Проблема истины является, конечно, одной из центральных проблем философии. Но что такое истина? "Что есть истина?" – как спрашивал Понтий Пилат, по евангельскому преданию.
Вопрос об истине чрезвычайно многосложен, хотя в предыдущем изложении даны почти все предпосылки для его решения. Мы здесь должны остановиться, в первую очередь, на том, чтобы заранее устранить чрезвычайно часто встречающуюся – даже в марксистской литературе – двусмысленность самого термина. Вопрос надо решать не со схоластически-вербалистически-терминологической точки зрения, а по существу, идя не от буквы, а от духа Маркса-Энгельса-Ленина.
Часто употребляются выражения "истинный мир", истина, как объективный факт, как закон, отношение, качество, состояние и т. д. действительного мира. Но разве какой угодно факт, если он факт, может быть "неистинным"? И вообще, как можно прилагать категорию истины к факту, к действительному миру, взятому самому по себе? Это словоупотребление, строго говоря, нелепо, ибо сущее в действительности есть сущее в действительности – и все. Что это так, раскрывается сразу, если мы, забегая вперед, поставили здесь вопрос о критерии истины, скажем о критерии соответствия с действительностью. Если под истиной разуметь саму действительность, то есть само объективное соотношение вещей и процессов, независимо от нашего познания и практического воздействия, то во что превращается вопрос? В явную нелепость: ибо выходит что мы спрашиваем о соответствии действительности с этой же действительностью, говорим об одном и том же, как о двух вещах! Но такое положение может быть лишь в том случае, если внешний мир совпадает с мыслью, если вещи или "души вещей" суть понятия,то есть если речь идет о явной "философии тождества" или ее вариантах, во всяком случае, о том или другом виде идеализма.
Так, например, обстоит дело у Гегеля,у которого, как мы знаем, предметы действительны тогда, когда они совпадают со своим понятием. Анализируя учение Аристотеля,он пишет:
"Именно в том-то и состоит спекулятивный характер философии Аристотеля, что в ней все предметы рассматриваются мысляще и превращаются в мысли, так что, выступая в форме мыслей, они именно и выступают в своей истинности." (Лекции по истории философии, Т. II). ((В указанном произведении цитата не обнаружена.))
Вообще говоря, только тогда можно трактовать истину, как свойство действительного мира, когда этот мир не один,а предполагается удвоение или умножение миров, с разной степенью реальности, что тоже, конечно, на километры отравляет воздух мистическим зловонием. В чем же дело? Да дело не трудно понять, если иметь в виду, что речь идет об истинном, т.е. правильном, познании,об истинном, т. е. правильном, отражении объекта в субъекте. Мы подробно, в главе об опосредованном знании, говорили о теории отражения, особенно подробно развитой Лениным в его борьбе против идеалистического антагностицизма. Отражение мира не есть мир. Отражение мира не есть удвоение мира. Отражение мира есть его "картина", но "картина" есть нечто совершенно отличное от того, что на ней изображено. Отражение может быть более или менее правильным, более или менее полным, более или менее всесторонним; отражение может быть безобразным искажением и т. д. Но никогда оно не есть сам предмет и никогда оно не может в действительности ни умножить, ни удвоить мира. Другое дело, что мышление может создать (и создает) многие отражения, разной степени адекватности: их можно сравнивать по их истинности,то есть по степени их соответствия с объективным миром. Поэтому истинность есть не что иное, как свойство отражения вчеловеческой голове, когда это отражение соответствует действительному миру, т. е. отраженному. Истинность или неистинность есть предикат мышления,соотнесенного с бытием, а не предикат самого бытия, вовсе не нуждающегося в апробации мышления. Мы уже имели случай говорить о том, что недопустимо смешивать, например, галлюцинацию как факт, с вопросом о том, что ей ничего не соответствует в предметном мире. Из того, что ей ничего не соответствует, не следует, что она сама не существует; но она существует именно как галлюцинация. Кривое зеркало кривит. Но оно существует, как кривое зеркало. Заблуждение неправильно отражает действительность. Но оно существует, как заблуждение "в головах людей". Истина правильно отражает действительность, но она не есть эта отражаемая действительность, она – другое,она перевод действительности в головах людей.
Речь идет здесь именно об отражении и соответствии. Поэтому крайне двусмысленен и термин " совпадения ",ибо совпадение есть совпадение тождественного,а отражаемое и отражение отнюдь не тождество:мышление о мире отнюдь не означает, что весь Космос помещается, грубо говоря, в головах людей в своем физическом существе, и отнюдь не означает, что он, Космос, есть то же, что понятие о нем.
У Гегеля мир не совпадает с представлением омире, но совпадает с понятием.
"Обычная дефиниция истины – пишет он – согласно которой она есть "совпадение представления с предметом", еще вовсе не содержится в представлении; ибо, когда я представляю себе дом, бревно и т. д., я сам вовсе не являюсь этим содержанием, а представляю собой нечто совершенно другое и, следовательно, еще вовсе не совпадаю с предметом моего представления. Лишь в мышлении имеется налицо истинное совпадение объективного и субъективного". ((В указанном произведении цитата не обнаружена.))
Однако, и понятие дома и бревна не есть ни дом, ни бревно, как бы ни исхищрялась идеалистическая философская спекуляция.
Но теперь появляется вопрос, что же означает соответствие "отражения" "отражаемому"? Мы уже видели, что наиболее совершенным отражением мира является "научная картина мира", его "второе конкретное" (Маркс в "Einleitung" ((Einleitung – (нем. Введение).)), как мы помним, всемерно подчеркивал, что это "духовное воспроизводство" действительно, а отнюдь не создание самой действительности!). Так что же это за соответствие? Ясно, что речь вовсе не идет об отражении, как зеркально-спокойном зрительном образе. Вообще, по существу говоря, является пустой тратой времени стараться понять это соответствие на манер простого и элементарного представления типа метафорического зеркала. Соответствие здесь гораздо более сложного типа.
Возьмем наш старый пример, формулу: "при нагревании тела расширяются". Эта формула истинна: она соответствует действительности. Абсолютно?Нет! Она одностороння, она неполна: в астрофизике, в звездных условиях она неверна. На земле у нее есть исключения (вода, сталь и др.). Но в земных условиях, минус несколько веществ, она истинна, она соответствует действительности. Что же значит, что она в этих пределах "соответствует'? Это значит, что, если мы увидим на земле какое-либо тело в соотношении с другим фактором, при котором температура первого тела повышается, т. е. увеличивается энергия колебания его молекул, то объем этого тела расширяется. Или: если мы говорим, что материя имеет электромагнитную природу, и эта "картина мира" правильна, соответствует действительности, то это значит следующее: какое бы вещество мы ни взяли, сколько бы опытов ни проделали, каждый раз, вонзаясь экспериментально в микроструктуру вещества, мы находили бы там мельчайшие положительно и отрицательно заряженные частицы. Это значит, также, что любое непосредственно-практическое соприкосновение с материей с целью ее изменить согласно данным теории, подтверждало бы эту теорию самым конкретным ходом технологического процесса. Об этом мы подробно говорили, когда занимались вопросом о познаваемости вещей в себе. Отражение есть сжатое, конденсированное, "духовное воспроизводство" ("geistige Reproduktion") действительности. Правильное, истинное отражение, это такое отражение, которое конденсирует именно эти связи, качества, свойства, отношения, процессы, а не создает иллюзорные, т. е. не имеющие своего материального коррелата или своего действительного, вне субъекта находящегося, коррелата вообще. Отражение, как система понятий,отнюдь не есть система произвольно выбранных "символов" или "значков", или плехановских "иероглифов". Когда мы мыслим об электронах, то электрон – вовсе не значок и не нумерок реального, а "духовное воспроизводство" этого реального. Опосредованное значение, как мы видели, снимает субъективность и проникает в объективные связи вещей и процессов. Но одну и ту же систему понятий мы можем выразить на разных языках, записать в математических формулах, уравнениях, буквах и т.д. Это – уже область символики,условного обозначения. Никак нельзя ставить на одну доску и считать процесс образования понятий и мышления однородным с процессом выработки символов и символического писания.
Итак критерием истины является соответствие с действительностью. Но теоретическое познание это есть одна сторона процесса овладевания, то есть теоретическое овладевание объектом. Следовательно, соответствие с действительностью есть критерий мощи теоретического овладевания. Истина есть соответствие с действительностью. Истина есть мощь теретического познания, его действительность в смысле его действенности,его эффективности.
Рассмотрим теперь вопрос о действенности практики. Есть здесь какая-либо аналогия? Разумеется есть. Практика может быть "неудачна", маломощна, "ошибочна". Это значит, что, скажем, при выделке чугуна доменный процесс идет не "по заданию". Следовательно, здесь была сделана какая-то ошибка. Или – другой пример: вся алхимическая практика производства золота: она была просто безрезультатна. Или постройки perpetuum mobile, "вечных двигателей". С другой стороны, мощная практика производства во всех его отраслях, и огромное повышение власти современного человека, в особенности социалистического человека, над природой. Что здесь является критерием?Вещественный результат производственного процесса, его соответствие заранее положенной цели. И здесь сразу же вскрывается связь теории с практикой и с точки зрения критериев их действенности, т. е. действительности овладевания объектом. Вещественно-материальный результат технологического. процесса есть критерий действенности этого процесса, т. е. практической мощи, т. е. действительного предметного овладевания объектом. В то же время он проверяет и теорию,ибо течение технологического процесса, его расчет даны, заранее теоретически. Он опрокидывает ложную теорию, как, например, в случае с perpetuum mobile, причем и сама теория подтверждает здесь практику, разрушая теоретически возможность "вечного двигателя". Положительный практический эффект, то есть практическое овладение предметом, его материальная трансформация, подтверждает истинность теории, т. е. практическая мощь подтверждает мощь теоретическую. Но так как всякая практика есть разумная целеполагающая деятельность (мы говорим о человеческой практике), то теоретическое начало в ней, так сказать соприсутствует, какая бы система разделенного общественного труда ни была в данном обществе. И именно потому, что практика производит теорию, а теория практику; именно потому, что они переходят одна в другую и составляют единство в своем кругообороте, практический критерий истины совпадает с критерием соответствия с действительностью. Вскрытые теорией действительные "причины" (необходимые связи) становятся правилом в практике; истинность познания означает поэтому практическую мощь, а практическая мощь означает истинность познания, т. е. его соответствие с действительностью. Все это – если под практикой мы разумеем предметное изменение мира, а не иллюзорную "практику" мистических озарений и душеспасительной "пользы" хлыстовщины всякого рода, как в "Многообразии религиозного опыта" В. Джемса. Но об этом мы уже говорили, и не будем снова сюда снова возвращаться.
Разберем теперь вопрос о критерии экономики,который с такой помпой был возвещен эмпириокритиками ("мышление о мире с точки зрения наименьшей траты сил", Авенариус прежде всего). Взятый в себе, т. е. без соотнесения с вопросом о соответствии, этот принцип сумасброден и тривиален в одно и то же время: сумасброден, ибо он выбрасывает за борт все более и более многообразные, открывающиеся в процессе познания, связи и соотношения; тривиален, ибо рубит топором, элементарно-плоско подходит к проблеме. Но о нем можно – как это и сделал Ленин в "Материализме и эмпириокритицизме" буквально в двух строках – рассуждать, если взять его в соответствии с критерием истины как правильного отражения действительности. Тогда он не выступает только впереди, a post factum, не как самостоятельный критерий, а как выражение производительности умственного труда, производительности мышления. В таком случае правильное, т. е. верно изображающее действительность мышление, неизбежно оказывается и самым экономным. Это значит, что в его продукции не будет ничего лишнего, т. е. неверного, не соответствующего действительности, запутывающего вопрос, мешающего проникнуть в действительные связи действительных процессов, увлекающего на ложные дороги и пути, создающего иллюзорные связи вместо открытия связей действительных. Но это никак не может означать выставляемого наперед требования мыслить "просто" и "экономно": в таком голом виде это требование абсурдно и познавательно вредно, оно неизбежно будет приводить к плоским и худосочным абстракциям, как бы ни были они приукрашены гарниром всевозможных эмпириокритических словечек и формул "чистого описания".
Следовательно, вопрос о критериях истины мы можем сформулировать следующим образом: критерием истины является соответствие с действительностью, что подтверждается практикой, как соответствием ее материального результата с ее целью; критерий соответствия с действительностью совпадает с практическим критерием, подобно тому, как теоретическая мощь совпадает с мощью практической, ибо это есть лишь две стороны процесса овладения предметным миром; истинное мышление post factum оказывается и самым экономным, т. е. самым производительным.
Глава XXXI. ОБ ИСТИНЕ: В) ОБ АБСОЛЮТНОЙ И ОТНОСИТЕЛЬНОЙ ИСТИНЕ
Мир бесконечен и бесконечно многообразен, и в то же время един. Неизмеримое и неисчерпаемое море качеств, свойств, связей, соотношений при переходах из одного в другое, непрерывных превращениях, гибели одного, возникновении другого, нового, вечное становление и исчезновение, океан бесконечного движущегося вещества во всем великолепии его форм, – таков объективный мир. Совершенно очевидно, что он не может во всем бесконечном своем богатстве стать в конечном историческом времени объектом адекватного познания и адекватной практики. Он исторически раскрывается в мышлении субъекта. Познание есть процесс, и результаты этого процесса постоянно преобразуемые в историческом движении труда и мышления, не являются какой-то застывшей величиной, а сами постоянно обновляют свой состав. Познание растет и экстенсивно,вширь, и интенсивно, вглубь: оно охватывает все новые и новые сферы бытия и в то же время открывает все более и более общие, т. е. все более и более глубокие, типы связей, отношений, законов. Расширяется непрерывно сфера единичного,конкретных вещей и процессов, становящихся объектами. И в то же время познание, растущее на своей практической основе, идет ко всеобщему, вскрывая все более глубокие типы связей, открывая все более общие и универсальные законы, восходя от них к "духовному воспроизводству" многообразного понятного уже конкретного. Эти ступени познания соответствуют строению самого бытия, самой объективной действительности. Ибо объективно, совершенно независимо от человеческого, и всякого другого, сознания, существуют и общие, универсальные связи и бесконечное количество связей частичных, дробных, специфических; существуют и общие, универсальные формы бытия, и формы частичные. Необходимость – тип универсальнейшей, всеприродной объективной связи; законы диалектики — обнимают все: природу, общество, мгновение. Энгельс писал в "Анти-Дюринге" о диалектике, что это "чрезвычайно (äusserst) всеобщий и поэтому чрезвычайно широко действующий и важный закон развития природы, истории и мышления, закон, который, как мы видели, имеет значение (zur Geltung kommt) в животном и растительном царстве, в геологии, в математике, в истории, в философии... ". Но есть, как мы знаем, и специфические закономерности, свойственные только особым формам бытия, например, биологические законы, как законы органического мира, и только органическому миру свойственные. Таким образом, типология законов отражает объективные типы объективных связей по их убывающей или возрастающей общности, по их "глубине". И познание, как процесс,состоит в раскрытии все более широкого поля конкретных вещей и процессов и все более глубоких типов их связи. Поэтому Ленин,комментирую Гегеля в "Философских Тетрадках" записывал: "Природа и конкретна, и абстрактна, и явление, и суть, и мгновение, и отношение. Человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге,в тенденции,в источнике". ((Ленин В.И.ПСС. – М.: Полит. Лит. 1963. Изд. 5. Т. 29. С. 150)) Отсюда понятна и трактовка самой истины, как процесса:ибо познание не в состоянии охватить сразу всего бесконечного многообразия природы и в то же время его многообразного единства, универсальной связи мира с бесконечностью конкретных опосредствовании. Оно, так сказать, открывает мир кусками и лишь в тенденции познает многогранную целостность, вечно к этому стремясь. В действительности не существует разных миров, миров различной степени "истинности": существует единый мир с различными типами связей,более глубоких или менее глубоких, – в этом рациональное ядро и основание всех рассуждений о "сущности" и т. д. В частности, мир (или его части, вернее) в соотнесении с чувственными органами субъекта дает феноменологическую "картину", а познание идет "глубже", и в понятиях отражает, снимая субъективное, объективные свойства мира, "в себе", "отмыслив" принципиальную координацию Авенариуса. Это, между прочим, выражает очень четко и Гегель в "Науке Логики": "Каков он (предмет, авт.)... "в мышлении, таков он есть только в себе и для себя; каков он в воззрении и представлении, таков он – явление". Различные гегелевские понятия, вроде бытия, сущности, действительности, абсолютной идеи и т. д. в перевернутой форме отражают все более глубокий процесс познания, движения к универсальной, всеобъемлющей, "абсолютной идее", которая есть абсолютная истина ((Там же.)).С точки зрения диалектического материализма здесь мышление полностью соответствует бытию, как целому иному и многообразному бытию. Но к этому познание лишь стремится в своем историческом развитии, постоянно обогащаясь, проникая все глубже и глубже и асимметрически двигаясь в этом направлении. Познание есть отражение человеческой природы. Оно не может отразить еево всей еецельности, а лишь идет к этому в процессе своего исторического развития, исходя из чувственного опыта, снимая его субъективную сторону, в сотрудничестве людей образовывая понятия; абстракции, законы, системы их, научную картину мира и т. д. Этот процесс охватывает объект, но условно, не в целом, не сполна; ухватывает универсальную связь вещей, но частично, неполно, однобоко, приблизительно, вечно двигаясь, однако, ко все более полному, многостороннему, глубокому, универсальному познанию.
С точки зрения релятивизма ((Релятивизм – (лат. relativus относительный), идеалистическое учение об относительности, условности и субъективности человеческого познания, отрицающее объективное содержание знания.)) наука и философия могут содержать лишь релятивное. Но это – грубая и антидиалектическая постановка вопроса, ибо она абсолютизирует само релятивное. С точки зрения диалектического материализма,с точки зрения объективной диалектики, в самом релятивном есть абсолютное,ибо, как писал Ленин, "...Отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему. Общее существует лишь в отдельном, через отдельное". ((Ленин В.И. ПСС. – М.: Полит. лит. 1963. Изд. 5. Т. 29. С. 150))
Но здесь мы хотим остановиться на одном крайне существенном вопросе, а именно на самом понятии релятивного. Оно крайне многозначно. Прежде всего, следует провести границу между релятивным, так сказать, категориального порядка и просто релятивным, как неполным. Возьмем, например, философию Канта. Ее исходный пункт – принципиальная разница между нуменальным миром и миром феноменов. Познание движется – и может двигаться – только в рамках феноменального мира: мир "вещей в себе", мир нуменов, трансцендентен, в него перескочить нельзя, он принципиально недоступен. Он есть, но мы, по Канту,ничего о нем не знаем и никогда не будем знать. Какие-то основания есть в мире нуменов, которые выражаются в многоразличии феноменального мира, но что это за основания, какова их природа – все это принципиально от нас скрыто. Ни частички нуменального мира не может войти в наш опыт и в сферу нашего познания.
А практики? Этого вопроса Кант не решает. Так вот. Здесь мы имеем относительность нашего знания. Но это есть принципиально-категориальная (не в смысле "категорий" Канта)относительность, ибо сама категория "вещей в себе" нам принципиально недоступна, т. е. недоступна во веки веков. Нам доступен лишь мир феноменов, и здесь может быть "процесс знания", т. е. процесс все более и более полного охвата мышлением, Разумом, мира "вещей для нас". Относительность, релятивность истины с точки зрения диалектического материализма нечто совершенно другое. Здесь, в полную противоположность Канту,речь идет именно о познании действительного мира, который отнюдь не разгорожен от нас органами наших чувств, а соединен через них с нами Субъективный коэффициент мы снимаем в процессе мышления Мы овладеваем (практически-теоретически) реальным, внешним, независимо от нас существующим предметным миром. Но только часть мира и не до конца есть объект нашего овладения: мы практически трансформируем в производстве лишь бесконечно малую часть космоса, составляющую наше "хозяйство"; но и ту часть, которую мы трансформируем, мы используем лишь частично: мы, например, еще не используем внутриатомной энергии вещества. То же и в области теоретической стороны процесса овладевания: мы многое знаем, но это многое еще бесконечно мало. Однако, и практическая и теоретическая мощь возрастают и нет никаких пределов и границ этому возрастанию. Здесь, следовательно, относительность, релятивность, нашего познания есть его убывающая неполнота и односторонность – нечто совершенно другое, чем принципиальный релятивизм познания у Канта,его "дурной идеализм", "дурной субъективизм", "дурной релятивизм", если выражаться на гегелевском языке.
Возьмем релятивизм прагматизма. Для прагматизма "истина" есть не что иное, как "польза" в ее каком угодно субъективном из субъективнейших пониманий: если "бог" утешает, значит он действует, значит, он существует, значит он – истина. Тут – "дурная" практика и "дурной" субъективизм празднуют свои оргии. Здесь "истина" настолько относительна, что она теряет уже всякую связь с реальностью, вне субъекта находящейся. Ясно, что и этот релятивизм есть нечто другое, чем релятивизм неполноты, чем релятивизм в концепции диалектического материализма, Отличен от него и релятивизм эмпириокритиков с их "принципиальной координацией", из которой нельзя выпрыгнуть, с их феноменологией помимо которой ничего не признается.
Он отличен от релятивизма софистов ((Софисты – (от греч. софист-мудрец), название (со второй половины V в. до н. э.) философов-профессионалов, учителей философии и красноречия.)),например, Горгия. Здесь Ленин вполне справедливо соглашался с Гегелем, когда тот писал о Горгии:
"...Горгий а) правильно полемизирует против абсолютного реализма, который, имея представления, полагает, что обладает самой вещью, на самом же деле обладает некоим относительным; b) впадает в дурной идеализм нового времени: "мыслимое всегда субъективно, стало быть, оно не есть существующее, так как посредством мышления мы превращаем существующее в мыслимое"... ((Ленин В.И. ПСС. – М.: Полит. лит. Изд. 5 1963. Т. 29. С.245.))
Таким образом, познание здесь трактовалось чисто субъективно, и объект испарялся, познание не охватывало его, как действительность, вне субъекта лежащую. И у софистов (Протагор и др.: "человек мера всех вещей"); и у Сократа (добавка: мыслящий человек мера всех вещей) по разному (ибо Сократ метил на "всеобщее") релятивизм абсолютизировался, как субъективная сторона содержания мыслительного процесса (здесь в скобках нужно подчеркнуть, что слово объективный в таких выражениях, как "объективная истина" и т. д. означает соответствие с действительностью, правильность отображения, в противоположность субъективному искажению, но отнюдь не означает самой объективной действительности).
В связи с тропами Пиррона мы уже разбирали вопрос об относительности знания в силу субъективности индивидуальной, видовой, а также социоморфизма познания. Мы видели, как решаются все эти вопросы с точки зрения диалектического материализма. Но на одном вопросе здесь следует еще раз остановиться ввиду его особого значения, а именно на вопросе о связи всех вещей и процессов природы, т. е. об их объективной связи, связи вне субъекта. С этимвопросом мы встретились и при критике кантианской вещи в себе. Речь идет здесь о том, что "вещь в себе", т. е. вне соотношения не только субъектом, но и с другими вещами, есть пустая абстракция. Этот пункт надо особо отметить и выделить,ибо тут дело идет не о релятивном, которое так или иначе "вменяется" субъекту, а о соотношении в самом объекте. Но эта универсальная связь вещей и процессов, бытия одного в другом через другое, сама есть объект познания. Если познание схватывает эту "относительность", то на лицо не ущербная сторона познания, а, наоборот, его диалектическая высота: как раз ограниченное, рассудочное, метафизическое, статическое, деревянное познание не ухватывает этой связи, изолирует вещи и процессы, текучее превращает в застывшее. Уничтожение этой связи и этой "относительности" было бы регрессом познания. Рассудочное познание выражает ограниченность и относительность, вытекающую из слабости. Диалектическое познание выражает растущую мощь разума, опирающегося на мощную практику.
Отсюда вытекает, что вопрос об объективной связи вещей и о том, что объект всегда находится в связи с другим,и только в этой связи и может быть познан, есть совершенно особый вопрос, который не может быть взят за одну скобку с вопросами о релятивности познания в силу тех или иных свойств субъекта. Что касается вопросов этой последней рубрики, то мы видим, что они, в свою очередь, резко распадаются на два больших раздела: во-первых, проблемы релятивизма, связанные с субъективной трактовкой процесса познания, как процесса, где объективный мир или исчезает, или объявляется недоступным, или осужден на вечное искажение в силу тех или иных свойств субъекта, из которых нельзя выпрыгнуть и которых нельзя отмыслить; во- вторых,элементы релятивизма в их диалектико-материалистической трактовке; когда относительность истины есть ее убывающая в процессе познания неполнота,исторически преодолеваемая ущербность, вытекающая не из непознаваемости,а из неполной познанности действительного мира (что касается субъективного и идеологических извращений, что они преодолеваются при определенных условиях познания).