Глава XXX. ОБ ИСТИНЕ: а) О ПОНЯТИИ ИСТИНЫ И О КРИТЕРИИ ИСТИННОГО 7 глава

Нокак опосредствуется переход к этому действию "согласно всему объему" и т.д.?

Прежде всего, нужно знать, понимать этот "весь объем". Для этого нужно уметьмыслить диалектически, т. е. не только понимать диалектическое учение, но и уметь его применять впроцессе познания. Здесь само мышление рассматривается не только как объективный процесс, несводимо обусловленный, а и телеологический,с точки зрения его эффективности, как искусство мыслить диалектически. Теоретически понятая действительность может быть понята здесь правильно лишь на диалектической основе. Если в условиях производства и эксперимента сами эти условия дают больший простор рассудочному; ординарному мышлению, ибо в этих условиях уже содержится упрощение, то здесь нет ничего подобного, и диалектическое понимание, только оно может привести к правильному результату мышления. Но вот получено правильное отображение конъюнктуры, "всего объема прележащего случая". Получить такое отображение – дело великого искусства диалектики, как искусства мыслить: мастерские, поистине гениальные анализы Ленина (и целой эпохи, например, в "Развитии капитализма", в "Империализме" и т. д. и отдельных, часто глубоко драматических конъюнктур, например, "Кризис назрел") ((Речь идет о работах В. И. Ленина "Империализм как высшая стадия капитализма" (популярный очерк). (Январь-июнь 1916 г.); "Кризис назрел" (29 сентября 1917 г.).)) это – шедевры научного творчества, непревзойдимые по своей диалектической глубине и по острой динамической структуре, которая выводит данную констелляцию в будущее. И здесь же диалектический переход к тактике, т. е. к системе норм, согласно полученному "анализу", т.е., в конце концов, согласно действительной конъюнктуры; следовательно, переход к системе действий (разнообразных: агитационных, пропагандистских, организационных, непосредственно-боевых), и на основе этих установок, при выборе момента ("согласно" и т. д.) переход к самим действиям в их целесообразной последовательности. При этом, однако, не нужно думать, что все идет лишь одно за другим, действие развивается, но мышление не перестает работать; вступают все время новые факторы, конъюнктура все время меняется, вторгаются осложнения, переломы, неожиданные моменты, т. н. "случайности"; все действия самого революционного субъекта объективируются – необходим мыслительный учет "на ходу", холодный анализ новых и меняющихся объективных связей, переложение выводов на тактический язык и превращение всего этого в страстную активность борьбы.

Следовательно, тактика и тактическое действие и являются согласными со всем объемом предлежащего случая.

Здесь есть искусство действия (вспомним "о восстании, как искусстве" ((Имеется ввиду работа В. И. Ленина "Марксизм и восстание". Письмо Центральному Комитету РСДРП (б) (сентябрь 1917 г.).)) у Ленина,развившего гениальные положения Маркса на этот счет). Здесь налицо разумное действие, а разумность его заключается в том, что оно связано, слито с разумным,т.е. диалектическим, пониманием всей обстановки: диалектическое бытие, диалектическое мышление, диалектическое действие связаны друг с другом и в этой связи представляют единство процесса общественного изменения, т. е. общественно-политического, в данном случае революционного, преобразования общества.

Здесь следует остановиться опять-таки на проблеме, аналогичной той, которую мы решили при рассмотрении мышления. Всякий исторический процесс и цепь действий диалектичен, как таковой, как часть бытия и становления общества, являющейся в свою очередь, частью природы, хотя и ее диалектической противоположностью. Но это не означает, что всякое действие соответствует диалектическому мышлению, диалектическому по своему логическому составу. Можно, как мы видели, мыслить ограниченно и формально; на основе этих ограниченных отображений действительности, т. е. однобоких, т. е. ошибочных, строить тактику и соответственно действовать. Тогда ошибки, "политические ошибки", будут совершенно неизбежны: они со всей силой необходимости будутвытекать из ошибочных установок, даже при благоприятной политической конъюнктуре, а при неблагоприятной могут загубить все. Таким образом, когда мы говорим здесь о диалектическом действии,одиалектике, как практическом искусстве, как материальной практике, мы говорим о такой политике ("научной политике"), которая слита с диалектическим мышлением. Ведь, в действительности есть не абстракция действия: действие "в себе" вообще не существует: существуют действующие люди; но эти действующие люди в то же время суть мыслящие люди, это есть некая целокупность. Поэтому реально действие неотделимо от своих целей: оно есть целевое, разумное действие. Единство этого разумного начала, объединяющего все разрозненные моменты, есть единство руководства,поскольку речь идет о коллективном действии больших масс. Диалектический материализм в применении к обществу есть исторический материализм Маркса. Он -- не догма, а руководство к действию потому, что дает основу для научной политики пролетарских партий, партий коммунистического переворота, большевиков.

Вышесказанным довольно легко, и притом по существу, решается и вопрос относительно "диалектики в металлургии", "диалектики в кузнечном деле" и в пришивании пуговиц. Здесь у адептов диалектики – антидиалектическое понимание самой диалектики. Ведь, диалектика не уничтожает и не зачеркивает так называемой формальной логики и рассудочного мышления В "снятом виде" формальная логика соприсутствует в логике диалектической. Высшая математика отнюдь не отменяет алгебры, алгебра не отменяет арифметики. В обычно-житейском формальная логика применима весьма широко: на стол и табуретку, нож и вилку вполне можно смотреть, как на "застывшие" вещи, а не как на "процессы", и достаточно брать их "в связи" со своим телом и едой, не приплетая сюда "универсальных связей" и переходов одного в другое. В производстве, в технологических процессах, как мы недавно отмечали, уже дана известная изоляция, упрощение условий, сосредоточение на "единичном", вырывание одного или нескольких конечных процессов из всей связи бытия: поэтому смешно здесь зачеркивать формальную логику и диалектически философствовать над пуговицей или стальной болванкой. Другое дело, когда мы переходим ко "всеобщему", к абстрактно-конкретному: там это вполне уместно, и неуместной становится рассудочная, формальная логика. Наши суждения в таких вопросах и о таких проблемах должны быть сами диалектически-конкретны и соответствовать предмету,что предполагает истинное понимание диалектики, а не ее огульное "применение" как "универсальной отмычки", против чего с полным правом протестовал Фридрих Энгельс.

Из этого, конечно, не вытекает, что мы выключаем производство из объектов диалектического рассмотрения: ведь, мы во всей работе систематически включаем производство, технику, технологические процессы в сферу философии, диалектики, теории познания. Но не трудно понять всю разницу: когда нам нужно пришить пуговицу, то проблема сводится к соотношению между курткой, иглой, пуговицей, а не к универсальной связи Космоса. Когда "Метафизик" в известной басне попал в яму, ему кинули веревку, а он рассуждал: "веревка – вервие простое", он мешал себе вылезать из ямы, ибо проблема заключалась вовсе не в том, чтоб, ухватившись за веревку, вылезти из ямы. Но "Человек" – по выражению Гегеля в "Философии Природы" – как всеобщее, мыслящее животное живет в гораздо более широком кругу и обращает все предметы в свою неорганическую природу (т. е. в объекты практического овладения. Авт.),а равно и в объекты своего знания". Потенциально он "вбирает" весь мир. Вот этот процесс расширения и углубления и практики, и познания на определенной ступени развития и в определенных, более общих, или т. н. "более высоких" проблемах вступает в конфликт с формальной логикой и рассудочным мышлением, и тут необходима диалектика. Когда мы судим о практике и о теории и их взаимоотношениях, о практике вообще, о производстве и смене его форм, об истории техники и технологии и т. д. и т. п. здесь нельзя обойтись без диалектики. Чем шире и чем глубже проблема, тем настоятельнее потребность все диалектической обработке. Чем сложнее действие, тем настоятельнее потребность в диалектическом искусстве, т.е. в действии, направляемом диалектическим мышлением. В области политического действия это блестяще подтверждается на плодотворнейшей теории и практике великих основоположников коммунизма и продолжателей их дела. Так решается вопрос о теоретической диалектике и диалектике нормативной.

Глава XXXVI. О НАУКЕ И ФИЛОСОФИИ.

Старый Аристотель говорил о науке и философии: "Все другие науки, пожалуй, более необходимы, чем философия, но ни одна не является более превосходной, чем философия". ((Гегель.Сочинения. Т.Х. С.240)) Нам пора здесь уже поставить вопрос о соотношении между наукой и философией.

Маркс и Энгельс вели, как всем ведомо, бешеную борьбу против "пьяной спекуляции", против игры гегелевского саморазвивающегося понятия, против превращения реального мира в мир абстракций, против того культа мышления, когда это мышление (в системе, разумеется) пожрало мир, и также хорошо известно, что Маркс и Энгельс нетолько "сохранили" гегелевскую диалектику, превратив ее в материпистическую диалектику, но и вели ожесточенную борьбу с "грубым эмпиризмом" английского типа, с беззаботностью огромного большинства ученых на предмет мышления, измывались над "ползучими эмпириками", "индуктивными ослами" и т. д. и т. п. В то же время они горой защищают опытную науку, и у них не было ни грана того высокомерия к "букашкам, мошкам, таракашкам", к собиранию материала, его классификации, расширению даже мелких и мельчайших знаний, высокомерия, какое мы очень часто видим у Гегеля,и при том иногда в весьма резкой форме.

Эта позиция наших учителей в высокой степени оправдана. Отрыв от опыта и опытных данных, от практики, эксперимента, реального соприкосновения с действительностью, всевозможных форм исторически накопленного и консервированного опыта, т. е. т. н. "чистое умозрение", неизбежно ведущее к идеализму (по Гегелю,"основательное умозрение" = "идеализм", в противоположность "плохонькому локкианству"), есть бледная идеологическая немочь человечества. С другой стороны, отказ от широкой и глубокой сводки, обобщения, мыслительной обработки опытных данных, от "всеобщего", есть ограниченность специализированного кустаря – крохоборческого ремесленника науки. И то, и другое есть антидиалектическая односторонность, которая должна быть преодолена и которая преодолевается Марксовым диалектическим материализмом.

Этот подход позволяет правильно поставить и правильно решить проблему соотношений между наукой и философией.

Даже Гегель, для которого "природа есть идея в форме инобытия", и "отчужденная от идеи природа... лишь труп" (Философия Природы), не может отрицать, что "мы начинаем с чувственного восприятия, собираем сведения о разнообразных формах и законах природы" ((В указанном произведении цитата не обнаружена.)) (Философия Природы). Однако, здесь коренятся и все т. н. "априорные формы", категории и прочие жупелы идеалистической философии, как об этом мы уже говорили. Опосредствованное знание не есть холостой ход мышления, а обработка эмпирических данных, но исторический и общественный процесс познания, т. е. познания, субъектами которого являются обобществленные и исторически определенные индивиды, где историчен и объект, и формы связи с субъектом, – этот процесс, как мы знаем, отрывается от практики – во-первых, разделяется на отдельные науки – во-вторых, причем эти науки дробятся все более и более, а, в силу общественной структуры, отдельные их ветви обособляются настолько, что между ними теряется подчас всякая связь. Таким образом, рассудочное начало (в противоположность разумному) здесь воплощается уже в самих отношениях. Философия всегда стремилась преодолеть эту растущую ограниченность, свести воедино всю сумму знаний, ориентируясь на "всеобщее". Но здесь была та беда, что сами-то мыслители, как ideologische Stande представляли собою тоже лишь обособившуюся ветвь деятельности, приобретшую характер "чистой" мыслительной функции: поэтому задача такого синтеза им и оказывалась не по плечу. Греки, за некоторыми исключениями, были большей частью оторваны от современной и экспериментальной науки (слабо развитой) и зачатков инженерии, а производительный труд ремесленников, крестьян и рабов ими презирался. С единственными науками, и науками своего времени вообще, лучше всех из греков был знаком Аристотель,энциклопедический гений – оттого он дал больше всех и философии. В новое время ему эквивалентен только Гегель, великий энциклопедический ум XIX века, но он в естественных науках был все же позади Канта, а от материального производства, техники и технологии был, разумеется, далек на тысячи километров. Идеалистическая философия в лице различных кантианских ее ветвей в последнее время была ориентирована по линии этической болтовни высокого стиля, а, с другой стороны, философствующие физики были ближе к математике с ее символикой, чем к материальному труду с его преодолением реальных сопротивлений материи. Между тем, потребность в синтезе отнюдь не пропадает, а при плановом хозяйстве социализма, где сам план есть синтез, и все общество есть организованное единство, единство наук есть нечто, прямо вытекающее из "духа времени".

Рассмотрим, однако, проблему несколько более подробно и внимательно. Когда речь идет о диалектическом мышлении, то мы видим, как движется это мышление от первого конкретного через анализ отдельных сторон и выделение общего, а затем восходит через синтез ко второму конкретному.В развитии человеческого познания происходит в исторически-гигантским масштабе тот же процесс; мир в отдельных дисциплинах и в их подразделениях – больших, малых, совсем крохотных – познается с разных сторон, в своих различенных и до известной степени противопоставленных друг другу формах; эти формы имеют свои специфические качества, свойства, закономерности. Но кто или что возьмет их в соотношении с другим? Кто будет анализировать их переходы из одного в другое? А эти "пограничные" вопросы прямо стучатся в двери (физика и химия, химия и биология, физическая химия и химическая физика, "химия живого вещества" и т. д.) Правда, есть дисциплины довольно общего характера (например, теоретическая физика вообще) и соответствующие ученые, но они почтиникогда не знают биологии, не говоря уже об общественных науках, как социология, или таких, как языкознание, или таких, как история. Между тем, вопросы об общих закономерностях бытия, о типах связей, о единстве мира, о переходах одних форм в другие, о соотношении объекта и субъекта и т. д. становятся теперь особенно жгучими и прямо выпирают из любой специализированной отрасли. Теперь уже ученому никак нельзя удержаться на позиции, будто все это – "метафизика": они стоят в упор. Раньше в значительной мере специалисты от "чистой философии" (большей частью действительно метафизики), оторванные и от материального труда, и от эмпирической науки, снисходили до лобызания с наукой, создавая иногда чудовищные вещи типа т. н. "натурфилософии'' (что, разумеется, не исключает отдельных гениальных догадок, даже у Шеллинга). Теперь сама наука уже не может обойтись без решения ряда общих вопросов и проблем – таковы"высшие'' проблемы современной физики, химии, биологии, математики и т. д. и т. п. Как можно решать контроверзу ((Контроверза – фp. controversa < лат. controversia – спор, разногласие, спор; спорный вопрос.)) между виталистами и дарвинистами ((Дарвинизм – теория эволюции органического мира, обоснованная Ч. Дарвиным и развитая его учениками и последователями)), механо-ламаркистами ((Механоламаркисты – принимают в противоположность автогенетикам лишь развитие под влиянием внешних физико-химических факторов. Большинство из них не отрицают творческой роли естественного отбора.)) и психо-ламаркистами ((Психоламаркисты – полная противоположность механоламаркистам, которые, стоя на почве панпсихизма и витализма, объясняют органический прогресс и целесообразность сознательной деятельности протоплазмы как животных, так и растений.)) в биологии; проблемы закономерностей макро- и микроструктуры, дискретного и непрерывного и т. д. в физике; проблему истории и теории, идеографии ((Имеется в виду – Идеография – письмо при помощи идеограмм; способ обозначить письменным знаком целое понятие; таковы в современных системах письма, цифры, химические и математические символы и т. п.)) и номографии ((Номография – (гр. nomos закон +...графия), раздел математики, изучающий теорию и способы построения особых чертежей, называемых номограммами, с помощью которых можно, не производя вычислений, получать решения вычислительных задач.)) в общественных науках, проблему "физизического" и "психического" – в физиологии и психологии и целый ряд других проблем, важнейших с точки зрения развития самой науки, безразработки более широких и общих вопросов, то есть вопросов философии?Здесь речь идет вовсе не о том, что наряду с рядоположностью сосуществующих специальных наук, различающихся по своему объекту, должна в этот ряд уложиться еще одна наука, взятая тоже изолированно, то есть в себе. Так в значительной мере обстояло дело с философией раньше, хотя и не в абсолютном смысле слова, ибо обособление различных функций никогда не было – и не могло быть – абсолютным: здесь никогда не нужно забывать об относительности соответствующих утверждений. Но теперь, когда вся историческая эпоха идет к величайшим синтезам (идет через борьбу, распада прежних обществ, катастрофы, идеологические кризисы, но все же идет)с особой настойчивостью необходимо выдвигать идею синтеза всего теоретического знания и еще более грандиозного синтеза теории и практики.

Что это означает для философии?

У Г вгеля в одном месте есть замечательная формулировка: "эмпирическое, взятое в его синтезе, есть спекулятивное понятие" (курсив Гегеля. История философии, II). Не забудем, что "спекулятивное" здесь означает "диалектическое", не будем боятся слова, зная его значение в данном случае. Вот именно! Речь идет о том, чтобы синтезируя познание, эмпирическое познание отдельных сторон и форм бытия, синтезировать их в одно стройное целое, двинуться ко всеобщему, к Универсуму, с его универсальными связями, отношениями, законами. Но это и значит двинуться к философии, ее современной и высшей форме, к философии диалектического материализма. Она не отдельная наука "в себе". Она вскрывает и формулирует самые общие, универсальные и глубокие законы и связи, и при том в них соотношении с особенным и единичным. Она "в снятом виде" включает все науки, как свои "моменты", а не стоит над ними, как прикрывающий их внешний колпак, внешняя форма. Более того, если материалистическая диалектика становится методом всех наук, т. е. если создается их методологическое единство, то внутри каждой науки, в любом ее подразделении появляются аналогичные соотношения, идущие, так сказать, книзу. Между науками установится тоже своя связь и свои переходы соответствующие тем связям и переходам, которые есть в реальном бытии. Диалектика проникнет тогда, фигурально выражаясь, в весь организм науки, что, несомненно, крайне поднимет ее жизненный тонус. А объединение ее с практикой раз навсегда излечит от идеалистического фантазирования, вырастающего на почве отрыва мыслительных функций и замыкания их "в себе", при вышелушивании из процесса мышления его конкретного жизненного содержания.

В одном месте у Гегеля признается (или проговаривается?): "Мы именно стремимся познать природу, которая действительно существует, а не нечто несуществующее. Но вместо того чтобы оставлять ее такой, какова она есть, и брать ее такой, какова она поистине, вместо того чтобы воспринимать ее, мы превращаем природу в нечто совершенно другое. Мысля предметы, мы тем самым превращаем их в нечто всеобщее; вещи же в действительности единичны, и львы вообще не существуют" (Философия Природы, II). ((Гегель.Сочинения. – М.-Л. 1934. Т. II. С.11.))

Браво! Но только здесь везде вместо "мы" нужно поставить "мы, идеалистические философы". Для материалистической диалектики, которая не думает заменять царя зверей его родовым понятием, "идеей", считать природу за труп, а за ее "истину" – "идею", для материалистической диалектики такая ламентация ((Ламентация – (лат. lamentatio жалоба, сетование))) категорически излишня.

Естествоиспытатели часто боятся философии, как "метафизики". Но в "Диалектике Природы" Энгельс блестяще сформулировал мысль, что такие храбрецы оказываются обычно в плену отбросов философской мысли, ибо от проблем и вопросов, разрешаемых философией, отмахнуться нельзя: это – страусова политика, считать, что их не существует, это – testimonium pauperitas, свидетельство об интеллектульной бедности, отнюдь не делающее чести его владельцам. В частности, многие пугаются мистики Гегеля,забывая, что не эта сторона у него важна. Конечно, когда какой-нибудь материалистически мыслящий ботаник или агрохимик прочтет в "Философии Природы" такую, например, сентенцию ((Сентенция – (лат. sententia мнение, суждение), изречение нравоучительного характера.)):

"Это сохранение зерна в земле есть... мистическое, магическое действие, указывающее, что в нем есть тайные силы, которые еще дремлют, по-истине оно есть еще нечто сверх того, чем оно является в своем наличном бытии...!!" ((Гегель. Сочинения. – М.-Л. 1934. T. II. С. 403)) то у него зашевелятся волосы на голове. Весь этот мистический сор и мусор, конечно, нужно отметать. Но в законах диалектики, материалистически интерпретируемых, нет ни атома этой мистики. Здесь у Гегеля в перевернутой и извращенной форме дано реальное содержание, универсальные законы бытия. Недаром Гете писал: "... наблюдатели природы, как бы разно они вообще не мыслили, безусловно сойдутся в том, что все, являющееся нам, представляющееся в виде феноменов, должно обнаружить либо первоначальное раздвоение, способное к раздвоению, либо первоначальное единство, которое может стать раздвоением"... А, ведь, это и есть то самое единство противоположностей ((Цитата не обнаружена.)), которое по справедливому определению Ленина, и есть суть диалектики)

Что же составляет собственный предмет диалектики? Все. И в то же время: 1) общие законы бытия, 2) общие законы мышления, 3) общие законы соотношения между субъектом и объектом. Это и значит, что диалектика, логика и теория познания совпадают. Но, повторяем, диалектика материализма охватывает и все. Ибо ее всеобщее не есть формально-логическое всеобщее, не пустая абстракция, а клубок, из которого можно разматывать конкретное содержание. Здесь "в снятом виде" все науки. Общие закономерности переходят в особенные, специфические закономерности, множатся; особенные закономерности охватывают единичное. Все связано воедино, но единое многообразно и многогранно. И в то же время это не иерархия неподвижных "ценностей", не лестница окостенелых высших и низших величин, а такое многообразие, где одно переходит в другое, вечно-движущееся и меняющееся многообразие, вечное превращение, исчезновение и рождение, появление нового, гибель старого, исторический процесс. И величайшей заслугой Гегеля было и остается то, что он сделал грандиозную попытку представить весь естественный, исторический и духовный мир в виде процесса. Эта заслуга, о которой с признательностью говорит Энгельс, останется за великим идеалистическим философом навсегда.

Глава XXXVII. ОБ ЭВОЛЮЦИИ.

Таким образом, положительным центром всей концепции Гегеля является трактовка всего, как процесса. Это воззрение проложило себе пути в многоразличнейших областях, как тенденция к всеобщему историзму. У Канта уже была налицо саморазвивающаяся исторически материя ("Всеобщая естественная история и теория неба"). Ламарк и позже Дарвин – в биологии (термин "биология" введен впервые почти одновременно Ламарком и немцем Тревиранусом),а также (до Дарвина) Гете; Ляйелль – в геологии, "историческая школа" ((Историческая школа (в полит, экономии) возникла в 40-х гг. XIX в. в Германии. Историческая школа права – направление в науке права, гл. обр. в Германии, возникло в нач. XVIII в.; выдвигает учение о стихийном развитии права из "народного духа". Главные представители И.Ш.П. – Гуго, Савиньи, Пухта.)) – в общественных науках и т.д., – все эти течения выражали новый "дух времени" и логически были противоположны сухому рационализму "просветителей''. Социальный генезис здесь был довольно многосложен, и самое значение "историзирования" выступало в различных, часто противоположных вариантах: от консервативной и гнусной апологетики "исторической школы" до освобождающего значения дарвинизма.

Здесь, однако, мы хотим, не вдаваясь ни в какие описания истории развития соответствующих идей, остановится на некоторых центральных проблемах, существенных для понимания Марксова историзма и Марксовой идеи "развития", "законов движения".

В "Философии Природы" мы читаем:

"Существуют два понимания хода превращения одних форм в другие: эволюционное и эманационное. Эволюционное понимание, согласно которому начальным звеном является несовершенное, бесформенное, представляет себе дело так, что сначала существовали влажные и водные существа, из водных произошли затем растения, полипы, моллюски, а затем — рыбы; после этого возникли земные животные, а затем из них произошел человек... Представление об эманативном ходе изменения характеризует восточные воззрения. Это – ступени последовательного ухудшения. Начальной ступенью является совершенство, абсолютная целостность, бог". Потом идут все менее совершенные создания и, наконец, материя, как "вершина зла". ((Гегель. Сочинения. Под ред. и вступ. стат. А.А.Максимова – М.-Л. 1934. С.29-30.)) Гегель считает оба понимания односторонними, но предпочитает эволюционный ход превращения одних форм в другие; хотя и не разделяет этого понимания, так как у него виды не переходят один в другой, вопреки "духу" диалектики.

Для нас, однако, неприемлемы обе эти диалектические противоположности, а равно и их единство. Неприемлемы они потому, что их движение разыгрывается в извращенной идеологической плоскости, в плоскости телеологии. В самом деле, эволюция здесь берется как антитеза эманации. В эманации бог, доброе начало, разум диалектически переходит в зло, грех, материю. В эволюции (в данной трактовке!), наоборот, движение и "превращение форм" начинается с образного конца, как восхождение от злого, несовершенного, бесформенного – к доброму, все более совершенному, к аристотелевым "формам", к духу, к разуму, к богу. Всякий синтез этих (иллюзорных, метафизических, фальшивых) противоположностей будет оставаться в той же плоскости телеологического идеализма, который является потенцированным извращением, ибо здесь идеализм "помножается" на телеологию. Такого рода мистика,какая была, например, еще у Парацельса,у которого значилось столько элементов вещества, сколько насчитывалось главных добродетелей (!) проявлялась неоднократно и позднее. Так, например, у швейцарского натуралиста Шарля Бонне (Charles Bonnet, 1720-1723: "Traité d'insectologie" и "Contemplation de la nature" ((Бонне Шарль. (Bonnet Charles. "Contemplation de la nature" (1781), "Traité d'insectologie" (1779).)) построена целая "лестница существ" (échelle des êtres), где все расположено в восходящем порядке, и где за человеком следуют чины ангельские и архангельские и бог. И недаром язвительный Вольтер, издеваясь над этим и утверждая, что здесь налицо "идея более возвышенная, чем правильная" ("idée plus sublime que vrai"), не без ехидства замечал, что она воспроизводит иерархию католической церкви, т. е. феодальную иерархию (хитрая умница видел кое-что!). Эволюции и эманации в применении к обществу (мы все время говорим о гегелевской трактовке этих понятий) соответствовало представление о райском состоянии, безгреховном и блаженном, изначального человека, который впал в "грех" (здесь движение идет от "рая", "золотого века", добра, святости и блаженства к греху, проклятому существованию, злу и страданиям, что соответствует эманационной концепции) – это с одной стороны; с другой – представление о движении к "царству божию на земле", к "civitas Dei", к золотому веку впереди,что нашло свое выражение в различных эсхатологических и хилиастических концепциях, а затем в идее "вечного совершенствования", разумного прогресса по плану божию – это соответствовало эволюционной концепции).