Сначала Томас не увидел ничего, кроме доказательства того, что в его комнате действительно кто‑то побывал, однако после четвертого просмотра у него появилось смутное подозрение.
Этот человек японец.
Томас просмотрел запись еще раз, пытаясь определить, почему он так подумал. Лицо неизвестного скрывали большие темные очки, хотя он действительно мог иметь азиатскую внешность.
Томас стал смотреть запись снова, и тут его поразили два момента. Во‑первых, походка этого тина. Когда тот находился рядом со стойкой, трудно было что‑либо разглядеть, но вот он направился к лифту, и стало видно, как незнакомец шаркает ногами, едва отрывая их от пола.
В той японской школе, где преподавал Томас, при входе в главное здание все разувались и надевали пластиковые шлепанцы, лежащие в корзине у двери. Для того чтобы удержать их на ногах, обязательно требовалось шаркать. Томас вспомнил, как семенили на пятках его ученики, даже выйдя на улицу, что требовало определенных тщательных движений, которыми безупречно владели даже самые непоседливые подростки.
Томас снова взглянул на видеомонитор. Неизвестный на мгновение остановился, пропуская другого постояльца. Просмотрев эти кадры еще раз, Томас увидел едва заметный и, несомненно, непроизвольный кивок…
Рефлексивный ритуальный поклон. Томас узнал бы его где угодно. Этот тип был японцем.
Томас ощутил прилив сомнения, смешанного со старой тревогой. Он не мог сказать, почему японский след в истории с проникновением в его номер усугубил проблему, однако это было так.
– Ваше пиво, – вывел его из размышлений консьерж, протягивая запотевшую бутылку «Перони» с итальянской сборной, выигравшей чемпионат мира по футболу 2006 года, на этикетке. – Вы хотите, чтобы я сообщил в полицию?
Томас покачал головой. Поскольку ничего не пропало, полиция не станет беспокоиться.
– Просто будьте настороже. Вдруг этот тип заявится еще раз. Спасибо. – Он направился к лифту, держа в руке бутылку пива, затем остановился. – Еще один вопрос.
Консьерж оторвал взгляд от газеты.
– Что такое Фонтанелла?
Консьерж, обычно вежливый на грани беспечности, заколебался, настороженно глядя на Томаса, и наконец тихо произнес:
– Это место закрыто. Туда нельзя.
– Что это такое? – спросил Найт с любопытством, смешанным со страхом.
– Это плохое место. Забудьте о нем.
– Туда никто не может попасть? – настаивал Томас.
– Только мертвые.
Глава 26
Томас позавтракал на веранде, устроенной на крыше гостиницы. Было девять часов утра, и кроме него здесь оказался только еще один посетитель, американец атлетического телосложения в костюме, громко болтавший по‑английски с официантом в гавайской рубашке. Тот постоянно кивал и улыбался, но, судя по всему, мало что понимал из того, что ему говорили.
Томас изучил меню, состоявшее из хлеба и крекеров, а также всевозможных джемов, арахисового масла и сыра.
– Если хотите что‑нибудь посущественнее, нужно приходить раньше, – сказал американец. – Яичницы с беконом здесь все равно не бывает, однако кофе хорош.
Словно из ниоткуда материализовался официант и спросил:
– Капучино, эспрессо?
– Капучино, – попросил Томас, – Grazie.[14]
– Prego[15],– ответил официант, ныряя на кухню, спрятанную под изгибом спиральной лестницы, ведущей вниз, на жилые этажи.
Улыбнувшись, Томас налил стакан сока и взял завернутый в целлофан кусок сливового пирога.
– Вы здесь по делам? – спросил американец.
– В отпуске, – ответил Томас.
– Счастливый человек, – с завистью произнес его собеседник, протянул сильную руку и представился: – Брэд Иверсон. Компьютеры. Но не продажа, так что можете расслабиться.
– Томас Найт, – сказал Томас, переборов приправленное тревогой нежелание заводить разговор с незнакомым человеком. – Преподаватель английского языка и литературы.
– Ого, – усмехнулся Брэд. – Надо будет следить за грамматикой.
– Можете не беспокоиться на этот счет, – махнул рукой Томас.
– Ваше лицо кажется мне знакомым. Вы раньше бывали здесь?
Томас покачал головой.
– А я уже в третий раз за шесть месяцев, – пожаловался Брэд. – До сих пор не видел в Неаполе ни черта такого, ради чего мне захотелось бы приезжать сюда в отпуск. Полагаю, у вас есть другие причины.
– Возможно, – уклончиво ответил Томас.
– Культура, история и все такое – это не для меня. Нагоняет сон. А вы не были тут в январе?
– Нет, – терпеливо ответил Томас. – Я впервые в Неаполе.
– Гм, – пробормотал Брэд. – Вы очень напоминаете мне одного человека… Был тут один парень, я пару раз встречал его в маленьком ресторанчике у порта, в траттории «Медина». Священник. Вы с ним похожи, как родные братья.
Он произнес это небрежно, словно образное сравнение, но Томас был как громом поражен.
– Это действительно мог быть мой брат, – дрогнувшим голосом произнес Найт. – Он был здесь как раз зимой.
– Вы шутите?
– Нет, – сказал Томас. – О чем вы с ним говорили?
– Да так, – ответил Иверсон. – Ни о чем.
– Бывает, – разочарованно произнес Томас, сам не зная, что надеялся услышать.
– Один раз он был с каким‑то японцем, – добавил Иверсон.
– С японцем? Вы уверены? – встрепенулся Найт.
– Да, а что?
– Просто я довольно долго жил в Японии, – сказал Томас таким тоном, будто речь шла о простом совпадении.
– Эй! – воскликнул Иверсон, взглянув на часы. – Мне пора бежать. Я пробуду здесь еще несколько дней. Может быть, как‑нибудь посидим вместе? Американцы за границей, верно?
– Верно, – повторил Томас.
Иверсон похлопал его по плечу и ушел.
Найт задумался. Может ли он узнать что‑либо полезное от Брэда? Это казалось маловероятным, однако у него был такой небольшой выбор возможных действий, что нужно было перепробовать все. Несомненно, то обстоятельство, что Эд был связан с каким‑то японцем, заслуживало пристального внимания. Пока что Томасу предстояло договориться о другой встрече. Ему необходимо завоевать расположение человека, владеющего информацией, а этого не добиться бычьим напором, громким высказыванием всех своих скептических воззрений и обид. Так что придется действовать тонко.
Томасу показалось, что через многие тысячи миль и года он услышал смех бывшей жены.
Глава 27
– Вы знаете, над чем работал Эд? – спросил Томас.
Пожав плечами, отец Джованни отпил крошечный глоток кофе. Священник с большой неохотой согласился на эту встречу, причем только в надежде на то, что Томас прекратит преследовать монсеньора Пьетро. Сам Томас в этом сильно сомневался, но если отцу Джованни нужно было в это поверить, чтобы согласиться на беседу, то пусть будет так.
– Над раннехристианскими символами.
– Какими, например?
– Крестом.
– Разве о нем можно сказать многое?
– Ваш брат говорил: «Вам не кажется странным, что главным символом христианства является свидетельство унижения и казни его вождя?»
Томас молчал. Отёц Джованни повторил фразу дословно, будто он уже тысячу раз мысленно прокручивал в голове слова Эда.
– Я хочу сказать вот что, – продолжил священник уже своим голосом. – Допустим, в наше время кто‑либо основал новую религию, а затем был казнен. Можно ли представить, что последователи этого человека станут носить символ электрического стула или виселицы?
– Вряд ли, – нехотя согласился Томас.
– Но крест является символом христианства, потому что Христос жил для того, чтобы умереть. – Отец Джованни улыбнулся и поднял палец. – Он принял на себя грехи мира ради спасения других людей.
– Значит, Иисус был самоубийцей, – заметил Томас.
В который уже раз он поймал себя на том, что не собирался произносить эти слова. У него в памяти всплыл образ стакана, наполненного таблетками, и фраза сама сорвалась с языка.
Отец Джованни удивился, но ответил ровным тоном:
– Самоубийство – это свидетельство величайшего самомнения. С самопожертвованием все обстоит как раз наоборот.
– Хорошо, – согласился Томас. – Однако я никак не могу взять в толк, какое Эду было до этого дело. Насколько я понимаю, брата в первую очередь волновало настоящее. Социальная справедливость, освобожденное богословие – вот чем он жил. Какое это имеет отношение к истории распятия?
– Самое прямое, – сказал отец Джованни. – «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».[16]Вот в чем смысл креста и освобожденного богословия: пожертвовать всем, что у тебя есть, чтобы те, у кого нет ничего, получили хоть что‑то. Личное и духовное является частью общественного и политического. Вот в чем суть Евангелия.
– На сем завершим урок, – заметил Томас, слишком поздно подавив смешок.
– Скажите, вы атеист по убеждению или из принципа? – вдруг спросил священник.
– Есть какая‑то разница? – Томас усмехнулся, приняв этот вежливый, но твердый ответный удар отца Джованни.
– Разумеется, – подтвердил тот. – Первый не верит в Бога, второй отказывается верить.
– Из принципа?
– Да, из‑за того, что Господь связывает с религией.
– В таком случае я атеист по убеждению, – сказал Томас. – Я не вижу причин верить в Бога. То, что во имя религии творится много невежественного, поверхностного и разрушительного, лишь подкрепляет мое убеждение.
Отец Джованни пристально посмотрел ему в глаза. Он ничего не сказал, но Томас отвел взгляд и отпил глоток кофе. Священник ему не поверил.
«Быть может, он имеет на это право».
– Я не мой брат, – произнес Томас.
Это, по крайней мере, было правдой.
– Да, – согласился отец Джованни.
– То есть?..
– Ничего, – сказал отец Джованни, по‑прежнему не мигая глядя ему в глаза.
– Вы считали себя другом Эда?
– Да, – подтвердил священник. – Хоть мы и не поддерживали связь после того, как он покинул Италию. Я думал, что мы с ним снова встретимся в этом году. Он собирался вернуться. Я очень огорчился, услышав о его смерти.
– Вам сказали, где и как он умер?
– Нет, – внезапно помрачнев, ответил отец Джованни. – Тут что‑то?.. Не могу сказать это по‑английски. Что‑то не так?
– Есть ли что‑то непонятное в обстоятельствах его смерти? Полагаю, это возможно.
– Я ничего не знаю.
– Вы можете предположить, чем занимался здесь Эд? Что именно поставило его жизнь под угрозу?
– Со стороны кого?
– Не знаю. Кого угодно.
– Мы с ним не виделись в день его отъезда, – сказал отец Джованни. – Я лежал в больнице и даже не знал, куда он отсюда улетел. Ваш брат оставил мне открытку.
– Она у вас сохранилась?
Улыбнувшись, священник сунул руку во внутренний карман и сказал:
– Я подумал, что вы захотите на нее взглянуть.
Это была открытка с видами Геркуланума и надписью по‑английски: «Отец Дж., боюсь, когда вы получите это, меня уже не будет. Что касаетсяских символов, кажется, я наткнулся на материнскую жилу, хотя, наверное, лучше было бы назвать ее отцовской! Она ведет за пределы Италии, и я должен следовать за ней. Подробности пришлю позднее. Выздоравливайте скорее! Эд».
– Этот символ кажется мне знакомым, – произнес Томас, задумчиво разглядывая знак 
.
– Он означает христианство, – объяснил священник. – Ваш брат использовал греческие буквы «хи» и «ро», которыми ранние христиане обозначали Христа.
– Что Эд имел в виду под материнской жилой?
– Не знаю, – сказал отец Джованни. – Я предположил, что речь идет о кресте, поскольку это основной христианский символ. Но точно не могу сказать.
– Эд как раз вернулся из Геркуланума?
– Он разъезжал по всем раскопкам, – объяснил отец Джованни. – Геркуланум, Помпеи, Пестум, археологический музей здесь, в Неаполе. Каждый день был то тут, то там. Возвращался поздно, нередко возбужденный, уставший. Вот только свои мысли Эдуардо держал при себе. Со мной он ими не делился, – поправился священник.
– А больше он ни с кем не был откровенным?
Пожав плечами, отец Джованни ничего не ответил. Томас пристально посмотрел на него.
– Он говорил с отцом Пьетро?
– Да, – неохотно подтвердил священник. – Они с монсеньором много беседовали. Но я не знаю, о чем именно.
– Они работали вместе?
– Нет. – Лицо отца Джованни растянулось в улыбке, не затронувшей глаз. – По‑моему, они не очень‑то ладили между собой. По крайней мере, в отношении того, над чем трудился Эдуардо.
– Они спорили?
– Да. Порой очень бурно. Но сути я не знаю.
– Значит, отец Пьетро был рад его отъезду?
Отец Джованни надолго задумался, и его ответ прозвучал неуверенно, с оттенком печали:
– Думаю, он испытал облегчение, но очень огорчился, узнав о смерти вашего брата. Сейчас отец Пьетро кажется… другим.
– В каком смысле? – настаивал Томас.
– Не знаю. Разгневанным. Опечаленным. Встревоженным? Да, думаю, так.
– Но вы понятия не имеете, что такого мог сказать или сделать Эд, чем так на него подействовал?
– Падре Пьетро стар, – начал отец Джованни, стараясь облачить мысль в слова. – Я имею в виду его взгляды.
– Он католик, не принявший решения Второго Ватиканского собора,[17]– кивнул Томас.
– Не совсем, – возразил священник. – Некоторые его взгляды не просто ортодоксально католические. Они никогда не признавались официально, не были – как бы это сказать? – общеприняты. Падре Пьетро не обсуждает свои убеждения со мной, потому что у нас различные точки зрения. Некоторых его идей я не понимаю.
Томас был заинтригован как все возрастающей сбивчивостью и тревогой молодого священника, так и тем, что тот говорил.
– Например? – спросил Найт. – В чем таком убежден отец Пьетро, а вы – нет?
– Он очень сильно верит в… медитацию мертвых.
– В посредничество?
– Да. В старину верующие молились через святых, так? Они мыслили категориями ранга, класса…
– Иерархия? – подсказал Томас.
– Да. Так что они не обращались к Богу напрямую, действовали через святого Петра, Богородицу или кого‑нибудь из более современных святых. Те, кто уже умер, должны были стать их посредниками в общении с Господом, обеспечить им личную связь с Богом. Разумеется, все это продолжается и сейчас, но уже не в такой степени. Есть те, кто, подобно Лютеру, считает, что святые превратились…
– В конечную цель, а не в средство?
– Совершенно верно. Люди молятся святому, а не посредством него.
– Отец Пьетро по‑прежнему придерживается такой точки зрения?
– Она является достаточно распространенной. Но примерно сто лет назад здесь, в Неаполе, развился один вид посредничества, связанный с мертвыми, находящимися в одном определенном месте.
– В Фонтанелле? – спросил Томас, не в силах подавить холодные мурашки, пробежавшие по его спине струйкой ледяной воды.
– В Фонтанелле, – вздохнув, подтвердил отец Джованни. – Падре Пьетро водил меня туда один раз, шесть или семь лет назад. Больше я никогда не возвращался в это место. У меня нет желания приходить туда.
– Что это такое?
– Первоначально – как это сказать? – там из земли добывали камень.
– Каменоломни?
– Да, – подтвердил священник, улыбаясь этому слову. – Каменоломни. Многочисленные пещеры и ходы под городом, оставшиеся от добычи камня для строительства. Понимаете, Неаполь очень старый город. Его размеры ограниченны. Вот улицы, – показал он, кладя руку на стол. – С одной стороны горы, с другой – море. Шло время. Городу несколько тысяч лет. Новые здания возводились поверх старых. Земля использовалась снова и снова. Это не как Рим, который расползался во все стороны так, что все древние памятники остались в центре. Неаполь строится сам на себе, и старинные сооружения оказываются под землей. Поскольку городу постоянно не хватает земли, кладбища через какое‑то время используются повторно. Давным‑давно по Италии прошла страшная болезнь, убившая почти всех.
– Бубонная чума, – сказал Томас. – Черная смерть.
– Совершенно верно. Трупов было слишком много. Хоронить их было негде. В основном умирали бедняки, у которых не было денег, чтобы покинуть город, поэтому их безымянные тела сваливали вместе. Сотни тысяч мертвецов. В конце концов покойников перевезли в Фонтанеллу.
– Как же их там погребли, если Фонтанелла – это каменоломни?
– А их никто и не погребал. – Отец Джованни слабо улыбнулся, словно Томас попал в самую точку. – Мертвецов просто свалили вместе. Одни кости. Горы костей. Ими заполнено все.
Томас сглотнул комок в горле, стараясь скрыть отвращение, однако темные коридоры, заваленные трупами, были частым сюжетом его кошмаров.
– Со временем люди стали относиться к этим костям как к святым, – снова заговорил Джованни. – Они чистили их до блеска, приносили им цветы и свечи. Забирали их. Молились им. – Пожав плечами, священник усмехнулся, показывая, что считает все это пустяками, однако он был заметно встревожен. – Это место привлекает многих странных людей. Поговаривают, там собирается мафия. Есть и другие легенды.
– Например?
– Предания, – сказал отец Джованни. – Есть одно о каком‑то капитане. Точно я его не знаю.
Томас кивнул, подбадривая его.
– Да это так, одни глупости.
– Продолжайте, – улыбнулся Найт.
Откинувшись назад, священник отвернулся, отпил глоток кофе и сказал:
– Хорошо. Одна девушка хотела выйти замуж. Она пробовала найти мужа обычными способами, но безуспешно, тогда отправилась в Фонтанеллу и выбрала голову.
– Череп?
– Да, череп. Девушка его очистила, отполировала. Он стал таким сияющим и гладким, что к нему не приставала грязь и пыль, и она попросила у него помощи. Неделю спустя девушка познакомилась с мужчиной, и через несколько месяцев они поженились. На свадьбе в толпе присутствовал один человек, которого девушка не узнала: высокий, красивый мужчина в форме армейского капитана. Он начал перешептываться с ней. Молодой муж, увидев это, был вне себя от ревности. Он со всей силы ударил незнакомца по лицу. Красавец капитан тотчас же бесследно исчез, и муж умер от страха. А когда девушка вернулась в Фонтанеллу, то увидела, что у надраенного черепа появился синяк под глазом! – Тут Томас усмехнулся, а отец Джованни неопределенно махнул рукой и продолжил: – Подобных историй множество. Есть смешные, страшные, связанные с определенными костями, вроде вот этой. Там был скелет младенца, который особенно нравился местным жителям. Когда начались работы по восстановлению Фонтанеллы, тамошние обитатели сказали, что нападут на рабочих, если те не найдут этот скелет.
– Они его нашли?
– Вроде бы да. – Отец Джованни неопределенно пожал плечами. – Но вы видите? Это место притягивает предрассудки. С ним связано много мрачных историй, странных ощущений. Мне бы хотелось, чтобы его никогда не существовало.
– Ну а отец Пьетро?
– Фонтанелла связана с одной приходской церковью. После рукоположения отец Пьетро стал в ней священником. Тогда, лет тридцать назад, епископы говорили, что этим предрассудкам нужно положить конец. Они закрыли Фонтанеллу, отделили ее от церкви, и теперь никто не может туда попасть.
– Никто?
Отец Джованни снова неуютно пожал плечами и улыбнулся. Смысл был очевиден: отец Пьетро по‑прежнему туда ходит, но о причинах этого остается только гадать.
Глава 28
На автоответчике в номере гостиницы мигала лампочка. Звонил Джим из Чикаго. Проверив время, Найт отсчитал назад семь часов, набрал номер и сказал:
– Привет, Джим. Это Томас.
– Я был прав, когда говорил, что тип из МВБ вел себя так, будто что‑то случилось, – без предисловий заявил тот. – Так оно и вышло. Я видел это сегодня в вечернем выпуске новостей.
– Что?
– Сегодня на рассвете сотрудники МВБ при содействии ЦРУ и ФБР обнаружили в подвале частного дома в Чикаго тайник с оружием, – сказал Джим, словно зачитывая заметку в газете. – Автоматы Калашникова. Мешки с удобрениями и другими веществами, которые можно использовать для приготовления бомбы.
– И что с того? – спросил Томас. – Какое отношение все это имеет к Эду?
– Он тут ни при чем, – заметил Джим. – Речь о тебе.
– Это еще как? – удивился Найт.
– Тайник был обнаружен в подвале дома номер тысяча двести сорок семь по Сикамор‑драйв в Ивенстоуне, – сказал Джим. – Томас, это твой дом.
– Меня подставили, – заявил Найт в трубку несколько позже. – Я разговаривал с отцом Джимом Горнэллом из церкви Святого Антония, и он рассказал мне про обыск, проведенный в моем доме.
Ему потребовалось десять минут, чтобы дозвониться до приемной сенатора Девлина. Сейчас он разговаривал с Родом Хейесом, главой аппарата сенатора, рассказывая о том, что услышал и что делает в Италии.
Хейес выслушал его не перебивая, затем сказал:
– Я передам все это сенатору. Сам просто не имею права начать наводить справки.
– Спасибо, – поблагодарил его Томас.
– В настоящий момент сенатор на совещании, – продолжал Хейес. – Я попрошу его перезвонить вам… часа через три.
– Отлично, – сказал Томас, обливаясь потом и чувствуя себя неуютно. – Спасибо.
– Вот что еще, мистер Найт, – остановил его Хейес.
– Да?
– Постарайтесь не брать это в голову. Сенатор Девлин – очень влиятельный человек.
– Я знаю.
– Как держится отец Джим?
– Кажется, неплохо. А что? – Этот вопрос застал Томаса врасплох.
– Да так, ничего, – ответил Хейес. – Должен заметить, нелегкая у него работенка. Последние шесть месяцев выдались очень непростыми, особенно с этим делом о выселении…
– Что за дело?
– Вы ничего не слышали? – Хейес внезапно потерял былую самоуверенность. – Извините. Это была моя ошибка. Вероятно, отец Джим не хочет об этом говорить. Пожалуйста, забудьте все, что я вам сказал.
Томас отправился в Национальный археологический музей, чтобы занять голову чем‑нибудь другим. Он пошел пешком, стараясь хоть немного размять ноги. Утреннее пробуждение после вчерашней пробежки убедило его в том, что ему нужно больше физических упражнений. Поэтому Томас прошел по запруженным улицам Неаполя, миновал просторную площадь, где проходил какой‑то политический митинг, и обогнул ряды укрытий, построенных из картонных коробок, в которых ночевали бездомные.
Музей оказался слишком большим, чтобы осмыслить его целиком. Томас сосредоточился на предметах из Помпеев и Геркуланума, но это не слишком существенно сократило объем коллекции. Он изучил стеновые панели из храма Изиды, разрисованные египетскими мотивами, а также изображениями фантастических морских существ, с передней частью лошади или крокодила и рыбьими хвостами. В музее были представлены необычайно красочные мозаичные панно из жилых домов Помпей, а также захватывающее дух собрание скульптур, и в конце концов Томас сломался. Он выпил кофе во внутреннем дворике музея и возвратился в гостиницу, постоянно сверяясь с часами, чтобы не пропустить звонок сенатора. После безуспешных попыток разобраться в бесчисленных фрагментах античного искусства Найт надеялся, что Девлин сообщит ему более четкую и определенную информацию.
Глава 29
Сестра Агнес из монастыря клариссинок, расположенного в английском Вудчестере, провела в дороге больше тридцати шести часов подряд и уже начала думать, что они вообще не доберутся до обители, находящейся в Неаполе. Когда это наконец произошло, выяснилось, что монахини опоздали больше чем на два часа и успели лишь на поздний ужин, поглощенный в полной тишине, пока мать настоятельница читала им из святого Августина, после чего они отправились разбирать свои скудные пожитки. Сестры, собравшиеся в обители, прибыли из разных монастырей в Европе и из двух в Америке, однако большинство было из Ассизи, поэтому свободное время между ужином и звонком на вечернюю молитву в семь пятнадцать заполнила оживленная беседа новых знакомых.
Им представили наставников обители: монсеньора Пьетро, показавшегося сестре Агнес каким‑то странным и суровым, и обаятельного мягкоголосого священника по имени отец Джованни, который быстро откланялся, сославшись на то, что ему нужно работать над завтрашней проповедью. После вечерней молитвы в половине восьмого наступила так называемая великая тишина, а к половине десятого все заботы дня должны были быть завершены. Еще через час все выключат свет и лягут в кровати, чтобы в половине шестого встать к утренней молитве.
Сестра Агнес считала, что вести подобный образ жизни было непросто, особенно в наше время, когда религия и монастыри подвергались постоянным нападкам со стороны материалистов и скептиков внешнего мира. Однако он обладал ритмической простотой и чистотой взглядов, что как нельзя лучше соответствовало ее темпераменту. Она решила провести последние минуты дня в часовне, где запрещалось разговаривать, прежде чем вернуться в свою комнату, поскольку итальянским владела плохо, а остальные англоязычные монахини были американками – следовательно, такими же чуждыми ей по речи и культуре, как и итальянки. По крайней мере, сестра Агнес этого опасалась. Прекрасно сознавая, что она очень робкая и всегда была такой, монахиня так старательно избегала всего нового и необычного, что это мешало простой христианской благотворительности, которой женщина ежедневно посвящала себя. Даже сама эта поездка была идеей матери настоятельницы, плохо замаскированной попыткой хоть немного излечить сестру Агнес от пугливости и замкнутости.
Она находила странным, что монахиню могут считать чересчур замкнутой, но понимала, что с ней трудно иметь дело. Сестры‑клариссинки проводили много времени, предаваясь благочестивым мыслям в уединении, но им приходилось работать вместе. Завтра она познакомится с американками. Наверняка у них окажется достаточно общего, и ей удастся немного успокоиться.
После уличной жары часовня встретила ее блаженной прохладой. Сестра Агнес скучала по мягкому английскому климату и радовалась тому, что на следующей неделе вернется домой, где встретит Пасху, однако приезд в обитель был частью предпраздничного покаяния, совершаемого в память о страданиях Христа. В церкви она почувствовала себя точно так же, как и всегда: маленькой и незначительной, что неизменно доставляло ей удовлетворение. Сестра Агнес взяла в руки четки, решив перед сном прочитать десять молитв. Она по привычке сосредоточится на скорбных тайнах.
Услышав за спиной шорох в первый раз, Агнес не придала этому значения, решив, что к ней присоединилась еще одна монахиня, однако когда он прозвучал снова, в сопровождении шипящего свиста, который она приняла за шепот, сестра обернулась, негодуя на то, что кто‑то посмел нарушить тишину. Но кроме нее, в часовне больше никого не было, и незнакомая обстановка вселила в нее беспокойство; даже страх, чего сестра Агнес еще никогда не ощущала в доме Божьем.
Она завершила молитвы, сознавая, что последняя была прочитана чересчур поспешно, и мысленно дала себе слово завтра перед сном прийти сюда снова и прочитать два десятка. Чувствуя, как у нее дрожат руки, сестра Агнес прошла вдоль рядов скамей и преклонила колени перед алтарем. Бросив взгляд на дарохранительницу, напоминание о присутствии Господа, она почерпнула в ней силу и вышла из часовни, с гулким стуком закрыв за собой дверь.
Часовня выходила в сводчатый коридор с облупившейся краской на стенах, без освещения, так что после того, как дверь закрылась, единственный свет проникал из внутреннего дворика, расположенного впереди, да и тот слабый. Агнес поспешно направилась к нему, вслушиваясь в тишину.
Сестра решила, что у нее разыгралось воображение. Она устала, на нее действует незнакомое место – только и всего.
Тут снова раздалось шипение, переходящее в рык. Глаза у сестры Агнес стали размером с блюдца, по спине пробежали мурашки, ноги лишились способности передвигаться. Она застыла на месте.
– Кто здесь? – спросила монахиня, обращаясь к темному каменному проходу.
В ответ не прозвучало ни звука. Сестра Агнес приготовилась сделать следующий шаг, и только тогда раздалось слабое царапанье, похожее на звук, который издает на твердой поверхности крупное насекомое, а возможно, на скрежет длинных ногтей по камню…
Резко обернувшись, сестра Агнес посмотрела в сторону двери в часовню. Темнота была почти полной, и все же она разглядела что‑то бледное, скорченное, неподвижное и лишенное волос. Это могла быть забытая химера‑горгулья, оставленная сидеть возле двери, но ее глаза горели огнем.
Сестра Агнес словно приросла к месту. У нее на глаза навернулись слезы. Она была не в силах отвести взгляд.
Тут существо зашевелилось, и сестра Агнес побежала, вопя так, словно за ней гнались хозяева преисподней.
Глава 30
– Я в это не верю, – заявил сенатор Девлин.
– Я вам очень признателен, господин сенатор, – сказал Томас.
– Это не просто слепое доверие, Томас, – продолжал Девлин. – Ваш брат был хорошим человеком, однако за вас в таком вопросе я не смог бы поручиться, не располагая больше ничем конкретным.
– Так почему вы мне верите?