Телефон оставался у него в руке. Срывающий Печати набрал номер, мысленно составляя указания для Войны.
Глава 39
– Бурная ночка? – спросил Брэд Иверсон, отрываясь от «Уолл‑стрит джорнал», когда Томас пришел на завтрак за десять минут до закрытия буфета.
– Плохо спал, – ответил Найт.
– Оно и видно, – усмехнулся Иверсон, разыгрывая из себя рубаху‑парня. – Надеюсь, девчонка того стоила, – добавил он и рассмеялся, откинув голову.
Томас слабо улыбнулся, однако у него не было желания подыгрывать.
– Какой распорядок дня на сегодня, турист Томас?
– Пока что еще не знаю, – ответил тот, в первую очередь обращаясь к себе самому. – Наверное, обратно в Помпеи.
– Парень, ты что! Неужто одного раза было недостаточно? Что ты нашел в этих грудах камней?
– Похоже, недостаточно, – задумчиво произнес Томас.
Найт направился в обитель, не думая о том, кто ему откроет дверь – монсеньор Пьетро, отец Джованни или сестра Роберта. Сегодня он постарается переговорить со всеми троими. В кои‑то веки ворота были распахнуты – приехал маленький грузовичок.
– Продукты для клариссинок, – устало объяснил отец Джованни, приглашая Томаса войти. – Остальное привезут завтра.
– Я слышал, одна из них устроила большой переполох, – сказал Найт.
– Скорее всего, пустяки, – ответил отец Джованни, пожав плечами, однако Томас усомнился в том, что священник говорил искренне.
Отец Пьетро собирался уходить на весь день, но, услышав о том, как Томас провел вчерашний день, отец Джованни пообещал устроить так, чтобы у монсеньора непременно состоялся давно назревший разговор с Найтом.
– Не возражаете, если мы с вами сейчас побеседуем? – спросил Томас.
Отец Джованни взглянул на часы и заявил:
– Хорошо. Один час. Но не здесь. Это место становится… – Не подобрав подходящего слова, священник поднес руки к голове: шумным, многолюдным, сумасшедшим.
Они прошли до пересечения с виа Медина, осторожно пробираясь по запруженной улице, и спустились к морю мимо длинного ряда изящных фасадов XVIII века, почерневших и покрытых граффити. Миновав скопление маленьких ресторанчиков с закрытыми до обеденного часа террасами, выходящими на улицу, они обогнули внушительный фонтан со скульптурами, имеющими отдаленное отношение к морской мифологии. Вдруг, совершенно внезапно, перед ними предстала величественная громада хорошо сохранившегося замка Кастелло‑Нуово.
– Я приходил сюда вместе с вашим братом, – сказал отец Джованни. – Никогда прежде здесь не бывал. Эдуардо познакомил меня с этим местом.
– Наверное, если сам живешь где‑то, то не всегда замечаешь то, что вызывает восхищение приезжих, – заметил Томас.
– Верно, – согласился священник. – Этот замок типичен для Неаполя. В нем множество уровней. Под землей остатки греческих сооружений, затем римских. Строение было возведено в тринадцатом веке, перестраивалось в пятнадцатом и позже. Теперь здесь заседает городской совет. Эдуардо нравилась… как бы сказать?
– История?
– Да, – произнес отец Джованни, склоняя голову набок, показывая, что это не совсем то слово. – Наверное, скорее преемственность, так?
– Да.
Они вошли в замок по широкому деревянному мосту, под вычурной резной аркой, обрамленной колоннами и увенчанной фризом с колесницей, запряженной четверкой лошадей. По высоте арка почти не уступала двум массивным, мрачным башням, стоящим по обе стороны от нее, а за ней оказался внутренний дворик, вымощенный каменными плитами. Томас остановился, впитывая возраст и преемственность этого места, а отец Джованни тем временем купил два билета в помещении бывшей караулки.
– Вы говорили о том, что Эд интересовался символами, – начал Томас, когда священник вернулся. – Не помните, что привлекало его внимание в первую очередь?
– Я мало что знаю о его работе, но помню, что Эдуардо собирал изображения рыб из римских катакомб и другие образцы раннехристианского искусства, – ответил отец Джованни.
– Символ рыбы? Как тот, что многие вешают на свои машины?
Пожав плечами, отец Джованни указал на длинную прямую лестницу.
– Это был символ первых христиан. Очень простой рисунок. Некоторые полагают, что все началось со слова, составленного из первых букв нескольких других.
– Акроним?
– Да, – подтвердил отец Джованни. – Но я считаю, что это также своеобразный код. Языком первой церкви был греческий. Рыба на нем будет «ихтис». Ваш брат показал мне вот это. Подождите.
Они вошли в башню с видом на море. Круглое помещение было заставлено рядами скамей – зал заседаний парламента или суда. Сводчатый потолок высотой футов шестьдесят пересекала паутина изогнутых каменных балок.
Достав из кармана бумажную салфетку, отец Джованни прислонился к краю деревянного стола и набросал черной шариковой ручкой:
Ι Iesous – Иисус
Κ Kristos – Христос
Θ THeou – Божий
Υ Uios – Сын
Σ Soter – Спаситель
Томас внимательно прочитал слова.
Отец Джованни провел пальцем по первым буквам.
– Видите? «Ихтис». Рыба, но также Иисус Христос, Сын Божий и Спаситель. Этим словом пользовались подвергавшиеся преследованиям христиане, чтобы узнавать друг друга. При встрече один рисовал вот такую линию. – Священник вывел изогнутую полосу, похожую на стилизованную волну. – Другой дополнял изображение.
Он дорисовал нижнюю половину изгиба, соединив линии слева так, что получилась голова рыбы, и перечеркнув справа, где образовался хвост.
– Это очень древний образ? – спросил Томас.
– Возможно, один из старейших. Эдуардо говорил, что он встречается и в других религиях, но ранние христиане присвоили его себе. В Новом Завете полно историй, связанных с рыбами.
– «Вы будете ловцами человеков»,[18]– произнес Томас.
– Можно вспомнить, как Иисус накормил пять тысяч человек, – подхватил отец Джованни. – Эдуардо говорил, что рыба также является исконным символом плодородия, – закончил он, с улыбкой вспоминая эту фразу.
Какое‑то время они прогуливались молча, пока не оказались в вытянутом помещении с видом на море. Пол в этом зале был сделан из толстого стекла, сквозь которое виднелись нижние уровни здания: остатки кладовых, темница, проходы и могилы, некоторые с истлевшими скелетами.
– Говорят, что в подвалах множество тоннелей, восходящих к самым первым дням существования здания, – сказал отец Джованни. – Некоторые из них могут сообщаться с морем. Есть легенда о том, как пленники, заточенные в темницу, кричали ночью. Когда на следующий день к ним спустились стражи, оказалось, что в камерах никого нет. Пленники исчезли. Через несколько лет стражники прошлись по всем тоннелям и обнаружили крокодила, сбежавшего с корабля, приплывшего из Египта. Они убили тварь, сделали из нее чучело и повесили его над воротами. Это всего лишь легенда, но Эдуардо она очень нравилась. – Он снова улыбнулся, на этот раз печально, и вздохнул. – Мне пора возвращаться. Вам нужно отправляться в Помпеи, а я должен заниматься с монахинями.
Томас кивнул и подумал:
«Символы. Кресты и рыбы. Возможно ли, что именно в этом кроется загадка смерти Эда? Но как?»
– Все это какое‑то… ненастоящее, – пробормотал он вслух. – Я что‑то упускаю из виду.
Джованни ничего не сказал, и у Томаса в который уже раз мелькнула мысль, не умалчивают ли друзья Эда о чем‑то, охраняя его память или себя самих. Если так, то от чего? От кого?
Глава 40
В обители его ждала сестра Роберта.
– Вы сегодня снова отправляетесь в Помпеи? – спросила она.
Это была прелюдия к просьбе разрешить ей присоединиться к нему, и Томас поймал себя на том, что у него внутри все оборвалось. Ему нравилось общество монахини, но он настроился побыть в одиночестве, подумать.
– Да, – ответил Найт, стараясь показаться дружелюбным. – А вы, наверное, уже насытились раскопками?
– Это лучше, чем торчать здесь, – сказала она. – К тому же у меня заканчиваются последние деньки свободы. Вскоре начнется собственно пребывание в обители. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Что он мог ответить на просьбу, выраженную вот так, сопровождаемую тронутой отчаянием надеждой в глазах?
– Я подожду вас здесь.
Едва сестра Роберта ушла, как над ограждением внутреннего дворика показалась голова отца Джованни.
– Только что звонили из полиции, – крикнул он. – Следователь едет сюда, чтобы поговорить с вами.
Первым побуждением Томаса было немедленно уйти, однако это оказалось бы бессмысленным, поэтому он заставил себя остаться.
Каморанези приехал практически сразу же вместе с водителем в форме и переводчиком, по‑прежнему нервничающим. Он объяснил, что звонил из «Экзекьотива».
– Чем могу вам помочь? – спросил Томас.
Достав из кармана маленький сверток, Каморанези развернул ткань.
– Вам уже приходилось видеть вот это? – спросил переводчик, не отрывая взгляда от следователя. – Вещицу нашли в одежде убитого.
Это была та самая серебряная рыбка, которую Паркс украл из комнаты Эда в обители в Чикаго. Томас подержал ее в руке, оценивая вес холодного металла, и рассказал все как было.
Какое‑то время все молчали, затем ворвалась сестра Роберта и спросила у Томаса, готов ли он идти, после чего Каморанези, не сказав больше ни слова, завернул рыбку и убрал ее в карман. Все встали, следователь пробормотал что‑то по‑итальянски, развернулся и направился к выходу.
– Он попросил, чтобы вы связались с ним, перед тем как выписаться из гостиницы, – объяснил переводчик.
– Я под подозрением? – спросил Томас.
Переводчик заметно смутился.
– Не знаю.
Найт ему поверил, однако по холодку в груди понял, что это так.
Глава 41
Сестра Роберта болтала без умолку, сначала в набитом битком автобусе номер два, который забрал их от табачного ларька напротив гостиницы, затем на платформе железной дороги, потом в поезде и наконец на территории жаркого, открытого палящим лучам солнца комплекса. Она говорила об Италии, ее жителях, кухне, языке и о том, что ей хотелось бы лучше им владеть. Монахиня не скрывала волнения, связанного с предстоящей жизнью в обители. Она высказывала различные мысли насчет жуткой ночи, проведенной Томасом, по поводу неминуемой смерти. Мол, конец может прийти в любой момент и надо готовить к этому душу. Сестра рассуждала о чудесах археологии и истории, о том, как встреча лицом к лицу с прошлым меняет отношение к настоящему. Роберта повторила многое из того, что уже говорила прежде. Если раньше это звучало как ее собственные мысли, то теперь Томаса не покидало ощущение, что она это где‑то прочитала. Пока монахиня слушала экскурсовода, водившего группу туристов по форуму, Томас незаметно улизнул к храму Аполлона, дождался, когда она перестанет всматриваться в толпу, и отправился бродить один.
Томасу было немного стыдно за то, что он бросил сестру Роберту, однако Найт с самого начала был настроен именно на это. Он еще не видел магический квадрат собственными глазами. Ему было известно, что тот находится в доме, закрытом для широкой публики. План, возникший у него в голове еще по дороге, в поезде, заключался в том, что ему нужно где‑то спрятаться, возможно в амфитеатре, вдалеке от наиболее посещаемых мест раскопок, и дождаться вечера. Когда комплекс закроется, он разыщет дом Паквия Про‑кула, проникнет внутрь и посмотрит, что покажет ему магический квадрат.
Пока что Томас обошел все места, перечисленные в списке Эда, которые он по большей части пропустил во время предыдущего посещения комплекса. Это были термы с мозаиками, изображающими морских существ, и, самое главное, храм Изиды. Найт каким‑то образом умудрился дважды пройти мимо, не заметив его. Все это время Томас старался осмыслить то, что было ему известно. Исследования Эда, Паркс, серебряная рыбка, оказавшаяся у японца, рассказ о кресте из Геркуланума и, что никак не выходило у него из головы, обстоятельства смерти Сато. Беспорядочному хаосу мыслей вторило то, что он видел перед собой. Фрагменты мозаики, полуразрушенные строения из рассыпающегося кирпича, камня и плитки, безымянные дома, выстроившиеся вдоль пустынных улиц. Здесь не было абсолютно никакого порядка, последовательности и смысла. Стоя в храме Изиды, Томас видел только разрозненные элементы загадки, не поддающейся решению. Что такого важного заметил здесь его брат? Чем было это место? Какую функцию выполняли эта колонна и тот алтарь? И вообще, почему в римском городе I века нашей эры почитали какую‑то египетскую богиню?
Последний вопрос возник впервые, заставив Томаса призадуматься. Рим присоединил новые территории в Северной Африке. Из Шекспира Томас знал о связях Клеопатры с Юлием Цезарем и Марком Антонием. Следовательно, культ Изиды был принесен, абсорбирован в римский пантеон, подобно тому как империя впитывала культуру покоренных земель, как три столетия спустя было принято христианство, ставшее официальной религией?
Томас осмотрел развалины храма. Квадратный внутренний дворик окружала колоннада. Ступени вели к святилищу, расположенному в середине. Вокруг открытого пространства было расставлено несколько больших каменных блоков, но Томас не мог сказать, то ли это алтари, то ли основания статуй. В одном углу квадрата находилось приземистое строение, покрытое белой штукатуркой. Томас сверился с путеводителем. Это был пургаторий, здание со сводчатым подвалом, в котором когда‑то хранилась священная вода из Нила.
Приблизившись к светлому сооружению, Томас скользнул по нему взглядом, заранее чувствуя отчаяние и скуку. Затем он прикрыл глаза ладонью, увидел знакомый образ и присмотрелся внимательнее. На уровне чуть выше головы проходил лепной фриз с изображениями рыб. Странных, с непропорционально большими передними плавниками и, в некоторых случаях, треугольными зубами, как у крокодилов.
Снова рыбы.
У Томаса в голове быстро промелькнули другие места, увиденные сегодня, и все остальные, перечисленные в списке Эда. Внезапно у Найта возникло ощущение, что образ рыбы постоянно, с самого начала следует за ним. Он видел его в мозаичных узорах терм и подземного бассейна в Геркулануме, в христианской гробнице юноши, ныряющего в красную воду в Пестуме, в серебряном украшении, украденном Парксом и обнаруженном на трупе Сато, повсюду в Помпеях и особенно отчетливо здесь, в греко‑римском храме, посвященном египетской богине.
Томас почувствовал, как у него участился пульс. Неужели это как раз то, что он ищет? Если так, что это может означать?
Он разглядывал лепные барельефы странных рыб с большими тупыми носами, извивающимися хвостами, зубастыми пастями и огромными передними плавниками, похожими на…
На ноги.
Это был культ египетской богини, а животным, самым очевидным образом связанным с Египтом, является крокодил. Вдруг этих странных рыб изобразили итальянские мастера, никогда не видевшие нильского монстра? Но ведь он помнил фрески из храма в музее Неаполя. Там хватало детально выполненных изображений всяческих египетских божеств с головой шакала и узоров, предполагающих хорошее знакомство с Египтом. Кроме того, в Помпеях и Геркулануме полно других изображений рыб, многие из которых не только правдоподобны, но и узнаваемы. Впрочем, есть и другие, странные, с большими плавниками, похожими на ноги. Не все они пришли из Египта. Эти изображения местные, вероятно, их наложили на принесенный культ Изиды, подобно тому, как гранат Геры оказался в руке Богородицы.
Значит, символ рыбы с ногами местный и древний. Саркофаг в Пестуме доказывает, что его переняли христиане. Отец Джованни говорил, будто образ рыбы имел множество символических значений для христиан, но рыба с ногами, судя по всему, была для них еще важнее. Она способна перемещаться между водой и сушей, отражает хождение Христа по поверхности Галилейского моря на глазах у перепуганных апостолов, сгрудившихся в лодке. Эта мысль только теперь пришла Томасу в голову. Если в древней гробнице в Пестуме изображение ныряльщика использовалось как символ перехода на тот свет, не означает ли христианский образ рыбы с ногами некую трансцендентность, преодоление смерти и способность жить в двух стихиях?
Что говорилось в записке Эда отцу Джованни?
«Что касается 
ских символов, кажется, я наткнулся на материнскую жилу, хотя, наверное, лучше было бы назвать ее отцовской! Она ведет за пределы Италии, и я должен следовать за ней».
Была ли рыба с ногами одним из главных символов раннего христианства? Высшим свидетельством торжества Христа над смертью? Если так, то почему она не стала частью официальной церковной иконографии? Куда отправился Эд, следуя за ней? И самое главное, каким образом эти поиски могли привести к смерти брата и Сато? Томас не знал ответов на эти вопросы, но ощущал бурлящую энергию, разливающуюся по жилам. Наконец у него появилось хоть что‑то.
Глава 42
Томас нашел сестру Роберту у Морских ворот. Он решил, что магический квадрат – это спорный вопрос. Эд не интересовался крестами, вероятно считая, что в 79 году нашей эры они еще не были символами христианства. Если рассказ Сато о кресте из Геркуланума был правдой, ключевым, несомненно, являлось то, что на нем имелось изображение странной рыбы. Наверняка именно это пробудило интерес Эда.
– Что теперь? – спросила сестра Роберта на обратном пути.
Томас изложил ей свои мысли, не вдаваясь в подробности, словно стараясь искупить вину за то, что бросил монахиню. Вероятно, сестре Роберте было одиноко, как, похоже, и большинству тех, кто связан с религией, а здесь – вдвойне.
– Я должен поговорить с отцом Пьетро, – заявил Томас. – Никаких недомолвок, враждебности, отговорок. Если он не скажет то, что мне нужно узнать, я сообщу его имя полиции.
– Вы полагаете, монсеньор Пьетро как‑то связан со смертью того японца?
– Нет, – ответил Томас. – Но я уверен в том, что он причастен к главной загадке, в центре которой мой брат.
– Сегодня отец Пьетро обходит больных прихожан, – сказала сестра Роберта. – В обитель он вернется не раньше шести. Давайте прервемся на часик, все хорошенько обдумаем, затем отправимся к нему.
Томас долго смотрел на ее бледное круглое лицо и серьезные глаза. В конце концов Найт пришел к выводу, что ему действительно нужно время, чтобы разобраться в том, что он узнал.
– Что вы предлагаете?
– Мы сойдем на станции Эрколано, – не скрывая восторга, сказала сестра Роберта. – У меня есть одна мысль. Ну же, Томас, соглашайтесь. Завтра начинается мое пребывание в обители, и я больше никуда не смогу выйти. Пара часов на последнюю экскурсию, а затем вы сможете встретиться с отцом Пьетро, договорились?
В кои‑то веки она дала ему возможность просто сидеть и думать. Пока поезд мчался по берегу моря, покрытому черным песком, монахиня достала из кармана на рукаве рясы серебристый сотовый телефон, при виде которого Томас удивленно поднял брови.
– Ой, – игриво отмахнулась сестра Роберта. – Теперь мы все такие современные.
Томас усмехнулся.
– Алло, – сказала она, затем беззвучно зашевелила губами: – Отец Джованни.
Назвав себя, монахиня задала несколько вопросов, пусть с запинкой, но на вполне сносном итальянском. Ответы, по‑видимому, ее удовлетворили.
– Что все это значит? – спросил Томас.
– Подождите – и сами увидите, – по‑детски улыбнулась сестра Роберта.
Сюрприз ожидал их на улице у вокзала Эрколано: белый двухдверный «фиат», взятый напрокат.
– Мы должны вернуть его в семь вечера, значит, у нас есть два с половиной часа, – сказала сестра Роберта, довольная своим замыслом. – Я ждала этого с тех самых пор, как приехала сюда.
– Чего?
– Возможности посетить причину всех этих бед, – ответила сестра Роберта так, словно это было очевидно.
У Томаса стиснуло сердце. О чем она говорит? Что может знать?
– Везувий! – воскликнула монахиня, увидев его недоуменное лицо. – Вулкан!
– Вот как, – пробормотал Томас. – Этих бед.
Взяв ключи, сестра Роберта покачала головой и усмехнулась, поражаясь его тугодумию.
Она оказалась на удивление хорошим водителем, и весьма кстати, поскольку дорога была узкой и коварной, а как только начался подъем на гору, стала просто опасной. Сестра Роберта откровенно наслаждалась крутыми поворотами и громко сигналила, скользя вдоль самого обрыва правым краем машины, где как раз сидел Томас. Найту же все это быстро надоело, и через десять минут его начало тошнить. Дважды «фиат» впритирку расходился с громоздкими автобусами, спускающимися по трассе. Мимо с совершенно немыслимой скоростью постоянно проносились другие машины.
– Ого! – воскликнула сестра Роберта, когда из‑за поворота навстречу им выскочил крошечный белый микроавтобус, пронесся в каких‑нибудь дюймах от них и помчался дальше в направлении города, ничуть не сбавляя скорости. – Вот это да!
Похоже, она получала от всего этого огромное наслаждение. Уставившись на багровый конус вулкана, виднеющийся над линией деревьев, Томас старался не обращать внимания на петляющую дорогу.
Когда они наконец добрались до стоянки, усыпанной розовато‑бурым щебнем, Найт постоял несколько минут, глядя поверх деревьев на сверкающую гладь моря, давая успокоиться бурлящему животу.
– Пошли! – окликнула его сестра Роберта таким тоном, словно отдавала команду отряду бойскаутов.
Уныло оглянувшись вокруг, Томас поднялся на ноги. До кратера было еще очень далеко.
– Теперь мы пойдем пешком, – сказала монахиня, как будто речь шла о чем‑то замечательном.
Она решительно двинулась вперед в лучах клонящегося к горизонту солнца. Распятие у нее на шее раскачивалось с каждым твердым шагом сандалий, слабо позвякивающих пряжками.
У входа на пешеходную тропу стояли ворота. Большинство туристов спускалось вниз. Худая женщина у турникета взглянула на часы.
– Прямиком вверх и вниз. Не больше пятнадцати минут у кратера, – сказала она, отрывая от рулона билеты.
В нескольких ярдах за воротами тропа круто взяла вверх.
«Да, это будет не увеселительная прогулка», – устало подумал Томас, ноги у которого уже болели от целого дня непрерывной ходьбы.
Наверное, ему не следовало соглашаться, однако в глубине души он хотел посмотреть на вулкан. Как правильно подметила сестра Роберта, именно Везувий находился в самом сердце истории Помпеев и Геркуланума, небольших городов, которые иначе жили бы и дальше своей жизнью и были бы забыты.
Прямая тропа, вырубленная в камне и пепле склона горы, с открытой стороны была огорожена деревянными перилами. На самом верху деревьев не было. Вершина оказалась гладкой и безликой, если не считать лежащих кое‑где глыб из той же самой пористой породы, выброшенной из кратера. Томас ожидал, что камень будет серым, однако доминировали бурый, розовый и фиолетовый цвета. Скалы, зернистые, словно хлебный мякиш, были пронизаны пустотами. Тут и там зеленели пятна лишайника и скудные клочки травы, но, в отличие от густых зарослей на плодородных почвах подножия горы, здесь растительности было совсем мало. Вершина представляла собой голую, безжизненную пустыню, обладающую собственной дикой красотой.
Все уже направлялись домой. Мимо непринужденно пробежала группа итальянских подростков, но остальные туристы, в основном не местные, многим из которых было уже лет пятьдесят, а то и шестьдесят, выглядели измученными. Пропустив сестру Роберту вперед, Томас устало брел вверх, время от времени оглядываясь. Наверное, они были последними, кого пропустили к кратеру.
Им потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до вершины. Маленький киоск, торговавший прохладительными напитками и открытками, уже закрылся. Кроме них, здесь больше почти никого не было. С внутренней стороны тропы зазубренные обломки, обозначающие край кратера, кое‑где прерывались местами, и только одна чугунная цепь отделяла туристов от зияющей пустоты. Томас осторожно заглянул вниз, сам не зная, что ожидал там увидеть, и обнаружил огромную конусообразную вмятину из крошечных камней. По краям виднелись треснувшие и расколотые скалы, обожженные в черный и белый цвета, с виду прочные, как кремень, но не выдержавшие напора подземных сил. Из стен кратера повсюду вырывались ленивые струйки дыма, но середина конуса казалась спокойной и застывшей. Жара не чувствовалась, в воздухе ощущался лишь слабый едкий привкус серы.
– Сюда, – сказала сестра Роберта, направляясь вдоль кратера по тропе, еще уже той, по которой они поднялись.
Дорожка спускалась по внешней стороне конуса и скрывалась из виду.
– Куда она ведет? – спросил Томас, уныло глядя на тропу.
– Вокруг кратера, – весело объяснила сестра Роберта. – Нужно обойти всю вершину. Хорошенько все рассмотреть. Идемте, Томас.
Найт уныло побрел вслед за облаком пыли, поднятым ее шагами. Солнце уже опустилось к самому горизонту, последние туристы начали спускаться вниз.
– С противоположной стороны можно посмотреть на залив через кратер, – оглянувшись, крикнула сестра Роберта.
– Жду не дождусь этого, – пробормотал Томас.
– Там надо бы помолиться.
Все лучше и лучше.
У Томаса разболелись ноги.
– Давайте помедленнее, – окликнул он. – Кажется, у меня появились стигматы.[19]
– Что? – обернувшись, озадаченно спросила сестра Роберта.
– Стигматы, – ответил Томас. – Ну, знаете, когда разбиваешь в кровь руки и ноги. В данном случае ноги.
– Да, стигматы, – сказала она с прежним недоуменным, даже обиженным видом. – Просто я не расслышала.
– Извините, – пробормотал Томас. – Неудачная шутка.
– Ничего страшного, – ответила сестра Роберта. – Я привыкла иметь дело с теми, кто не понимает чудес.
– Вы верите во все это? – спросил он искренне, без всякой насмешки. – В доказательство ран Христа?
– Конечно, – подтвердила монахиня и добавила серьезным тоном: – Неисповедимы пути Господни.
– Но стигматы, – настаивал Томас. – Я хочу сказать, какой в этом смысл? Зачем Богу наносить людям раны? Я этого не понимаю.
– Сама я никогда с этим не сталкивалась, однако не сомневаюсь в том, что такое бывает, – сказала сестра Роберта. – В мире много греха. Иногда Господь считает нужным карать за него чудесами. – Томас молча уставился на нее, но она продолжала идти не оборачиваясь. – Смотрите. – Мы почти дошли до противоположной стороны.
– Да, – согласился Томас.
– Наверное, нам нужно помолиться за упокой души того бедняги, которого убили. Это место наполнено величием Господа.
Взобравшись по россыпи вулканического шлака к самому краю, сестра Роберта посмотрела через огромное жерло на море. Солнечный диск стал янтарно‑желтым, и внутренность кратера была рассечена надвое. Одна половина терялась в густой тени, другая горела оранжевым светом, дрожащим, словно пламя. Вокруг не было ни души.
– Преклоните колени вместе со мной, – велела сестра Роберта, опускаясь.
Ее лицо, озаренное тем же самым сиянием, казалось страстным, излучающим убежденность.
Томас поднялся к ней, но не стал вставать на колени. Мысли у него в голове неслись вихрем.
– Как звали убитого? – спросила сестра Роберта.
Она стояла на коленях, закрыв глаза, сложив руки, направив пальцы к небу и напоминая статую Богородицы.
– Сато, – рассеянно произнес Томас.
– Мы благодарим Господа за этот прекрасный день и молимся за спасение душ мистера Сато и отца Эдварда Найта, – начала монахиня. – Да упокоятся они с миром. Отче наш, сущий на небесах!..
Она проговаривала слова медленно, чтобы Томас мог к ней присоединиться. Он так и сделал, но неловко, дрогнувшим, едва слышным голосом. Найт ожидал чего‑либо более подходящего: «Даруй ему вечный покой, Господи…» Что‑нибудь в таком духе. Но сестра Роберта выбрала «Отче наш».
– Хлеб наш насущный даждь нам днесь, – продолжала она.
Томас не отрывал взгляда от огромного дымящегося жерла. Подъем дался ему тяжело. Было что‑то сюрреалистическое в самом этом месте, в молитве – впервые за много лет – за упокой души его брата, вместе с этой женщиной, которую он не знал.
– Якоже и мы оставляем должникам нашим…
Все было как во сне, словно сомнения и печали неожиданно поднялись на поверхность, но Томасу не давали покоя другие мысли. Он вспомнил, что отец Пьетро прочитал проповедь о непорочном зачатии, словно отголоски в пустом тоннеле услышал рассказ об этом.
«Конечно, я почти ничего не поняла – слишком плохо владею итальянским, – но это была красивая проповедь, полная страсти и благочестия. К концу отец Пьетро чуть не плакал при мысли о том, что Господь был зачат без греха, после чего вошел в наш ужасный мир…»
Тогда Томас был слишком зол, однако с тех самых пор эта фраза непрерывно крутилась у него в подсознании. Ведь непорочное зачатие не имеет никакого отношения к рождению Христа, да? Сейчас Томас почти не помнил всего этого, однако был уверен, что речь шла о рождении Девы Марии, единственного человека после Адама и Евы, появившегося на свет без пятна первородного греха.[20]
Нахмурившись, Томас перестал повторять знакомые слова, и голос сестры Роберты продолжал звучать один: