Рw – ковариационная матрица объединенной выборки. 5 глава




– Это тебя. – В дверях стоял Джим с радиотелефоном. – Вот, держи, а я посмотрю, удастся ли мне найти адрес для связи в Италии.

Нахмурившись, Томас взял у него трубку.

– Найт слушает, – сказал он.

– Здравствуй, Том.

Вероятно, прошла всего пара секунд, но ему показалось, что он простоял в немом оцепенении не меньше минуты.

– Том, ты меня слышишь?

Так его больше никто не называл. Никто и никогда.

– Куми?

Можно было не спрашивать, Томас и не собирался этого делать. Вопрос вырвался у него непроизвольно, хриплый, далекий, словно отголоски прошлого, которые он слышал в ризнице. У него по рукам пробежали мурашки, сердце стремительно застучало.

– Привет, Том.

– Привет. Сколько лет, сколько зим.

– Да, прошло уже пять лет.

Куми произнесла это без осуждения, быть может, с оттенком грусти. В конце концов, это ведь он отказался с ней говорить.

– Я звонила тебе домой, но ты, наверное, по‑прежнему не прослушиваешь сообщения на автоответчике. Поэтому решила попробовать найти тебя здесь.

– Точно, – сказал Томас.

Он просто не мог найти нужные слова. Вернулся Джим, торжествующе размахивая листком бумаги, однако как только он увидел лицо Томаса, его улыбка померкла, словно он испугался, что того хватил удар. Впрочем, быть может, так оно и было.

– Послушай, я только хотела сказать, что очень огорчилась, узнав про Эда, – произнесла Куми.

– Точно, – снова сказал Томас. – Спасибо.

– Знаю, что в последнее время отношения между вами не слишком ладились, но… В общем, это просто ужасно. Я могу чем‑либо тебе помочь?

– Спасибо. Знаю. Все в порядке. – Затем, спохватившись, он спросил: – Подожди. Откуда ты узнала?

Похоже, Куми замялась и после непродолжительной паузы сказала:

– Мне позвонили из Министерства внутренней безопасности.

– О, – произнес Томас, не зная, как к этому отнестись.

– Итак, как у тебя дела? – поинтересовалась Куми, торопясь двинуться вперед.

– Ну, знаешь, неплохо.

– С работой все в порядке?

– Все замечательно, – солгал Томас. – Знаешь, как обычно.

– Точно.

– А ты? Я хочу сказать, как у тебя с работой?

– Отлично. Сплошная работа и никаких развлечений. Я тут недавно вспоминала тебя, – сказала Куми.

Теперь ее голос был легким, чуть ли не заигрывающим. Однако звучал он натянуто, словно чужой.

– Вот как? – с трудом выдавил Томас.

– Да. Я вспомнила, как мы ездили в Аризону вместе с Эдом и отправились в пеший поход. Это было здорово, правда? Я часто вспоминаю те дни. Помнишь, как мы вышли к руслу пересохшего ручья? А Эд уже ждал нас там, и мы все рассмеялись…

– Куми, у тебя все хорошо? – прервал ее Томас.

Она не обращала на него внимания. Ее голос стал пронзительным, громким. Она заговорила быстро, словно прослушиваясь для участия в телепередаче:

– Мы втроем остановились в той маленькой гостинице. Это было лучшее время… Эд не переставая рассказывал о том, как он был в Италии. Помнишь? Я постоянно вспоминаю тот поход к пересохшему ручью. А ты его помнишь? Мы вернулись к источнику. Эд сказал, что это похоже на то место, где он был, и… В общем, ты меня извини. Я болтаю невесть что. Звоню с работы, так что долго говорить не могу. Я просто хотела пожелать тебе всего наилучшего и сказать, что сожалею насчет Эда. Хорошо?

– Куми, у тебя все в порядке? – повторил Томас куда более внимательно и серьезно.

– У меня все замечательно. Честное слово. Я беспокоилась о тебе, Том.

– Подожди, – сказал он.

– Извини, Том. Мне и в самом деле пора бежать. Мы еще как‑нибудь поговорим, хорошо? Пока.

– Куми…

– Пока, Том.

В трубке послышались гудки.

Томас сидел в тускло освещенной комнате, уставившись на телефон.

– Все в порядке? – спросил Джим.

– Не думаю, – ответил Найт.

У него по рукам до сих пор бегали мурашки, и ему было очень холодно.

– Похоже, все обстоит гораздо хуже, чем я полагал.

 

Глава 14

 

– Это была твоя жена, – уточнил Джим, подводя итог.

– Бывшая, – поправил Томас, обводя взглядом комнату. Наверное, ему следовало забрать бумаги брата.

– Бывшая жена, – повторил Джим. – Она ни разу не говорила с тобой с момента развода.

– Мы не разводились, – сказал Томас. – Куми на это не пошла бы. Понимаешь, она католичка, – с горечью добавил он. – Не хочет быть отторгнутой от Церкви, но при этом не смогла находиться на одном континенте со мной. Так что по совету моего брата Куми вернулась туда, где мы познакомились, и осталась там.

– Где вы с ней познакомились?

– В Японии. – Одно это слово причинило ему боль.

– Но она не коренная японка?

– Родилась в Бостоне, – подтвердил Томас. – Второе поколение.

– Итак, твоя бывшая жена позвонила, чтобы принести свои соболезнования…

– Она звонила не для этого, – перебил его Томас. – Совсем не для этого. Куми хотела меня предупредить.

– Рассказом о том, как вы с ней и твоим братом ездили в Аризону? Не понимаю.

– Мы в Аризоне ни разу не смеялись, – угрюмо произнес Томас. – Не ходили ни в какой поход. Пять дней подряд мы просидели в гостинице, непрерывно ругаясь, а когда вернулись домой, Куми собрала свои вещи и ушла. Эта поездка должна была исправить наши отношения, но она только окончательно их разрушила.

– Вы не ходили к пересохшему ручью?

– Я ходил, – сказал Томас. – Один. Без Куми. Я в бешенстве выскочил из номера и долго бродил по каким‑то чертовым горам. В общем, я перебирался через валун, был слишком взбешен, не мог следить за тем, что делаю, упал и сломал лодыжку. Всю ночь я добирался обратно до машины, едва не умер от физического истощения и теплового удара. Куми, решив, что я ее бросил, уехала в аэропорт на такси, поэтому узнала о случившемся только через неделю. Мы к тому времени уже были слишком злы друг на друга. Это явилось идеальным завершением путешествия в преисподнюю.

– Ну а Эд? Он ничем не мог помочь?

– Наверное, смог бы, – сказал Томас, резко захлопнув чемодан и обернувшись к Джиму. – Но его там не было.

– Что? – Джим удивленно уставился на него.

– Возможно, мы с Куми не были идеальной парой, но отправились в это путешествие, чтобы попытаться спасти наш расколовшийся брак, и моего брата с собой не брали, – продолжал Найт. – В первую очередь потому, что он был одной из причин этого раскола.

– Если твоя жена хотела тебя о чем‑то предупредить, почему она не сказала это прямо? – спросил Джим.

– Потому что боялась.

– Чего?

– Понятия не имею, но она боялась не за себя, а за меня. Я спросил у нее. Она так и сказала: «Я беспокоюсь о тебе». Из всего разговора это было единственным, что прозвучало в ее манере. Это, а также то, что она сказала про возвращение к источнику.

– Что это значит?

– Полагаю, то место, где все это началось, – сказал Томас.

– Где же это?

– «Эд сказал, что это похоже на то место, где он был», – процитировал Томас, подходя к Джиму.

Какое‑то мгновение священник стоял в недоумении. Томас взял его правую руку и раскрыл ее. На ладони Горнэлла лежал клочок бумаги с адресом.

– Томас, это же безумие, – пробормотал он.

– Я не знаю, что еще делать, – сказал Найт. – Я не представляю, что происходит. Моя бывшая жена считает, что я в опасности. Если учесть происшествие в зоопарке, я склонен признать, что она права. Мой брат умер, и никто не говорит мне, почему и как. Вся эта ситуация – сплошное безумие. Я могу утверждать только то, что началось все в Италии. Вот что хотела мне сказать Куми. Мол, ищи там. – Он показал листок бумаги с адресом, который два месяца назад его покойный брат продиктовал по хрипящему телефону священнику, стоявшему перед ним. – У меня мало общего с Эдом. Я не интересуюсь тем, во что он верил, но должен выяснить, что с ним случилось. Я перед ним в долгу. Я отправляюсь в Неаполь.

 

 

Часть II

Четыре Всадника

 

И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.

Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

И ногда Он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.

И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороный, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.

И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.

И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.

И я взглянул, и вот, конь бледный; и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечем и голодом; и мором и зверями земными.

Откровение, 6:1‑8

 

Глава 15

 

Чума сидит в одиночестве, не привлекая к себе внимания, на кованом стуле, потягивая черный кофе и наблюдая за ватагой ребятишек в лохмотьях, которые гоняют мяч по завешанному бельем переулку в противоположном конце площади. В этом крохотном неаполитанском кафе больше никого нет, а если бы кто‑нибудь и появился, сажать его было бы некуда. Время от времени кто‑то заглядывает в заведение поболтать с хозяином, торчащим за стойкой, однако все это не клиенты, а знакомые, и Чума не видит, чтобы деньги переходили из рук в руки. Мимо промчался мопед. Чума наблюдает за тем, как солнце садится за когда‑то изящные жилые дома с грязными фасадами XVIII века, первые этажи которых обклеены предвыборными плакатами и изрисованы граффити, уродующими весь город. На площади вокруг какой‑то забытой конной статуи гудят клаксонами беспорядочно снующие машины, так что если не прислушиваться специально, то звонок сотового телефона нельзя было бы разобрать.

Чума даже не проверяет по дисплею, кто звонит. Этот номер известен только Срывающему Печати.

– Да?

– Жди объект в течение часа, – не тратя времени на приветствие, говорит Срывающий Печати. – Он направится в церковь Санта‑Мария‑делле‑Грацие. Ты будешь ждать его там.

– Я уже нахожусь на позиции, – улыбнувшись, отвечает Чума.

Наездник на белом коне, первый из четырех всадников апокалипсиса, призванный Срывающим Печати из Книги Откровения, на протяжении долгих лет был предметом множества различных толкований. Сама эта фигура, вероятно, уходила корнями к парфянам, конные лучники которых в первом веке нашей эры наводили ужас на Древний Рим. Их излюбленная тактика заключалась в том, чтобы помчаться прочь, изображая отступление, а затем внезапно развернуться в седле и встретить преследователей градом стрел. Выражение «парфянская стрела», означающее фразу, приберегаемую к моменту ухода, есть во многих языках. Смертоносное коварство подобного приема пришлось по вкусу читателям Библии, предпочитавшим не столько историческое, сколько аллегорическое осмысление загадочного символизма последней книги Нового Завета. Для них белый цвет коня в сочетании с предательским использованием лука означали особенно смертельные лживость и обман. Чуме, современному варианту всадника на белом коне, это очень нравится. Какой прок в убийственном коварстве, если его видно за километр?

Последняя мысль наводит на неуютную догадку.

– Остальные здесь? – спрашивает Чума.

– Тебе необязательно это знать.

– Мы можем помешать друг другу, – раздраженно произносит Чума.

Наступает краткое молчание, и Чума застывает.

«Не надо было спрашивать. Он прекрасно понял, что имелось в виду на самом деле».

Чума собирается с духом. Неестественно близко звучит клаксон такси.

– Голод?

– Уже на месте, – говорит Срывающий Печати.

Чума на мгновение закрывает глаза и стискивает кулак.

Нет смысла говорить что‑либо еще. Да и что можно сказать? Как описать словами тот безотчетный ужас, который излучает другое человеческое существо, не показавшись при этом слабым и иррациональным?

– Хорошо, – говорит наконец Чума. – Просто сделайте так, чтобы он не оказался у меня на пути.

Связь обрывается, и Чума допивает остатки кофе движением, которое внешне выглядело решительным, несмотря на то что чашка беспокойно звякнула на блюдце.

Практически в это самое мгновение на площадь выходит Томас Найт. Он щурится на солнце, сгибаясь под тяжестью чемодана, источая озабоченную растерянность, свойственную туристам всего мира. Одежда выдает в нем чужака, американца, так что он привлекает к себе внимание задолго до того, как останавливается, чтобы изучить план, имеющийся в путеводителе. Похоже, Найт слегка прихрамывает.

Улыбнувшись, Чума отворачивается и ставит крошечную чашку на стол рукой, которая теперь стала совершенно твердой.

 

Глава 16

 

Томас вышел из такси уставший, испытывая легкую тошноту. Нескончаемые потоки машин носились по вымощенным древней брусчаткой улицам совершенно хаотично и с огромной скоростью. Дважды Томасу казалось, что такси собьет пешехода, внезапно выскочившего прямо под колеса, и один раз они действительно задели боковое зеркало встречного микроавтобуса, водитель которого ответил на это гневным сигналом клаксона, однако при этом и не подумал сбавить скорость. Не в силах понять итальянский язык таксиста, Томас протянул несколько банкнотов, тот без слов взял десять евро и тотчас же снова вернул потрепанный бирюзовый «форд» в уличный поток.

Сгибаясь под тяжестью чемодана, Томас прищурился, читая названия улиц, написанные на стенах угловых зданий. Пару раз повернув не туда, он в конце концов отыскал нужный переулок. Там, где солнце было менее настойчивым, а рев машин – более приглушенным, Найт нашел большую дверь под аркой, втиснутой между пекарней и кафе‑баром. Полотно, имевшее в высоту добрых двадцать футов, было покрыто древней зеленой краской и утыкано гвоздями, почерневшими от времени. Томас подергал за рукоятку звонка, спрятанную в пасти бронзовой львиной морды, и стал ждать.

Это была церковь Санта‑Мария‑делле‑Грацие и, главное, обитель, где брат Томаса провел часть последних недель своей жизни. Найт, знавший по‑итальянски лишь несколько фраз, почерпнутых из путеводителя на борту самолета, неуверенно переступал с ноги на ногу. Следующая пара минут, если дверь откроют, обещала стать очень затруднительной.

В большой двери со скрипом отворилась маленькая калитка, подобная воротам в мечту, и вышел молодой мужчина в черной сутане. Волосы его были аккуратно подстрижены. Какое‑то мгновение он откровенно разглядывал Томаса сквозь овальные стекла очков без оправы. Найт начал было что‑то виновато бормотать по‑английски, но, прежде чем он успел сказать что‑либо осмысленное, с молодым священником произошла странная перемена. Широко раскрыв глаза, тот отступил назад и открыл рот, не произнеся ни звука. Похоже, он был сбит с толку, даже напуган.

Томас торопливо выдал новую порцию извинений, потом сказал:

– Прошу прощения за то, что вот так нагрянул к вам. Я не говорю по‑итальянски. Надеюсь, я никому не помешал. Меня зовут Томас Найт. Мой брат Эд жил здесь в прошлом году. Он священник из Америки.

– Вы его брат, – с облегчением произнес священник, и его растерянность растаяла так же быстро, как и пришла. – Да. Вижу. Заходите.

Томас проследовал за ним по темному сводчатому коридору, где было на несколько градусов прохладнее, чем на улице, и дальше, в залитый солнечным светом сад, обрамленный тенистой зеленью апельсиновых деревьев, увешанных плодами, еще маленькими и бледными. Как только дверь позади со щелчком закрылась, уличный шум затих и они словно очутились на загородной вилле.

– Я отец Джованни, – представился молодой мужчина, протягивая сильную руку оливкового цвета.

Улыбнувшись, Томас пожал ее.

– Мне следовало бы предупредить о своем приезде, но это произошло совершенно спонтанно, – снова начал он.

Похоже, итальянец не понял смысла этой фразы, и Томас махнул рукой, показывая, что не нужно заострять на ней внимание.

– Вы еще не нашли, где поселиться? – спросил священник. – Думаю, у нас найдется комната на несколько дней, а потом здесь все заполнят клариссинки. Монахини из Ассизи.

– Пары дней будет достаточно, – сказал Томас, радуясь тому, что ему не придется снова рисковать жизнью среди бешеного столпотворения машин на улицах города, ища кров на ночь. У него до сих пор болела нога после падения в ров в зоопарке, и Найт очень устал. Можно будет поспать пару часов, сходить поужинать, а затем он уже постарается определить, что именно хочет получить от этой поездки, если не считать того, что ему по соображениям здоровья пришлось покинуть на время Чикаго.

– Кажется, ваш брат оставил у нас кое‑какие коробки, – продолжал священник, провожая Томаса через внутренний дворик к каменным ступеням. Тот застыл на месте, и священник добавил: – Вероятно, вы захотите на них взглянуть.

Это было все равно что войти под ледяной душ, смывший всю усталость.

– Да, – ответил Томас. – Прямо сейчас, если не возражаете.

 

В комнате, которую ему выделили, имелись кровать, древний комод, письменный стол с единственным стулом и простое деревянное распятие на белой отштукатуренной кирпичной стене. Томас прогулялся по терракотовым плиткам босиком, наслаждаясь их прохладой, а затем надел сандалии и направился обратно тем же путем, каким пришел. Отец Джованни ждал его внизу с тяжелым чугунным ключом в руке.

– Сюда, – сказал он.

Они прошли мимо просторной общей трапезной и открытой двери кухни, откуда исходил сильный аромат свежеиспеченного хлеба и розмарина. Разговор велся ни о чем: о перелете, о погоде дома, о том, какой в обители распорядок дня. О деньгах речь пока что не заходила.

У другой лестницы священник поздоровался с проходившей мимо монахиней в коричневой рясе, а затем провел Томаса в кладовку, заставленную ящиками и коробками.

– Все это принадлежало Эдуардо, – сказал он. – Я плохо его знал, но, по‑моему, он был… – Отец Джованни запнулся, подыскивая подходящее слово. – Интересным. – Улыбнувшись воспоминанию, он вышел и закрыл за собой дверь.

Томас постоял, затем пододвинул к себе одну коробку и откинул картонные клапаны. Внутри лежали книги на английском, итальянском и на других языках, в том числе на французском и на латыни. Насколько смог определить Томас, в основном это были богословские труды, библейские толкования, книги по истории церкви и археологии. Имелись и чисто научные работы, в том числе принадлежащие перу некоего Тейяра де Шардена[8]или посвященные ему. Однако внимание Томаса в первую очередь привлекли бумаги и дневники. Он взял в руки тонкую тетрадь. В ней оказались какие‑то списки и примечания, сделанные знакомым почерком брата, торопливым и неразборчивым. Первая страница была озаглавлена «Помпеи».

Томас рассеянно улыбнулся, поражаясь доскональности брата, и вдруг встрепенулся, услышав доносившиеся из коридора голоса. К кладовке приближались двое, один говорил громко и сердито.

Томас машинально сунул дневник во внутренний карман куртки. Тут дверь распахнулась, и в кладовку, сверкая глазами на Томаса, ворвался мужчина с красным от ярости лицом. Следом за ним спешил отец Джованни, растерянный и испуганный.

Первому мужчине, судя по одежде, также священнику, было лет шестьдесят – крупный, широкоплечий, с громоподобным голосом. Ткнув Томасу в грудь пальцем, он выдал долгую тираду по‑итальянски. Найт поднял руки, растопыривая пальцы.

– Он говорит, что вы должны уйти, – объяснил молодой священник. – Это место только для людей церкви. Вам нельзя здесь находиться.

– Почему? – удивился Томас. – Что я такого сделал?

Последовал еще один быстрый обмен фразами по‑итальянски. Казалось, накал пожилого священника нарастает с каждой секундой.

Опустив руки, Томас украдкой взглянул на отца Джованни.

– Я ему объяснил, кто вы такой, но он сказал, что до особого распоряжения все это является собственностью церкви, – виновато пожал плечами тот.

– Отец Эдуардо был моим братом… – начал Томас, решив испробовать увещевательный тон.

– Ты уходить! – внезапно взревел по‑английски пожилой священник. – Сейчас!

После чего наступила тишина, нарушаемая только его учащенным дыханием. Не отрывая взгляда от Томаса, священник раздувал ноздри, словно бык, готовый броситься на тореадора.

– Это вещи моего брата, – произнес Найт с уверенностью, которую на самом деле не чувствовал. – Я имею право их посмотреть.

Скривив рот, пожилой священник прорычал несколько слов по‑итальянски, и смущение отца Джованни возросло еще больше. Томас разобрал слово «полиция».

– Он говорит, что вызовет полицию, – сказал молодой священник.

– Да, я понял.

– Извините.

– Я не смогу здесь переночевать?

– Гостиница рядом, за углом, – сказал отец Джованни, не скрывая своего смятения, – «Экзекьютив». Еще раз извините.

Томас оглянулся на пожилого священника, слепая ярость которого не уменьшилась ни на йоту.

 

Глава 17

 

Гостиница «Экзекьютив» находилась в двух шагах от обители, на углу Черрильо и Санфеличе, в самом сердце Старого города и меньше чем в миле от замка и порта. Если бы идти пришлось дальше, то Томас, страдающий от подвернутой щиколотки и растущего негодования по поводу того, как с ним только что обошлись, вряд ли нашел бы ее, занятый другими мыслями. Но так он без происшествий поселился в переоборудованном здании монастыря и вскоре уже стоял на балконе третьего этажа, глядя на безумное движение по улице внизу и гадая, как сможет заснуть при таком шуме.

Бросив скомканную куртку на кровать, Томас достал из внутреннего кармана тетрадь.

Она оказалась тоньше, чем ему хотелось бы, к тому же вторая половина осталась чистой. Записи были распределены по местам: Помпеи, Геркуланум, Кастелламмаре‑ди‑Стабия, Пестум и Велия. Единственным названием, которое хоть что‑то значило для Томаса, были Помпеи, древнеримский город, уничтоженный извержением вулкана Везувий в 79 году нашей эры.

Каждый раздел представлял собой список объектов. Самый большой был посвящен Помпеям – пятнадцать страниц, исписанных убористым почерком. Далее шел Геркуланум. Судя по всему, в списках перечислялись объекты, относящиеся к данному месту. В основном это были жилые дома – «дом пляшущего фавна», «дом Веттии», «дом с деревянной перегородкой», – но встречались храмы и общественные здания. К Пестуму относилась только одна пространная запись, добавленная чернилами другого цвета и карандашом. Последние два раздела содержали одно и то же примечание: «Никаких видимых свидетельств».

Чего?

Первой реакцией Найта было разочарование. Вполне возможно, Эд исследовал остатки древнеримских городов в поисках материала для своей книги о раннехристианских символах, однако это выглядело не слишком многообещающим доказательством связи с терроризмом, Ближним Востоком или чем‑либо еще, что могло стоить ему жизни.

Томас выглянул на улицу, где молодой парень азиатской наружности неуверенно пробирался сквозь сплошной поток маленьких автомобилей и мопедов, и вдруг поймал себя на том, что жутко устал и потерял способность думать. Закрыв дверь на балкон, он с помощью пульта дистанционного управления опустил наружные жалюзи, очень кстати отрезавшие значительную часть шума, разделся, тяжело плюхнулся на кровать и через считаные мгновения заснул.

Проснулся он через час, по‑прежнему уставший, но почему‑то уверенный в том, что больше не заснет. Приняв душ, он надел шорты, футболку и спустился в крошечный вестибюль, где консьерж принял у него ключ.

– Далеко отсюда до Помпеев? – спросил Томас.

– Где‑то полчаса. На поезде, да?

– Понятно. А можно вызвать такси до вокзала?

Сняв трубку, консьерж пролаял в нее какие‑то инструкции по‑итальянски.

– Пять минут, – сказал он, скептически оглядывая шорты Томаса. – Когда приедете на вокзал, ищите поезд, который идет по кольцевой дороге вокруг Везувия, и следите за кошельком.

 

Вокзал оказался грязным, бестолковым и забитым народом, в том числе группками полицейских с собаками. Похоже, никто не обращал на них никакого внимания, из чего Томас заключил, что это обычное явление. Покупка билета оказалась сложной задачей. Найту пришлось долго бродить из одного конца здания в другой, после чего он прошел по мрачному подземному переходу на перрон. С собой у него был лишь маленький цифровой фотоаппарат, одолженный в Чикаго у Джима, а также тетрадь Эда, которую он начал изучать, как только поезд выехал на солнце.

На второй остановке в вагон сели музыканты, начавшие исполнять темпераментную песню в сопровождении аккордеона, тамбурина и – невероятно – контрабаса. Пассажиры не обращали на них внимания, но Томас бросил им в шляпу пару евро. Когда музыканты прошли в следующий вагон, Томас подумал, что ему надо бы тратить деньги поосторожнее. В конце концов, у него больше не было источника доходов.

Примерно четверть пассажиров поезда составляли туристы, среди которых было несколько американцев. Одна группа сидела рядом с Томасом: бледные, грузные, в нелепых светлых нарядах и бейсболках. Они громко разговаривали между собой, непрерывно щелкая фотоаппаратами, и недоуменно изучали иностранную валюту, словно надписи на банкнотах были на санскрите. У Томаса мелькнула мысль, что они похожи на актеров, играющих роль туристов.

Он подумал, что в поезде, конечно же, есть и другие люди, не привлекающие к себе внимания, остающиеся незамеченными.

Оглядев соседей, Томас заключил, что это маловероятно, хотя и не мог точно сказать, что именно определяет итальянцев как таковых. Смуглая кожа, карие глаза и копны густых черных волос доминировали, однако их ни в коем случае нельзя было считать непременным условием. Наверное, все дело было в том, как они одевались и вели себя. Именно это делало их такими подозрительно выделяющимися. Изящная небрежность превращала даже самое заурядное лицо в поразительную загадку. Американкой могла быть разве что та женщина в коричневой монашеской рясе, которую Томас встретил в обители.

Железнодорожный путь проходил вдоль побережья, и Томас смотрел на синеющее справа Тирренское море с рыбацкими лодками и берег из черной вулканической лавы.

Поезд проследовал две остановки с одинаковым названием Эрколано, с одной из которых, наверное, можно было бы попасть в древний город Геркуланум, если бы эти слепые поиски имело смысл продолжать в другом месте. Пока, не имея понятия о цели поисков, не уверенный в том, что сможет найти что‑либо стоящее, Томас сильно сомневался в успехе. У Найта возникло смутное чувство, будто на него возложена некая миссия, которое лишь усиливало его беспокойство и неуверенность, однако по большому счету он ничем не отличался от туристов. Эта мысль ввергла Томаса в уныние.

Но только когда он вышел из поезда на станции в Помпеях и впервые увидел это место, до него окончательно дошла бесконечная сложность стоящей перед ним задачи. Речь шла не о кучке развалин, утыканных скульптурами, не о скоплении колонн на одном или двух акрах уцелевших мозаичных полов. Место раскопок оказалось просто огромным. Это был целый город, улицы которого расходились во все стороны на многие мили.

«Черт побери, и что мне делать дальше?»

Для начала Томас купил путеводитель в глянцевой обложке и потратил десять долгих минут, изучая в тени пальмы план развалин, отмечая все объекты, перечисленные в тетради Эда.

– Впечатление довольно угнетающее, вы не находите? – послышался голос.

Подняв взгляд, Томас прикрыл ладонью глаза, защищаясь от солнца, и увидел ту монахиню из поезда.

– Да, немного, – сказал Найт, поднимаясь на ноги. – Мы находимся вот здесь, правильно? – спросил он, тыча в план пальцем.

– Нет, – сказала монахиня. – Мы у Морских ворот, вот здесь.

– Черт побери, – пробормотал Томас и тотчас же поправился: – Извините. Я не хотел вас оскорбить.

– Ничего страшного. Я прекрасно понимаю, что большинство людей употребляют эти слова не в буквальном смысле.

– Да, – подтвердил Томас, несколько успокаиваясь. – Вы правы.

Монахиня улыбнулась. Ей было лет тридцать, возможно, чуть больше, хотя точно определить возраст женщины было трудно, поскольку ряса и головной убор оставляли открытыми только лицо и кисти рук. На шее у нее висело серебряное распятие, талию охватывал белый шнурок, а на ногах Томас заметил тяжелые сандалии с пряжками. Если она и была итальянкой, то английским владела безукоризненно.

– Я не хотела вам мешать, – снова улыбнувшись, сказала монахиня, отступая назад, словно намереваясь уйти. – Я просто подумала, что вы заблудились. Ваше лицо показалось мне знакомым, но, наверное, я приняла вас за другого.

– Скорее всего, – согласился Томас. – Я только что прилетел из Штатов. Из Чикаго.

Монахиня нахмурилась, покачала головой и сказала:



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: