десятого Праздника Зачинщика Прилепы пришел Елик к фермеру Гною просить руки его дочери. Гноем местные прозвали фермера за особый желтоватый оттенок белков. Шептались, что родился он на радиоактивных землях, оттого и глаза не человечьего вида, потому как мутантом Гной был. Но громко догадку эту никто не высказывал – дюже боялись все его громил. К тому же фермером Гной оказался ладным, всю Рязань снабжал продуктами, поэтому местные предпочитали не трезвонить о его происхождении. Не дай Создатель, Орден Чистоты про то прознает – распнут Гноя на кресте, а в Рязани голод от этого начнется.
Ну разве не дурень наш Елик после всего сказанного? Променять здоровую, крепкую, грудастую Зойку на чахлую, рахитичную дочь мутанта! Впрочем, оставим это на совести батрака, который в этом месте сказки как раз подходит к воротам богатой фермы.
Вотчина Гноя представляла собой укрепленный забором из щебня и ржавых остовов древних машин прямоугольник. По его углам и над центральными воротами, сваренными из листов железа, торчали деревянные дозорные вышки, в каждой – пулеметное гнездо с «гатлингом». Откуда, спрашивается, орденские пулеметы у простого, пусть и очень богатого фермера? Про то есть отдельная история, весьма занятная и любопытная, заслуживающая того, чтобы терпеливый читатель, да не поразит его некроз во веки веков, ненадолго отвлекся от судьбы главного героя.
Когда Гной был еще молодым, а его ферма только‑только набирала торговые обороты, в сезон дождей случилось непредвиденное событие: мимо Рязани по Киевскому тракту проезжал караван самог о Владыки Прилепы. Дорогу размыло, и потому пришлось путникам свернуть к ферме Гноя на постой. Хозяин поначалу не шибко обрадовался, когда посыльные ему о приближении Владыки поведали. Гной тотчас представил себя на кресте – вот он висит кулем, глаза его поклевывают вороны, а ступни гложут охочие до пока еще живого мяса панцирные волки. Однако, оправившись от первого шока, фермер смекнул, как извлечь из приезда незваных гостей выгоду.
Дело в том, что за несколько сезонов до этого Гной в ы ходил истерзанного панцирными волками торговца с горы Крым. В благодарность за спасение купец подарил ему три бурдюка дорогого инкерманского бархата и забавную, но крайне бесполезную в хозяйстве штуковину древних – пластиковый прямоугольничек с серебристым куском металла внутри. Зачем древние делали этот самый пластик, каковой в огромных количествах можно найти на свалках, разбросанных по всей Пустоши, Гной никогда не понимал: уж больно мало, по его мнению, от пластика было толку. Но «хренульку», как он называл древний артефакт, все же не выкинул – дескать, будет проезжать через Рязань богатый коллекционер старинных вещей, так он ему штуковину и толкнет за приличное количество звонких монет киевской или московской чеканки. Но чтобы попытаться продать «хренульку» самом у московскому Владыке – такого Гною раньше и в голову не приходило, страшно было до смерти – еще и вправду подвесит как распоследнего мутанта…
Владыка Прилепа был человеком ужасающим и внушающим уважение всем жителям Пустоши. Знающие люди говорили, что перстень у него есть волшебный, вроде как человек в шестеренке на нем изображен… Прикоснется Владыка перстнем этим к мутанту или просто к нищеброду какому, и в тот же миг отправится горемыка прямо к Создателю. А еще взгляд был у него странный: смотрит Владыка тебе прямо в глаза, и через это мысли твои читает самые сокровенные… В общем, переговоры с ним – особенно мутанту – вести было боязно. Хорошо если к Создателю сразу пошлет, а то еще будешь мучиться несколько дней, вися на деревяшке, пока солнце не спалит или мутафаги не пожрут.
Вот и снарядил для встречи дорогого гостя Гной подручного своего, Колдыбу, как две капли воды похожего на него (в дальнейшем при сделках с Орденом Чистоты Гной всегда будет пользоваться услугами Колдыбы, благо что за годы подручный погрузнеет и облысеет ровно так же, как его хозяин). Одно лишь Гноя в нем смущало: малость мозгами не вышел. Но для свидания с главой Ордена Чистоты это было как раз хорошо: вздумает Владыка просверлить голову Колдыбы своим тяжелым взглядом, а там одни бабы да жрачка, ничего лишнего.
Когда подручный был уже переодет и готов идти встречать Прилепу, Гной еще раз все взвесил – свой собственный страх и информацию о том, что Владыка слывет ревностным ценителем древних вещей, любые деньги за них отдаст, – и все же достал из резной шкатулки на столе пластиковый артефакт и отдал Колдыбе с напутственными словами: «Делай что хочешь, но чтоб Владыка купил эту хренульку, причем подороже, понял?»
Колдыба кивнул и поплелся к центральным воротам.
Начало встречи прошло удачно. Монахам, которые расположились лагерем подле фермы, люди Гноя принесли отменную еду. Самого же Владыку Прилепу и высокопоставленных членов Ордена пригласили в хозяйский дом на ужин, где подавали только самые лучшие яства. Гости порядком разомлели от трапезы, и только Прилепа оставался беспокойным, то и дело буравил лже‑Гноя пронзительным взглядом, но всякий раз натыкался в его сознании лишь на очередную грудастую бабу. И совсем уж он пришел в бешенство, когда «хозяин» выудил из кармана своей бархатной рубашки древний предмет и изрек: «Эвона чиво у меня есть! Хошь купить?»
В любой другой ситуации Колдыба испытал бы действенное прикосновение отравленной иглы, хитроумно встроенной в перстень Владыки. Но только не сейчас, когда Прилепа увидел то, что он явно давно искал…
Владыка вскочил и, забыв обо всех правилах делового приличия – впрочем, Великому Прилепе это простительно, – стал расхаживать взад‑вперед по столовой, многократно поминая Создателя, чью‑то маму и неизвестного мутафага Озибаса. В конце концов он остановился, успокоился и ледяным тоном бросил двойнику Гноя: «Проси за эту вещь все что хочешь».
Некоторые спутники Владыки невольно поморщились от такого приступа неслыханной щедрости, а один, видимо заведующий орденской казной, в испуге схватился за сердце. Колдыба же и подавно растерялся, открыл рот, не зная, что и сказать. Но довольно быстро правильно все сообразил – даже в голове дураков иногда появляются весьма грамотные идеи, – сказал, что надо с жинкой посоветоваться, без ее слова – никуда. Сказал и побежал в комнату хозяина.
Гной неприлично долго для переговоров думал, размышляя, что бы такого попросить. В итоге поймал себя на мысли, что деньги деньгами, а огневая мощь у фермы пока слабая. На том и порешили, через Колдыбу опять же: Владыка получил свою древнюю «безделушку», а Орден в ответ подогнал фермеру крупную партию оружия, включая «гатлинги».
Однако пора вернуться к Елику, который остался у центральных ворот фермы.
Внутрь Елик прошел без особого труда: на ферме его все знали, потому как он часто приходил сюда в поисках сезонной работы. Гной жил в трехэтажном доме. Первый этаж, сохранившийся со времен Погибели, был каменным – там находился товарный склад фермера. Второй и третий были деревянной надстройкой: второй занимали кабинет хозяина и столовая, на третьем располагались жилые комнаты членов фермерской семьи. Если бы Елик умел читать и нашел древнюю книгу по истории, он бы понял, что именно в таких домах жили древние купцы.
Громила‑охранник на входе в хозяйский дом сказал, что у Гноя важный гость, но дурак Елик их разговору явно не помешает, и поэтому впустил.
Гной сидел в столовой и пил харьковскую настойку в компании толстого, лоснящегося от жира человека. По клейму на куртке гостя можно было понять, что он из харьковских оружейников. Фермер и цеховик, наверное, обсуждали какую‑то сделку: оба громко перебивали друг друга и размахивали руками.
Завидев Елика, Гной широко улыбнулся:
– А, привет! Извини, друг, работы для тебя пока нет. Но как только появится, я обязательно сообщу. Ты у нас работник сильный, надежный, твоя помощь всегда пригодится, если что.
Елик помялся пару секунд и наконец решился:
– Гной, я хочу взять в жены твою дочь Федунию.
Батрак ожидал чего угодно: пинка, от которого он вылетит за дверь, ствола «гатлинга», нацеленного прямо в лоб, свидания с панцирными волками… Но хозяин лишь по‑доброму прищурился:
– Знаешь, Елик, ты мне всегда нравился, даже несмотря на то что дурак. Но видишь ли… бедный ты, не могу я бедному в жены свою дочь отдать. Да и к тому же обещал уже я ее соседу своему, фермеру Далмату. – Гной подумал малость и добавил: – Впрочем, если ты к Празднику Зачинщика Прилепы неожиданно станешь богаче Далмата, я, возможно, изменю свое решение. А пока ступай.
Расстроенный Елик вышел из хозяйского дома с горячим желанием напиться, потому как за несколько дней ему не разбогатеть – он это прекрасно понимал и своей дурной башкой.
Поздно вечером батрак вернулся в Рязань – ферма Гноя находилась на хуторе неподалеку от поселка – и зашел в кабак под названием «Разлом» пропить остаток денег от сезонной работы на Далмата.
Как и во все времена, кабак этот был местом шумным, людным, затхлым, с отравленным алкогольными парами воздухом. Двоих порядком набравшихся драчунов под руки вывели охранники, трое бродяг за столом беседовали за жизнь. Трактирные музыканты играли и пели заунывную песню с весьма странным припевом:
А у нас в Рязани ползуны с глазами,
Их едят, а они глядят!
Но есть ползунов Елику сейчас совсем не хотелось. Хотелось скорее броситься в холмовейник, чтобы его самого ползуны пожрали, и дело с концом. И вдруг он услышал разговор, который круто изменил всю его жизнь.
За соседним столиком справа сидел мужчина средних лет плотного телосложения, с залихватски подкрученными усами – по виду крупный торговец – и заливал своему собеседнику, прыщавому юнцу с крючковатым носом, разные байки. О том, что лес растет чудесный возле его поселка, Луховиц, и что клюквы, крайне редкой и дорогой ягоды, там немерено. Он, мол, эту клюкву собирает и обменивает на Мосту на водяные арбузы.
Призадумался Елик: «Вот набрать бы мне этой клюквы, дать мамке, чтоб она пирог испекла дивно вкусный – уж она‑то это умеет как никто! – и подарить Федунье. И чтоб Гной и гости его тоже попробовали и сказали, какой Елик молодец! Какой состоятельный женишок у фермерской дочки, раз из клюквы, которой в Рязани отродясь не было, такой чудный пирог сварганил!»
Подумал и решил для себя: «Поеду‑ка я в Луховицы, найду этот лес, и пусть будет что будет». Решил – и задорно, почти бегом направился домой, а домом ему служила ржавая цистерна. Отец с матерью, конечно, принялись отговаривать сынка, мать без конца плакала, но что поделать, если чадо дурнем уродилось. Мать собрала ему в дорогу кукурузных лепешек, отец взял у соседа за пару медяков на время ездового маниса. И поутру поехал батрак на телеге, запряженной манисом, в Луховицы, что к северу от Рязани находились, как он понял из рассказа торговца, навстречу своей глупой мечте.
Елика, до того никогда не бывавшего за пределами рязанских ферм, Пустошь встретила тусклыми красками: серые унылые холмы с разбросанными на них остатками древних строений, серая голая земля под пронзительно скрипящими колесами телеги. По серому небу пролетела зловещая серая платформа. Что за диковинка эти платформы, никто толком не знал. Правда, один пьяный забулдыга в «Разломе» как‑то поведал батраку, что это Ангелы, слуги Создателя, они летают по небу и карают нечестивцев. И все для них равны: что мутант дикий, что монах в рясе, что сам топливный король Гордий Инесс.
Серые краски окружающего ландшафта временами разбавлялись буровато‑зелеными пятнами некроза, венца страданий постапокалиптического мира. Елик знал: кто войдет в них, навеки там и останется или, что еще хуже, превратится в симбионта, насмешку над родом людским.
Но вот за очередным холмом показались Луховицы. Увидев поселок, Елик помянул всех мутафагов подряд: Луховицы были развалинами, вряд ли обжитыми со времен Погибели. По спине батрака пробежал озноб, почудилось, будто сюда его привела какая‑то неведомая колдовская сила. Однако вопреки своим страхам, Елик твердо решил продолжать путь.
Дома в Луховицах выглядели неприветливо: некоторые из них, хоть и смотрелись более или менее целыми, покосились от времени или вросли в землю, остальные же были полуразрушенными. Если бы Елик умел читать, он бы знал, что на стене красного кирпичного двухэтажного строения по левую руку от заросшей пустотными травами дороги выскоблено: «Человечество никогда не умрет!»
Засмотревшись на разруху, батрак не заметил человекоподобного мутанта, который засел в чудом сохранившейся, не сгнившей деревянной колокольне, в том месте, где раньше звенели колокола, обломки которых сейчас можно было найти неподалеку. С грозным рыком мутант швырнул копье, сделанное из железной арматурины, в чужака. Копье, по счастью, угодило не в Елика, а в глаз манису. Ящер захрипел и повалился набок вместе с телегой.
Елик резво выбрался из‑под телеги и со всех ног побежал от выскочившего за ним из колокольни мутанта с огромным тесаком. Спасительный лес, да‑да, тот самый лес, которым хвастался заезжий торговец, был рядом на пригорке, но мутант неумолимо настигал батрака. Вдруг он споткнулся о каменюку и упал, что дало Елику выиграть время и добежать до кромки леса. Мутант почему‑то его преследовать не стал…
Долго блуждал упрямый батрак в поисках клюквы по густой чаще. Уже совсем стемнело, вдалеке завыли панцирные волки, а где‑то в окрестных кустах заверещал редкий и страшный мутафаг вдвое крупнее панцирников, в Пустоши именуемый люберецкой рысью (впервые подобную тварь встретил и убил в своем курятнике один люберецкий кормилец). Подумал было Елик, что конец ему пришел, заберет рысь его душонку, а косточки разбросает по лесу, как вдруг из кустов…
Из кустов вышел древний‑предревний старик в тонком белом халате с топорщащейся бородой, и рысь внезапно замолкла. Елику стало не по себе, по коже пробежали мурашки. «Уж лучше бы рысь…» – подумал он.
Однако старик, вопреки его опасениям, оказался довольно милым и добродушным, а звали его Берендеем. По дороге к своему уютному деревянному домику в лесной глуши, где батрака уже ждал ужин, Берендей рассказывал байки и забавные легенды из жизни Пустоши.
Дом старика на удивление был заполнен множеством диковинных древних вещей. Больше всего Елику запомнилась коробочка с быстро и постоянно меняющимися на ней цифрами. Берендей объяснил, что это чудо – часы электронные, до Погибели люди по ним время отмеряли. Хотел было батрак и о других загадочных предметах расспросить, да не успел – старик заговорил вкрадчиво и лукаво:
– Знаю я, Елик, о беде твоей и помогу чем смогу, потому как любишь ты ее сильно, да и она тебя любит, а любящие сердца должны быть вместе.
С этими словами Берендей открыл шкафчик, достал оттуда мешочек, где, к неописуемому восторгу и благодарности Елика лежали ягоды клюквы, и протянул батраку:
– Сделай как хотел: отдай матери, пусть она пирог испечет. И запомни главное: ягоды эти волшебные, кто ради любви или помощи близкому человеку их ищет, тому они счастье приносят. Но кто ради наживы за ними будет гнаться – пропадет тот лютою смертушкой… Всё, прощай, батрак!
И очутился Елик с мешочком клюквы в руках посреди Рязани.
* * *
Половину ягод пришлось отдать соседу за погибшего маниса, из другой же половины матушка испекла пирог. В назначенный день пришел Елик к Гною и преподнес пирог клюквенный Федунии. Попробовали тот пирог и сама Федуния, и отец ее, и гости его дорогие, и все остались довольны отменным угощением, и все принялись нахваливать батрака.
Подошел к Елику Гной, хлопнул его по плечу и воскликнул:
– Свадьбе быть!
Даже Далмат не противился решению фермера, отшутился лишь – мол, какой шустрый парень попался, самого Далмата обскакал, невесту у него из‑под носа увел.
И сыграли молодые памятную на всю Рязань свадьбу, и стали они жить в хозяйском доме душа в душу. А слава о «невестином пироге» разнеслась по всей Пустоши, и с тех пор каждый уважающий себя жених стремился подарить суженой именно его.
Только Гной ходил хмурый, как туча. Не давал ему покоя вопрос: где же батрак нищий столько ягод раздобыл?
Не один сезон прошел, и не два, и даже не десять. Обитатели фермеры привыкли, что бывший батрак ими командовать стал, уважали как большого человека. Уважал его и Гной, но все‑таки уж больно сильно хотелось фермеру еще богаче стать.
У Елика и Федунии народились дети – не мутанты, здоровые, крепкие ребятишки. И все вроде было хорошо, вот только Гной на старости лет совсем умом тронулся и думал лишь о клюкве проклятой. Как только ни пытался он секрет у зятя выведать: расспрашивал вежливо и учтиво, сулил оружие древнее и мощное, что в подвале у него хранится, подарить, на пьяную голову и болтливый язык во время совместных посиделок за харьковской настойкой норовил разузнать – не получалось ничего. Упорно хранил Елик секрет Берендея.
В конце концов не выдержал полусумасшедший фермер и решился на гнусное преступление. Приказал он своим громилам руки Елику заломить и к нему привести. Били они все вместе бывшего батрака нещадно, и пришлось Елику согласиться показать место, где ягоды растут.
И снарядился к Луховицам караван большой: Гной, сыновья его Дрын и Алтын, фермер Далмат, знакомый уже харьковский оружейник. Много было сендеров, охраны с карабинами. Доехали они до того чудесного леса, вот только домика Берендея Елик так и не нашел, зато взору путников неожиданно открылась поляна, на которой клюква росла в изобилии.
Набросились караванщики, как стая катранов, на эту поляну, стали кустики топтать, ягоду рвать – кто в мешки, а кто себе в рот. И внезапно начали они превращаться в мутафагов неведомых. Все тут смешалось: волчьи пасти, свиные рыла, манисовы раздвоенные языки…
Потом поляна пропала, да и сам лес куда‑то исчез. Остались лишь некрозное пятно и караванщики в нем, в исступлении царапающие себе лица от неописуемой боли.
– Ползуна мне в зад… – пробормотал Елик.
Вернулся он в Рязань и сделался полноправным хозяином фермы Гноя, и со временем стал все больше его напоминать: появились мозги, хитрость, пузо и лысина. А ежели недруги заводились у бывшего батрака, то искал он с ними примирения и предлагал съездить вместе в лес, отведать вкусной клюквы, но это уже совсем другая история…